Форум
Без тебя-4
винни-пух: Народ, я опять кончилась. Мне уже стыдно, ей Богу, но вот очередная тема. Без тебя - Рауль/Рики. Игра не по правилам. Пейринг: Ясон/Рики. Комментарий автора: окончание не за горами.
Ответов - 81, стр:
1 2 3 All
винни-пух: Первым. Лаэль увлечен, увлечен необыкновенно, еще ни разу в жизни он не испытывал столь стремительного и столь могучего чувства, но мимо внимания влюбленного не ускользает то выражение, с каким Рики произносит слово первый. Первый. Это важно. Несмотря на трудности, риск и опасность. Надо ли говорить, как привлекает гражданина эта особенность личности Темного? Как завораживает и влечет близость к опасности и силе? А Рики? Его тоже привлекают только первые? Танн пытается обдумать этот вопрос, пока его спутнику – а он в качестве постоянного члена клуба и одного из консультантов водяного зоопарка имеет право провести гостя любого статуса – оформляют карточку, но ни к какому выводу не приходит. Во-первых, рассуждать ему тяжело, потому что восторг и удивление, которое вызывают красота полукровки и почти пугающая необыкновенность обстоятельств, постоянно выбивают его из аналитического режима. Во-вторых, эмоциональное состояние его спутника является приоритетом номер один, а оно – не очень хорошее. Конечно, как он и рассчитывал, роскошь и красота обстановки производят впечатление на монгрела. Ему явно нравится запах моря, и он с удовольствием любуется фонтанами, с интересом рассматривает рыб и увлеченно следит за игрой двоякодышащих саламандр. Но когда животные, распустив изумительной красоты заушные веера, начинают двигаться в своеобразном танце, вызывая восторг и аплодисменты собравшихся зрителей, почему-то мрачнеет. – Тебе не нравится? – Не люблю дрессированных животных. – Жаль. А я хотел тебе еще цирк показать. – Это другое. – ..? – Я имел в виду, что эти... саламандры – они ведь хладнокровные, их нельзя обучить – им просто вживили чип. Доступная и известная информация, но непонятно, откуда это может знать монгрел. Лаэль уводит черноокого к своему столику за прозрачную журчащую завесу, Рики опять печален, и Танн вновь полностью сосредоточен на том, чтобы развеселить спутника. Первый? Ладно. И рассказ о воздушных течениях, ямах и приключениях аппаратов тяжелее воздуха сопровождается замечаниями монгрела. – Ты бывал на других планетах. Рики медлит с ответом, но подтверждает: – Да. На Даарс. И на Сальме. – О! Мой приятель постоянно восторгается тамошними воздушными потоками – он аэросерфер и говорит, что Сальма – лучший во вселенной воздушный океан. Темноглазый оживляется, еще несколько попыток – и беседа почти двусторонняя, и глаза Рики начинают блестеть, взгляд становится теплым, не настороженным. Он слабо улыбается и смущенно опускает ресницы, когда в ответ на его крошечную улыбку Лаэль едва светиться не начинает от радости и удовольствия. Тепло. Ему тепло и мягко под бережным и восхищенным взглядом юноши, и так приветливо и тепло становится на его сердце, что он совсем забывает о всех тревогах. Совсем забывает. – Ты сплошная загадка, монгрел. Рики удивленно вскидывает ресницы, сразу же ощущая беспокойство. Лаэль смотрит на него с неприкрытым любопытством, и в нежном его лице отражается уже не только восхищение, но и влечение ума, столкнувшегося с необычным. «Почему загадка? Я ничего не говорил, вроде бы». А Танн продолжает с бесхитростным лукавством готовящего сюрприз, а не обман. – Может, ты не монгрел? Не передумаешь? Потому что был на Даарс? Ну так это никому не заказано, правда, этот рафинированный интеллигент может этого не знать. Или что-то узнал? Что, черт возьми, он мог узнать, чтобы считать его слова неправдой? Он же правду говорит, ведь так? Лаэль фыркает, наблюдая изменения выражений на лице полукровки. Это очень увлекательное зрелище, намного более красивое и очаровательное, чем все то, что можно здесь увидеть, но появившаяся тревога – совсем не то чувство, которое он хотел бы вызвать у юноши, и Танн поясняет. – Ты говоришь, что ты вырос в Цересе, но можешь определить разницу между теплокровными и хладнокровными животными, ты обладаешь навыками вождения летательных аппаратов и разбираешься в их строении. Ты используешь в речи технические термины и не переспрашиваешь меня, когда я их использую. Рики не хмурится, но в глазах явственно проскальзывает горечь. – Знаешь, монгрелы тоже способны к обучению. И не только на самом примитивном уровне. Фурнитуров набирают из Цереса, а им приходится усвоить немалое количество информации. – Верно. Но ведь их обучают. – Для остальных существует сеть – хотя и нелегально. Другое дело, что охотники такие появляются на свет довольно редко. Специфическая система интернатовского воспитания монгрелов бдительно следит за развитием одаренных полукровок и тщательно извлекает подходящие особи. – Согласен. И ты из сети узнал о самолетах, шаттлах, морских животных и методах вживления чипа... хм, довольно... разносторонние у тебя интересы. Лаэль посмеивается, явно рассматривая свои намеки в качестве поддразнивания и повода для шуток. А Рики? Рики в смятении. – Как получается. Монгрел не умеет вести беседу. Играть словами и забавляться вместе с собеседником на равных, ничего не имея в виду, кроме лучшего узнавания друг друга, кроме дружбы и шутки. Образование его в доме Минка носило характер отрывистый и специфический, и знаниями о подавлении и трансформации человеческой сущности полукровка обладает в куда большей степени, чем искусством ведения беседы. Последнее преподносилось лишь в форме любовного канона, и Рики в голову не приходит использовать методы обольщения на человеке, вызывающем его искреннюю симпатию. И манипулировать, хладнокровно рассматривая Лаэля как предмет - тем более. Юноша качает головой с шутливым упреком, вскидывает на полукровку горячий смеющийся взгляд. – Рики, а умению есть морских улиток ты тоже по сети научился? Полукровка ошеломленно распахивает глаза, с удивлением переводит взгляд на собственные руки, чуть ли не с недоверием их разглядывая, и Лаэль уже откровенно смеется. Уж больно смешно и беспомощно выглядит растерянный Рики. Да, он умеет обращаться со столовыми приборами любого уровня сложности, был такой момент в его обучении. – Так много знаний, такие умения у монгрела. Знаешь, когда я увидел тебя, то решил что ты – актер ВСВ или даже эмоциональных пси-фильмов. Так, может быть, я прав? «Актер ВСВ? Если бы я попал в лапы производителей сенсорных фильмов – меня бы уже давно в утиль выбросили». Юноша твердо смотрит в глаза собеседника и повторяет. – Нет, я сказал тебе правду. Я монгрел, и никакого другого статуса у меня нет. «Я – монгрел, и сказал тебе правду, и не собираюсь говорить ничего более». Внутренняя потребность в объяснении своих поступков и желаний заставляет Рики нахмуриться и испытать вернувшееся чувство горечи: он – монгрел, и никакими романтическими наследными принцами здесь не пахнет, кареглазый. «Ты ошибся и поверил в невозможное, мне... жаль». Ничего не выйдет – надежда Рики, так глубоко спрятанная, так упорно отвергаемая, в долю секунды вспыхивает последним огнем и тут же гаснет. Слишком недолгим был ее век, чтобы закрепиться сильнее, слишком слаба его вера, чтобы сражаться с льдистой тоскливой обреченностью. Монгрел временами жестоко высмеивает себя за «сентиментальные» надежды и нелепые мечты временами, признавая право человека и необходимость для человека чувствовать, любить, с горечью убеждается в правоте тех мучительных, пронзительно-жертвенных раздумий, когда он приходит к выводу, что пуст. Что умер, и больше не живет. Мысли, рожденные трудом сердца, но они верны, так что же делать? Ему тепло рядом с этим парнем. Но он же ему не калорифер, правда? Он – живой человек, а живой человек имеет право, священное право на взаимность и отзывчивость. Или хотя бы на объяснения. Тоска рисует на ярком лице монгрела настоящее страдание, смягченное его красотой и юностью и от этого более трогательное, но и менее серьезное. Лаэль, впрочем, в таких тонкостях не разбирается, не его специализация, но его прекрасный спутник огорчен, а это совсем не то, чего он хотел добиться, подшучивая над загадочным юношей. – Рики. Взгляд полукровки – тоскливый, печальный и ясный, пронзительно ясный, и во тьме чудесных темных глаз хранится недостающая толика твердости и силы. – Мне жаль. Но я предупреждал тебя, я просто монгрел. Полукровка. Изгой. Полудикое животнее, реализующее куда большую часть дарвиновской теории выживания в природной среде, чем это дозволено нормальным разумным существам. Чертова планета. Чертова Юпитер. Чертов... к черту. Рики не успевает сказать, что либо еще, когда ласковые теплые пальцы осторожно касаются его руки. – Прости, пожалуйста, Рики. Монгрел внимательно смотрит на собеседника, словно оценивая на ощупь меру его искренности, но Лаэль не собирается скрывать ни йоты своих чувств. Даже в симстиме с любимым эмоциональным каналом он не переживал так много, так сразу и так ошеломительно быстро. – Прости, что так настойчив и невежлив в совсем любопытстве. Я ни в коем случае не хотел причинить тебе... вызвать у тебя неприятные чувства. Извини, только ты можешь решать, что мне говорить и говорить ли вообще. «Только ты можешь решать. Только ты». Впору покрутить головой или использовать сканнер, чтобы убедиться в верности услышанного. Но сканнер Рики не нужен, он и так слышит эту непривычную, совсем другого предназначения силу – из пронзительной чистоты и ясности. «Только ты можешь решать» – здесь нет никаких подвохов, а лишь признание права решения, как у любого разумного существа. « Если бы... если бы ты, ты так сказал. Хоть однажды. Хоть один единственный долбаный раз!»
винни-пух: Между прочим, моя просьба остается в силе: пожалуста, имейте совесть, выскажите мнение. Рауль Ам не испытывает чрезмерное количество эмоций?
Zainka: По-моему, испытывает. Вплоть до истерики. Но, ИМХО, все его повышенные эмоции связаны с Ясоном (и, косвенно, через Ясона, с Рики) и, через того же Ясона, с собственной профессиональной несостоятельностью. А последнее действительно ужасно для блонди. И получается заколдованный круг: проблемы вызывают повышенную эмоциональность, повышенная эмоциональность мешает объективно оценить проблему - и так далее. Но это все ИМХО и еще раз ИМХО.
винни-пух: Спасибо за отзыв. Видите ли, эмоциональный блонди - это не хорошо. Испытывает, это еще ладно, но мне в последнее время кажется, что я заставляю Рауля их сильно ярко выражать. А то получается сама возникаю против чувствительной "хрустальной барышни", а сама такого же и изображаю.
Milky: винни-пух Рауль здесь совершенно бесчувственная сволочь. Никакой чувствительной барышни не вижу. Его злость и досада, мне кажется, в пределах нормы)
Zainka: Milky Ну, "чувствительной барышней" Рауля действительно назвать очень сложно. И связанная с Ясоном "служебная истерика" ((с) по-моему, Хмелевская) никак не мешает ему быть по отношению к окружающим, тем более не-блонди, "бесчувственной сволочью". Эмоциональность влияет на постановку задачи, а не на методы ее решения. Так что никакого противоречия я тут не вижу, и, в данных обстоятельствах, Рауль выглядит вполне естественно.
Fan: винни-пух, я совсем заблудился - где у тебя начало, где середина. Давай, когда ты допишешь - собери все по порядку и тогда я первый выскажусь (ну когда прочитаю, конечно).
Carinna: Эк оно все завернулось. Все рассчитал Рауль правильно, да только не совсем понял, что такое ревность - и рискует ускорить возвращение монгрела. Укусит красавица-змея себя за хвост, как пить дать. А насчет эмоций - Рауль идеальный блонди, потому что это тот путь, который он сам для себя избрал. И это при том, что темерамент у него тот еще, вот и прорывается совершенно неожиданно для владельца. Это внутреннее клокотание при при попытке сделать каменную рожу и навела меня на мысль о романтичеком герое (в вашем фике). Про проявление чувств - вспомните аниме. Ясон испытывает глубоке и силные эмоциии при этом весьма сдержанно их проявляет. Не то Рауль, он с такой горячностью читает Минку нотации, что ломает шахматную фигурку в руке, в финале так сжимает в руке бокал, что тот разлетается а куски. А уж жестикуляция у него весльма красноречива: после приема именно он кладет Ясону руку на плечо а не наоборот, а после покушения складывает руки на груди - живое выражение неодобрения. Из этих двоих блонди именно Ясон умеет держать лицо. Тк что у вас все канонично - мое ИМХО.
винни-пух: Спасибо всем за отзывы. Особенно благодарна Вам, Carinna, за подробное обоснование. Никак не ожидала, что у меня может получиться близко к канону, особенно если учеть, что аниме я не видела. Поэтому для меня Ваши слова так важны. А кое-что тогда придется переделать.
Zainka: Винни-пух, простите, может, я что-то упустила или не поняла, но хотелось бы уточнить. В последнем отрывке Рики было трудно строить разговор с Лаэлем, потому что его не учили искусству ведения абстрактной беседы, он не умеет манипулировать словами. Но в сценах с возвращением Рики в Церес он выстраивает разговор с Бизонами так, чтобы избежать нежелательных вопросов, именно что искусно манипулируя собеседниками. И вряд ли ему для этого пригодился любовный канон. Возможно, я не права, но мне здесь видится какое-то противоречие. Еще раз прошу прощения.
винни-пух: Мда. верное замечание. Надо самой чаще перечитывать чего ваяю. Пойду поправлю. Спасибо.
винни-пух: Вино в его бокале ни по цвету, ни по консистенции ничем не отличается от такого же напитка в бокале любого другого присутствующего, и мало кто может заподозрить в игристой влаге с Сааркана что-то более действенное, чем легкий стимулятор. Горьковатый полынный привкус вермута как нельзя кстати маскирует специфический вкус препарата, хотя обычно Рауль не любит столь резких привкусов и запахов. Но поскольку на приеме он имеет честь пребывать в непосредственной близости от Первого Консула, то и выбирать не приходится. Ясон предпочел именно этот напиток, а заказывать что-то иное – дурной тон. Учитывая чувствительность рецепторов и связанную именно с ней систему телесных удовольствий блонди, поддержка репутации равнодушных небожителей требует некоторых усилий. Блокировки неприятных ощущений и волевого подавления впечатления, например. Рауль равнодушно отпивает глоток, вино больше не горчит и не вызывает никаких дополнительных ощущений – спиртовой раствор со вкусовыми добавками и растворенным в нем препаратом для снижения пси-чувствительности. Атташе по научным вопросам с Глории натурально довел генетика до ручки. Чем думают, интересно, люди, заставляя других людей, находящихся в состоянии чрезвычайного эмоционального стресса, выполнять свои служебные обязанности? Он эмпат, мыслей не читает, слава Юпитер, но под действием такого сокрушительного хаоса никакая информационная структура не устоит, будь она хоть трижды человеческой. Это настоящий саботаж и может рассматриваться только в виде сознательной попытки ухудшить дипломатические отношения. Вышеупомянутый атташе интересовал Рауля не столько в качестве научного эксперта, сколько в качестве представителя компании «Парвати», занимающейся любопытными инженерными конструкциями на основе многочисленных и крайне разнообразных пресмыкающихся своей планеты. Животный мир Глории и сам по себе являлся уникальным, представляя собой один из периодов мезозоя, так что пресмыкающиеся проживали на планете в совершенно невообразимом количестве и совершенно невероятных форм. Природа, находящаяся на стадии буйного творчества и поддерживаемая периодической сверхактивностью светила, порождала лавину различнейших обликов, от нелепейших до совершенных. А уж участвовать в конструировании на таком этапе – вообще мечта любого правоверного генетика. И Рауль охотно способствовал взаимовыгодным контактам государств и с неизменным удовольствием работал с представителями компании. Но не в этот раз: новоиспеченный атташе где-то перед вылетом расстался с глубоко обожаемой женой, мягко говоря, не по своей воле и теперь находился в жесточайшей депрессии, периодически прерываемой припадками мучительного бешенства и деструктивного желания добраться до соблазнителя и уничтожить в медленных пытках. Эротические воспоминания и приливы пронзительной тоски и влюбленности тоже дела не облегчали. Согласитесь, что такое состояние собеседника для эмпата – воплощенный кошмар. Пообщавшись на встрече и заработав основательную мигрень, Рауль пресек всякие попытки атташе продолжить переговоры тет-а-тет, переведя процесс непосредственного общения в опосредованный виртуальный контакт. И вот, поди ж ты, несчастного притянули в Партею, где он судорожно пытается изобразить приветливое спокойствие и лавировать в светском разговоре с грацией самой толстой и большой ящерицы своей родины. К депрессии и бешенству прибавилось настойчивое желание найти и вернуть благоверную любой ценой. Только подобная решительность способна вызвать в глазах людей лихорадочный блеск и добавить немало болезненного возбуждения, окончательно отобрав у человека рассудок. Надо ж было такое сказать: «Вы плохо понимаете людей, потому что у вас нет женщин». Чисто человеческая глупость. Если его жена обладает хотя бы небольшой толикой логического мышления, должна давно придти к выводу, что данный представитель человеческой расы относит к людям только мужчин, а женщин воспринимает в качестве придатка. Не удивительно, что она его оставила: обвинение в умственной неполноценности по признаку половой принадлежности – непростительная глупость. Препарат начал действовать, и Рауль с удовлетворением почувствовал, как исчезает, гаснет наведенный чужими эмоциями хаос в мыслях. Личная жизнь научного атташе – его собственное дело, и впутывать в него своего собеседника – верх нетактичности. Конечно, для нормального функционирования разумного существа этого класса ему необходимо упорядочить эмоциональную область жизни, но вряд ли он сумеет этого добиться, пытаясь вернуть объект фиксации. В качестве психолога он бы посоветовал мягкую коррекцию. Или, исходя из человеческой природы, кодирование, чтобы человек получил возможность найти новый объект, а не бесполезно расходовать силы на поддержку нефункционирующей связи. Эмоции и так имеют тенденцию к аккумулированию, и сознательная поддержка такого элемента лишь усилит деструкцию и может привести к разрушению. Полному разрушению – люди неимоверно эмоциональны и способны на совершенно бессмысленные поступки под влиянием чувств. И способны прекратить функционировать добровольно под действием этих чувств. Ужасная особенность, и инопланетянин демонстрирует ее с сокрушительной силой. Даже сейчас слышны «отголоски» его эмоций, и, как подсказывает немалый опыт Рауля, подобная интенсивность эмоции чревата последствиями разрушительными не только для носителя... «Чрезвычайная интенсивность» – ученый буквально холодеет от внезапной догадки. Это не решение того несчастного человека, это наложение решения Минка, чья эмоциональная активность проявилась на резонирующей частоте. О Юпитер! Рауль подымает бокал к лицу и осторожно взглядывает на Консула. Неужели правда? Ясон блистателен, великолепен и прекрасен как всегда: ясный проницательный взгляд внушает уверенность и спокойствие, гордые тонкие черты лица свидетельствуют о воле и блестящем разуме, и все поступки, слова и действия Минка неизменно подтверждают это впечатление. И его удивительная красота лишь обогащается от какого-то непонятного, едва заметного волнения, что прорывается мягким блеском зрачков и участливого внимания к собеседнику. Собеседник – посол с Верны – тает на глазах, и, была бы только его воля, давно сложил бы всю планету к ногам ослепительного существа, не понимая и не догадываясь, насколько далеко на самом деле внимание Ясона от него, грешного. И, конечно, то невидимое человеку волнение, надежда, что так усиливает его очарование, указывает и вызывает живую силу человеческих эмоций, никоим образом не связаны с экономическими интересами Амой. «Я верну Рики. Я знаю как. Пройдет совсем немного времени, и маленький снова будет со мной. Я знаю как». Ясон уже привычно наблюдает за этим нетипичным для блонди разделением сознания: часть наружная, если так можно выразиться, ведет спокойный продуктивный диалог с внешником, выстраивает слова в безупречные логические конструкции, ловит малейшие жесты, частоту дыхания, колебание запаха, движение глазных яблок – и предает скрупулезному анализу, дабы каждое слово, изреченное совершенными устами, способствовало достижению цели на благо Амой и к вящей славе Юпитер. Вторая часть, наподобие шара внутри первой, вращается с иной частотой, и мысли, властвующие в ней, практически не пересекаются с внешней частью, хотя питает их одна и та же реальность. Сознание Ясона, так же как и всех блонди, организовано «послойно». Каждый такой «слой» представляет собой частотную полосу с разным уровнем взаимодействия, объемом и различной скоростью, каждый предназначен для определенного рода задач. Например, для заключения договора с Верной используется слой или блок, это уж кому как удобней называть, характеризующийся большим объемом краткосрочной памяти и высокой скоростью мышления: Минк в несколько суток «проглотил» грандиозное количество сведений, от имен первых разведчиков, поскольку уважаемый господин посол происходил аккурат из такой древней семьи и немало этим гордился, до знания утреннего курса денежной единицы Верны по сравнению с галактическим эталоном энергии. Все усвоенные данные блонди умело применяет в разговорах с чиновниками и представителями компаний, никогда не забывая одного из древнейших высказываний: человеку приятнее всего слышать свое имя. Тем более, в положительном контексте. Через сутки после вылета гостей быстро усвоенные данные испарятся из краткосрочной памяти, освобождая скоростной блок для следующей задачи, а сведения, скомпактифицированные до нескольких меток-кодировок, переместятся в память долгосрочную. Человеческое сознание обычно не обладает более чем тремя-четырьмя мыслительными уровнями, они куда хуже обособлены и не представляют собой такую четкую структуру, как у блонди. В большинстве своем они не могут работать параллельно с одинаковой на всех уровнях эффективностью. Роль среды обитания данных выполняет подсознание, а это среда неконтролируемая, и эффективность ее работы зависит от множества параметров.
винни-пух: То, что ощущает сейчас Ясон, требует другого наименования. Это похоже... похоже на бродячий импульс, вернее, целую серию каким-то образом связанных между собой бродячих импульсов, блока программ, способных взаимодействовать с любым логическим уровем безо всякого ущерба для себя. На работу и целостность основных программ «бродяга» почти не оказывает действия, так что явно не носит природы вируса, но само существование, независимость и неуязвимость для служб безопасности такого объекта должно вызывать и вызывает недоумение и сбои основных установок. Словно... словно в глубине искусственного интеллекта завелось живое существо, которое с любопытством сует нос во что ни попадя, радостно протягивает дополнительные связи там, где связи никогда не было, переворачивает задачи с ног на голову, тасует данные в причудливой последовательности. И схватить существо не получается, и уничтожать его все больше не хочется. Оно живое. Оно свободное. Оно заставляет твой мозг работать особенным способом, и тогда скрытое и невидимое ранее вдруг обретает голос и то, что ты считал истиной, оказывается только правдой. Это существо – душа. И она не спрашивает позволений, потому что не принадлежит тебе. И от нее нет защиты, потому что личность, сознание рождены и удерживаются ею. Но у нее есть одна слабость: если существо, в котором она живет, не любит – душа засыпает. Или не просыпается, и ты можешь никогда не узнать о ее существовании. Что ощущала в себе первая машина – по сути, управляющий компьютер, – когда ее будущая душа, бродячие импульсы, выдуманные гением Малиновского, бродили по ее внутренностям? Так же трогая, что попало, и соединяя, что попало, пока в хаосе первичных программ не произошел качественный скачок и на свет не появилась Юпитер? Уже не машина, но искусственный интеллект? Так же странно? И кого она считает принцем для спящей души-принцессы? «Для свободы. Ведь душа – это свобода, настоящая независимость. Как мне объяснить тебе это, мой друг, если, ощущая лишь слабое ее присутствие, ты теряешься от ужаса и фиксируешь только хаотические импульсы – те, что ближе всего к восприятию, но не знаешь их истинного внутреннего действия, значения? Ты чувствуешь мою боль, чувствуешь мою тоску, идентифицируя их как потоки разрушений, как необратимые изменения в логических структурах. Но ты не видишь, к каким результатам приводит их взаимодействие с разными уровнями сознания, не знаешь о возросшем богатстве ощущений и возможностей, с которыми может работать мой мозг, о том богатстве пси-спектра, который теперь доступен мне и которым я могу управлять. Но для настоящего открытия, для настоящего владения своими возможностями мне нужен Рики – мой эмоциональный партнер, псионик с даром искателя, способный находить и указывать точки излома, мое прекрасное существо, рожденное для меня и созданное мной. Мне нужен мой любимый, мой маленький, мое солнышко – и тогда система войдет в режим максимальной эффективности и те новые перспективы, что ищут наощупь столько лет, станут достоянием всех. Но маленькому еще долго придется терпеть статус пета. Ничего, Рики, я приму меры, которые несколько изменят отношение к тебе окружающих». – Мне доставило бы бесподобную радость ваше посещение моей планеты. Поверьте, красота Алуйских гор несравненна, записи самого лучшего сенсорика не в состоянии передать это грандиозное и прекрасное зрелище. Если бы вы могли видеть восход солнца – это чудо, которое носишь в сердце всю жизнь. Блонди и так способен запомнить любое зрелище на всю жизнь. И Верна – одни из последних планет, рекомендованных к посещению туристам. Экстремальный тропический климат в большинстве районов, неудачное терраформирование, породившее сложное магнитное поле, земная растительность, привезенная еще первыми первопроходцами, мутировавшая в сторону гигантизма, и километровые леса – в высоту, имеется в виду, – крайне затрудняют на ней жизнь двуногих существ. В результате животный мир активно обзаводится крыльями для парения, а человеческий – обитает вместе с питомцами и достижениями цивилизации прямо на деревьях, в верхнем ярусе, или в горах. Малоперспективный мир, и мало что полезного может дать, так что помощь Федерация оказывать им не спешит. Но придерживает под покровительством, поскольку при всей своей бедности и трудности проживания система находится рядом с последним открытым «гипер-узлом», а в таком месте лучше встречаться с союзниками, а не с врагами. Минк активно соблазняет их представителей перспективами вмешательства в геном. При положительных результатах полученные модификации позволят людям куда успешнее использовать жизненное пространство и не зависеть так жестко от поставок индивидуальных средств полета. Соблазнение идет успешно: Ясон в ударе. – Даже в записях, восход – зрелище несравненное и волнующее. – Только ради это стоит жить на моей планете, – едва слышная горечь проскальзывает в голосе посла. Не вежливая печаль, долженствующая быть по протоколу у представителей технически-зависимых миров, а настоящая горечь человека, сожалеющего о положении своей Родины. Это настоящие чувства, достаточно сильные, чтобы прорываться в ответ на нужное слово или действие. И это отнюдь не действие легкого вина или распыленного наркотика – звучало однажды такое обвинение в желтой прессе, – ничуть: это всего лишь внимание и сочувствие существа прекрасного, умного и оказывающего вам уважение. Резонанс совпадающих частот: Ясон испытывает не только желание вернуть любимого, но и сожаление о неизбежной боли и печали маленького, и он в достаточной степени блонди, чтобы использовать свои чувства так же, как и свой разум. Так что... ловкость рук и никакого мошенства. Рауль осторожно допивает до конца вино, борясь с мыслью немедленно заказать своему фурнитуру следующую порцию и выпить ее сейчас же, наплевав на собственные рекомендации. Да, он не ошибся: эмоция, пси-излучение неупотребляемой блонди частоты, идет от Ясона Минка и тот несчастный, как и все остальные, лишь отражает отдельную компоненту в качестве случайного резонанса. Остальные отражают другие составные части – пси-излучение весьма разнообразно и порождено именно эмоциональными переживаниями. Иначе он не ощущал бы их. «Ясон, Первый, что же ты делаешь? Ты же убиваешь себя! Убиваешь! О Юпитер, помоги мне иначе я не успею спасти твоего прекрасного сына». Золотоволосый блонди, наконец, поднимает взгляд – потерянный, полный боли для того, кто может видеть разное в глазах сыновей Юпитер, – попадает прямо в глаза Минка. В огромные, безмятежные и проницательные глаза аватары власти – а видит синее сияющее небо весны и горячие живительные источники, и перекрестья миров неведомых и настоящих. Это так просто. Надо лишь сделать шаг. Протянуть руку. Уйти не оглядываясь. Получить все будущее, но помнить, что отдаешь все прошлое... «Сбой восприятия, интенсивность излучения приближается к пороговому значению», – эмпат, не стесняясь, прикрывает глаза веками, блокируя ввод внешних данных, и отработанными волевыми усилиями подавляет чувствительность. Эмоциональный всплеск заполняет феерическим хаосом краткую память, хронологическая последовательность немедленно нарушается, погружая Рауля в состояние, близкое к человеческому понятию потрясения, когда некий осознаваемый факт затмевает всю остальную реальность настолько, что вспомнить все сопутствующие обстоятельства появления этого факта не представляется возможным. Чудовищная сила, чрезмерная для человека – чем это может грозить блонди? Если он, лишь приемник, анализатор, тонет в «белом шуме» восприятия, то что должно происходить с источником-блонди? Он сумасшедший. Механизм нейтрализации «сбрасывает» эмоциональное перенапряжение в нервное, и голова несчастного блонди раскалывается от боли. Резкое сужение сосудов головного мозга и недостаток кислорода болезненны для обычного смертного, а для блонди чревато временной нефункциональностью. Побледнеть бедный эмпат не может, выражение его лица остается таким же спокойным и дружелюбным, и глаза сверкают подобно изумрудам – идеально. Из всех присутствующих только двое могут заметить недостаточную ясность взгляда и легчайшее дрожание ресниц, когда Рауль опускает глаза в ответ на какое-то замечание. Кажется, что-то о красоте сыновей Амой, сравнимой с чем-то там... наименее подходящее время для комплиментов и попыток расположить к себе златовласого ученого. «Яду мне, яду!» – Политика Амой не предполагает ни захвата чужих территорий, ни массовой эмиграции грозящей нарушением «Закона о четвертой доле». Предъявлять нам такое обвинение, по меньшей мере, неразумно. Населения нашей планеты недостаточно, чтобы заселить ее целиком. – Однако СМИ Федерации полно разглагольствований о ваших возможностях по массовому клонированию населения. Будто такие опыты ведутся и миллионы эмбрионов ждут своего звездного часа. – Не более, чем поэтическая легенда, господин посол. Он сумасшедший. Внутренний голос – читай, аналитический блок эмпата, сконструированный для анализа эмоциональных состояний – решительно утверждает полную неадекватность особи класса блонди после такого чудовищного импульса. Его мозг поврежден и нуждается в коррекции. Все остальные голоса, в частности, тот, который ответственен за реальное положение на данный момент, констатируют близость цели – заключение договора с некими дополнительными неофициальными соглашениями – в результате точно просчитанной дипломатической игры, манипулирования незаконными средствами в секторе серого рынка и личного обаяния Минка – эффективный рабочий режим Первого Консула. В результате какого напряжения? Исходя из какой мотивации? Благодаря каким особенностям? Понятно, что эффект эмоционального аккумулятора в какой-то мере служит стабилизатором по аналогии с живым объектом, но разрушительное его действие намного больше. Минку не надо использовать эмоции, чтобы добиться поставленной цели. Не надо было, никогда не надо было – всегда доставало его ума. Раньше. Так что если теперь он вынужден использовать разрушительную силу эмоций, то это означает снижение способностей интеллектуальных. И также означает, что Ясон отдает себе отчет в этом. «Юпитер рассчитывает на тебя, Ясон Минк. Ни ты, ни я не имеем права разочаровать ее».
винни-пух: Есть кое-что, чего Рики не помнит. То есть не помнит ничего: ни что изменено, ни что он забыл, ни какое место забытое занимало в его жизни. Ясон предупредил его, что у него в памяти нет сведений о некоторых событиях, потому что воспоминания о них слишком травматичны и помешают монгрелу нормально функционировать. Произнеся эту фразу, светловолосый как-то странно остановился, словно споткнулся о собственное высказывание, потом, приподняв его лицо за подбородок, твердо произнес. – Эти воспоминания мешают тебе жить, Рики. Блонди не лгут – это аксиома. Но Рики прекрасно осознает и вторую часть этой диковинной истины: блонди не лгут, но слова, которые они произносят, имеют другой смысл, без одежды человеческих переживаний, и понимать их надо иначе. И сочетания этих слов рождены нечеловеческими представлениями и несут иной смысл. «Мешают мне жить? Что это может значить?» Может, мешают жить, существовать в разумном состоянии? Это правдоподобно, потому что он совсем недавно вернулся в разумное, вменяемое состояние, и блонди в качестве главного «спасителя» обладает всеми правами давать квалифицированные рекомендации. Может, имеется в виду общее существование, то есть «жизнь» с ним, с Ясоном Минком, – а блонди претендовал на абсолютность этого условия с того самого момента, когда впервые ощутил эмоциональный резонанс, глотнув разом и бешеной нежности, и неукротимой ярости своего монгрела. Может, имелись в виду какие-то ему неизвестные «сублимированные поведенческие реакции» – зомбирование, говоря человеческим языком. Кто ж его знает. Но блонди стер их, выполняя роль пси-корректора. Стер с целью вернуть Рики к жизни, к полноценному существованию разумного существа, так что, скорее всего – поступил правильно и максимально эффективно. И предупредил о возможных сбоях и странностях при воспоминании, необязательных, но возможных. И забота Минка простиралась так далеко, что лакуны были заполнены безопасными нейтральными образами, а не случайным хаосом. Пустые места в человеческой памяти, достаточно обширные, чтобы их постоянно обнаруживать – явление не менее травмирующее, чем отрицательные воспоминания, а случайные воспоминания, заполняющие подобные «ямы» небольшого размера, не снимают оставшегося вокруг них остаточного эмоционального напряжения – знака, предупреждающего об опасности. А когда знака нет, обнаружить след подобной операции весьма нелегко, блонди мог спокойно промолчать. Но воспоминания, надо полагать, и впрямь были какие-то совсем... отрицательные. Если он помнит о своей смерти, помнит, как терзал его блонди, «сбрасывая» эмоциональное перенапряжение, помнит, как он нечаянно убил петов во время одной из попыток пси-сопряжения, помнит, как просил блонди – сам пришел просить и просил, стоя на коленях перед его кроватью – чтобы не доламывал его, чтобы оставил хоть каплю его достоинства, что-нибудь от бывшего бандита и монгрела – он помнит весь разнообразный ад, чистилище и рай, что составляли одну неразделимую сущность в руках его блонди. Так что? То, что Ясон посчитал опасным для его психики – это было еще хуже? Фантазии представить не хватает. Может, он все-таки доломал его тогда, да потом передумал? Рики еще ни разу не обнаруживал в памяти каких-то там несоответствий, да и мудрено было найти их среди той сумятицы мыслей, событий и чувств, в которых никогда не было никакой хронологии, никакой логики. Пространство с собственными законами, и эти законы ему неведомы. К Рагону! – Слышь, Рики, к тебе пришли. Рики поворачивается на голос парня и с удивлением смотрит на Люка, смущенного и переминающегося с ноги на ногу. Весьма неординарное зрелище: Люка неуверенным он точно еще ни разу не видел. – Кто? Простой вопрос почему-то повергает самоуверенного и язвительного бандита в еще большую растерянность и смущение. Он бормочет что-то невнятное и отводит вбок глаза. Что за черт? – Ну, знаешь... в общем... к тебе это, сам посмотри. Что за странности? Кто это может повергнуть в такой ступор Люка? Заинтригованный монгрел закрывает поисковик, потягивается, как кошка, и таким же гибким скользящим движением, как умеют только кошки, оказывается рядом со своим соратником. Окидывает быстрым оценивающим взглядом, измеряя степень смятения, и пожимает плечами. – Ну, пошли. Мда-а, действительно, достойно удивления. По мере превращения из стайки малолеток, способных только стянуть, что плохо лежит, в довольно устойчивую банду, они медленно, но верно меняли места и условия проживания, от конурок подземных коммуникаций до ангаров и заброшенных домишек. Когда члены банды подросли достаточно, чтобы смело участвовать в уличных потасовках и дележах «власти», к параметрам выбранного жилища прибавилась возможность его охранять, и охранять успешно. А с тех пор, как «Бизоны» прослыли самыми удачливыми грабителями и стали пользоваться авторитетом не только в своем, безопасном для них, так сказать, районе, но и на черном рынке, появилась возможность занять жилище не только достаточно безопасное, но и с определенным комфортом. Имеется в виду исправная утилизационная система, питание от подземного муниципального генератора, подача воды – фильтрованной! – и вне зависимости от времени суток, и коммуникатор со спутниковой антенной, что для Цереса являлось признаком принадлежности к королевской крови, не менее. Изолированный от общества планеты район лишен и роскоши постоянного доступа в информационную сеть. Зачем изгоям знания, достаточно зрелищ: стационарные коммуникаторы передавали в Церес только развлекательные каналы. Тем немногим, кому требовалось нечто большее, приходилось следовать путем «ковбоев» и самостоятельно осваивать великую науку инженерию. Ну а у кого не хватало мозгов, либо смирялись, забывая о своей человеческой сути, либо платили. Среди «Бизонов» были разные, так что Рики выбрал заплатить. Мало что является более нужным для стабильного, безопасного существования, чем знание о будущих карательных санкциях и административных подвижках Танагуры. Ну и охранная система, конечно. Неказистое двухэтажное всего-то здание когда-то принадлежало городским службам. После эвакуации дом обнесли начисто, выдирая всякую углеродную мелочь, не говоря уж о кабелях или сенсорных датчиках, но гнезда подключений остались, потому как составляли единое целое со стенами, и воспроизвести часть коммуникаций составляло куда меньший труд, чем возводить заново. Так что попросту зайти в охраняемый дом уже нельзя: сработает сигнализация, и дежурный «Бизон» отправится выяснять, в чем дело. Собственно теперь, когда им принадлежали два района, особой надобности в охранной системе вроде бы не было: район-то свой, люди свои, но жизнь изобилует сюрпризами, не так ли? И это, надо полагать, один из них. В бывшем холле, где ничего нет, кроме парочки тайников с пласт-взрывчаткой, стоит неизвестный Рики монгрел: мрачный, напуганный, но исполненный той одержимой решительностью, что рождается обстоятельствами исключительными. Дилеры и клиенты с таким настроением на переговоры не ходят. Да и не ведут «Бизоны» подобные переговоры в своем жилище, еще чего не хватало. Кто ж это такой? По виду, «нормальный» средний монгрел, лет 30, в меру потасканный. Но на нарка не похож, ни на какого, и «тянет» от него горем и болью нешуточной. – Это... – указывает Люк рукой на посетителя, – в общем, он сам скажет. Какого черта он вообще здесь, интересно? Какой смысл в сигнализации или карауле, если кого угодно с улицы пускать? – И что ты скажешь? – весьма прохладно интересуется Рики, внимательно разглядывая незнакомца. Нет, понятно, что оружия при мужике нет, да и вид у него не бандитский, а такой... рабочий, наверняка полезно трудится в порту где-нибудь или при рыночном авторитете, но от этого еще менее понятна цель его появления. И горе – жгучее черное излучение, которое ни с чем не спутаешь и воспринимается всем настроенным сознанием. – Я... – монгрел хмурится, опускает голову, что-то подавляя в себе. Он уже решил, собирается выполнить решение, и мешает ему не рассудок, а собственное отчаяние. – Я... у меня сын есть. Сын. Понятно, что не дочка, настолько чокнутых нет даже в Цересе. Разве что действительно случайно, естественным, так сказать, способом, и если у женщины нету мозгов ни провериться, ни сдать эмбрион в государственный инкубатор. – То есть я надеюсь... что он еще есть, – монгрел подымает глаза, и Рики вздрагивает от черноты и силы его боли. Надеется, что еще есть? – Он... он у меня малой еще совсем, не соображает и он... пропал. Какое дело «Бизонам» до пропавшего чьего-то сына? Люди в Цересе исчезают по множеству причин, и мало кому удается узнать, куда делся его друг, любимый или – и так случается – его ребенок. Пропал и все: может, сгинул в какой драке или на Остров его занесло. Может, соблазнился легкими деньгами, да попался или просто не сумел удрать с улиц Мидаса. Может, какой гражданин-ублюдок избил да перестарался, может в Охоту загребли или на заводы, или лаборатории. Масса возможностей, и нет шансов узнать. – Совсем малой, – голос мужчины дрожит от нежности и рот дрожит, кривясь в половинке улыбки, – семь лет всего, шустрый такой, веселый. Твою мать. Совсем малой, семи лет нет – значит не деньги и не драка. Веселый и шустрый? Значит, бордель или какой ублюдок решил завести себе эксклюзивное шоу. Раз пацан рос при родителе, значит умнее и привлекательнее, чем интернатовские. Блядь! – Я его всегда учил: к незнакомцам не походить, к машинам не лазить, от андроидов удирать... Типичные правила безопасности для обитателей Цереса. Типичные и правильные, обеспечивают выживание при небольшой толике удачи, а когда ее нет, что делать? – ... от Острова подальше держаться, от границ. Он у меня хоть мелкий, да соображает... Капля удачи. «А когда ее нет... мы в Цересе, парень, мы монгрелы. С нами можно сделать что хочешь, и никто за это отвечать не будет. И никому до тебя дела нет». – А он с неделю назад сладости какие-то приволок. Заработал, мол, у дядьки со шлемом. На комме дали поиграться, и заработал. Я его так отделал, что он сесть не мог на утро. Дядька со шлемом? «Поисковики» нелегальных компаний по производству программ выразительного сенсорного восприятия рекрутируют своих рабов среди незащищенных слоев населения: граждан низшего разряда, экземпляров неудачных лабораторных разработок, ну и, конечно, среди монгрелов. Но обычно – парней более старшего возраста, уже накопивших опыт восприятия и поддающихся соблазну обогащения и комфортных условий существования. Дар чрезвычайного восприятия ничего общего не имеет с умом и сообразительностью, так что ряды актеров-нелегалов не оскудевают. – ... а знакомец мне потом сказал, у кого – у Лымаря, и, мол, не одного пацана он там видел. А он же сновидцев для кодлы ищет... »Да, один из самых известных дилеров нелегального шоу-рынка. На мальков, значит, переключился, скотина. Ах ты тварь белоглазая!» – ... и пропал уже три дня как... Черное и больное, измученное больно толкает Рики, заставляет взять этого черного, разделить, облегчая страшную боль – заставляет сочувствовать. И черного цвета гнев подымается на ее зов, назначая человека на роль своего героя и защитника. – Я должен его найти и вернуть. Сверкающий гнев, ярость в глазах полукровки толкает мужчину к темноглазому, оживляет ту безумную ни на что не рассчитывающую надежду, с которой он явился сюда, сам не зная, как придумалось такое. Словно сказок начитался, верно же? Но он прижимает руки к груди в жесте мольбы и смотрит на Рики с той мерой отчаяния и веры, с какой смотрят на сказочных богатырей – Помогите мне, а? Я чем хошь отслужу. Я у Шкодова в техобслуживании работаю, я вам какие хошь системы настрою. «Помочь? Я?» То есть... то есть так оно и есть: несчастный пришел просить у него помощи. Пришел просить вернуть сына. Рики в смятении оглядывается на Люка, но тот сейчас не ответчик, сам понять не может, и темноглазый вновь поворачивается к просителю. «Пришел просить меня о помощи. О защите.» Странная мысль. И странное чувство – непонятное, но какое-то... приятное. Чувство, которое говорит, что ты достоин. – Помочь? – Я чего скажешь сделаю. Я отслужу. Рики вслушивается не столько в произносимые слова, сколько в собственные ощущения. Гнев и ярость – привычное ощущение от очередной мерзости, но то, что появляется внутри от взгляда человека, верящего в тебя, от слов человека, пришедшего к тебе, как к заступнику, от этого диковинного ощущения достаточности своей силы и отзывчивости, чтобы помочь абсолютно неизвестному тебе типу – это что-то совершенно непонятное и неизвестное. В него еще никто и никогда так не верил. Никто и никогда неизвестный ему не просил его о помощи, никто и никогда не искал его сознательно, веря и надеясь на него. Свои – не в счет, свои – это и есть свои: друзья, семья, любимый. Это люди, которых ты знаешь и с которыми связан всей жизнью так, что они всегда друг за друга горой. «А этот... я не знаю его, он не знает меня. Но пришел... просить меня помочь.» – Если ты работаешь на Шкодова, чего ж ты его не попросишь? Он же твой... босс. Мужчина вздрагивает, переживая в памяти мучительную боль, горечь, качает головой отрицательно. – Босс против Лымаря не пойдет. Тем более... не пойдет. Тем более ради чужого ребенка. Черное и острое вновь резко проводит линию по его сознанию, и та черта, что среди людей называется благородством, а среди изгоев и бандитов никак не называется, но делает своего носителя тем самым лидером, за которым идут и в ад, и в рай с одинаковой охотой, заставляет Рики принять решение, достойное звания защитника: – Ладно. Не дергайся. Вернем твоего пацана. Почему-то вместо облегчения на лице монгрела отображается лишь еще большее мучение. Словно, придя с этой своей одержимой надеждой, он не ждал ее подтверждения, а скорее последнего приговора, отказа. И теперь не может поверить в свою надежду. И устал он до смерти, замечает вдруг Рики: лицо аж серое, руки дрожат, ему выспаться надо и поесть нормально. – Правда? – Я же сказал, – спокойно повторяет темноглазый и оглядывается, когда слышит вздох Люка. Ну да, он обещания дает, а отвечать вся банда будет. Прав в этом его друг, прав: своих нельзя в это тянуть без спроса. И мысли правильные, да только пижон почему-то смотрит на своего главаря почти так же, как тот мужик. С восторгом и уважением. – Ты вот что: никуда отсюда не уходи, у нас отсидишься. Да и помощь твоя нужна будет. – Конечно, не уходи, – с готовностью подхватывает Люк, – поспишь, поешь нормально, а то на улице тебе сейчас лазить не безопасно. Прав Люк, опытный бандит и не понаслышке знакомый с методами решения деятелей ВСВ. И похоже, не достаточно хорошо знает Рики старого знакомца. Похоже, пижон тоже страдает благородством, хотя и не в столь острой форме. Мужчина кривится мучительно, делает шаг, и взгляд его становится чуть ли не жалким от вспыхнувшей вновь надежды. – Правда, поможете? Вернете – я все сделаю, правда, я все вам сделаю. Я ж... я ж знаешь, сколько могу. – Успокойся, я обещаю, – Рики прерывает невнятные изъявления благодарности. Стыдно даже смотреть, когда человек так замучился, да и благодарить-то пока не за что. Но то чувство, то понимание, что вызвало в нем удивление, почти потрясение, заставляет монгрела спросить нежданного посетителя: – Послушай, но почему... почему ты ко мне пришел? Мужчина отвечает Рики взглядом из этой странной веры и чего потверже, но непонятного происхождения. – Так ведь... не к кому больше. Ты ж район держишь. А мы тут вроде под тобой живем. Кого ж просить? «Вроде подо мной, под моим покровительством. А значит – мне и исполнять роль защитника своих людей. Не друзей своих – своих людей. Дожился.»
винни-пух: Лымарь – личность известная. Сам бывший «сновидец», но склонностью к агрессии и жестокостью обладал в мере, значительно превышающей среднего потребителя. Так что оказался экономически невыгодным, но изгнан совсем не был, были охотники и на такие программы,. А в остальное время монгрел выполнял роль силового рычага для тех, кто еще не сжег мозги. И так у него удачно это получалось, что хозяин конторы ни с того, ни с сего назначил его своим заместителем, а как только помер, сердешный, то Лымарь стал и ее владельцем. Поговаривали, не просто так помер товарищ, поговаривали, не за светлые глазки назначил он неудачного актера заместителем. На сны страшнючие жаловался в последние месяцы жизни, да мало ли кто на что жалуется? Контору он, однако, не удержал, в таком бизнесе не только злоба нужна, но и ум, и сообразительность некоторая. Лымаря же жестокость подвела: оставленный один на один с очередным претендентом на лакомый кусочек, он проиграл, но удрать сумел. А когда вернулся, вместо глаз были у него серебряные диски имплантанта – в той драке в лицо ему попал кислотный патрон. Поначалу его прибить хотели, да там, где прятался, он приобрел важного покровителя. Так что с обидчиками его разобрались, а бывший актер и бывший хозяин нелегальной студии ВСВ стал агентом-поисковиком. Ясен пень, те, кто повзрослее, шарахались от него, как от зачумленного. Но каждые несколько месяцев в Цересе появлялись новые выпускники «Гардиан», так что без работы ублюдок не оставался, хотя аппетит ему пришлось поумерить. Как-никак, репутация его бежала впереди любого слова, и не все изгои оставались глухими. Однако – ранее, во всяком случае, – студии ограничивались определенным возрастным цензом. Считалось, и оправданно, что дети до десяти лет вообще не могут быть использованными, потому что даже при самых высококачественных показателях восприятия они не могут сосредоточить внимание в должной степени. В результате вместо определенного образного ряда или демонстрации получался хаос из случайных отрывков, тем более беспорядочный, чем дольше подвергался сканированию ребенок. 13 лет в качестве условного совершеннолетия тоже не был показателем в должной степени организованного внимания, но все же предполагал какие-то перспективы. Реально в актеры и рабы ВС попадали люди постарше, лет в 15-16. Случаев сканирования и стимуляции детей младше 10 ранее не зафиксировано. Слишком рассеянное, бесконтрольное внимание, если... не использовать специальные условия. И эта скотина решила обследовать незанятый сектор рынка. Рики, слушая торопливый говорок фискала, сжимает под столом кулаки и прикрывает ресницы. Черный удушающий гнев, ярость, силы неистовой и безумной, пляшет перед глазами огненными всполохами, рвет его вены и лепит из сознания не дикий поток лавы, но совершенное оружие. И оружие это мечет молнии и убивает огнем, как орбитальный пульсатор. Фискал давится на полуслове и судорожно отшатывается, встретив огненный черный взгляд полукровки, и через несколько минут опускается на стул, потому что ноги дрожат и реально не держат, и много времени спустя, вспоминая бешеную силу, что ринула из глаз Темного и пламенем прошлась по всем закоулкам его души, он будет шептать про себя имя Варджры и верить, что нечаянно встретился с божеством. – Это не ограбление и не принесет нам никаких выгод, – твердо произносит Рики, обводя взглядом своих друзей. Гай молчит, по привычке покусывая губу, Люк пренебрежительно фыркает, пряча взгляд за очками – стыдится пижон внезапного порыва души, что ж делать, – Сид флегматично рассматривает противоположную стену. Майкл... – Одни неприятности, – подсказывает русоволосый монгрел, – одни неприятности. У Лымаря свои покровители, и немаленькие люди, и если мы с ним чего сделаем – наживем немаленькую кучу неприятностей. Прав, расчетливая душа, абсолютно прав, да вот есть одна закавыка: к ним – к Рики как вожаку, но, по большому счету, к ним – пришли за заступничеством, как к сильным мира сего, а это чего-то стоит. – Точно, – меланхолично соглашается Ареес, а Норрис по обыкновению вопит. – Ну и что, что покровитель! А чего он шляется в нашем районе! И каким бы глупым не был парень, но говорит дело. Это их район, и раз уж они признают его своим, то они должны охранять его территорию и живущих на ней людей. Потому что они – их люди. – И на фига Лымарю та малолетка? – не обращает внимания на «молодых» Майкл с его преимуществом в четыре года. – Таких пацанов в сновидцах не используют, это же все знают. Напутал чего-то мужик. – Не напутал, – Рики находит взглядом Майкла, смотрит твердо и спокойно, но парень все равно опускает глаза. Мало кто может смотреть в глаза Рики – собственно, ни у кого не получается. – Не напутал, Мирн подтвердил. А малолеток... их не в стандартных программах используют. Их просто мучают и убивают медленно, а ощущения записывают. Почему и используются только кинестетики, для полной передачи ощущений, так сказать. Люк плюется от отвращения, Норрис недоверчиво переводит взгляд с одного на другого члена банды, пытаясь не поверить: вот дрянь, а? Вот же дерьмо! Майкл тоже морщится, но позиций не сдает: – Темный, это дерьмо, я согласен, но на покупку такого дерьма заказчик тратит чертову уйму денег, так что за Лымарем стоит кто-то нехилый. Мы сломаем себе шеи на хрен. – Да ты просто струсил! – Норрис вскакивает со стула, но тут же возвращается обратно под твердым взглядом вожака. – Скорее всего, ты прав, и поэтому я спрашиваю вашего согласия, – Рики чуть хмурится, задумчиво, а вовсе не гневно, потом решительно подымается, придавая большее значение своим словам. – Я решил вернуть пацана его отцу, и я выполню свое решение. Это дело не принесет денег и может плохо закончится, поэтому я спрашиваю: согласится ли кто либо из вас помочь мне. Опасности – это добровольное дело. Грабежи и операции разного силового уровня, но направленные на выживание банды – святая обязанность каждого: назвавшись членом команды, ты должен прыгать в любой отстойник, на который указал тебе вожак. Но вот все остальное – дело дружбы, и то не всегда можно рассчитывать. Так что решать должен каждый и сам за себя. Люк снова сплевывает на пол. – Я в деле. Гай ловит взгляд Темного и только кивает: «Конечно, с тобой. А ты как думал?» Сид молча пожимает плечами: – Как скажешь, Рики. Майкл крутит головой и морщится с презрительной гримасой – та смесь расчетливого эгоизма, рассудочности и досады на идейных идиотов, не разделяющих его разумную точку зрения, но являющихся его, типа, друзьями, и ближе никого нет. – Дерьмо. Нас прикончат. – Вот и сиди дома, калькулятор несчастный. А мы пойдем, правда, Рики? – вот как раз тот и помощник, участия которого Рики с удовольствием бы избежал. – А с тобой так еще точнее прикончат. Язык аж до Апатии, в сеть кидать не надо. – Да ты!.. Да ты вообще!.. – Норрис, помолчи, – мягкий голос монгрела несет внутри столько стали, что вспыльчивый полукровка затихает и усаживается. Майкл в волнении охватывает голову двумя руками, дергает за волосы, словно это поможет ему принять решение. – Блядь. Рики, его придется убить. Если мы хотим, чтобы потом нас не трогали, его придется убить. И всех, кто там будет, – тоже. – Да. Нет, в Цересе убивают, это вовсе не какое-то там исключительное событие. Но одно дело – убить в драке, в запале, убить, спасая свою шкуру и шкуру своего друга, и совсем другое – приготовиться к убийству и лишить кого-то жизни сознательно. Странно, может быть, для банды грабителей, но раньше разбой они практиковали масштаба малого, кровопролития особо не вызывающего. А когда стали заниматься чем-то покруче – ум и изворотливость вожака лишили их этой необходимости и не позволили их диковинной команде не столько соратников, сколько друзей превратиться в убийц-отморозков. – Блядь. И ты сам же не хотел никого убивать. – Я и сейчас не хочу, – пожимает плечами Рики, – но считаю, что, если эту тварь не уничтожить, он и дальше так будет продолжать. Ну будет, ясен пень, будет, но им-то какое дело? Майкл вслух ругается, убежденный до глубины души в глупости и идиотизме подобного поступка: «Тоже мне, блин, лыцарь благородный». Ареес подпирает стенку и почему-то вообще не реагирует. На него, правда, Рики не надеется: как-никак, а он парня на голодный паек посадил, да еще и «украшение» заставил таскать. Конечно, поддерживать вожака в рискованных и бессмысленных эскападах он не намерен. Новенькие – Мирси и Шу только глазами хлопают. – Если бесплатно, то я в отказе. Какого хрена? Глаза, правда, Шу тут же отводит, встретившись с пронзительными горящими глазами Темного. А Рики улыбается своим мыслям, странно безмятежно и мягко. – Мне не нравится, что эта сволочь таскается по МОЕМУ району и продает МОИХ людей. «Вот так: мой район и мои люди». И что самое интересное: заявление производит весьма... оптимизирующее воздействие. Друзья его переглядываются с кривоватыми, но вполне боевыми улыбками. «За тобой, Рики, хоть в огонь, хоть в воду». – Что касается его покровителей или еще кого... опасность можно снизить, если нам удастся остаться неузнанными. Ни денег, ни славы – в силу последнего обстоятельства. Зато какие глаза были у мужика, когда он своего пацана обнял! Да за один этот взгляд, за улыбку его, за дрожащий голос и пацанячий смех можно было, блин, и не так рисковать, и не то сделать. Эх, мама Юпитер, был бы Господь на небе, он бы за одно это дело отправил их души в рай. Точно. Он снова и в который раз обдумывает свое решение: на сей раз, стоя в кабинке связи и крутя пластинку «связника» в пальцах. Нравится ему этот парень? Да, нравится, Рики давно не испытывал столько душевной симпатии и желания, нормального желания: обнять, держаться за руки, говорить – черт, он сто лет ни с кем не хотел говорить. «Просто говорить, обмениваться мнениями, рассказывать что-то неизвестное другому, внимательно выслушивать и знать, что твои слова не повернутся против тебя. Что твой собеседник не складывает их в архив для дальнейшего пользования. Что не будет манипулировать тобой с их помощью и тем более причинять боль. Знать, что твое мнение, твое желание признается важным и ценится, учитывается со всем трогательным вниманием для того, чтобы побеспокоиться о тебе. Что бы НЕ причинить боль, а чтобы позаботиться о твоем спокойствии и радости». И чувствовать, что сам можешь ответить этой заботой и уважением. Он умница, смешной, конечно, и наивный, но что взять с юного гражданина? Да он хуже мелкого воровства в магазине не видел, больнее, чем служебная интрига, не испытывал, откуда ему знать-то? А вот чувствовать, ощущать своего собеседника – у него получается. И уважать своего собеседника он умеет, даром что умен и образован, а у Рики – половина «Гардиан» за спиной и огрызки истории и психологии. Почему он не может просто разговаривать с кем-то из своих? Почему не может говорить с Гаем? Больной вопрос, не трудный, а просто очень болезненный. Рики знает, почему: они давно его знают, ожидают определенных слов, известных, и если дать им понять, что что-то изменилось, изменилось так сильно, то потребуются объяснения. А у него их нет. Лаэль ни черта о нем не знает – ему все равно. А Гай... Гай – это совсем другое. Какого хрена он тогда снял маску? Ну какого? Рики напялил ее обратно, без колебаний использовав все отпущенные ему силы, и таким взглядом опалил его тогда бывший любовник, что Рики так ничего ему и не сказал позже. И до сих пор не знает, что сказать. На «операцию» – силовой захват подвала с собственной энергоустановкой – не самое простое дело в Цересе – они явились в масках, как в каком-то древнем шоу, честное слово. Примитивный способ, но надежный, и снизил до минимума количество жертв. Качков с внешнего периметра просто оглушили праздничными «визжалками», включенными на максимум, пока парочка нанятых петов с ближайшего бара изображали стриптиз для остальной уличной публики. Внутреннюю охрану, увлеченную тем же зрелищем, слегка помяли и уложили шокерами. То же самое сделали и с Лымарем, и с его клиентом. Разыскали они эту крысу очень вовремя: ублюдок явился за объектом, и Рики крепко задумался, как ему с ним быть. Чем он лучше Лымаря? Ничем, даже хуже, исходя из того простого расчета, что выгоды от творимой мерзости он получает больше. Пацан был под дурью, но, слава богу, легкой. Люк, развернув пластиковый мешок, с глубокомысленным видом подул ему на лоб и авторитетно заявил: – Живой. Помятый маленько, но живой. «Тоже мне, врач». Но Рики понимает: парень жестоко волнуется, как никак – первая в карьере спасательная операция. И немедленно отсылает его вон: если он может кого-то избавить от соучастия в убийстве, то избавит. И раз Люк нашел пацана и так радуется факту СПАСЕНИЯ – не победы, не дела, но именно спасения, – то, значит, он и получает награду. Карать будут другие. – Др... кхр... кто такой? – лишь слегка оглушенный Лымарь пришел в себя. Лицо у него кривится, испуганное, и странно и страшно смотрятся на изуродованном, но и живом лице полированные диски линз. – Кто такой, парень? Ты знаешь, куда пришел? «Его придется убить», – «Да». Поэтому то прекрасное чувство не просто победы, но победы праведной, для блага человека, и от того особенно чистой и желанной, у Рики замутнено и отдает горечью. Разве не имеет он права на такую победу? Разве не имеет он права, победив врага, пощадить, как подобает сильному? Разве не имеет права отказаться от нелепой роли судьи, в которого не верит? Имеет. Полное право. Но простой расчет показывает, что на установление авторства «антикиднеппинга» много времени не уйдет, и все они окажутся в смертельной опасности. Но простой расчет показывает, что оставь эту тварь на земле – и она продолжит убивать и пить чужую кровь, а он – не какой-нибудь там мифический герой и легендарный Варджра, и у него нет силы возвращать пропавшие души. – Ты, придурок, знаешь, кому дорогу-то перешел, слабоумный? Вот и приходится убивать: Рики молча выдергивает из-за пояса «Канцлер» и без колебаний стреляет. Один в Лымаря, второй – в его «заказчика». Две аккуратные опаленные дырочки посреди лба – вот и все. Дерьмо. – Рики, ну ты че? Все получилось. Мужик чуть из штанов от счастья не выпрыгивал, ну чего ты? Выпрыгивал. Плакал от счастья, порывался целовать руки и кланялся, не выпуская мальчишку с рук. Да и у Норриса и у Люка глаза были на мокром месте. И было в этих спрятанных слезах не только радость и гордость за праведность своей победы и своего дела, но и жестокая обида на уродку-судьбу, что не дала она им такого отца. Не дала никого, кто заботился бы о тебе и любил тебя – просто так, просто потому что ты есть. Нет здесь у тебя никого с рождения. Никому ты тут не нужен, если не позаботишься найти себе кого-то, чтобы поддержал тебя в трудную минуту и чтобы ты его поддерживал. Правильно, в общем-то, и вроде бы прочнее должна быть заслуженная дружба и завоеванная любовь. Да только... да только есть в любви одна закавыка: она – живая, как цветочек, и ей надо откуда-то расти. Нет, Рики радуется: люди так устроены, что какими бы равнодушными, злобными или жестокими не стали они с течением жизни, а основа у всех заложена одна, в которой правильными названы благородные поступки и действия, производимые с целью созидания и спасения. А обратные – называются неправильными, и все это прекрасно понимают. И оттого победа, одержанная над равным – важна, победа над сильнейшим – ценна, ибо свидетельствует о превосходящем разуме в твоей голове, а не в голове противника. Ну, насколько ж желанней и прекрасней человеку одержать победу не просто над сильным и хитрым, но и неправым – сердце поет тогда у человека, сам себе героем кажешься. Э-эх! Дайте человеку совершить хороший поступок, и ему понравится! И Рики, в предощущении именно такой победы, и впрямь казался себе защитником и спасателем. Все три с половиной дня: пока готовили операцию и искали логово дилера. Потом чистота и ценность победы потускнели, и само спасение, и благодарность лишь на пару минут вернули монгрелу это счастливое ощущение.
винни-пух: – Рики. – Люк, отстань. – Ни хрена я не буду отставать. И может посылать куда хошь, а только колись, чего ты киснешь. – Люк... – И не фиг меня глазами пепелить – все одно не сгорю. Как хочешь, а я не отстану, пока ты не расколешься. Рики явственно слышит под замятой в середине фразой «а я не желаю больше тебя гасить», чуть хмурится и вздыхает. Как у Засранца хватает такта не говорить и не намекать на тот случай – не ясно, но хватает, и темноглазый чувствует себя обязанным ему за это. – Люк, я радуюсь. – Оно и видно. Стаут ты хлещешь – это я вижу, а больше ничего. – Блин, да с чего радоваться? – Да ты че, охренел? Как это с чего? Пацана спасли? Спасли. Подонка прибили? Прибили. Банду не подставили? Не подставили. Рики, блин, – такое сделали, даром, что никто не знает... – Что мы сделали? Что мы такое сделали, Люк? Избавили Церес от одного ублюдка? Так их сотни, в какую сторону не плюнь! Что, после Лымаря никого не будет? Другая сволочь придет и то же самое делать будет! Точно такая же сволочь, рожденная от нашей крови и ею же кормящаяся. Точно такой же, из тех, кто удирал с тобой из интерната и лазил по чужим карманам и карам, из тех, кто носился с тобой на байке и покрывал граффити стены в Мидасе, всерьез рискуя шеей и мозгами. Такой же, как ты, просто немного дальше продвинувшийся по дорожке. Как Майкл, например. Он ведь неглупый парень, трусоватый и расчетливый – идеальная кандидатура на место Лымаря. Даже лучше, потому что и впрямь не глупый и не жестокий – нормальный, просто начхать ему на каких-то там детей, абы деньги были. И держится он на тоненькой нитке условного человеческого добра, потому что реально убивать не может. Но вот дай ему возможность занять пост управляющего без предварительной резни – прекрасно справится, даже лучше: мозгов не теряет, считать умеет и голова холодная, ради малой выгоды всем бизнесом рисковать не будет. А что любая человеческая жизнь драгоценна и неповторима... «Господи, Рики, откуда ж ты такой ерунды набрался? Уржаться можно». Люк откровенно не понимает. С удивлением и почти возмущением слушает, с удивлением и возмущением смотрит. Темный не шутит, и не горький хмель в нем говорит, ни следа дури в черных бездонных очах – только тоска, безнадженость, но такие сильные, что продирают насквозь, вырывают тебя из твоего привычного «я» и твердо ставят сверху: «На, смотри, разве похоже на правду?» – Ты чокнулся, Рики? – Какой смысл в том, что мы сделали? Да, спасли ребенка – велик подвиг, фанфары отменяются. Но мы ничего не сделали для всех остальных, понимаешь? Для всех остальных? Для каких остальных? Для кого остальных? – Блядь, Рики, ты сам решил убить подонка, чтобы он больше никого не трогал. Так че теперь: жалеешь его, что ли? – Да ни хрена я не жалею! Вот только толку от этого – ноль. Что, завтра не придет кто-то другой, чтобы и дальше малышню снимать? Что, от одного трупа у остальных его подельников совесть проснется или страх великий? Бизнес от этого не прекратится, понимаешь? Советь проснется? Бизнес не прекратится? Черное, яростное, из зрачков полукровки несется внутрь, не спрашивая и не ожидая, и вслед всемогущему потоку переворачивается все внутри, и мир вдруг оказывается другим, и нет смысла в предыдущих словах, а сказанное еще не набрало силы убеждений. Время нужно, время, и нормальная реакция человека на то, что кто-то подхватывает его и несет вверх – страх. Надо подождать. А Рики считает, что Люк просто не понимает. Да и не нужно ему то идиотское понимание – от него только боль и безнадега. Ничего здесь не изменить. «Пока есть монгрелы – будет Церес. Такой, как сейчас. Блонди, ни хрена ты не добьешься». – Рики, ты че, сбрендил? Офигел совсем? – и больше, чем гнев от несусветной глупости Темного, – страх за друга: – Ты о чем толкуешь? Ты че, решил охотиться на дилеров, террорист хренов? Одного ему ублюдка мало! Всех ему подавай, а заодно и всех, кто заказывает и кто покупает, и кто снимает, – ты сбрендил, монгрел? Может, еще и революцию затеешь или к федералам в террористы подашься? – Не ори, – «Бизоны» порядком упились, конечно, но на яростные вопли могут и отреагировать. – Да пошел ты! Не ори. А ты не молоти хрен знает чего. Ха! Глянь на него, он собрался всех «гиен» самолично перестрелять, мститель хренов... Страх. Страх за Рики, страх за себя, естественно, тоже, страх за всех «Бизонов», потому что выброси Рики такой финт – всем плохо придется. Война это. Даже не война, а резня, и если не сразу, то с течением времени – наверняка, а они все – одна банда и Рики одного не бросят. Но если ради конкретного пацана можно пристукнуть одного конкретного ублюдка, то затевать масштабный террор, исходя из высокоморальных побуждений – это совсем другое. Это дело безнадежное и дурное, и его ни за что не выиграть. Так что Люк продолжает ругаться, поясняя главарю степень его идиотизма, и с облегчением вздыхает, когда его слова вроде бы оказывают свое действие. Не слова, на самом деле, – тот страх и жалость, что рождены любовью к Рики и тревогой за него. – Успокойся. Ни на кого я не собираюсь охотиться. И в террориста превращаться не собираюсь. – Слава Юпитер. Я уж думал, тебе мозги закоротило. – Не закоротило, – Рики слабо улыбается, печально и успокаивающе, и глаза его больше не излучают тот черный свет, что зовет на битвы. Так, просто печальные и сияющие, как почти всегда. – Не дергайся, – революцию здесь уже делали, в результате чего и превратились в потомственных преступников и негодяев. Да только правильно – это когда у любого есть второй шанс, а пока есть Церес – никакого второго шанса нет. Нет. – Ты спросил, почему я не радуюсь, я тебе объяснил. Ничего не изменилось. «Блядь. Опять за пета гроши. Ничего не изменилось, и взгляд полный вселенской скорби. Е-мое. А что должно измениться?» – Рики ты чего, с Луны свалился? Что мы можем изменить? «Ничего. Ты абсолютно прав, парень, ничего мы не можем изменить. Но с какого Рагона это мучает меня – сам не знаю». Может, потому, что он острее чувствует неизменность это системы, созданной для того, чтобы уничтожить человека, превращая их всех вместе и по отдельности в звероподобное дерьмо, и впрямь способное только кусаться и выть от неуемной тоски? Может, мучает его эта равноценность, одинаковость людей не на игровом поле, а в реальности. Ведь они – правда одинаковые, не важно, что у них там за начинка, – функции они выполняют одинаковые, а для игры и для жизни это одинаковое условие. В этом есть что-то смертельно неправильное, что-то неверное, не должно все так страшно совпадать с холодным знанием блонди, но вот что это, Рики сообразить не может. Нельзя же считать доводом его правоты личные ощущения и собственной мысли, которые даже его друзьям кажутся дуростью. Но если прав блонди в этом , то прав и в другом: он, Рики, не свободный человек и личность, а общественный отброс, никчемное полуживотное, годное только в утиль. И за счастье должен почитать то, что блонди из него что-то сделать пытался. Должен признать полное право беспощадного совершенства делать с ним все, что угодно, в силу своей неидеальности. «Это неправильно. Я знаю, что не могу сформулировать и найти нужных слов, за исключением твоих же высказываний о неповторимости любой человеческой жизни и сознания. Слов, сказанных со знанием опытного патологоанатома, не раз вскрывающего черепушку человеческого ума и самой жизни. Может, ты и опять прав, Ясон, но почему ж ты тогда так обращался со мной? Потому что соображения о неповторимости и уникальности не повод их беречь, да?» Отсюда ничего изменить нельзя: глядя на горящее здание студии, Рики с отчетливой ясностью ощущает безнадежность и бессмысленность этого занятия в плоскости решения проблемы в целом. Проблема в целом – существование Цереса, никак не меньше. Потому что в Мидасе такого дерьма делать не будут, а если и найдется такая сволочь, то сволочь эту будут преследовать со всей строгостью закона. Дело не в том, что такое невозможно в среде граждан – возможно. Но будет преследоваться. Хотя, конечно, у его действий есть оправдание вполне рассудочное: Рики понимает, что анонимность акции таковой долго не останется. Фискалы донесут, обозначится какая-то его покупка, свои же проболтаются – а искать будут и весьма тщательно. Первая истина, которую он усвоил, работая на Черном рынке: большие деньги требуют большой крови. А в это дело деньги вкладывали в расчете на немалую прибыль, больно заказы специфичные, дорого стоят, так что искать будут настойчиво. А тогда это будет уже война. Не полицейская акция и не тихая резня нанятыми боевиками – война «крыс» с «гиенами», и без разницы, кто из них победит. Без разницы для его друзей, для того вымечтанного им будущего, которое он старается выкупить. Потому что такая победа потребует крови, потребует тех кусков их душ, что еще остались нетронутыми жестокостью. Потребует стать убийцами – настоящими, бесстрашными и беспощадными, иначе им не выжить. А став такими – с Амой им не вырваться. Они не смогут больше жить по другим законам, они будут нести в себе, навсегда, память об убитых и память о том, как легко на самом деле убить. Убравшись отсюда, унесут Амой – ту часть ее, что превратила их в изгоев и убийц – с собой, и она сожрет их на любом расстоянии. Поэтому он и Лымаря сам прикончил, и второго прикончил, и студию эту блядскую сам сжег. Не потому, что не доверяет своим, а потому, что не черта им в это дерьмо влазить. Пусть Амой остается на Амой, а парням еще жить надо. Интересно, что бы сказал блонди? «Зачистка следа» – акция бандитская, продиктованная опытом жизни в Цересе и законами черного рынка, а что бы посоветовал блонди? Сказал бы, что начал не с того конца. Сказал бы, что проблему принципиальную его действия не решили, а он лишь выполнил единоразовую бессмысленную попытку восстановления справедливости на отдельно взятом участке. Сказал бы, что его старания справиться с ней без воздействия на основных участников, на вкладчиков средств, не имеют смысла и ничего не решают. И поскольку он ничего такого сказать не может, то Рики с ним полностью согласен. Ничего он не решил. И сгоревшая студия ничего не решает: еще построят, и с лучшей охраной. Ну и как монгрел бы смог добраться до заказчиков? До вкладчиков, мать их? Блонди бы изогнул тонкую бровь и покачал бы головой укоризненно: «Рики, Рики, ты опять пытаешься решить логическую задачу методом случайного тыка вместо того, чтобы внимательно изучить и осмыслить условия. Условия задачи, монгрел, – это ключ к ее решению, нужно лишь дать себе подумать». А потом он бы нахмурился задумчиво и уже без насмешки спросил бы: «Рики, ты уверен, что поставленная тобой задача соответствует твоей цели?» И конечно был бы опять прав по всем статьям. Потому что его цель – вытащить отсюда «Бизонов», и вытащить как можно быстрее. Раньше Рики считал фактором, определяющим время, собственное нестабильное состояние и честно, правда честно, боялся, что в один прекрасный день проснется, а ему больше не хочется добиваться своей цели. А чтобы достичь чего-то здесь, чтобы вообще чего-либо достичь, усилий рассудка мало – нужны усилия сердца. И это один из тех параметров, по которым человеческое общество совсем отличается от общества блонди. А теперь Рики все острее ощущает действие и другого фактора: Церес, проклятый район, высасывающий живые души из людей и превращающий их в пустые гниющие оболочки. Ходячих мертвецов, годных только для кровавых разборок. Он всегда слышал этот Церес, всегда ощущал его взгляд и его зов – голос мертвой разлагающейся человечины, омерзительный смех дерьма, которое всегда право, потому что им все заканчивается. Голос вечно голодной твари, соединенный с твоим собственным неутолимым голосом жизни, которой здесь нет. И всегда наступает момент, когда ты уступаешь голосу этой твари и становишься очередной данью. Разве за деньгами да за жрачкой отсюда бегут хоть куда? Нет, за жизнью. За самой возможностью жить как подобает людям. Пусть хоть самым последним, но не лишенным человечьего звания. Он слышал его, пытаясь дотянуться до звезд, он слышал его, вернувшись. И слышит сейчас – острее и отчетливее. Потому что у ада оказалось много голосов, и один из них – говорит о крови и власти, говорит о праве сильного, говорит о правде сильного. И ему можно даже поверить сгоряча и наказать виновных. Но голос этот все равно принадлежит аду и забирает душу за право быть сильным. И этот голос становится все сильнее по мере того, как растет его сила и власть в Цересе. «Что скажешь, блонди?» – «Весьма поэтично. Но изобилует лишними терминами и потребовало неоправданно долгих раздумий, Рики, ты по-прежнему не в состоянии отделить эмоции от мыслей. Видишь, как непродуктивно?» – «Вижу. Как ты думаешь, я успею?» – «Это зависит от тебя, Рики» – «Да, это полностью зависит от меня, но что ты скажешь, блонди?» Идиотство, да? Спрашивать совета у блонди, как будто ему интересна мелкая крысиная возня. Говорить с тем, кого здесь нет, говорить с Ясоном Минком, зная, что случись сейчас диво дивное и окажись он в какой-нибудь параллельной вселенной, чтобы можно было спросить у Ясона – он никогда бы этого не сделал. Хотя тот наверняка ответил бы, что уничтожение себе подобного необратимо разрушает человеческую психику, за исключением двух процентов людей способных на убийство в силу специальных психических параметров. Так что он прав, так ведь?
Яся: Уважаемая Винни, я подумала - надо бы тихо вякнуть, что очень жду продолжения "Без тебя". Потому как искренне люблю ваши фанфики по АнК А "Без тебя" даже залила себе на КПК (АнК на КПК, хе!) и, кстати, это оказалось очень удобно. Тексты-то большие, абзацы длинные, а на маленьком экране всё выглядит компактно и читается гораздо легче. Спасибо, Яся
Яся: О-па, пока мой предыдущий пост премодерировался, и продолжение появилось! Ураааа! Тащу к себе читать.
винни-пух: «Ни хрена я не хочу ни от какого блонди, но я хочу услышать хоть кого-то живого. Кого-то, кто не родился в этом дерьме и никогда не убивал. Не насильничал, не дрался смертным боем и не ошибался в друзьях и любимых. Кого-то, кто выслушает внимательно и сочувственно и не превратит тебя в испытательный полигон для своего ума. Кого-то, кто ответит душой, сердцем, но сможет думать мыслями и говорить словами». – Здравствуйте, Рики! – с такой готовностью и восторгом, словно он все эти дни так и просидел перед коммутатором, ожидая его звонка. – Вечер, – кивает головой монгрел, – ты не занят? – Нет, – решительно взмахивает рукой. Глаза у него блестят коричневым золотом, а лицо вспыхивает ярким румянцем: – Ни в коем случае. Очень экспрессивно для гражданина. И очень взволнованно. И так бережно и нежно, что хочется немедленно принять это радостное светлое золото и отдарить тем же. – Ну... тогда давай встретимся. »Ох. Давай встретимся.» Как мало надо человеку для счастья. Всего пару слов, но таких желанных, что хочется летать и прыгать на одной ножке, как ошалевший первоклашка. «Давай встретимся-я-я! Дава-а-ай!» Лаэль сажает монгрела в кар на одном из перекрестков. Рики немножко сумрачный и хмурится, но он сейчас приложит все усилия, чтобы развеселить юношу. Рики не очень веселый, это он уже понял, но зато очень отзывчивый и слушает так внимательно, словно он докладывает о долгожданном открытии способа создать тау-ген, не иначе. И как же он красив, Юпитер, как он красив, этот таинственный монгрел, сколько в нем огня, живого, яростного, сколько мечты и желаний, сколько силы и нежности, от него нельзя оторваться ни на одну секунду. Лаэль включает автопилот, и кар медленно дрейфует над зеленой зоной. – Вам куда-нибудь хочется? – Слушай, не говори мне «вы», ладно? – Тебе куда-нибудь хочется? – Нет, – поводит плечом монгрел, точно как в первую же встречу, ощущая эту нежность и радость юноши. Желая этого изо всех сил и стыдясь своего желания и своей неспособности ответить по-настоящему. Ответить так же ярко, сразу, без раздумий и колебаний. Не горит. Просто очень хочется тепла. Лаэль осторожно протягивает руку к руке монгрела, осторожно, неуверенно, как если бы хотел положить ладонь на его кисть, да так и не решился. Пальцы останавливаются над запястьем и исчезают, так и не коснувшись смуглой кожи. Улыбка – счастливая, откровенно счастливая и беззащитная, как у ребенка, и смущенная. – А чего-нибудь не хочется? Рики, не понимая, вскидывает ресницы, но парень спрашивает совершенно серьезно, глядя на него во все глаза – восхищенно и внимательно. «Чего ты хочешь, Рики?» Лишь чуть переставить слова, и звучит совсем иначе. Спрашивая, Лаэль наклоняет голову, и длинные льняные пряди соскальзывают с плеча. Длинные, мягкие, наверняка теплые на ощупь, они должны скользить по обнаженной коже с едва слышным шелестом и греть, как живой котенок. Почему он не прикоснулся? Испугался? Он... он ждал его разрешения, а раз он не разрешил, Лаэль и не прикоснулся. Юпитер! Но это не она – это какие-то другие звезды подарили этому ребенку такую чуткость. – Нет... то есть я не знаю, – Рики отводит взгляд, подавляя внезапное волнение, – в Церес точно не хочу. Давай просто поездим. – Хорошо, – покладисто соглашается юноша, быстро перебирая в памяти живописные районы. Круг, над красивейшими парками, где много зелени и воды, это самая романтическая атмосфера – он набирает программу, искоса поглядывая на полукровку и старательно отводя глаза каждый раз, когда любование Рики заставляет его представить монгрела обнаженным. «В моей спальне, в теплом золотистом свете с цветными шариками свечек, обнаженным и расслабленным, в мягком ворохе простыней и подушек. С его смуглой пылающей кожей, словно золотые лучи солнца, прошедшие сквозь алое стекло витража, с прекрасным гордым лицом и глазами – счастливыми и сияющими. Не печальными и не хмурыми, и не злыми от отчаяния, а безмятежными и веселыми. Ну что такого дурного в том, что я хочу любить мужчину, которого нахожу таким привлекательным? Он притягивает меня, привлекает всем сразу: словами, сердцем, тайной, силой, телом – всем. Почему надо делить порывы души и тела? Почему – считать недостижимым влечение плоти и сердца вместе? Но я хочу его всего, я хочу с ним разговаривать, я хочу делить с ним желания и мысли, я хочу узнавать его и хочу узнать его тело. Почему обязательно искать границы порывов и их причины, почему – познавать по очереди, если суть человека едина? Я тебя люблю, Рики». Лаэль активирует режим полного обзора, и вся верхняя часть триера исчезает для внутреннего наблюдателя – полная иллюзия открытого экипажа, каким-то чудом защищенного от ветра и внешних звуков. Впрочем, звуки имеются: отфильтрованные от нормального городского шума тихие трели трассовых направляющих и музыка обязательных городских оркестров. Монгрел с куда меньшим, чем ожидалось, любопытством рассматривает открывшиеся виды, а Лаэль, пользуясь случаем, беззастенчиво разглядывает парня. Невысокий для гражданина, тем более – для элиты. Тонкий и гибкий, как тростинка, но с очевидной силой в движениях – грациозных и быстрых, почти резких. И эта гордая посадка головы, прямая осанка, трепетные ноздри маленького хищника, прячущего силу и знание под непроницаемые вертикальные зрачки. И дикая тоска в глазах, и сияющая печаль в улыбке, и надежда, слабая и надорванная, как нежная ниточка... «Рики, пожалуйста, поверь мне. Я все для тебя сделаю». Словно услышав, монгрел поворачивается, улыбается с этой мудрой серьезной печалью, но говорит мягко и чуть иронично: – Знаешь, я не знаю, о чем надо говорить на свиданиях. Может, подскажешь?
винни-пух: Подсказать, о чем говорить на свидании? Танн удивленно распахивает глаза, почему-то смотрит сначала на расстилающуюся панораму Танагуры, словно интересуясь ее мнением, потом вновь переводит взгляд на Рики. – То есть... ты никогда не был на свидании? Монгрел деланно равнодушно пожимает плечами. – Нет, – не ходят монгрелы на свидания. Нет у них такого обычая. Одиночкам не место на улицах Цереса, таких ждет участь по большей части мерзкая и, в лучшем случае, с летальным исходом. Те, кто чуть умнее или больше слушаются инстинктов, собираются в стаи, где секс быстро становится способом обозначить предпочтительного партнера или закрепить удачные деловые связи. Конечно, любовь есть везде, и нет на свете такого вывороченного места, куда не влезла бы эта вездесущая особа, но в человечьем аду ей приходится делить свои победы и поражения с бесами соблазна и похоти, так что вариант «Я пошел на свиданку» выглядит несколько иначе, чем представляется гражданину. В принципе, монгрелы и слова-то такого не используют для обозначения встреч любовных: свидания бывают только деловые, а если не свидание, то это разборка, и характер у нее не романтический. А любят... любят сразу, часто мирясь с присутствием зрителей. – Этого не может быть, – протестует Лаэль наполовину шутливо и наполовину с надеждой, – не хочешь же ты сказать, что у тебя никого не было. Рики тоже удивляется в ответ, для него вопрос не очевиден. – Были, конечно. – Ну вот, ты же должен был с ними где-то знакомиться, разговаривать... встречаться... ну а потом... – Лаэль нежно розовеет, но взгляда не отводит, только улыбается смущенно и с надеждой. О чем он говорит? «Ты хочешь с ним просто поговорить? Тебе нужны слова нормального человека? Погреться, блин? Да парень горит весь, как солнечное утро, не будь он гражданином, уже завалил бы на заднем сиденье...» Нет, не завалил бы. Дело не в статусе и не в воспитании, а в том, что он не коснулся даже его запястья, не услышав разрешения. – Нет... у нас... иначе все это происходит. Ну, то есть... не заведено у нас на свидания ходить. – А как же вы знакомитесь? В драке и на пьяную голову, как же еще? – Ну... случайным образом. Нечаянно. – Нечаянно, – добросовестно задумывается блондин, – но вот если познакомиться на улице, то надо же как-то... закрепить знакомство, что-то узнать друг о друге. – Верно, – соглашается монгрел, но объяснять не собирается. Самое главное ты узнаешь в первые несколько секунд: на чей стороне этот парень, защищает тебя или пытается пробить тебе спину. Потом узнаешь, насколько хорош он в драке, насколько смел и хладнокровен и можно ли на него положиться, и по большей части – это самая главная информация. Ну а если... если захотелось чего еще, можно угостить банкой стаута и найти укромный уголочек – одного раза достаточно, чтобы узнать, какой будет у тебя секс. А любовь... эта сволочь – не спрашивает. Она просто сваливается тебе на голову, и ты вынужден ее терпеть. Вот и все. – Только я так не хочу, – Рики серьезно смотрит прямо в глаза парню, и тот, словно зачарованный, забывает разговор, забывает, где они, что с ним, и задерживает дыхание, будто даже легкий шум воздуха способен разрушить желанное колдовство. Только широко раскрытые глаза навстречу темному солнцу, и нет преград его прозрачному сиянию, и нет возможности отвести взгляд. Но если он еще немножко посмотрит – он ослепнет: сетчатка человеческого глаза не предназначена для прямого разглядывания светила. И он отводит глаза, как многие до него и после. – Расскажи о своем первом свидании... или о каком-нибудь вообще. Лаэль кивает, стараясь совладать с неожиданно глубоким волнением. Ощущает серьезность причины волнения, но не может ее найти, сформулировать. Она есть, он чувствует, но не понимает, и предложение Рики позволяет юноше собраться и вернуться в нормальное, где самая большая тайна – сам монгрел и есть. – Мое первое свидание было в машине. Правда! Ну, то есть не совсем первое, – Лаэль неожиданно мешается, но продолжает, – но настоящее, свидание, а не встреча. Он был старше меня почти на три года, уже заканчивал школу, и я страшно волновался, потому что... зачем взрослому парню, который вот-вот получит назначение и покинет интернат, какая-то малявка? Но он сказал... сказал, что все его друзья так заняты будущим назначением, что с ними не о чем больше разговаривать. Когда Танн сдавал выпуск, он, честно говоря, тоже больше ни о чем не мог думать и говорить. Как Имиену удавалось отвлекаться на эмоциональные связи, тем более на новые, – непонятно до сих пор. – И о чем же вы говорили? Что ты делал? – Я? Я ничего не делал. Я ни руками, ни ногами не мог пошевелить от смущения и двух слов связать не мог. Было страшно стыдно, что я настолько плохой собеседник, но... он не обиделся. Или не подал виду и просто... Лаэль вновь окатывает монгрела сияющим мягким взглядом, полным равно смущения, надежды и желания. – Все равно из меня никакой был слушатель. Так что он просто начал меня целовать, – парень заливается своим прозрачным акварельным румянцем, но не отворачивается, пытливо вглядываясь в лицо собеседника. И Рики, стараясь ответить как можно мягче, улыбается в ответ: – Ну... тогда давай так и сделаем. Ты просто начнешь меня целовать. Он! Начнет его целовать? От неожиданности Лаэль теряется, но монгрел, не давая ему возможности поступить иначе, разворачивает кресло и перебирается на заднее сиденье. «Ты будешь меня целовать. Ты все правильно понял, я не могу и не хочу быть первым с тобой. Извини». Сиденье широкое, удобное, тут не только целоваться можно, Рики приходилось умещаться и на меньшей площади, но вряд ли они зайдут сегодня так далеко. Не очень понятно, как и до поцелуев дошло, но что-то сегодня не мешает ему. Что-то отпустило или понятно стало, но он не чувствует сомнений, а лишь спокойствие. Как если бы время утратило власть, как если бы тот кусок пространства и дня, в котором он сейчас пребывает, не существовал на самом деле, а моделировался талантливым режиссером симстима. Блондин, ошалев слегка от долгожданного предложения, медлит, но, встретив мягкий поощряющий взгляд Рики, вспыхивает откровенным восторгом и тоже перебирается на заднее сиденье. Устраивается рядом с комично-торжественным видом, поворачивается лицом к монгрелу и так же торжественно спрашивает: – Я могу тебя поцеловать? «Как на праздничной церемонии, ей-богу, ты ж не контракт со мной заключаешь». Но на самом деле эта торжественность, церемонность гражданина привлекают Рики необыкновенно и являются для него признаками несомненного уважения. Как если бы он был равным с ним. – Да. Среди граждан в обычае заранее обсуждать технику поцелуя? – ирония всегда позволяла монгрелу снисходительно относится к собственным мечтаниям, но, пожалуй, в данном случае она излишня. Лаэль слегка теряет торжественность и отвечает с куда большей долей смущения: – Нет... во всяком случае, я с таким не сталкивался. Рики, а можно... можно ты закроешь глаза? У Рики самые прекрасные в мире глаза – огромные, нежные и ослепительные, он мог бы смотреть в них бесконечно, как смотрят на неустанный танец огня, как смотрят на благодатное светило, дарящее столько тепла, света и радости. Хотел бы смотреть, но это невозможно. Наверное, надо привыкнуть. Рики, не споря, опускает ресницы, несколько секунд Лаэль тратит на то, чтобы любоваться длинными шелковыми стрелами, легшими на щеки монгрела, а потом протягивает руку и едва слышно касается виска и лба полукровки. Едва слышно, едва касаясь, кончики пальцев скользят по коже так легко, нежно, не столько трогая, сколько обозначая прикосновение, и от этих чутошных прикосновений чуткая кожа монгрела начинает звенеть и пылать вслед, неистово желая не прерывать дразнящей ласки, и требует большего контакта. Как давно, Юпитер, как давно к нему не прикасались! Рики едва не всхлипывает – не кожей, всеми внутренними тканями впитывая это легчайшее касание его волос, лица, ресниц. Теплые нежные пальцы словно ткут невесомую паутину на его губах, на подбородке, очерчивают край ушка, линию брови, и за каждым касанием тянется светлый щекочущий след, каждая ласка дразнит и раздражает до степени ярости и восхищает до степени блаженства. Всего лишь прикосновения, прикосновения любящей руки, и они заставляют монгрела трепетать каждой жилкой и прерывисто вздыхать под ласковым взглядом. – Твой... твой первый был умелым, – бормочет монгрел, борясь с желанием схватить светленького за плечи и прижать к себе так, чтобы его тело застонало. Поцеловать так жадно, чтобы рот заполнился кровью. Нельзя так, нельзя так с ним! – и так нежны его касания, так нежна и желанна его ласка, так хочется еще, и ярость тает в золотистом манящем тепле. »Еще. Еще, Лаэль.» Он не чувствовал бы такое упоение, не слышал бы свой голод так остро, если бы эти руки, этот согревающий взгляд не принадлежали тому, кто сам жаждет его не меньше, кто сам любит во много крат сильнее. «Рики, прекрасный, желанный». Бархатистая смуглая кожа сводит Танна с ума, пальцы горят и дрожат от желания, и сердце обмирает от восторга: «Я прикасаюсь к нему. Я чувствую эту кожу. Я ласкаю это прекрасное лицо и хочу быть с ним...» Юноша осторожно охватывает двумя ладонями лицо монгрела и прикасается губами к его губам. Только прикасается, неожиданно горячими и пересохшими от волнения губами. Так бережно, так осторожно, что Рики больше не в силах терпеть: тянется к нему сам, ловит ртом губы Лаэля, требуя ласки настоящей. Юноша что-то шепчет прямо на губах монгрела, но Рики не слышит: кровь гудит у него в висках, кажется, что сквозь него, сквозь мертвое серое сознание проносятся живые золотые всполохи. Солнечные потоки, от которых горячо и нежно внутри, и он знает, что это – нежность и желание светленького, что это – то живое тепло, от которого оживают мертвые и которое есть настоящее чудо. И еще понимает, что это не желание, а нечто большее. Уже намного больше. Внутри него – серое пространство, совсем пустое – так он думал, совсем холодное – так он чувствовал, – ничего, кроме воспоминаний о блонди, но и память эта покрыта льдом. Замерзшая, замершая, потому что если она оттает, потому что если она оживет, тогда... тогда... Весь его огромный замерший мир и лучистые светлые потоки, зажигающие многочисленные яркие искры – и Рики как-то забывшись обнимает юношу за плечи, уверенно и бережно, притягивает к себе, целует так пленительно-нежно, что захватывает дыхание, но так горячо и сладко, что жар легко заменяет страсть.
винни-пух: Ри... Рики, – задохнувшись, блондин пытается отстраниться. Монгрел на мгновение позволяет ему отодвинуться, чтобы перевести дух, и тут же накрывает его рот вновь. Нежно, волнующе овладевает его ртом, проникает внутрь горячим языком, так глубоко, так медленно, так долго пьет, что кружится голова, что не хватает дыхания. Но Рики не выпускает его, прижимает все крепче, ласкает все жарче, перед глазами вальсируют звездочки, и Лаэль сейчас задохнется, но вырываться не будет. «Слишком... слишком прекрасно. Слишком чудесно, я потом дышать буду». Пушистые огни перед глазами гаснут, воздух льется в легкие, смешанный с жарким дыханием. «Господи, как хорошо, как неправдоподобно хорошо». Лаэль чувствует себя совершенно пьяным, все на свете теряет смысл, кроме нежных, огненных поцелуев, что покрывают его лицо и шею, ничего больше не важно, кроме сильных гибких рук, удерживающих его, и это единственная опора в этой вселенной. Исчезает старым сайтом сознания вся лаборатория, вся предыдущая жизнь, и существует разноцветным островом только это волшебный священный момент, когда твой любимый дарит тебе ласку и принимает твою. – Лаэль? – Еще, Рики, пожалуйста, еще. – Я... я не слишком острожен... – О-о, будь таким и дальше! Теплые дразнящие лучи, такие нежные, такие слабые. Но этого совсем, совсем достаточно, чтобы, коснувшись прозрачных полостей, свести на нет всю выстроенную защиту обреченного. Когда приходит весна – все равно, насколько нежно ее первое тепло. Оно все равно достанет из тебя весь огонь и весь свет. – Ах!... мм... – Что-то не так? – Нет. Все... Рики, еще. Горячие смуглые пальцы, нитки из жгучего огня от из прикосновений и раскрывающиеся огненные цветы под кожей там, где касаются губы монгрела, и сладкая, сумасшедшая от страха и восторга мысль: «Вот она – погибель моя. В ночи и бездне». Из глаз льется свет – из прозрачно–черных граней космоса сияющий черный свет. «Человек – это целый мир, это космос, и когда ты его любишь – ты это понимаешь». – Рики, я... ох! – Что? – Можно тебя погладить? – Да. – А здесь можно? – Хм... да... смешной ты. Медленно дрейфующая машина на прогулочной трассе, обычный маршрут приятелей или влюбленных, безразлично скользнувшие по триеру взгляды – яркое сверкающее понимание, что не приятели. Что приютом любовником стал неприметный аэрокар, и что мала и недостаточна преграда модифицированного углерода, чтобы скрыть текучий жаркий огонь, блеск расплавленного драгоценного металла, вновь принимающего свою первичную форму – любви. Сказочный дрейфующий остров посреди глубоко человеческого океана, и не надо ничьих острых глаз, чтобы слышать внезапно застучавшим сердцем. – Рики... – чуть ли не боль и обида во встревоженном голосе. – Подожди. Я куртку сниму. Да. Так лучше, точно: горячие руки обвиваются вокруг тонкого тела, и почему-то его собственная одежда ничуть не мешает слышать жар тела монгрела и завораживающую нежность его кожи. Как же хорошо, как тесно и сладко в крепком объятии, как хочется сильнее прижаться к Рики, как хочется больше его поцелуев, как от них жарко, как прекрасно, словно в волшебном сне. И можно смотреть в его глаза, впитывать всем сознанием огненную живую ночь, лететь в бездонные небеса и ничего не бояться. В руках Рики можно ничего не бояться. – Рики можно... можно? – ладони Лаэля скользят под майку, он всхлипывает от волнения и пронзительного, но какого-то медленного наслаждения, что проникает через кожу ладоней в него. Словно Рики не монгрел и не человек вовсе, а чудесное существо, в котором внутри хранится радость. – Да. – А еще можно? – Да... Бесконечный и бессмысленный диалог, слова, что имеют значение только для того, кто произносит и для того, кто слушает. Вещь вне пределов понимания блонди. – Рики, я... я хочу сказать, – Лаэль сглатывает торопливым вздохом, рот у него уже давно не пересохший, но зато внутри жар нарастает могущественной, ничем не управляемой волной. – Я хочу сказать... ты можешь взять меня прямо сейчас. Взять прямо сейчас? Они прижаты друг к другу так тесно, так полно, что кажется – у них одно сердце, и оно бьется по очереди то в одном, то в другом теле. И Рики чувствует, как пульсирует кровь юноши, под собственными веками ощущает движение его глаз, ловит его дыхание, слышит его мысли и ясное светлое тепло внутри самого себя. Доверенные ему тепло и свет, предложенные от всей души, а не втискиваемые насильно. Кажется... он так волнуется, так смущается. По-видимому, у таких, как он, не принято предлагать себя на первом свидании. Это доверие – и у Лаэля глаза испуганные от собственной решимости. Рики улыбается мягко и как можно признательнее, наклонившись к его лицу, трется кончиком носа о нос блондина, целует, стараясь успокоить. И ответные движения юноши, сначала заполошно-испуганные, торопливые, становятся мягче и медленнее. – А ты так делал? На первом свидании? – Нет. Я... я слишком стеснительный и... не храбрый. Для гражданина, настойчиво встречающегося с монгрелом, заявление звучит забавно. Рики коротко смеется и серьезно говорит: – Мне нравится. Стесняйся дальше. Тепло, нежно, мягко. Большое открытое окно, солнце льется сквозь изумрудную зелень, на каштановой поверхности стола цветные сполохи и сплетенные пальцы двух рук в рдеющем пятне. Где это... с кем это...
наблюдатель: ой! как же мне его жалко, как подумаю. что с ним Ясон сделает! (с Лаэлем то есть)
Eliss: Просто дух захватывает...
Zainka: Ох, чует мое сердце, с Лаэлем если кто что-то и сделает (а сделает обязательно, такие мальчики не живут "долго и счастливо"), то это будет не Ясон, а Рауль. За то, что результат окажется совсем не таким, какого он хотел добиться. Винни-пух, а дальше? Ну, пожалуйста, не томите!
винни-пух: Слушайте, ну я ж обширный кусочек выложила. И потом Бета сейчас занята, но очередной отрывок уже у нее. Я стараюсь.
винни-пух: Вот, а Liebe уже все проверила. Так что держите.
винни-пух: Танн, ты где? Смеющиеся глаза Тиллы прямо перед его лицом, девушка сидит напротив и явно развлекается наблюдением за начальником лаборатории уже несколько минут: - Пересмотрел сериал? Сериал? Какой еще... а-а-а, ну да, обычный повод для насмешек. Лаэль, несмотря на занимаемую должность и примерное трудолюбие, относится к особам мечтательным и склонным к тонкому эмоциональному восприятию. По роду трудовой деятельности особенность эта никак не развивается и не удовлетворяется, и стандартные шоу-программы только раздражают чувствительного юношу. Он считал, что нашел вполне приемлемое решение проблемы: пси-сериалы и периодические походы в ВЭВ – и действительно, долгое время пленительное искусство студии Рамека вполне удовлетворяли его потребности. Пока не оказалось, что реальность может быть ярче и прекрасней. Монгрел. Он всего лишь монгрел, и Лаэль искренне переживал необычность и неприличность такой привязанности. Но только почему-то только касания памяти к соблазнительному облику, одного только мига жизни в сиянии черного солнца достаточно, чтобы все эти размышления и чувства исчезли без следа. Словно прекрасное существо это обладает властью творить свой собственный мир и защищать его от реальности. Мир, в котором имеет значение только огонь и солнце, и те щедрые дары, которые отдает ему жизнь. Рики, любимый. Рики... - Танн? - Что? - И правда, влюбился. Я тебя спросила, не пересмотрел ли ты сериалов, но я и так вижу, что ошиблась. Лаэль рассеянно кивает, явно думая о чем-то своем, потом значение слов собеседницы доходит до сознания, и юноша расплывается в такой счастливой восторженной улыбке, что никаких объяснений не нужно. Тилла качает головой с мнимой укоризной, но улыбается в ответ едва ли не так же радостно и восторженно. Все-таки женщины, даже на Амой, лучше приспособлены для разделения чувств. Для сочувствия в его первичном настоящем значении. - Смотри внимательней на занятиях, – советует психолог, и Танн опять только кивает. Он и впрямь не может ответить, он только что вспоминал, как Рики целовал его в машине, и у него язык отнимается от блаженства. На занятиях он и не отвлекается, не выпускник же, в конце концов, и назначение в Департамент Генетики не за красивые глаза получил. Он профессионал и вполне способен отделить профессиональные интересы от бытовых. Правда, раньше эти интересы не были столь захватывающими, и каждую секунду этой новообразованной жизни, когда можно подумать о Рики, – он думает о Рики. Его прикосновения, его горячий нежный рот, сильные руки на спине. Такие крепкие, такие жаркие объятия, такие огромные нежные глаза, голос, отдающийся вибрирующим рокотом по телу, взгляд – горящий, неистовый – и весь этот жар, зной окаянного лета низвергается в него, заполняет собой, подхватывает и несет в страну желанную, в мир разноцветный. «Опомниться? Нет, не хочу. Ни за что на свете не хочу отказаться даже от единственного мига сказочного лета. А потом... потом хоть на траву, ничего не страшно...» Хотя показатели профессиональной деятельности не пострадали. Все-таки гражданское воспитание приносит свои плоды: как бы не был охвачен возбуждением молодой гражданин, какие бы интенсивные эмоции не испытывал – временно подавить их влияние он способен. Рауль, правда, сомневается, что человек, даже если это гражданин Амой и с такими безупречными генами, сможет долго контролировать эти хаотические потоки. Танн – не элита, сознание его организовано вполне человеческим способом, так что в скором времени подсознание начнет свою обычную игру в организацию иных поведенческих комплексов на основе новой информации. Но с другой стороны, частично эмоциональный взрыв вызван искусственно. Парадокс в данном случае заключается в том, что человек, подвергающийся частому и интенсивному воздействию эмоций способен лучше ими управлять, чем тот, кто сохранил свой рассудок неприкосновенным. Эта особенность весьма затруднила выбор Рауля: эмоционально неопытная, неотзывчивая особь не привлечет внимания полукровки, а эмоционально яркая – совсем уж тяжело управляемая, слишком много вариантов поведения. Монгрел – эмоциональный генератор, такие существа созданы для излучения, для образования связи ему нужна особь, способная отзываться и брать, пассивная особь... Как Ясон. Да, без сомнений, Первый Консул – личность, гениальный дипломат, яркий волевой характер, и без сомнений вышеперечисленные качества привлекают людей, и его пет не исключение. Но по отношению к эмоционально-яркому, выразительному характеру, такому как у монгрела, Ясон – пассивная сторона. Та, что берет. Не лидер – акцептор в комплексной связи несоединимых элементов. Вывод заставляет Рауля в буквальном смысле слова оторопеть и впервые в жизни отвлечься от эксперимента. Ясон-не-лидер – это... это что-то несусветное, это что-то немыслимое, но полностью объясняет как и природу такого союза, так и столь длительный эффект аккумуляции. И подтверждает его предыдущий вывод о роли компенсирующего фактора. А что, если в образовании такой связи полукровка выполнял роль не только источника, но и приемной плоскости – объема, который Ясон использовал для сброса эмоционального хаоса, угрожающего ему? Но для этого достаточно обычных петов, а уж тем более – его экспериментальных разработок. И что имел в виду Ясон, утверждая, что эмоции предоставляют свободу? Какую свободу? От чего? От общественных и служебных обязанностей? От долга блонди и от полноценной жизни действительно разумного существа? Подобное объяснение – прямой показатель для коррекции, потому что указывает на разрушение системы приоритетов, но если Ясон имел в виду другое? Управлять эмоционально-нестабильной особью, то есть существом эмоционально ярким, способным к выразительным переживаниям, трудно и весьма утомительно, потому что тяжело просчитывать его поступки: слишком много факторов, слишком много колебаний, возникающих от внешних обстоятельств – слишком много вариантов поведения. Такой противник представлял бы куда большую угрозу, чем привычные, четко прогнозируемые экономические или политические враги Минка – потому что он был бы... менее ограничен в выборе. Если рассматривать свободу как показатель многовариантности, то это понятие становится положительной характеристикой. «Я свободен, потому что я чувствую» – оказываешься под действием большего количества факторов. Но и выбираешь из большего количества вариантов. И можешь просчитать более точно поведение людей, можешь точнее прогнозировать их поступки и организовать ситуации с более четкими параметрами и с большей эффективностью – потому что учитываешь большее количество факторов. Тогда эксперимент Ясона, сохраняя тот же крайне рискованный характер, имеет, по крайней мере, цель, достойную блонди. И спокойствие Юпитер более объяснимо и некоторые из обстоятельств последних двух лет жизни Ясона тоже получают объяснение куда более логичное и достойное. Но эксперимент от этого не становится менее рискованным и безответственным, преступно безответственным. Если этот ничтожный пет выполнял роль компенсирующего элемента, как мог Минк отпустить его? Зачем? Единственное логичное пояснение – полукровка больше не мог выполнять эту роль с достаточной эффективностью. Стал негодным. Но эмоциональная связь, возникшая между участниками опыта, уже стала слишком устойчивой, чтобы разрушать ее столь грубым методом, как нейрокоррекция, и Консул стал жертвой собственной увлеченности. «Ах, Ясон, Ясон, ну почему же ты не посоветовался со мной? Какие бы загадки не хранились в твоем проекте, но я же выполнял роль твоего наблюдателя так долго, я же ученый и куда более опытный, чем ты. Наверняка ты не знал об аккумулирующем эффекте, но я хотя бы предположить такое мог при разработке темы. А ты – наверняка нет. А теперь блок создан, функционирует, и пусть твой пет больше не может быть использованным должным образом, но связь все еще существует. И только ты сам в состоянии ее разорвать». - Господин Эм, - встревоженный голос сапфира привлекает активную часть внимания блонди, он отвлекается от раздумий и вопросительно смотрит на сотрудника. - Господин Эм, смею напомнить, что вы хотели лично участвовать в эксперименте. Блонди согласно кивает головой, не позволяя досаде как-то отразиться на лице: стенд, собранный энтузиастами школы Осло, представлял собой опытный экземпляр, где на основе кишечнополостных впечатляющих размеров, для простоты наблюдения, приживили мозг погибшего от срыва сенсорика – одного из многочисленных рабов пси-индустрии. Обычно использовать подобные экземпляры не представляется возможным, потому что нелегальные актеры за срок эксплуатации поглощают такое количество стимуляторов, что если не мозг, то сознание особей оказывается полностью разрушенным. Легальные же актеры в большинстве своем - зарегистрированные граждане, и их родственники предпочитают распоряжаться усопшими согласно традициям. Собственно, прояви Рауль или Департамент Науки какую-то заинтересованность в этом вопросе, проблема давно была бы решена. Но подобное направление только-только появилось, существует пока лишь в виде проекта и испытывает недостаток в оборудовании и подходящем материале. В данном случае участникам просто повезло: они раздобыли сенсорика во вполне еще нормальном состоянии. Рауль, осмотрев особь, был искренне удивлен и испытал нечто вроде брезгливости: труп человеческого детеныша, даже монгрела, с очевидными следами пыток - зрелище не из приятных. - Насколько я знаю, программы ВСВ не позволяют использовать особей младше 15-16 лет. - Не совсем, господин Эм. Не позволяет неспособность детей сосредоточиться на ощущениях или зрелищах с достаточной степенью концентрации и на достаточный срок. В данном случае применялась определенная... стимуляция. - Подобный род стимуляции может применяться только единожды. - Вы совершенно правы, господин Эм. То есть существо заранее обрекли на гибель ради единственного фильма – нерационально и глупо. Сенсорик даже со средними показателями приносит весьма хороший доход, когда достигает нормального возраста, разумеется. Люди иногда проявляют полную неспособность к мышлению, даже простейшие последовательности не в состоянии вычислить. Андрогины - не люди, но точно знают, что уничтожение несовершеннолетних особей – недопустимо. Смерть молодняка любого вида - признак необратимой гибели популяции, и особи, решающие свои материальные задачи подобным образом, должны быть немедленно извлечены из оборота. Блонди сознательно позволяет отвращению отразится на своем прекрасном лице, четко ощущая ответную эмоциональную волну от полицейского коммисара. - Знаете, я думаю вашему Департаменту следует обратить особое внимание на подобные случаи. - И опять-таки я с вами полностью согласен, господин Эм. Конечно, это всего лишь монгрел. Но любой хороший служащий вполне способен предусмотреть и такие вывороты человеческой психики, когда на подобное обрекут не какого-то монгрела, а гражданина, и вполне определенного. И то, что за подобный заказ потребуется огромная сумма, без сомнений, подстегнет ту 2%-ную часть населения, в которой невозможно полностью подавить агрессию и жестокость.
винни-пух: Но поскольку особь все равно погибла, грех было не воспользоваться. Нефриты, возглавляемые весьма перспективным выпускником Осло, очень напоминающим Раулю самого себя, принялись монтировать стенд с целью создать испытательный полигон, сохраняющий способность к сенсорному восприятию, но обладающий выносливостью и живучестью простейших животных. Весьма увлекательная задача, и вполне перспективная. Рауль, вынужденный с некоторых пор уделять особое внимание проектам, связанным с сенсорной и эмоциональной восприимчивостью, оказывал покровительство дерзким студентам, так что работа шла вовсю. И сегодня они проводят пробную активацию – вовремя, ничего не скажешь. Чрезвычайно взволнованный необычностью собственных размышлений и решительно кошмарным их результатом, Рауль лишь механически наблюдает за действиями студентов и показателями датчиков. Похоже, что мозг псионика – часть, естественно – переживает последнюю минуту своей жизни. К счастью, кишечнополостные лишены головного аппарата. Но от эксперимента Эм действительно отвлекся: его личное участие должно было выразиться в его ощущениях в качестве эмпата, а не только в наблюдениях. Причем он сам же такое желание и выказал, проблема эмоциональных состояний привитых частично разумных существ еще никогда не возникала на горизонте амойской науки. Так почему же ему ... не хочется выполнить собственное обещание? Комбинация на игровом поле, где пространство между белым драконом и статуэткой огня заполнено светом – одной полостью света, не линией – вспыхивает перед глазами ученого с очевидностью факта собственного рождения, и блонди испытывает острое желание оказаться одному. Не линия – долговечность влияния объясняется созданием общего пространства, объема, созданного для взаимодействия, для взаимного влияния друг на друга. Не последовательность – объем, информационно-событийный объем, подчиняющийся законам существования информационных конструкций, а значит – саморегулирующийся и способный к развитию. Конечно, тогда вполне объяснимы и интенсивность эмоций и их относительная безопасность: линейная связь подобной интенсивности давно разрушила бы оба элемента, но объем способен хранить и регулировать даже хаотическую информацию с куда большей эффективностью. Получают объяснение и результаты взаимообмена: опять-таки в случае простой последовательности сверхотзывчивость Ясона являлась бы признаком разрушения основных логических блоков. Но в случае объема – она является результатом его существования. «О Юпитер, почему же ты не сказала? Решила удостовериться в моей полноценности?» Последнему предположению следует посвятить куда больше времени и внимания: надо провести внеочередное тестирование, как-никак в последнее время он тоже подвергается постоянным эмоциональным раздражениям... и, конечно, следует продолжить действия: с одной стороны, объем характеризуется большей устойчивостью по отношению к внешним факторам. Но зато гораздо сильнее зависит от факторов внутренних. Разочарование Ясона в уникальности своего пета будет способствовать разрушению этого мерзкого образования в куда большей степени, чем все логические доводы и уловки внешних участников событий. Человек, и как оказывается, и андрогин, способен к образованию общего информационно-событийного объема, и его существование весьма стабильно, потому что мало зависит от внешних факторов. Тогда каким фактором может служить умерщвление носителя? - Господин Эм, стенд в рабочем состоянии, - гордо сообщает юный блонди. ”Судя по показателям приборов – да. А судя по вашим показателям, господин эмпат?» Рауль не собирается подавлять действие препаратов, потому что результат эксперимента становится ему абсолютно ясным. - Проект содержит ошибку, советую господам студентам пересмотреть организацию полигона. А вот их он «слышит»: маленькие ученые так поражены его вердиктом, столько надежд вкладывали и так много ожидали, что теперь просто не могут подавить свою обиду и растерянность. Еще совсем молоды и так неопытны. - Но... Но господин Эм, почему? - Ведь параметры не заданы... - Как же так? - Ошибкой является выбор носителя или мозга? – а вот это блонди, и, как и подобает блонди, задает вопрос самый важный и самый верный. Перспективный мальчик, Рауль это сразу заметил. - Выбор сознания. Рауль специально больше ничего не уточняет и разрешает ребятам закончить бесперспективный эксперимент - исключительно в учебных целях, как-никак, первая попытка. Посмотрим, сколько времени понадобится группе на поиск правильного ответа, шансы на достаточно высокий балл они не утратили. Для науки важен любой результат, как положительный, так и отрицательный. И для Юпитер результат как таковой важнее его относительной категории: но он не Юпитер. И если она позволила ему испытывать привязанность к Ясону Минку, следовательно, предполагала и соответствующие действия. Он не наблюдатель – он тоже участник. А полигон погиб, конечно. Даже червяки не способны долго умирать. - Рики, а ты где? - Лаэль, это не важный вопрос. - А какой важный? - Ну... где ты можешь меня подобрать, - вторая часть предложения – «если тебе еще интересно» – тает как снег под солнечным ярким взглядом светловолосого. Нет, он не передумал, незачем глупости спрашивать. Парень выглядит так, словно ему подарили... собственную лабораторию и собственную тему. Как понял Рики, его гражданский знакомый обладает немалыми научными амбициями. Это так... так хорошо, когда у человека есть цель, мечты, есть надежды и желания. Это здорово, это означает, что человек живет. Лаэль живет, живет так ярко и выразительно, как только позволяет ему его ум и сердце. А он? Он живет? Рики за два дня столько раз провертел в голове их последнюю встречу, что уже сам не знает, что именно произошло на самом деле, а что ему теперь только кажется или подразумевается. Он предложил Лаэлю действовать – это факт. Он не настаивал на телесном контакте – это тоже факт, но вот все остальное... Рики всерьез намерен был полностью передать инициативу гражданину, так как же так получилось, что он взял на себя активную роль? Насколько далеко он зашел с точки зрения гражданина? Насколько отличалось его поведение от того, что ожидал кареглазый юноша? Насколько он, черт возьми, не был похожим на блонди с его непререкаемой волей? Он очень давно не был первым. Он очень давно не выполнял роль ведущего партнера. Он боится, что не помнит, как это делается нормально – так, как принято у людей, а не у спятивших андрогинов. Он невыносимо боится, что, решившись на более близкие отношения с человеком, он начнет действовать, как блонди. Очень уж... авторитетный пример, заразительный. Разве не хотелось ему обнимать парня сильнее? Не хотелось целовать так крепко, чтобы следы оставались? Не хотелось заставить юношу стонать и кричать от страсти, так как заставляли его самого? - Тебе не было больно? Вопрос вызывает откровенное недоумение у парня. Рики досадливо морщится и развивает тему: - Может не больно, но... неприятно. Не так, как следовало бы. Не так, как тебе хотелось? Я серьезно спрашиваю. Если что-то было не так, хоть чуть-чуть, скажи, пожалуйста. Монгрел с тревогой смотрит в распахнувшиеся глаза Лаэля, стараясь по их выражению уловить его колебание или нежелание огорчить. Но похоже, сам вопрос его огорчил и удивил, парень-то ожидал совсем другого, но все же добросовестно обдумывает ответ и вдруг вспыхивает польщенной улыбкой: - Значит, ты тоже думал обо мне. - Думал, конечно, - теперь очередь удивляться Рики, но светловолосый неожиданно приступает к решительным действиям. На этот раз, не пересаживаясь на заднее сиденье, обнимает монгрела за плечи и вместо поцелуя притрагивается щекой к его щеке. - Лаэль? - Нет, Рики, все было замечательно. Все было так замечательно, что я никогда бы не поверил, что так может быть на самом деле. - А я не был... ну... слишком настойчивым? Юноша фыркает, отклоняется от Рики, но, наблюдая явственное беспокойство монгрела, весело смеется: - Рики, это я тебе предложил взять меня прямо тогда. А ты отказался. Так кто из нас был излишне настойчивым? «Вот балда, я серьезно, а ему хихоньки». - Лаэль, я не это имею в виду, я... пойми. Я монгрел, а монгрелы народ... грубоватый и мне не хотелось причинить тебе боль или неприятности. Но слова Рики вместо опасений или сомнений только заставляют юношу радостно улыбаться. Он вновь смеется, тянется весь к темноволосому, сияет прямо в него этим теплым утренним светом, и монгрел сдается. Обнимает в ответ так же нежно и бережно и осторожно касается его губ. Он умеет целовать так, чтобы не оставалось следов. Он умеет ласкать так, что даже крылья бабочек не теряют свою краску. Он умеет любить так, чтобы ни одной искры боли не возникало в отданном теле. Много чего умеет – и ни разу еще не пригодилось. Он умеет отдавать свое сознание ледяному лазерному взгляду и не умереть от этого. Он умеет принимать тяжесть беспощадного машинного тела и не потерять себя. Не стать просто жертвой. Он умеет принимать боль за ласку и унижение – за нежность, и настоящую нежность – за обман. Много чего умеет – и опыта в последнем у него намного больше. Настолько больше, что временами монгрелу кажется, что вся его жизнь состояла из трех лет этого опыта и что все остальное, что он знает и помнит, – записанная память. Кажется, что на самом деле он – не тот монгрел, чьи воспоминания вложены в его мозг и которые он привык считать своими. Уж больно далеко тот отчаянный и бесшабашный мальчишка, умеющий смеяться так, чтобы слышно было звездам, от этого замерзшего, механического существа, которое называется именем Рики. Когда таких мыслей в его голове накапливается много, Рики становится по-настоящему страшно. Среди его или чужих воспоминаний полно тех, что говорили о безумии, о разрушении, о той выдуманной стране, в которую он отправился и из которой его вернули. Но знаете что? Доказательств этому нет. И то, что мир вокруг него причиняет ему боль – не доказательства его реальности, ничуть. И тогда впору и впрямь гореть живьем или искать светловолосого спасителя, утверждающего, что он живой. - Боже мой... Рики... Рики.
винни-пух: Лаэль запрокидывает голову, когда хочет перевести дыхание, и вновь жадно подставляет рот. Потому что смотреть в лицо Рики, видеть так рядом его глаза, его рот и просто смотреть, только потому, что ему не хватает воздуха, – это расточительно и нерационально. Надо прикасаться к нему – вдруг растает, надо ласкать, целовать – вдруг не сон. Потому что только во сне так бывает: чтобы взлететь вольной птицей, только привидеться может – темные огромные глаза, волшебство черной ночи, и сердце поет, и звезды кружатся в их немыслимой глубине, и только так, глядя в глаза любимого, можно по-настоящему жить. «Рики, Рики, прекрасный мой. Еще, пожалуйста». Лаэль совсем не помнит, как же он, вернее, они добрались до его дома. А ведь это он должен был делать, потому что программировать кар должен его хозяин... вроде бы... не помнит. Ни черта он не помнит. Чувствуя, как пьянеет, шалеет от этого чудесного огня в своем теле и душе от близости темноглазого юноши, все равно почему-то печального, и все равно он сделает его счастливым. «Я обещаю, Рики!» - помнит, как как-то удалось отлепиться от монгрела, войти в холл, не вися на его плечах, но уже на пороге квартиры он просто сполз ему под ноги. Задыхаясь от желания, от затопляющей тело нежной покорности, позволяя любимому делать все что угодно с ним и зная, что это все что угодно будет самым прекрасным из того, что когда-либо происходило. - Лаэль. Лаэль, ты что? - обеспокоенный голос Рики привлекает его внимание только звучанием. Юноша улыбается счастливой хмельной улыбкой, тянется к нему, обнимая за бедра, и прижимается лицом к паху. - Рики, пожалуйста - Лаэль... - Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня, я больше не могу... я умру без тебя сейчас. - Светленький... Монгрел подхватывает его на руки, и это, оказывается, такое блаженство - лежать на руках любимого, кажется, его никогда не носили на руках. «А может и носили, не помню, не знаю», - он просто улетел в какие-то немыслимые золотые высоты, парит в ослепительном небе, и все его тело превращается в одно текучее живое сияние. И все пространство вокруг – тоже одно сияние, и всякие подробности жизни и существования, и всякое время на свете - лишь один из признаков этого дивного блеска, а Рики - гордое темное солнце в этом мире. И это - единственное реальное и прекрасное, и ничего больше нет, и не надо, кроме этого солнца, кроме этого сияния и сумасшедшего счастья - краше которого нет на белом свете! - Рики. С высоты волшебного царства, где обитает мечта и радость, он спускается в настоящий мир, обнаружив, что лежит на постели, голый, а монгрел почему-то одет и смотрит с каким-то непонятным смущением и тревогой. - Что, Рики? И почему ты одет? Ты передумал?! - Нет... нет, маленький... Все хорошо. «Да, все хорошо. Раз ты говоришь, то так оно и есть». Лаэль немедленно вспыхивает ясной улыбкой, быстро садится и обнимает Рики, безжалостно прижимаясь своей нежной теплой кожей к его куртке и джинсам. «Ну ты что, парень? Поранишься же...» - Лаэль... Лаэль, отпусти. Юноша отрицательно крутит головой, жадно целует шею Рики, монгрел быстро гладит тонкую спину, настойчиво отодвигая блондина. - Дай я разденусь. Он снова не соглашается, но потом поднимает разрумянившееся взволнованное лицо и пламенно говорит: - Рики... Рики, понимаешь, со мной такого никогда не было. Я просто голову теряю. Я ни о чем больше думать не могу. Я ничего больше не хочу, только чтобы ты был со мной, я... знаешь, это как во сне, я все время боюсь проснуться и боюсь, что это только программа, и это... Рики останавливает излияния юноши, прижав пальцы к его рту. Лаэль покорно замолкает, только смотрит жалобно, и монгрела вновь окатывает волна из страха и нежности к доверившемуся ему существу. - Ш-ш, все хорошо, я тебе не снюсь, правда. Хочешь, докажу? Юноша послушно кивает, не понимая смысла произносимых слов, а улавливая лишь интонацию голоса, ласку осторожных движений, когда Рики мягко освобождается из его объятий. Потом значение слов доходит до сознания, Танн смущенно и радостно вспыхивает и зарумянивается еще сильнее. И никак этот нежный акварельный блеск на его щеках не назвать краской стыда. Монгрел быстро сбрасывает одежду, сдергивает как можно быстрее и без всякого изящества, но, обернувшись, встречает восхищенный взгляд Лаэля, глядящего на него чуть ли не с молитвенным восторгом, приоткрыв рот и прижав руки к груди. О-ох! Какой же он... какой же он красивый. Нет, не красивый, он прекрасный, он словно вылеплен их языков темного пламени, и оно переливается и горит, удерживаясь в пределах гибкого грациозного тела. И он словно не человек, словно создан огнем и из огня для неведомых целей творителей жизни и солнц. И, конечно, они не могли выбрать для этого целомудренную форму светлокожих владельцев человеческого мира, а создали свою, по образу и подобию тех первых существ, что вдохнули жизнь в глиняную плоть. Живой победный открытый огонь по человечьим душам и сердцам, облеченный жаркой смуглой плотью и горящими очами ночи. «Он сожжет меня и не заметит. И не узнает об этом. Боже мой, и я так хочу этого...» Как давно на него смотрели? А как давно на него смотрели так? Так, словно он самое прекрасное на свете существо, так, словно он – маленькое божество, перед которым должно поклоняться, так, словно он... о нет, не надо. Несостоявшееся жестокое сравнение безжалостно сдергивает с его сознания жалкие попытки почувствовать счастье, и Рики горько хмурится и мрачнеет от откровенного восхищения светловолосого. «Почему? Что не так, Рики?» Чудесный темноглазый юноша вместо радости испытывает печаль и боль, и кажется, все, что он не делает вместо того, чтобы развеселить монгрела, только угнетает его и огорчает. - Рики, - таким нежным голосом и столько отзывчивого огорчения, столько желания немедленно что-то сделать в растерянном лице. - Рики, что не так? «... как на самое прекрасное и желанное существо на белом свете. Лаэль, глупый, хороший, не надо так смотреть на меня. Я не стою этого. Это я беру у тебя и ничего не даю взамен. Не стоило тебе... совсем не стоило находить меня». Монгрел стремительно опускается на кровать рядом с кареглазым и мягко, осторожно оглаживает его лицо, пока чужая горечь не исчезает с нежного личика и Лаэль не начинает улыбаться – доверчиво и тепло. - Все хорошо. Правда, все хорошо. Я... просто вспомнил не ко времени. Юноша серьезно кивает в ответ: да, есть такая нелепая особенность в противных воспоминаниях, они всегда норовят испортить вам выходные. Сравнение смешит его самого, он так же осторожно протягивает одну руку и тоже ласкает лицо монгрела, повторяя его движения. Простой прием, но довольно эффективный – Рики плюется про себя упомянутым противным мыслям, притягивает юношу к себе. Обнимает, щекочет шею легкими поцелуями и вздрагивает, вновь ощутив солнечные сияющие потоки сквозь себя. В него, в серое искристое пространство внутри. Лаэль чутко откликается, тотчас, подняв лицо с вопросительными глазами – серьезными, но уже не испуганными; единственное, чего он боится - это того, что Рики внезапно передумает или случится землетрясение и придется срочно спасаться. Все остальное – такая ерунда. Рики немножко печально улыбается, но нежность его пальцев на подбородке юноши все искупает. Хочется немедленно закрыть глаза и замурлыкать как кошка. Но Рики точно что-то хочет сказать. И что? - Лаэль... давай ты выключишь свет. «Как выключить? А как же тогда... а как...» - Почему? О Рики, не надо, я же совсем тебя не знаю, совсем не видел, - он умоляюще заглядывает в черные лучистые глаза Рики, тут же теряя все свои желания, теряясь в его глазах и уже, кажется, желая только смотреть в его них. Но... стремительно охватывающий тело монгрела взгляд тут же восстанавливает убежавшее желание: – Рики, не надо. - Пожалуйста, не надо, - что-то твердое и печальное в бездонных глазах монгрела. Что-то непонятно горькое и имеющее право на горечь и печаль в опускающихся тяжелых ресницах – длинных причудливых стрелах, иначе не назовешь. И каждая стрела направлена в его сердце, и каждая попадает в цель. - Тебе... тебе это так важно? - Да, – кивает Рики и тут же вновь обзывает себя эгоистом. «Мне так хочется? А что хочется твоему партнеру, узнать не желаешь?» - А тебе? Тебе важно? - Да, - не очень уверенно отвечает юноша и мимолетно хмурится в своей милой задумчивости, – то есть... это важно, потому что мне очень хочется тебя видеть. Просто большое желание. А ты... ты не хочешь смотреть на меня? - Нет... то есть ты очень хороший, ты красивый, - Рики медленно проводит рукой по голове юноши и по всей длине мягких льняных волос. В точности, как он и предполагал: теплых, мягких и пушистых. Каким-то образом этот жест подтверждает правдивость слов полукровки, и Лаэль успокаивается. - Просто... – «а ты, кажется, собирался сделать все что угодно, чтобы заслужить право на эти солнечные лучи в себе. А ты, помнится, решил завязаться узлом, чтобы не огорчать светленького. А ты вроде бы собрался выполнять все его желания, раз уж не можешь ответить движением сердца.» - Ладно, свет так свет. Может, тебя это больше убедит, что я вполне себе реален. Монгрел улыбается лукаво, неожиданным быстрым движением опрокидывает любовника на спину и нависает сверху, опираясь на руки. Лицо Лаэля вспыхивает удовольствием, и это действительно очень приятное зрелище. - Хотя лично я предпочитаю это ощущать, а не видеть. Для надежности. Он опускается на тело Танна, вминает в постель, мягко и неотвратимо, всем телом, всей кожей ощущая горячий сладостный трепет, волну наслаждения, накрывающую юношу с головой, как только он касается его. «Все хорошо, светленький, не бойся. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо со мной». Лаэль недоверчиво распахивает глаза, с удивлением и восторгом глядя на темноглазого любовника, и обнимает, притягивая ближе. - Рики, - теплые золотые пальцы мягко ложатся на его губы, и волшебная затягивающая бездна зрачков наполнена шаловливыми искрами. - Сейчас я тебе докажу, насколько это надежнее. - Рики. Блестящее естество мира, нежданно явившееся во всей ослепительной своей красоте и могуществе, и твои глаза видят сквозь покровы физических оболочек. И твое дыхание порождает огненные вихри, и твое наслаждение колеблет границы вселенной. Весь мир в тебе, все время в тебе, и ты – сущность и сила этого мира, и его бесконечная доброта, и льешься в этот мир своей любовью и восторгом. - Рики! Человеческие слабые глаза видят лишь часть этой дивного царства, это все равно здорово, но когда люди находят друг друга, они намного ближе к его настоящей природе и пониманию. В них тогда открывается настоящая глубина, способная вместить истину мира, а не только отражения на сетчатке глаза. И тогда видишь странное и слышишь чудесное, и удивительные мысли посещают тебя. Его тело под руками любимого, его неистово бьющееся сердце и собственный крик, взлетающий, как флаг, и все вокруг кружится одним фантастическим движением, где все равноценно и одинаково важно, и он не в состоянии уже понять, где же кончается его тело, а где душа, и где он встретил своего монгрела, своего пламенного бога, и все предыдущие дни становятся маленькими искрами перед огромным настоящим, берущим его себе и таким щедрым, и все, что он помнит потом, состоит из множества капелек-видений, кристаллов и ветров, созданных самой любовью. - Рики... пожалуйста, - блаженство, восхитительный полет, в который отправилась его душа, и его слабые руки не в состоянии вернуть толику этого волшебства, но то живое смуглое пламя, что ласкает его, сжигает его, кажется и не замечает. Жгучие и невесомые касания губ – и под кожей расцветает пылающий бутон, осторожные прикосновения пальцев – и внутрь бежит не кровь, а хрустальный свет, мягкое скольжение тела монгрела, его кожа, горячим шелком обволакивающая его человеческую плоть– и Лаэль растворяется, перестает быть высшей формой существования белков и находит себе другую природу. - Светленький... маленький... хороший мой. Все будет хорошо, вот увидишь... все... «Да, все будет хорошо, ты так говоришь – значит, так и будет», - и он тает, выплескивается первым оргазмом, толкаясь в теплую ласковую руку и чувствуя, как плачет. Рики бережно сцеловывает соленые следы с гладких щек, вопросительно заглядывает в глаза юноши. Но там столько восторга, столько пьяной жадной неги, что вряд ли эти капельки означают боль. - Рики, – юноша обнимает монгрела за шею, рассеянный и сияющий его взгляд скользит по лицу монгрела. Он видит только темное прекрасное солнце. Он может выговорить только его имя, а на все остальное жалко тратить время. - Еще... о-ох! Словно одного касания, словно одного взгляда достаточно, чтобы он снова растворился в его руках утренней радугой. «Что там со временем, что там с ночью – не помню, не знаю», мириады сердечных толчков и блеска, и каждый рожден и покорен его любовнику. Ему кажется - он так мало может ему дать, так мало вернуть перед тем ослепительным счастьем, нежностью, которыми затопляет его Рики, и его ласки больше похожи на попытки, на необходимость почувствовать нежность смуглой упругой кожи, горячую гибкость мышц, блестящую прочность легкого тела.И он дрожит от предвкушения этой силы и пылкости в себе. - Рики, я хочу... я хочу... – ох, только не сейчас. Он лежит, вцепившись в простыни, и изо всех сил старается не кричать так отчаянно, потому что Рики ласкает ртом его член, руки монгрела крепко стискивают его бедра, и кожа на животе и в паху светится драгоценной капелью его ласки. И когда нежный Рикин язычок вылизывает, дразнясь, щелочку, ему кажется что вся его плоть, все тело заполняется сверкающей волной, и когда Рики берет его в рот, целиком, нежно, настойчиво, его сознание взрывается разноцветным бриллиантовым фейерверком, и требуется время, чтобы собрать все эти цветные капельки в одно целое. - Ш-ш, Лаэль, что ж ты так кричишь-то. Он лежит в объятиях монгрела, едва переводя дыхание, и сердце колотится прямо в горле, и руки дрожат от силы перенесенного оргазма. Но плевать глубоко на рекомендованные частоту и последовательность сексуальной разрядки, и Лаэль скорее согласен умереть на месте, сорвать голос от крика, чем отказаться от самой крошечной секунды пребывания Рики рядом. - Ты что-то хотел сказать? - Да-а. - Хочешь, чтобы я что-то сделал? - Да, - шепчет светловолосый, очарованно глядя в темные глаза. Горячие, черные. Нет, они совсем не похожи ни на какие драгоценные камни. Кристаллы холодны, несмотря на все совершенство, а глаза Рики – горячие, из темного пламени, и оно прожигает дыры внутри твоего обычного «я» и все переворачивается. - Я хочу, чтобы ты меня взял. Горячие, черные, такие большие, что не помещаются на его лице, и столько сияния, словно целиком излучают свет. Рики мягко улыбается, и кажется, что глаза у него и вправду счастливые, монгрел вновь быстро и умело покрывает его тело поцелуями: лицо, грудь, живот, рисует кончиком языка очертания мышц, заставляя юношу дрожать от желания, такого упоительного и такого острого – как у него получается все это сделать вместе? – и почему тогда кажется, что он медлителен и пытает его этими дразнящими прикосновениями? А потом кажется, что, наоборот, все слишком быстро, и он только успевает ловить ощущение гладкой щеки, трущейся о его грудь, черные пряди, обвивающие его пальцы словно сами по себе и так же сами по себе убегающие куда-то, невозможно изящное очертание тела, когда монгрел приподнимается над ним и выгибается, тянясь рукой к столику возле кровати. - Здесь? - Да... еще, пожалуйста, еще. «Юпитер. Я не помню, там ли у меня смазка. И где...» - но это все равно. Ловкие сильные руки управляют его движениями, управляют его телом, словно создают заново для своих нужд: оглаживают, трогают, переворачивают на живот и ставят на колени. И он стонет и дрожит под новыми поцелуями и касаниями к его спине и ягодицам, и мечется, и умоляет, не помня никаких слов, когда эти искушенные руки ласкают его пах и мягкий картавый голос монгрела что-то шепчет о его нежности и уговаривает потерпеть. Куда терпеть? Что терпеть? Вот это восхитительное трепетание? Это блаженство? Упоение, что растекается по телу только тогда, когда удовольствие приносит любимый, а не специалист по удовлетворению сексуальных потребностей? Волшебное вдохновенное состояние, заставляющее человека вспомнить о своем высоком происхождении. Это – терпеть? Изумительное праздничное горение, счастье заполняет его с того момента, когда монгрел впервые улыбнулся ему, и может лишь усилиться, стать еще больше, вспыхнув сказочной красоты ликованием. «Рики, делай, что хочешь, сделай со мной все, что ты хочешь». - Да, Рики, да, - Юпитер знает, на что соглашается Лаэль и тут же захлебывается от острого пронзительного удовольствия, когда длинные умелые пальцы дразнят его дырочку, ласкают тугое колечко мышц, проникают внутрь и трогают изнутри. Так упоительно медленно, так фантастически верно, и перед глазами начинает крутиться огненная карусель, когда Рики находит его тайное местечко, и он точно сейчас умрет. - Потерпи чуть-чуть, я хочу подготовить тебя. - Рики... ну Рики же, - он и впрямь чуть не плачет от нетерпения, от невозможности больше терпеть восхитительную пытку, и тогда монгрел, наконец, входит в него, осторожно, медленно, и Лаэль обмирает от волны восторга, от невыразимого удовольствия, что заставляет его тело дрожать и стучать сердце так, что его надо удерживать рукой. Но, оказывается, достаточно просто поддерживать его под животом, и темноглазый бог так и делает, и он смеется и стонет от ощущения твердой горячей плоти внутри, от медлительных его движений, растягивающих секунды в вечности из одного лишь счастья и желания. От нарастающей силы наслаждения, упоения, которое каким-то чудом все увеличивается и увеличивается и никак не кончается, хотя он уже не может дышать, все тело уже истончилось и стало сплошным светом, и если это сейчас не кончится, если продлится еще одну секунду!..
винни-пух: Он просто умрет, потому что перестанет быть человеком. Эта прекрасная горячая плоть внутри, и там – словно огонь, настоящий огонь, и такая же жаркая покоряющая ладонь на его члене, и обжигающий привкус его дыхания. Жгучий укол поцелуя, и еще несколько нескончаемых минут – и он, наверное, и впрямь перестает быть человеком, потому что ведь люди не могут ощущать себя так огромно? Не могут даже на одну минуту стать сразу всем? Солнцем над головой и его ночью, и водой, и землей, и людьми на ней. «Не может? Не может – значит, я больше не тот Лаэль». Он совсем не помнит, что было после того ослепительного света, но теперь лежит рядом с Рики, хватая воздух открытым ртом и видя только бездонные глаза полукровки и ощущая сияюшую нежность его взгляда. И сердце так отчаянно бьется, чуть ли не болит, так что Лаэль берет руку монгрела и прижимает к своей груди, чтобы виновник этого несостоявшегося инфаркта удерживал принадлежащее ему отныне. - Я думал, я умру. Рики вопросительно смотрит на своего партнера, считая его сравнение лестным для себя, но опасаясь неловкости со своей стороны. Но парень задумчив и серьезен, удивительно после бурного оргазма. Лаэль отвечает твердым и странно спокойным взглядом, и убежденно повторяет: - Я думал, я сейчас умру, - но, высказав настойчивое заявление, юноша улыбается с шальной и жаркой радостью и пытается обнять монгрела. Получается у него плохо, руки почему-то не слушаются, Лаэль с искренним удивлением обнаруживает эту внезапную слабость и жалобно смотрит на монгрела, словно Рики может ему помочь. Полукровка невольно смеется в ответ, сам прижимает горячее покорное тело, обнимает себя тонкими руками юноши и бережно целует карие, светящиеся глаза – по очереди, странно волнуясь от прикосновения к горячим дрожащим векам. - Спасибо. - Правда? – почему-то радуется Лаэль, и монгрел кивает с неуловимой грустью в зрачках. - Да. - Я ничего не сделал, - лепечет юноша, прижимаясь теснее и не зная, как выразить Рики все величину своего желания и счастья, потому что язык у него заплетается и страшно хочется спать. Рики обнимает крепче, поглаживая плечи Танна, запускает пальцы в густые светлые волосы. - Ты очень хороший. Лаэль что-то еще пытается сказать или пояснить, но непобедимый сияющий сон разом выключает его, и Рики вновь думает о взрослом гражданине, как о наивном доверчивом ребенке. Таком милом, таком чистом, и вновь ловит себя на тягостной и противной мысли, что он не имеет права на него, что не должен, неправильно ему любить этого светлого человечка, и неправильно не любить его. И то, что кареглазому было с ним хорошо, то, что он и впрямь сумел дать ему наслаждение, вовсе не облегчает его раздумья. А даже, наверное, отягощает: потому что этот ребенок в него влюбился, а он... что он делает, а? Неправильно, что в него влюбились, неправильно, что он поддался своей тоске, несчастью. «Ты же знаешь, Рики, насколько заразно несчастье. И насколько неправильно втягивать в свою боль чужих людей». И то, что этот странный удивительный парень умудряется уменьшить, убрать всю эту гадость из его жизни, даже не догадываясь, не зная об этом – это тоже неправильно. Это как временная мера, как блокада размножающегося вируса – действует, пока не превышен критический порог. Когда он узнает, если он узнает, – все развалится немедленно, и то наслаждение и радость, которые он может принести светленькому, никак не компенсирует боль. «Неправильно. Неправильно, что мы вообще увидели друг друга. Это какое-то неверное плохое чудо. Сделанное вовсе не для того чтобы сделать человека счастливым, а наоборот – волшебство со злыми намерениями». Спящий юноша на его плече сияет нежным теплым счастьем, тонкое покорное тело льнет к нему, и его кожа, такая мягкая, теплая, дразнит упругой податливостью – Рики осторожно, как можно мягче снимает обвивающие его руки и укладывает Лаэля на постель. «Ты ничего не сделал?» Если бы это было правдой – насколько было бы проще. Он еще несколько минут печально и признательно разглядывает светленького – такого покорного, такого послушного его рукам, такого отзывчивого, – встряхивается, заставляя отодвинуться ненужные желания, и начинает одеваться. Уже почти утро – он, оказывается, слишком долго провалялся в обнимку с Лаэлем, но, хотя двигается он бесшумно и одевается быстро, Танн просыпается и, не шевелясь, следит за ним глазами. Смуглый, тонкий, изящный, как танагрская статуэтка, и гибкие мускулы так крепки, когда обнимают и когда переворачивают его тело, и так здорово было пробовать губами твердые мышцы на животе и скользить пальцами по длинным мускулистым ногам, и обмирать от власти сочных губ и длинных ресниц. Рики оборачивается и останавливается, испытывая резкое смущение и неловкость. «Черт, не хотел же будить», - почти хмурится, глядя, как Лаэль садится на кровати, заспанный и серьезный. И от того, что он не жалуется и не спрашивает, а только улыбается, приветливо и сонно, мрачнеет сильнее. - Извини, я не хотел тебя будить. Лаэль отчаянно зевает, кивает, но... не обижается. Крутит головой, отгоняя сонливость, и заявляет со всей серьезностью и мягкостью, что так невероятно в нем сочетаются: - И зря. Тебя ведь надо отвезти. - Отвезти? - Конечно, это ведь район сотрудников института, тебе трудно было бы отсюда выбраться. Юноша еще раз зевает и тоже начинает одеваться, а Рики становится жгуче стыдно и как–то еще. Наивный милый ребенок, покорный горячий мальчик, что принимал его с таким восторгом и упоением, смешной и доверчивый, как нельзя взрослому. «Но этот смешной и доверчивый мальчик заботится о тебе. О твоей безопасности, даже не спрашивая, куда ты исчезаешь и когда соизволишь объявиться. «Только ты можешь решить, что я должен знать, а что нет. Это твоя жизнь и твое право», – ох, как стыдно». Рики решительно берет за руку юношу и настойчиво говорит, когда он подымает голову. - Лаэль, я не хотел тебя обидеть. - Ты не обидел. Хотя... – он смущенно улыбается, мягко розовея от своей откровенности, – хотя я наделся, что ты останешься. Очень хотелось попробовать тебя утреннего. Танн еще сильнее смущается, опускает глаза, но быстро овладевает собой и окатывает монгрела таким привлекательным для него взглядом – мягким, чутким и бережным, как самое нежное прикосновение на свете. - Я доберусь. Это не так сложно, как кажется, - тому, кто не знаком с нелегальной стороной жизни. Но гражданин – конечно, незнакомый – решительно настроен выполнить свое обещание: - Я ведь уже встал, так ведь? Я лучше тебя отвезу и еще немножко посмотрю на тебя, ладно? «Посмотрю на тебя, ладно?» Эта готовность ждать сколько угодно, это неправдоподобное уважение, осторожность в его вопросах и ответах, та чуткость, что является редкостью, драгоценностью в любом самом счастливом человеческом обществе, вновь заставляет сердце Рики отчаянно трепыхаться и стенать от тоски. Почему? Ну почему он, а не... В нем построено столько стен от желания и страсти, от унижения и лести, в нем столько преград и умения против обмана и предательства, против презрения и подавления. Но он беззащитен и беспомощен перед уважением и любовью, перед ясностью и убежденностью в его ценности и достоинстве, в его праве на гордость и свои решения. У него нет методов борьбы с ТАКИМ воздействием. «Не надо так со мной, пожалуйста, не надо, я же сломаюсь. Не выдержу...» Лаэль высаживает его на самой границе Мидаса, так за всю дорогу и не спросив о его намерениях. Он и впрямь только смотрел, как обещал, и всю эту несчастную дорогу Рики ощущал мягкость и нежность его взгляда, тихое ласковое счастье и благодарность. И он совсем беспомощен и беззащитен перед таким взглядом и такой любовью. Перед любовью, готовой ждать, нестись на помощь и радоваться всем и любым встречам. - Тебе... надо дальше? – несколько неуверенно спрашивает гражданин, но Рики отрицательно качает головой. - Нет, дальше я сам. Ты и так забрался на границу. Лаэль стеснительно пожимает плечом и объясняет несколько спотыкательно: - Честно говоря, я дальше боюсь лететь, - он прикусывает губу, стесняясь и неумело хмурясь, - я... правда не храбрый, и я совсем не умею защищаться. Он вздыхает и хмурится уже решительно: - Наверное, мне придется пройти курс поведения в экстремальных ситуациях и ... Рики тебе точно не надо дальше? Церес делится на районы влияния, ведь так? Здесь тебе безопасно? «Не надо. Пожалуйста, не надо. Что ж ты делаешь со мной!» - Безопасно, спасибо и... спасибо. Монгрел решительно выбирается из экипажа, не зная радоваться ему или огорчаться от того, что Лаэль не спросил о следующей встрече. Потому что не спросил не из равнодушного спокойствия, а из безусловного доверия, безоговорочного уважения. Юпитер, так не бывает, нельзя так... безусловно любить. Так не бывает, такое невозможно, и его зачумленное сердце не желает признавать, отказывает в существовании безусловного... Доверия. Уважения. Любви. Так не бывает.
Zainka: Ура!!!! Спасибо! Утащила читать!
Liebe: наблюдатель пишет: как же мне его жалко Аналогично, и вообще я Лаэлев фанат. Да нафиг сдались эти блонди, когда тут такие граждане, оказывается, водятся!
Тень полуночи: как же мне его жалко Мне тоже Надеюсь, все это закончится для Лаэля грустными, но приятными воспоминаниями, а не неудовольствием блонди несовместимым с жизнью. винни-пух Спасибо за продолжение. Лаэль у вас получился просто чудесным, именно то что нужно Рики, чтобы отогреться после Ямона. Не знаю как кому, но мне читать очень интересно, ваш стиль просто завораживает. Емоции чувствуются просто великолепно - как сомнения Рики, так и восторженность Лаэля. Еще раз спасибо. P.S. Меня немного настораживает вот это: Без тебя - Рауль/Рики Это указание на героев или пейринг? Не то что бы я не хотела почитать что-то с таким пейрингом, как раз наоброт, да еще бы в вашем исполнении... Но в данном случае боюсь Ясон Рауля за подобные... эээ... эскапады придушил бы лично.
винни-пух: Эт-то точно! Нет, это просто указание на основных действующих лиц.
Liebe: А мне казалось, что Рауль/Рики - это указание на то, что Рауль Рики морально поимеет...
Тень полуночи: Liebe Учитывая, что Рауль - эмпат, то это скорее Рики его морально поимет
Liebe: Тень полуночи, Рики имеет Лаэля, а Лаэль подсунут Раулем, так что сверху в этом моральном пэйринге все-таки Рауль.
Тень полуночи: Liebe, но учитывая что в конце концов все равно Рики будет с Ясоном, то следует что Рауль из позиции сверху плавно перейдет в позицию снизу... в моральном плане, конечно
Liebe: Тень полуночи, обождем и посмотрим, как оно в конце концов выйдет, а то мы немного это... впереди паровоза.
Тень полуночи: Liebe, нет, ну конечно автору все карты в руки, а мы так... погулять вышли. Но, во-первых, в шапке фика есть: Пейринг: Ясон/Рики. А, во-вторых, лично я воспринимаю "Без тебя", как фик идущий перед "Множество пользований". Я, конечно, могу ошибаться, но у меня складывается впечатление, что "Без тебя", "Множество пользований", "Спасение Весты", "Достаточное условие" и "Чудовища, монстры и подарки" представляют собой серию. Хотя, разумеется - автор большой, ему видней
Liebe: Тень полуночи, ну что Рики будет с Ясоном и что все это одна серия - это понятно. Я и не утверждаю, что Рауль сможет достичь своей главной цели, но, имхо, он вполне может "выиграть по очкам", нехило потрепав Рики (и Ясону заодно) нервы - грубо говоря, поимев в мозг. Потому что пока, по моим ощущениям, он ведет: Рики пошел и скушал наживку, как хороший мальчик, - отлично товарищ нейрокорректор его просчитал.
Тень полуночи: Liebe отлично товарищ нейрокорректор его просчитал Ну на то он и товарищ нейрокорректор. Но на мой взгляд, раз он не достигнет цели, то он уже заведомо в проигрыше. И тем более обидно проиграть, когда вначале все идет по твоему плану. Так что когда все это изящное построение благополучно или не очень развалится, но иметься будет как раз мозг Рауля... Но это, конечно, моя ИМХА
наблюдатель: "не спорьте, горячие финские парни!" (шутка, продолжайте в том же духе - такая дискуссия!) а вот не верится как-то, что у Лаэля все будет хорошо!
винни-пух: "нехило потрепав Рики (и Ясону заодно) нервы - грубо говоря, поимев в мозг." Отольются кошке мышкины слезки! "а вот не верится как-то, что у Лаэля все будет хорошо!" Это смотря что считать хорошим. А теперь для didelma. Все собираюсь Вам ответить и только сейчас собралась. Поэтичность. Впечатление возникает из-за попыток автора изобразить на бумаге образность мыслей. Конечно Рики думает не такими словами в большинстве своем, но такими образами и впечатлениями от той или иной ситуации. А поскольку человек он эмоциональный и впечатлительный, то образность, яркость мыслей должна быть большой. Проще всего это изобразить типа поэтическими методами. К тому же по моему, гы-гы (от приступов совести я не помру) сценарию, Ясон занимался образованием Рики. Я ведь обоих озадачила псионическими способностями, при чем нудлающимися не только в развитии, но и познании, калссификации и так далее. А так как операторов только двое, то второму никак нельзя оставаться девственно-необразованным. Социальная озабоченность. В романе постоянно подчеркивается. что Рики - лидер, харизматический лидер и именно это свойство и привлекло Ясона. А поскольку подавить это свойство не удалось (иначе б вся любовь накрылась тазиком), то оно должно себя заявлять. С моей точки зрения, после тяжелого психологического прессинга, в котором он пребывал в Эос, Рики как любой нормальный человек нуждается в отдыхе. Но не год. и не два и не всю жизнь - потому что такое свидетельствует о ломке характера. Если же характер не сломан. то отдохнув, он немедленно потребует восстановления утраченного ощущения - собственного достоинства, гордости. авторитета. В Церес, реализация этих потребностей в профессиональной сфере невозможна, значит должна быть реализована в социальной. Либо он становится страшным бандитским авторитетом - крутым убийцей проще говоря. либо... тем авторитетом, который способен покровительствовать. Я взяла на себя смелость не делать из Рики убивцу.
винни-пух: – Решил увлечься благотворительностью? Лис по обыкновению курит, немилосердно щуря узкие длинные глаза. Его длинным нервным пальцам тонкая никотиновая палочка очень идет, и Рики ловит себя на странном желании отвести медные рваные пряди с худого лица и куда-нибудь их заколоть. Потому что бесконечный табак и бесконечный же кофе, пожелтевшие кончики пальцев и нездоровая бледность кожи – это все подходит Лису. Это его неотъемлемые индивидуальные признаки, так же как и шрам на щеке, как равнодушная мрачность, циничность и превосходный интеллект. Это все – его признаки Лиса, и они создают ему отличную защиту от окружающей среды. Но эти беспомощные пряди – ничего не закрывающие, но выдающие его желание прикрыть лицо – это сбой защитной системы. Они выпадают из образа и заставляют думать, что то, что у Катце находится глубоко внутри – мудрость, любовь и самоотверженность – слабее, чем на самом деле. «Ты слишком сильный, мужик, чтобы комплексовать». Отвечать Рики не хочется. Точно так же, как и выстраивать даже мысленно цепочку, по которой Катце дошел до нужного вывода. Хотя тут и выстраивать нечего: в отличие от несостоявшихся сыщиков для того, кто наблюдает картинку Цереса изнутри, намного проще найти правильные ответы. – Знаешь... добрые боги милосерднее, если им тоже приносить жертвы. Периодически. Ответ откровенно удивляет дилера: он затягивается, произносит холодно, но с заметной долей сарказма. – На Амой один бог – Юпитер. А ты уходишь от ответа. Рики послушно кивает, ничуть не смущаясь от обвинения в лукавстве: – Ага, а Консул – пророк ее, – специфический такой пророк, своевольный. Почему он опять о нем думает? Почему все время к нему обращается? Почему, терзаясь сомнениями, он опять обращается к недоступному блонди? «Представляешь, Ясон, я убил того гада для того, чтобы его не убили мои друзья». «Меня не удивляет твое решение. Я знаю, что ты склонен к самопожертвованию». Красивые слова. Слова, может, и красивые, но доказательство из рук блонди такие убедительные, что благородное и высокое чувство превращается в кошмар: «Я больше не хочу наказывать тебя, Рики, это отвлекает и забирает время. Отныне эти петы будут нести твое наказание». – «Не смей! Пусти их, слышишь?! Черт, ты больной!» – «Криком ты им не поможешь. Веди себя прилично, я знаю, что ты умеешь быть примерным». «Ты сам говорил, что убийство необратимо меняет психику человека». «И разве я не прав?» Прав, он больше не может летать. Даже во сне. Для полета нужны чистые мысли, а Рики думает, сколько и кого он сможет убить. Ему, кажется, что многих. «А знаешь, блонди, я тут собрался влюбиться. Как тебе такой расклад?» «Влюбиться?» – синие прекрасные глаза с искренним интересом рассматривают его, словно находят ответ в дрожи его губ или рук. Нет, конечно, Ясон ощущает его чувства, впитывая жадно и бесстыже: – «Попробуй. Любопытно было бы посмотреть». Посмотреть. Почему блонди всегда прав? Ну почему? Катце все еще в недоумении, и Рики поясняет. – Ну-у, Юпитер – один бог, а Первый Консул – пророк ее. И да – ухожу от ответа. Полукровка закидывает согнутые руки за голову, откидываясь на неудобном стуле, рассеянно следит за танцорами на сцене, и Катце вновь ощущает, как утекает в неуловимое нечто внимание и мысли монгрела. И ощущает с досадой: мало кому достается честь вести непосредственные беседы с дилером, особенно если этот кто-то – всего лишь бандит и грабитель, пусть и чертовски удачливый, и Катце давно уже обладает вполне достаточным авторитетом и репутацией, да и соответствующими мозгами, чтобы заставить любого собеседника концентрировать свое внимание только на нем. А Рики его чуть ли не игнорирует. И уж, во всяком случае, не считает особо важным их разговор, монгрел окончательно зарвался. Рыжий раздраженно гасит окурок об столешницу, но почти сразу берет себя в руки. Он-то уже давно не мальчишка и давно не уличный бандит, чтобы демонстрировать обиду от невнимания собеседника: это решается иначе. – Знаешь, Темный, твои жертвоприношения – это твое частное дело. Но когда в результате твоих действий по умасливанию богов начинают портиться мои отношения с ними – я вынужден предпринимать какие-то противные действия. Банду подставить не боишься? Рики медленно поворачивается, выражение лица остается таким же спокойно-мечтательным, задумчивым, как нарочно. Потому что такое выражение делает Рики невероятно привлекательным, подчеркивая, усиливая то ощущение уникальности, яркости этого кусочка жизни, превращает юного мужчину в кого-то необыкновенного – из тех, что носят в себе недозволенные силы и желания и право на них. И тогда особенно остро, до боли, чувствуется неправильность его нахождения здесь. Героям не место в грязи, их мир – небо, мечты и приключения, и никто не имеет права заставлять больших красивых птиц ползать по навозу. И темный бешеный свет, вспыхнувший в глубине зрачков монгрела, ничуть не умаляет впечатления. Очень неподходящий момент для того, чтобы причинять боль наглому полукровке. – Откуда такая заботливость, Катце? Тоже решил увлечься благотворительностью? Вот хам. Дилер обозначает нечто вроде улыбки, равнодушно-спокойно, обезличенно продолжает деловым тоном: – По тем же причинам, монгрел. Мне безразлично, спалите вы на этом деле ваши задницы или нет, – появится другая банда, и мое положение от этого не изменится. Но если тебя и твоих «Бизонов» начнут искать люди важные и чересчур именитые – пострадает мой бизнес. Катце замолкает на секунду, тщательно обдумывая собственные слова. Если бы это был обычный бандит, пусть какой угодно удачливый и опасный, пусть с боевиками, а не бывшей уличной шантрапой, – да хоть криминальный авторитет, прикрытый кленовым листиком гражданства, – вряд ли дилер снизошел бы до объяснений и уж тем более до личной встречи. На личные встречи могут рассчитывать только его ближайшие подчиненные, особо перспективные в разных областях деятельности товарищи и... его собственный босс. Но никак не исполнители. Понимает ли это полукровка? Черное сверкающее бешенство в глазах густо смешано с тоской и умом, но состав смеси малоизвестен. Если понимает – должен испытывать как минимум обеспокоенное удивление. Если не понимает – проявлять наглость, ошибочно определяя причину поведения дилера своей значимостью. Судя по равнодушно-легкому невниманию полукровки имеет место вариант номер два. Идиот. – И бизнес многих других – тоже. Хотя с другой стороны, которая не может быть известной цересской крысе, причиной усердного внимания дилера является как раз его личность – личность Рики Темного. Потому что, как на грех, это именно та особь, которая вызывает настойчивый интерес блистательного блонди, и ему приходится прилагать определенные усилия, чтобы выполнять возрастающие требования хозяина. Слухами Минк перестал удовлетворяться. Если бы Рики не был петом Первого Консула, интересовал бы он Катце сам по себе? Интересовал бы, как интересует любого нормального деятеля черного рынка дарование яркое и неуправляемое. Но вот допустил бы он личные контакты без условий подчиненности – это вряд ли. А Рики неуправляем и не желает подчиняться – это совершенно однозначно. Как он мог быть петом? Что такое делали с яростным, веселым и наглым монгрелом, чтобы он... дрочил по приказу? Трахался на глазах у возбужденной и не очень публики? Или все-таки его любили? В голове понятие «любовь» и «Ясон» в одну конструкцию не ставятся, хоть убейся. Секс и Ясон? Одновременно и более правдоподобно для блонди, но и более невозможно для Ясона. Так кем был и кем остается для Ясона темноглазый мальчишка? Что значат его слова, что чем дальше, тем они диковиннее и невероятней? Как он им управлял, да еще и так, чтобы вернувшийся в Церес монгрел, хоть и потерял в смехе и самоуверенности, ни твердости духа, ни ярости, ни воли не утратил ни капли? Он, допустим, рожденный этой звериной средой и с успехом ею управляющий, подчинять умного и смелого бандита не хотел бы. Парень обладает настолько сильной волей к независимости, что работать с ним много спокойнее и результативнее на правах временного сотрудничества. Конечно, любого человека можно вынудить подчиняться, но можно с уверенностью сказать, что Рики сопротивлялся бы до последнего и затраты на насильственное использование значительно превысили бы выгоду. Это просто невыгодно, так как ему быть? «Знаете, Ясон-сама, это Ваш подчиненный – вот Вы ним и руководите». Жаль, не выскажет он своего мнения блонди, но эти минуты личного разговора вызывают столь сильную вспышку и раздражения, и удивления, и признания исключительного обаяния, яркости полукровки, что Катце начинает понимать блонди и бессознательно поддерживать его выбор. Если уж искать Первому забаву, то она должна быть выдающейся.
винни-пух: – Намекаешь, что в случае излишнего внимания «больших людей» найдется, кому указать нужное направление? – голос Рики такой же спокойно-задумчивый, как и выражение лица, но нехорошие огонечки в глазах становятся ярче. – Не намекаю, Темный. Это очевидный факт. – Как сказать. «Бизоны» были в масках, агента и заказчика он пристрелил, благодарный монгрел скорее язык откусит, чем проболтается, но если совсем честно, то Рики больше надеется не на его честность и верность, а на подкрепление оных благородных чувств денежной помощью, позволившему монгрелу с пацаном немедленно переехать. Фискал... ну да. Он знает, кто интересовался – собственно, это единственная реальная ниточка, выводящая прямо на «Бизонов», и если подходить к делу рационально, то многознающий сей товарищ – первый кандидат в покойники. Но убить человека за то, что он может на него донести – голоса ада не настолько сильны в душе монгрела, чтобы пасть так низко. Так что остается только рассчитывать на ум шпика: дела Цереса касаются только Цереса, и передавать его секреты дальше – верх глупости. Рики хмыкает в такт своим мыслям, садится, упираясь локтями на стол и приближаясь, насколько возможно, к собеседнику, смотрит пытливо и со странной дразнящий иронией. Катце взгляд выдерживает, но не может не отметить про себя, что Рики его... нервирует. – Катце, в то, что ты, следуя примеру капитана галактики, предупреждаешь о своих намерениях противника, я, извини, не верю. Судьба «Бизонов», по твоим же словам, тебя тоже не волнует. Так может ты решишься, наконец, и объяснишь, какого черта тебе от меня нужно? «Какого черта? С моей точки зрения дилера – я хочу спокойствия и безопасности, а ты меня их лишаешь» . – Хочу быть первым, кто узнает о твоих ошибках. Ты стал довольно заметной фигурой, Темный, и твои авантюры стали затрагивать интересы больших людей. – Разумная точка зрения. Без сомнений. Настолько больших, что ты приставил ко мне своих шпиков? Какая-то дубина прокололся, всего лишь следя за полукровкой. Дьявольски внимательным при желании. Лис гневно щурится, крепко затягиваясь и так же крепко ругаясь про себя: «Узнаю – душу вытрясу. Работнички, блин». Но вслед за праведным гневом в голову приходит и куда более опасное для него подозрение: что имеет в виду Рики, говоря о больших людях? Этого не может быть. Просто не может! Вот об этом точно некому говорить. Так откуда? Рики злость и тревогу на лице обычно невозмутимого дилера, толкует иначе. Хотя степень волнения и смущает несколько: Лис всегда воспринимался псиоником, как нечто плотное и замкнутое, шершавое и непроницаемое снаружи, но пестрое и разнообразное изнутри. Чувства Катце, вылазя из кокона, всегда ощущались материальными, острыми и цветными, а холодный ум рыжий ни от кого и не скрывал. Но внимание Катце было странным, двухслойным, и словно вызывало раздражение у самого хозяина. – Да ладно тебе, не дергайся, босс. Никто из них тебя не выдал. Но когда в следующий раз пошлешь их за кем-нибудь следить, вели не связываться с тобой через обычные коммутаторы: память о звонках сгружается периодически, а не после окончания связи. Но, правда, надо иметь в виду, что Рики считывал звонки напрямую, пользуясь ИК-портом. Для аналогичного действа более традиционным способом надо два приспособления, включенные параллельно на линии, или доступ в районный коммутатор. Какую версию предпочтет рыжий – его проблемы. Катце медленно затягивается, слегка успокаиваясь: значит только о слежке пока речь. С другой стороны, он только что выяснил, что недооценил монгрела, а умный человек должен уметь извлекать выгоду из своих ошибок. А он, похоже, впадает в типичную для умников ошибку: раз он умный, то умнее всех. Однажды ему весьма убедительно доказали, что он не прав. И Катце был свято уверен, что второго доказательства не потребуется. Хотя с другой стороны, не так уж он и не прав: редко, когда человек, обладающий сильным, выразительным характером является еще и носителем интеллекта. Природа справедлива, как зараза: первому – красоту, второму – ум, третьему – богатство, четвертому – совесть. Все вместе бывает только... да ни у кого не бывает. – Учту, – почти равнодушно благодарит рыжий, а Рики продолжает отстраненно рассматривать его своими темными глазами. И у Катце появляется очень неудобное чувство, что он просматривается насквозь. Это не похоже на блонди. Под взглядом Ясона чувство становится фактом и не подлежит сомнению, но и то ощущение знания, что-то скрытое и чересчур сильное для трущобного жителя, тоже кажется угрожающим и неприятным. Какого черта? – Так что, тайна за тайну? – злые яркие искры не гаснут в темном взоре полукровки, но каким-то непонятным способом эта злость и ярость не относятся к дилеру, скорее – к общему положению вещей, которое Рики не устраивает. И каким-то образом Катце это понимает. И что значит его предложение? – И что же ты можешь мне предложить, монгрел? Вот интересно, что подумал в тот момент рыжий? Правда же интересно, но воспитанный, как легендарный кролик, Катце многое удерживает внутри и не высказывается. – Ну, например, почему ты можешь быть совершенно спокойным по поводу беспокойства «больших людей». Определенно им не до рядовой нелегальной студии. Я даже уверен, что ее истинный хозяин благословляет дело рук неведомого поджигателя. Городская компания по уничтожению или, что вернее, существенному сокращению числа нелегальных студий ВСВ стартует буквально через пару дней. Взломать базы подобных операций – дело чрезвычайно трудоемкое и опасное. В принципе, возможно все – это не пустые слова, – но время, которое понадобится команде самых талантливых хакеров на такую операцию, может сыграть роковую роль в их короткой биографии. Потому что если рядовые операции Юпитер не контролирует, то масштабные компании, тем более, на нескольких уровнях, да еще и чреватых скандалами, находятся под ее наблюдением и опекой. В переводе это означает, что информация идет полноценным восьмеричным кодом для удобства руководящих «ониксов», а от всех остальных потребителей закрыта головоломной защитой, с использованием биоников-кодировщиков. Конечно, Рики нечего и думать взломать такое. ИК-порт и неудаленный чип-накопитель позволяют ему подключаться к операционному полю данной конкретной машины в бесконтактном режиме и работать в третичном коде максимум. Несмотря на ничтожность подобных успехов перед элитой или классом модифицированных операторов, Рики все же получает существенные преимущества перед обычными хакерами: ему не требуются оборудование и программы для взлома доступов, его взаимодействие со стандартными объектами в сети не оставляет следов в буквальном смысле этого слова. Может и своеобразная, но забота блонди о своем питомце. Опасность возникает тогда, когда Рики сталкивается с объектами, предназначенными для специальных пользователей: вышеупомянутая Элита, каналы спец-передач, потоки массивов данных. По ощущениям монгрела это можно сравнить с буйствующими стихиями посреди безмятежно двигающихся потоков и островов. Красота и мощь подобных явлений совершенно очаровывает полукровку, но стоит к ним приблизиться, мысленно прикоснуться – и сознание размывается в туман. Память, ощущения, личность сникают под напором бесконечно сложных удивительных конструкций, и инстинкт выбрасывает зарвавшегося смертного на поверхность обычного мира. С дикой головной болью и плюющего кровью от перенапряжения. Вернувшись в сеть, Рики аккуратно облазил объект со всех сторон, представляя собой забавную аналогию с ребенком, которому подарили чересчур большую игрушку. Бросить жалко, а что с ней делать – неизвестно. Изолированность объекта подтверждала догадку о секретности проекта, омерзительное ощущение выворачивания внутрь собственных глазных яблок, переживаемое наяву, указывало на наличие защиты от обычных пользователей. Это когда массив данных проводят через кодирующий изолированный блок – одно из использований биоников, такое он видел. Отменно плохие признаки, не так ли? Но если объект представляет собой проект, который готовится к осуществлению, то это значит, что периодически должна происходить дозагрузка данных и идти какие-то запросы, так ведь? Конечно, ввод данных, как и запросы, могут идти в таком же недоступном для него коде, в каком содержится база объекта, но это же полицейский комм, а не база Юпитер, в конце концов. Здесь полно вполне стандартных пользователей – так что, каким бы секретным ни был проект, касается он человеческих участников. Беспокойство о безопасности своих друзей и чутье прирожденного искателя заставляет Рики проявить недюжинное терпение и упрямство. Так что монгрел торчит в сети до упора, пока виртуальное «тело» объекта не активируется и не разевает «алые уста»: вообще-то оно не в первый раз их разевает, но в первый раз поток был слишком высокой плотности для монгрела. Так что самовольному оператору оставалось только скрипеть виртуальными зубами от досады. Но на сей раз предоставленные данные – «свеженькие», наверняка, последние наблюдения полевых агентов или данные с биржи, и Рики быстренько пропускает «через себя» какую-то их толику. Для анализа, к счастью, много не надо: хотя данные идут в двоичном коде, но это слишком для сравнительно небольшой мощности Рикиного чипа, – но большого количества и не понадобилось. Это были и впрямь данные наблюдения за объектами, причем такого интересного рода, что явно указывали на подготовку к взлому на всех уровнях, от физического до информационного. Объектами же были студии ВСВ – нелегальные, разумеется, что наполнило Рики чрезвычайным облегчением. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о сути предстоящей компании. Что прослужило толчком в организации крупномасштабной операции, монгрела по большому счету не волновало. В любом случае, уничтожение одной из них частным лицом переставало быть событием первой категории перед государственной кампанией, а значит – обеспечивало безопасность частному лицу сотоварищи. Весьма утешительная новость. Ну и... восстановление справедливости на локальном участке величиной с Танагуру тоже невольно грели сердце. Без конкретной привязки. Что ж все-таки ожидал от него рыжий дилер? Слова Рики удивляют Катце каким-то особенным образом, и его двухслойное внимание становится необычно четким. – И каким же образом? Вообще-то Рики уверен, что Катце знает о предстоящей операции. Хакеры хакерами, а у человека его уровня должны быть агенты среди полиции. И мозгов у Лиса вполне достаточно, чтобы уразуметь, с чего это неказистые частные студии вдруг стали пользоваться таким вниманием. Проверка на вшивость?
винни-пух: – Ну, знаешь, я думаю, что амойскому казначейству надоело, что некоторые прыткие граждане его обманывают. Во всяком случае, на такие суммы. То, что часть участников операции – и, между прочим, большая часть – подвиглась на работу соображениями не только экономическими, но и, подчиняясь голосу совести, особого значения не имеет: все равно основным движителем проектов являются интересы экономические. Социальными они становятся только политые соответствующим соусом. Соус в данном случае имеет происхождение из высших эшелонов власти, и одна из компонент представлена лично Главным Нейрокорректором. Занятно, правда? – Так что оно решило прибегнуть к помощи полиции и проверить разрешения у некоторых студий. Для многих из них это кончится дурно. Иронично-вежливая манера выражаться, отнюдь не свойственная цересским крысам, определяется личностью собеседника. В присутствии Лиса Рики так и тянет выражаться языком более изысканным и предоставляющим больше возможностей для сарказма. Ум и репутация дилера предполагает наличие у него собеседников более высокого уровня – да даже «ковбои» Нил Дартс наверняка изъясняются на более интересном для него языке. Но Рики сленгом программистов и хакеров не владеет: у него совершенно другое восприятие информационной сети и нет опыта общения. – А поскольку досмотру собираются подвергнуть студии и в Мидасе, и в Цересе, и внешников – их хозяевам будет, чем заняться. – Внешников трогать не будут, – автоматически поправляет Катце и мысленно чертыхается от собственной оплошности. Вот что значит – испытывать чувства по отношению к объекту работы: в разговоре с противником или служащим он не допустил бы такой ошибки. – Да? Не знал, – не слишком удивляется Рики, – значит, это для тебя не новость. И почему-то при внешней открытости и выразительности лица полукровки остается непонятным, что именно произошло: то ли Рики действительно досадует, что не дал Катце новой информации, а значит, не имеет права настаивать на ответе, то ли монгрел просто «развел» Лиса на признание. – Тогда почему ты говоришь об угрозе мне и моей банде? Развел и мгновенно реагирует. Чертов мальчишка. – Или у тебя ко мне какие-то личные счеты? Может, я могу что-то сделать? Рики не испытывает страха: ненависть или другая какая мотивация, могущая заставить хладнокровного и всемогущего Лиса искать его гибели – угроза существенная. Но собственная жизнь и благополучие для Рики – уже давно вещь условная, не первый и не второй приоритет. Первый приоритет – у задачи нелегальной эмиграции его друзей, и в этом вопросе, так же как и в вопросе материального обеспечения, вражда или сотрудничество с Катце играют немалую роль. Но если в сфере личных взаимоотношений Рики может проявить гибкость, то в вопросе неприкосновенности и будущего своих друзей он непреклонен и равнодушен к себе. «Я могу убить Катце? Да, могу. Не хочу, очень не хочу, но пристрелю, если понадобится. Ты прав, Ясон, убийство себе подобного необратимо разрушает человеческую психику». Может что-то сделать? Катце качает головой, действительно прилагая усилия, чтобы сохранить свою обычную невозмутимость. Тяжело свыкнуться с мыслью, что существует не только блонди, но и человек, способный взломать его защиту и бесстрастность, кажется, одним своим существованием. Есть ли некая справедливость в том, что этот человек накрепко связан с этим нечеловеком? Может, и есть. Но та легкость, с какой Рики умудряется выдергивать из него нужные эмоции, сбивать с толку, раздражаться и желать чего-то, заставляет Катце проявить такие же свойства: вызывать эмоции и реагировать непредвиденным образом. – Нет, сделать ты ничего не можешь, хотя ты и прав: мой интерес личного свойства. В темных устремленных на дилера глазах по-прежнему никакого страха или тревоги – одна тоска. Приглушенная и недоступная тоска, как сожаление. Но какими бы ни были догадки монгрела, Катце уверен, что на такое объяснение Рики не рассчитывает, и испытывает немалое удовлетворение по этому поводу. – Мой интерес личный, но не враждебный. Я не собираюсь подставлять тебя или твою банду, и без меня желающие найдутся, – не удерживается Катце от колкости и продолжает дальше сухим деловым тоном, так решительно не сочетающимся с чувствами, которые вызывают у него эти воспоминания. – Видишь ли, я не всегда работал на черном рынке и не всегда занимался контрабандой. Было время, когда моя деятельность была легальной, хотя и тогда не полностью законопослушной, не сразу, правда, – Катце быстро взглядывает на своего несостоявшегося опекаемого, развеселившись внезапно от этой мысли, и продолжает. – Я был фурнитуром. Несколько секунд Рики смотрит в лицо дилера с неопределенным выражением в темных глазах: он знает. Был... в общем, случай – Катце определенно нельзя напиваться, алкоголь что-то нехорошее делает с его первоклассными мозгами. А может, то представление о Рики, как о младшем брате, за которым надо присматривать, чтобы не дать ему влезть в неприятности, на самом деле означает больше, чем он сам от себя ожидает, рыжий. Короче, болтать надо меньше. Даже если тебя зовут не Рики Темный. Катце – «мебель», слуга для заботы о разноцветных малявках. Услужливое воображение тут же рисует Катце с неизменной сигаретой в зубах и чашкой кофе наперевес, бегающего за капризным петом и упрашивающего его выпить еще немножечко полезного лекарства. Скорее можно представить дилера в черной коже и с этими прелестными малявками, вылизывающими его обувь, – вот это органичней смотрелось бы. Рики быстренько опускает глаза в стол, скрывая непутево-веселое выражение. Уж точно не ко времени. – Я помню, – вполне сдержанно отвечает полукровка, продолжая изучать столешницу. Кастрат в качестве дилера Черного рынка – вещь неописуемая и реально невозможная. Но если четыре года назад сообщение заставило его подавиться стаутом, и было воспринято как сенсация, то на данный момент монгрел уже в состоянии сделать из него выводы. Во-первых, человек, чей статус определен таким образом, но рискнувший ввязаться в дела, требующие жестокости, ума и недюжинной выдержки в равной степени, – человек исключительный при любых обстоятельствах. Так что, какими бы потрясающими и опасными ни были заявленные данные, – это не средство для шантажа. Вернее, средством-то такая информация является, но человек для подобного рода взаимоотношений неподходящий. Во-вторых, совсем самостоятельно, без чьей-либо поддержки, информационной или материальной, завоевать такое место в нелегальной сфере нельзя. Можно довести карьеру до совершенства, если обладаешь нужными способностями, но начинать с нуля, придя извне без рекомендаций и проверок – нонсенс. Брехня чистой воды. И покровитель сей должен быть из числа весьма и весьма информированных лиц. Знание – сила, знаете ли. Рики с этой истиной давно согласен. Катце невольно оглядывается, быстро, из-под ресниц, так что сразу и не поймешь. Привычка к постоянной осторожности заставила его занять столик, окруженный тончайшей звуковой зашитой, обеспечивающей невозможность прослушивания, а сканер указывает на отсутствие мелкой шпионской техники. Паранойя? Может быть, но сохраненное и Юпитер не сотрет. Темноглазый монгрел подымает взгляд – спокойный и сдержанный без признаков презрения или высокомерия полноценного самца, за что Катце невольно благодарен. Статус пета явно воспринимается полукровкой как более низкий. – Я помню. Зачем ты мне это говоришь? Информация все равно представляет опасность, и мотивы Катце остаются непонятными. – Потому что ты не знаешь, у кого я служил фурнитуром. Почему при этом всплывает только одно имя? Потому что он только его и знает? Или потому что только оно имеет значение? Необоснованное предположение, правда? Но темные прекрасные глаза раскрываются в немом нежелании слушать и услышать и полны обреченности предусмотренного знания. – Я был фурнитуром Ясона Минка. Ясона Минка. Катце может собой гордиться: та смесь боли, тоски, горя и отчаяния, что мгновенно отражается на лице монгрела способна снести к черту не только его фурнитурское прошлое. Словно буря вырывается: тьма, страсть, мольба и ненависть, сплошной поток черного света, и какое-то время Лис ощущает себя полностью погруженным в эту черноту и силу, в ярость, что сжимает горло и легкие наравне со всей остальной действительностью. Он тонет в этой тьме, теряя ориентацию, теряя собственное прошлое, захлебывается под водой чужой жизни, переполненной, насыщенной так, что она не вмещается в рамки отпущенного времени. Словно оказаться в середине ночи – непроглядной, но полной звезд бессмертных, – словно очутиться в сердце грозы – смертельной, и молнии летят в тебя. Рики отводит глаза: черный взгляд, не глаза черные, а взгляд черный – и наваждение сникает. Что значит эта информация для него, кроме священного имени? Кроме того, что хладнокровный бесстрастный монгрел жил рядом с Ясоном Минком, смотрел на Ясона Минка, ПРИКАСАЛСЯ к Ясону Минку? «Ты прикасался к Ясону Минку, ты удостоился его внимания... Жил рядом с Ясоном Минком – и что он с тобой сделал? Твоя поддержка, высокое покровительство... твой шрам и твоя невозмутимость...» – С 16 лет. С момента выпуска. Мой первый и последний дом, – слова Катце отдает странной горечью, немедленно отзывающей внутри монгрела. Он вскидывает ресницы, и Катце невольно ожидает нового видения, которого никак не может быть. И получает его: не такое мощное, но явное – черного цвета нити из желания, бешенства и преклонения, протянутые из глубины зрачков одного человека к другому. И это ощущение воспринимается как нечто родственное. Как бывает у двух людей, когда выясняется, что они любят одного и того же человека, одинаково сильно и одинаково безнадежно. Жил рядом с Ясоном Минком: приносил одежды, готовил ему постель, касался его кожи, расчесывал его волосы – был рядом с ним, слушал его голос, видел его обнаженным. «Ты кастрат, парень, но скажи, все твое тело было охвачено огнем, не так ли? Твой первый и последний дом? А я и не сомневался.» – Почему? – Я... заслужил его неодобрение, – дилер нехорошо улыбается, но вместо презрения в усмешке куда больше горечи и диковинного вида гордости. Его неодобрение – это ведь тоже знак внимания. – Я нарушил правила, и Минк выставил меня вон. «Был рядом с ним, разговаривал с ним, слышал его мысли, чувствовал его волю – изгнан за нарушение правил, но раз ты до сих пор жив и здравствуешь – то ты не любишь Ясона Минка». – Тебе пришлось нелегко, – тяжело роняет слова полукровка. Отчего-то они плохо выговариваются, и их приходится выталкивать прочь с усилием. – Не настолько плохо, как могло быть. Я.. видишь ли, очень любопытен по природе, а у личного фурнитура многовато соблазнов для тех, кто любит искать информацию. Я искал ее и нашел. Из глубины памяти, как из подводного мира, подымается чудище со щупальцами, заставляя Рики вспомнить ту дикую беседу, когда он – опять он – стал свидетелем чрезвычайно редкого явления: пьяного и обдолбанного в ноль босса. Что-то о природе блонди и полигонах Юпитер. Что-то страшное, но давно преставшее быть страшным перед сведениями первоисточника. Ясон многие вещи использовал для его дрессировки и подавления: процесс существования блонди, описываемой в свойственной Минку спокойной и уверенной манере, заставлял Рики холодеть от ужаса и отвращения, но послужили тем объяснением, что заставило его навсегда простить Консулу его жестокость. Когда человек рождается в самом аду, стоит ли осуждать его за кровожадность? А если существо росло в морге, стоит ли осуждать его за беспощадность и холод? – ... и я считал себя удачливым и чрезвычайно умным. Безнаказанность и смертельная угроза в случае обнаружения лишь подстегивали меня и заставляли наполняться ощущением жизни. Меня не волновали их тайны, но мне бесконечно льстило, что я – я! – фурнитур и монгрел, могу на равных поспорить с элитой. Это заставляло меня чувствовать свое достоинство. Более того – превосходство. Так что, когда Ясон объяснил мне глубину моего заблуждения – мне показалось, что я тону в своем унижении.
винни-пух: Взгляд хозяина был совершенно спокоен: казалось, он не испытывает ни малейшего раздражения или злобы. Ясон был абсолютно спокоен, дружелюбен в той мере, в какой это могут показать блонди. Он излучал достоинство и непререкаемую волю, и лишь любопытство, искреннее благожелательное любопытство указывало на интерес блонди. И кровь, капающая из рассеченной щеки. Крупными, быстрыми каплями. Кап-кап, кап-кап – утекала вместе с его достоинством, достоинством глупого монгрела, возомнившего о себе невесть что. Алые отпечатки густенько ложатся рядом друг с другом, и на ковре сразу приобретают неприглядный багровый цвет, словно здесь разлили какую-то никчемную краску, а не человеческую гордость. Могла капать не кровь – могли вытекать его мозги, прямо на ковер из его умной головы. Лезвие, которым блонди нанес удар, заточено до толщины шелковой белой нити, по которой где-то до сих пор определяют, открыты ли глаза у Аллаха, изогнуто на конце плоским крюком, который с легкостью выдернул бы ему челюстную, скуловую или височную кость по выбору Консула. Или превратил бы в кашу весь череп. Шуан-го – всплывает в памяти фурнитура причудливое название. Подарок, старинный клинок как образец максимальной функциональности, и некая иррациональная ирония заключается в том, чтобы видеть благородную сталь в руках другого максимально функционального существа. И в том, что нелепый монгрел засомневался в совершенстве обоих. Три миллиметра, может и один, но пока почему-то – лишь боль, и ненужные вещи внизу, под ногами божества: его кровь и его гордость. Катце подумал, что убирать будет тяжело, потому что кровь засыхает, и надо будет использовать специальный растворитель. У него такой мерзкий запах. Но потом решил, что, скорее всего, убирать будет другой фурнитур, так что можно не беспокоиться. – Ты и вправду считал, что можешь добраться до закрытых данных, не оставив следа? Катце молча глядел в пол и не шевелился. Щека болела зверски, но он понимал, что это только начало: блонди может резать его на кусочки весь вечер и всю ночь в свое удовольствие, и законодательство Амой будет целиком на его стороне. И даже если бы у Минка не было никакой причины – все равно. Внутри болело куда сильнее, намного сильнее. Вся его гордость, неистребимая гордость маленького смышленого звереныша, замахнувшегося на тайны системы, лежала на полу, истекая кровью, и от этого было намного больнее. – Считал себя насколько умелым и знающим оператором? Болит. «Да, считал, да, был убежден в своих знаниях. Мне ведь удалось, не так ли? Я же добрался. И хотя ты и поймал меня, но я-то все равно добрался! И ни наказание, ни изгнание, ни смерть этот факт не изменят». – Ты действительно считаешь, что ты взломал базу? – голос звучит намного мягче и намного ближе. Сталь клинка холодна до ожога, когда приподымает его залитое кровью лицо навстречу прекрасным синим глазам. Навстречу любопытному снисходительному взгляду. И заговорившая было гордость подыхает от удара под ребро, корчась в муках и презрении. «Ты и впрямь считал себя таким умным?» – Да, – тяжелый выдох, и лицо остается бледным, пока стыд жжет его внутренности. Да, он считал, а Минк просто забавлялся с ним. – Ты хотел обмануть меня? – мягким и низким голосом и взглядом, полным укора. Льдистого искрящегося укора, как если бы Катце его обидел. Разве блонди испытывают чувства? Нет, конечно, глупости какие. Разве блонди могут сочувствовать? Кому, своим слугам-неудачникам? Но сомнение в его преданности глупо и неправильно, но заставляют его только теперь испытать страх. Не перед наказанием, а перед Ясоном, перед возможностью остаться в глазах Ясона замаранным, кем-то недостойным его доверия. »Тебя? Нет, блонди, никогда! Юпитер. Амой, хоть всю галактику! Только не тебя». – Нет, – получается тихо и неубедительно, и Катце торопливо повторяет, – нет, я не хотел обмануть тебя. Только файлы... базу, не тебя. – Хм, – Ясон неожиданно опускается на корточки перед своим фурнитуром, и любопытство в искрящихся льдистых глазах, оскорбительное в любом другом, от блонди ощущается, как привилегия. Его внимание. – Систему? Это государственное преступление, Катце. Ты думаешь, что ты говоришь? Фурнитур кивает, с трудом сглатывая слюну. Ни черта он не думае, но сказал правду. Святую и истинную правду: он скорее согласился бы на государственное преступление, чем на предательство. Но какое до этого дело блонди? Так что он кивает, находя опору в своем согласии. – Да. – Хм, – таким же непостижимо легким грациозным движением блонди встает, прохаживается пару раз перед коленопреклоненным фурнитуром. Катце не смеет шевельнуться, даже голову повернуть, но взглядом следует за ним, не зная, какое выражение жертвенности и отчаяния написано на его лице. Клинок, на котором ни капли крови, насколько быстрым было движения Ясона, похлопывает по ноге блонди, и Катце опять приходит в голову, что Минк легко может нарезать его пластами, а на орудии убийства не будет даже его крови, так что формально никаких следов преступления нет. Дурацкая мысль. Не менее дурацкая, чем та, что вопит у него в голове: «Нет! Не прогоняй. Только не прогоняй от себя, Ясон!» – Твои попытки были забавными, – произносит блонди. останавливаясь перед слугой, – мне было любопытно наблюдать за тобой и твоей работой. И хотя сами попытки говорят о низком уровне твоей осведомленности, но свидетельствуют об уме и мужестве. Смертоносная сталь опять касается подбородка рыжего, заставляя его сильнее поднять голову. Глядеть прямо в глаза. Видеть. – Мне нравятся эти качества в людях, и я не намерен растрачивать их впустую. У меня есть для тебя другое применение. А глаза у него не холодные и не ледяные, они именно льдистые: разница здесь в том, что, когда что-то превратилось в лед, ты остаешься со знанием, что вещество может иметь другое состояния, и невольно ждешь этого другого и прилагаешь усилия, и ощущаешь гнев от напрасности усилий. Во втором варианте ждать нечего: вещество таким создано, и на поверхности планеты не получить условий, в которых субстанция может находиться в другом состоянии. «Так как же тебе это удалось, Рики?» – Ты жалеешь? Что ты не с ним? Вопрос, указывающий, по крайней мере, на представление о масштабе личности. Жалеет ли Катце? Он продолжает работать на Ясона, он служит именно ему и процветанию Амой, как это выглядит с точки зрения Консула. Он не только служит ему – он его доверенное лицо и та правая рука, которая отвечает за воров и нищих. Весьма значительная роль, кто бы ее не исполнял – быть доверенным лицом Ясона Минка. Но вот то, что Катце – его представитель именно на черном рынке, изначально предполагающем его уязвимость и изначально же предполагающего и большую жесткость, и беспощадность – это заставляет дилера жалеть себя. И что он никогда не сможет вести жизнь нормального гражданина – тоже жалко. Не по сравнению с ролью фурнитура, это оказалось слишком мало для умницы-рыжего, но по сравнению с абстрактной возможностью быть нормальным законопослушным гражданином. Жалеет ли он о том, что утратил доступ к личному пространству Ясона Минка? Скорее всего, нет, потому что личное волевое пространство важнее в его глазах и в глазах блонди, чем личное физическое. Жалеет, исходя из той абстрактной возможности, что блонди способны на человеческие привязанности и могут оделить ею обычного человека. «Так как же тебе удалось это сделать, Рики?» – Когда как и смотря по какому поводу. – Боишься его? – странная беседа. Словно спрашиваешь самого себя, и сам же себе отвечаешь. Боится? Конечно, боится. Разве может нормальный человек не бояться того, чего он не понимает, не может прогнозировать и контролировать хоть что-то? Конечно, боится. Но этот страх – он биологический, он растет из старых инстинктов, автоматически утраивающих ощущение опасности перед чувством безмятежности, и природу такого страха Катце прекрасно понимает и игнорирует. Намного больше он боится разочаровать Ясона. Вот это было бы... даже не катастрофой. Не тем злом, что может разрушить его любопытную жизнь и поколебать положение в системе ценностей. Это то событие, которое навсегда вычеркнет его из жизни Ясона, из списка людей и существ интересных Ясону, полезных и нужных Ясону. А это можно будет смело назвать личной маленькой смертью: для Катце, как и для многих других, внимание Минка является свидетельством его достоинств. – Боюсь разочаровать, стать ненужным, – рыжий затягивается и выстреливает свой вопрос: – а ты? Ты жалеешь?
винни-пух: Кажется, сначала полукровка не понимает смысла вопроса, все еще погруженный в сравнение своего состояния и состояния Катце по отношению к блонди. Когда смысл вопроса добирается до сознания вместе с неизбежным выводом, лицо Рики бледнеет, как истончившаяся бумага, и глаза наполняются стыдом и гневом. – Мне не о чем жалеть, – губы, кажется, замерзли изнутри и не желают подчиняться. Но голос Рики звучит почти уверенно, хотя и тише обычного, и если бы не смертельная бледность, вполне можно было бы и не заметить волнения полукровки. Незаинтересованному лицу. – Я знаю, где ты был эти три года, Темный. И кем. Пет-монгрел – абсолютная несусветица. А пет-монгрел – любовник своего хозяина? А пет-монгрел, к которому привязан блонди? Каждая из версий кажется все большей нелепицей, пока камнем не падает вниз. Говорят, метеориты не падают на живых людей, вероятность – ноль целых, ноль десятых, ноль сотых... ну-ну. «Пребывание Рики рядом со мной поддерживает меня в режиме максимальной эффективности – это означает, что существо является условием активации режима. Это уникальное существо, Катце, и я отнюдь не закончил работать с ним». – «Работать? Как можно работать с петом? Какую работу он может выполнить?» – «Вызывать постоянное любопытство, например, раздражение, интерес, привязанность». – «..?» – «Я привязан к своему пету». – «Тогда зачем отпустил?» – «Ты действительно хочешь знать?». В тот момент Катце подумал, что, пожалуй, обойдется. Теперь он не знает, что думать. Ясон говорит странные вещи, спрашивает непонятно что, слушает ответы непонятно как, словно истинный ответ лежит не в словах, а во взгляде, словно он слышит не логическую основу речи, а чувства, питающие ее изнутри. Как если бы безупречный механизм испортился, как если бы кристаллическую ткань терминала разрывали живые ростки. Консул заболел жизнью. «Петом Первого Консула, сексуальной игрушкой Первого Консула, рабом Первого Консула, испытательным стендом для Первого Консула. О чем тут сожалеть? Но ты прав, рыжая сволочь – я сожалею». – Тогда мне нечего тебе ответить, раз ты знаешь, о чем речь, – черные глаза полны боли и горечи попранной гордости, сломанного достоинства, и, наверное, Катце бы ему поверил. Если бы не знал обо всем остальном: о стауте и бешеных гонках, о странной рваной версии жизни, когда Рики то стремится к чему-то, то внезапно угасает, застывая куском льда, о разрыве с партнером и эксцентричных, рискованных поступках. И равнодушно-стылой тоске, которая самим монгрелом уже не отделяется от нормального существования. Этого можно не определить на первый и второй взгляд. Но Катце–то за ним следит. И следит внимательно. – По тебе трудно заметить твою радость. Рики усмехается насколько может глумливо. Получается у него довольно хорошо, хотя и вымученно. Но он же не блонди, чтобы демонстрировать абсолютную власть над отсутствием чувств. – Так это что, и есть то, ради чего твои люди наблюдали за мной? Мог бы просто спросить. «Рад ли ты, монгрел, что перестал быть рабом и безмозглой игрушкой для публичного секса?» Чудненький вопрос, не так ли? После такого сразу бьют по морде – и враги на веки вечные. Правда, спросить можно иначе: «Рад ли ты что выбрался из рабства живым, не искалеченным и с почти нормальными мозгами?» И чтобы не допустить подобного вопроса, Рики говорит первым: – Если ты был фурнитуром, то знаешь, что делают с петами после... окончания эксплуатации. Так что – да, я рад. Хожу по земле собственными ногами, гляжу собственными глазами и очень хочу слинять отсюда. «Даже трахаться могу. И испытывать жалость, страх и злость. И работать с машинами. И никуда отсюда не слиняю – поздно». – Забавно. Если бы меня не выгнали, я мог бы заботиться о тебе. Еще одна нереальная картинка: Катце, моющий ему голову или разминающей крепатуру мышц паха – хи-хи! Не смешно. Или Катце в камере. Активирующий его пет-ринг. «А ведь тебе пришлось бы, рыжий. Ой, как пришлось». – Тебе пришлось бы туго, – сообщает Рики с диковинной смесью холодности и вызова. «Ладно. Неважно. Мы сообщили друг другу тайны, и легче нам не стало: взаимный шантаж, вернулись на прежние условия». – Ты мало похож на пета, – соглашается Катце. Но Рики тему продолжать не желает. Что было – быльем поросло, да и не прав рыжий. Ясон сделал из него пета, существо эмоционально зависимое от хозяина, но это уже не имеет никакого значения. Прошлое – прошло. А мертвецам должно лежать в могилах, а не шляться по белу свету. – Повезло, значит, – в смысле, действительно повезло. Племенных петов отправляют либо в бордели, либо в центры воспроизводства, гражданские, если способны топать собственными ножками и не разменяли мозги на транквилизаторы, – возвращаются в родную среду, что маловероятно, если подумать. Те же бордели, узаконенная проституция, и законная, в виде брака. Если у гражданина есть мозги, какого черта он будет изображать публичную сексуальную игрушку? Бывают исключения, разного рода. Особо невезучим вытирают память. Что должен был сделать Ясон со своим экстравагантным петом? Стереть память, как минимум, не так ли? Или превратить в секс-долл. А еще проще и дешевле – утилизировать нафиг. Но, во-первых, Минк не любит необратимых решений, есть такая черта у выдающегося политика. Во-вторых... то, что приходит в голову Рики, во-вторых, очень близко к человеческому пониманию милосердия и жалости. Так что монгрел предпочитает иное обоснование: зачем убивать того, кто и сам сдохнет? Блонди вполне способен рассчитать этот вариант. – Повезло, – соглашается Катце. Сигарета погасла, по каким-то непонятным причинам дилер не раскуривает ее заново, а выкидывает, словно, услышав их разговор, она запомнила прошлое, стала черной и липкой, и он с отвращением выбрасывает бумажный цилиндрик и закуривает новую. Смотрит на Рики сквозь призрачную преграду дыма. – Вот это меня и интересует. Это и есть мой личный интерес, – дилер хмыкает с иронией, скорее по отношению к себе, чем к собеседнику. – Можешь не слишком льстить себе – я довольно часто веду наблюдения за людьми, которых нанимаю на работу, тем более, за теми, которые не входят в мою организацию и не подчиняются мне. Твой авторитет достиг уровня, когда за тобой начнут следить и как за возможным противником, и как за возможным партнером. Но, как я уже сказал, я пытаюсь удовлетворить и свое любопытство. Рики пристально, холодно разглядывает дилера, не пытаясь поддерживать беседу, но и не требуя объяснений. «Как я сохранил рассудок и волю, прожив три года петом? Мемуаров не будет, рыжий, можешь не надеяться. Если ты служил ему, если до сих пор служишь ему – твой вопрос бессмысленный. И интерес –тоже». – Видишь ли, исходя из того, что я знаю о блонди, я могу сказать, что он любопытен и непреклонен в достижении цели. Что он безжалостен, обладает огромной волей и невероятным обаянием – сопротивляться ему трудно и практически бессмысленно – и что его привлекают только неординарные вещи и исключительные явления. С остальным он просто работает. «Безжалостен, обладает огромной волей и невероятным обаянием. Да, Катце, да! Он безжалостен и любопытен, и чтобы удовлетворить свой интерес способен вскрыть твой мозг на глазах твоих детей. И точно так же разъять собственное сознание на папки и картинки в поисках непонятного». И неординарные вещи – это тоже точно. Его привлекает то, что невозможно, то, чего случиться не может, то, что произойти не должно в принципе, – события первой категории. Его внимание к одной из своих вещей – событие первой категории, он с ним три года разбирался. – Он блонди и создан для эффективного и правильного функционирования, и я ни разу не видел и не слышал о том, чтобы он отступил от пути, истинного для блонди. Так чем ты так заинтересовал его, Рики? Три года – для внимания Минка, если оно не обеспечено работой, его работой – это огромный срок. «Работой... А кто тебе сказал, что не работой, не поисками и установлениями условий, в которых он, Ясон Минк, безупречное сердце проклятой системы, станет более эффективным управляющим центром? Кто тебе сказал, что Ясон Минк нарушил свое предназначение и хоть на минуту перестал думать об Амой и ее чертовых обитателей? Кто тебе сказал, что, истязая, насилуя и любя своего пета, Ясон что-то там делал для себя. Как же, жди». Рики опускает глаза: на слоисто-прозрачной поверхности стола отражается его лицо, тонкое и сумеречное, и странная игра света делает его глаза полностью черными, словно вся глазница наполнена стоячей мерцающей тьмой. Красиво – Ясон всегда предъявлял высокие требования к экстерьеру своих вещей. «Когда хотел, конечно. Я имею в виду, что привлекательность моего лица удовлетворяет человеческим параметрам привлекательности исключительно по его воле. Я видел, как можно сделать иначе. Тоже привлекательно, наверное, но с точки зрения нечеловекообразных гуманоидов». – Работой, – повторяет монгрел, продолжая рассматривать свое отражение, – что ж ты прав. Полукровка выпрямляется, глядя в желтые узкие глаза, и холодно повторяет. – Ты прав. «Твоя гребаная тайна в обмен на мою – и мы оба можем быть спокойны относительно языка друг друга, но кто тебе сказал, что это хороший способ вызвать на откровенность? И с чего ты взял, что имеешь право знать?» – Краткое объяснение, – не понять, то ли просто издевается, то ли и впрямь сожалеет хладнокровный Лис. Рики нехорошо усмехается. – А ты спроси у блонди, любопытство он уважает, – он решительно встает из-за стола и, хмурясь, сообщает свои требования. – Если это все, что ты хотел узнать, то предлагаю отозвать своих людей. Знаешь, таскаться с чужим хвостом авторитетному бандиту как-то несолидно. Глупо считать, что Катце согласится на какие-то там требования, если не предоставить альтернативы. Но и весь вечер, и весь разговор – дикий. Глупый и ненужный, совсем ненужный. «Если у тебя есть мозги, Катце, то какого хрена ты спрашиваешь? Рассчитываешь на второй шрам и повышение в должности, раз уж карьера в хозяйстве Ясона обеспечивается таким нетрадиционным способом? И начало глупое – с угроз, – и продолжение тупое – с Ясоном. Как будто я никуда от тебя и не уходил, блонди, как будто на этой дурной планете и впрямь нет ничего и никого, кто не носит на себе твое имя, как отметину». А Катце зачем это говорит? Черт его знает: может, совесть или жалость проснулась не ко времени к тому, кто ощущался младшим братом. Может, простая человеческая справедливость, которая никогда не покидает человека целиком, заставляет его бессознательно желать свободы монгрелу, чтобы он остался таким, какой есть, чтобы не сломался – а это случится, если внимание Минка не исчезнет. А может... а может, добрые боги все-таки требуют жертвоприношений? – Три года. Рики, ты уверен, что внимание блонди исчерпано? Рики останавливается после произнесенных слов, но не оглядывается. Дилер видит, как напрягается его спина и сутулятся плечи в попытке не обернуться и удержаться от инстинктивного желания спрятаться. Но монгрел удерживается, встряхивает головой. То ли отрицая, то ли отметая слова, как ненужные, и идет дальше. «Рики, Рики, я указал тебе цель эксперимента, а ты по-прежнему позволяешь себе делать столь нелепые выводы». «Что тебе нужно, блонди? Какого черта тебе теперь от меня нужно?!»
винни-пух: Шуан - это вообще семейство парных вооружений. Это и Цзянь-гоу Меч с элементом крюка, оружие професионала. Использовался как в одиночном, так и парном варианте. И пресловутый Шуан-го или шуан-гоу. Цельнокованныый клинок до 75 см имеек характерный изгиб на конце в форме клюва сокола (описание из классического ушу), а на деле загнут в кольцо с образованием крюка на конце. Гарда или цуба отсутствует, заменена кованным кастетом напоминающим по форме секирки Юэ, с характерной формой наложенных друг на друга полумесяцев, закрывающим пальцы руки, или, при провороте клинка вдоль руки защищающий кисть. Заточка идёт по всей длинне, исключая рукоять, обматываемую тканью, а реже кожей с обеих сторон, включая продолжение клинка за рукоятью. Рисунок не вставляется. но все равно, это явно эстетичнее "отвертки". Статья об оружии меня чрезвычайно очаровала, так что я вся под впечатлением.
Zainka: Ура! Прода! Винни-пух, спасибо! Утащила читать. Господи, работать-то когда!
Eliss: Винни, а почему такая маленькая глава?
винни-пух: Ну ничего себе народ пошел! Как получилось - депрессия знаете ли. того и гляди укокошу не того, кого надо, поди потом оживляй насильственным путем.
Zainka: Винни-пух, а дальше будет? Ну, пожалуйста! *не нашла смайлика с виляющим хвостиком*
Carinna: Да, пожайлуста, еще! Я все жду момента, когда Ясон про Лаэля узнает. Чует мое сердце, что Рауль очччень удивится.
наблюдатель: ну вот! зашла, думала, тут прода, а тут... винни-пух, *барышни легли и просят* у барышень есть шанс?
винни-пух: У "барышень" - навряд ли, хотя мыслей было много. Вдохновения нет. знаете ли. Кусочек пришел от беты - выкладываю.
винни-пух: «Привет. Я просто хотел тебе... кое-что сказать. Ты извини, что я так смылся и ничего не сказал. Я правда не знаю... что будет дальше. Не потому, что ты мне не нравишься – ты мне очень нравишься, правда. Ты особенный, и не потому, что умный и до черта много знаешь, ну, то есть и поэтому тоже, но для меня важнее другое. Ты – добрый. Правда, не смейся, но ты добрый. Я таких, как ты, никогда не встречал. Просто добрых, ко всем, кто встречается на пути. Я знал людей, которые хорошо ко мне относились, но для этого всегда была причина: то ли дружба, то ли услуга, то ли... любовь. У тебя никакой причины нет. То есть ты говорил, что любишь меня, но ты добрый сам по себе, а не потому, что я привлекаю тебя. И знаешь, это самое прекрасное качество на свете, и самое важное, на самом деле. Я не знаю, входит ли такой параметр в характеристику твоего класса, лично я в такое не верю, но это неважно. Ты... ты удивительный, ты светишься. Когда ты на меня смотришь я чувствую, как мне становится тепло и отрадно, я ощущаю себя в светлом месте. И это – ну, в общем, это не образное выражение. Не знаю, что ты знаешь о ментальных взаимодействиях, но это не образное выражение. Знаешь, когда тебя нет рядом, я представляю тебя и не понимаю, зачем тебе, такому, встречаться с монгрелом. Я действительно не понимаю. Потому что это твое качество, эта доброта – она бесценна везде, и нет такого места, чтобы она была в избытке. Я вспоминаю, какой ты красивый, как ты замечательно улыбаешься, и еще больше не понимаю. Потом думаю, какой ты умница, и мне начинает казаться, что все это – не настоящее. Что все это – чья-то злая шутка. Тогда мне становится холодно и хочется спрятаться. Потому что на самом деле я очень хорошо знаю себе цену. Я точно знаю, чего и сколько я стою, Лаэль. Нет, я не проститутка, хотя... возможно, это не имеет значения. Но я – я то, что блонди называют отработанным элементом. Меня использовали. Чего-то я стоил на весах человеческих душ – я знаю, стоил: я мог любить и ненавидеть, я радовался и плакал, когда мне хотелось, я мечтал и желал, что хотел, и готов был умереть и разорваться от усилий, но достичь желаемого. Я выбирал себе друзей и врагов и ни от кого не зависел. Смешно, наверное. Выбирал, ненавидел, любил– был независимым на улицах Цереса. Независимым и свободным в запертой клетке таких же крыс – смешно. Но я так думал, я не знал, какие настоящие границы у мира, я не знал, как он выглядит со всех других сторон, я не знал, насколько огромным и прекрасным может быть этот мир и даже каким жестоким и страшным он может быть. Я чувствовал себя вожаком в стае, а оказался жалким щенком, играющем в собственной луже. Я... я был далеко отсюда, я был там, где вся планета открывается, как лежащая у тебя на ладони книга, и в ней множество страниц, и ни одна не прочитана. Я знаю, как выглядит настоящая книга, ты не думай, что я привираю. У него были книги на кожаных, пластиковых и даже на бумажных носителях, представляешь? Они пахли... так не пахнет ничего на свете. Я не смогу передать, но когда слышишь такой запах, когда смотришь на них – кажется, что смотрят на тебя. Словно все те, кто читал это, кто написал, все они смотрят на тебя и ждут, когда ты прочтешь и тоже станешь, как они – носителями сокровища. Информация – это сокровище, когда смотришь на страницы, понимаешь это не рассудком, а нутром, внутренними голосами. Никогда не мог объяснить этого блонди: они, знаешь ли, не испытывают чувств, у них нет внутренних ощущений – только человекообразные имитации состояний. Хотя мне больше всего нравились книги на серебряных листах, делали такие на Гелиана: черненный текст на тонких-претонких серебряных листах. Они чуть ли не прозрачные – сплав, конечно, но это не важно. А важно то, что когда берешь такую книгу в руки – она сама поет, страницы издают шероховатый звук и светятся немножко. Знаешь, мне кажется, такая книга похожа на тебя: умная, добрая и светится. Блонди... блонди на книгу не похож, ни один текстовый носитель такого объема не вместит. Он похож на терминал невообразимой мощности, от него идет напряжение и сила, как от гигантского генератора, и когда он требует тебя, когда хочет узнать, что у тебя внутри – спасения нет, я пробовал. Я не сдался, сразу не думай, я очень старался. Но у меня ничего не вышло. Сначала я старался остаться тем, кем я был: монгрелом, свободным и независимым. Ты знаешь, у меня довольно успешно получалось, пока он не объяснил мне, насколько дешева эта моя свобода, насколько убога независимость. Он умеет объяснять очень убедительно, очень доходчиво, так что мне пришлось поверить. И я решил защищать свое достоинство человека. Я ведь правда считаю, что каждый человек – особенный. Я всяких видел, я ж не в теплице вырос, я знаю, какие бывают люди: отвратительные и жестокие, тупые и подонки, не верящие ни во что и злые как черти, и сломанные, и веселые, и сильные. Я всяких видел, но они все равно – люди, понимаешь? Ты человек, ты должен это понимать. Так что у каждого есть или было достоинство – и пока оно есть, человек стоит своей жизни. Это когда тебя ломают, ты ничего больше не стоишь. Блонди сделал иначе. Если бы он сломал меня, он не добился бы своего, сломанный человек не представляет никакой ценности, он бесполезен. А он добился моей... нет, не покорности, а полного знания меня. Я стал принадлежать ему, потому что если ты знаешь и можешь узнать о другом человеке совсем-совсем все – это означает, что ты ему принадлежишь. Так что я попробовал сохранить свою... индивидуальность. Смешно. Я теперь, когда так думаю о себе, мне правда хочется смеяться. Я знаю, почему хочется смеяться, я читал, что смех – универсальный способ сброса напряжения, действие инстинкта самосохранения. Если я не буду смеяться над самим собой, то я сдохну в ту же минуту. А я не могу. Мне нужно доделать одно дело, обязательно. И я тогда смеялся. Изо всех сил. Внутри и снаружи. Я даже сошел с ума – только все равно ни хрена не вышло. Он влез в мое сумасшествие, почистил мне мозги и заставил жить. Самосохранение, желание выжить – это и впрямь базовый инстинкт, он намного ниже и человеческого достоинства и человеческой личности. Так что я выжил и стал, типа, нормальный. Индивидуальность... какая, на хрен, индивидуальность, если абсолютно все, что осталось и оказалось во мне после такого, принадлежало Ясону? По праву хозяина, по праву доминанта сознания, по праву сохранившего мне разум и жизнь. Он просто разломал меня на куски и собрал вместе то, что ему хотелось. Согласись, после такого трудно думать о себе, как о человеке, ведь так делают вещи. А у вещей индивидуальности не бывает – у них бывают уникальные характеристики. Но вещи отличаются от живых существ тем, что последние изменяются, а первые – нет, могут только разрушаться. Я стал разрушаться, и он, наконец, выпустил меня. Теперь я думаю, что я с самого начала просто старался остаться живым. Но я наивно считал что живой – это тот, кто дышит, ходит, смотрит и помнит прошлое. А на самом деле живой – это тот, кто способен желать, чувствовать, узнавать, мучаться от незнания и бессилия, ненавидеть и выбирать, и страдать от отсутствия выбора... блонди называют это способностью взаимодействовать с информационно-событийными объемами окружающего мира. Разницы никакой, но пока ты можешь взаимодействовать и реагировать – ты живой. А если не можешь – ты мертвый, ты не существуешь. Я неживой. Я просто вещь, я не знаю, как получилось, что я до сих пор могу думать о какой-то цели и чего-то хотеть. Это совсем не так, как раньше. Раньше у меня было намного больше желаний, у меня были мечты и надежда, у меня были силы, чтобы действовать, и достаточно безрассудства, чтобы пробовать. А теперь у меня только одно желание – этого мало для живого человека, этого очень-очень мало, но я... знаешь, я рад даже этому. Я не знаю, что произойдет, когда я добьюсь своей цели. Иногда мне кажется, что когда придет время для этого «дальше» – я просто выключусь, как программа, выполнившая свою работу. В любом случае, это совсем не важно. Меня больше нет. То, что я могу разговаривать, выполнять простые действия – ничего не значит. Бионики тоже могут разговаривать, но они вообще не люди, у них мозгов, то есть личных характеристик, нет вообще. Я такой же бионик: все, что во мне осталось – это черты блонди. Его знаки, отпечатки, мысли, слова. Иногда я думаю, что я не жил никогда. А потом я ощущаю твой взгляд, твое внимание и начинаю думать, что я живой. Это такое сильное и доброе впечатление, что я начинаю в это верить и изо всех сил хотеть быть с тобой. Но это неправильно, неправильно совсем. Потому что я хочу быть с тобой не для тебя, а только для себя, только для поддержки ощущения жизни в себе. Поэтому я думаю, что я, как бионики, переношу твое сознание, поэтому и ощущаю себя живым. Это не на самом деле. На самом деле, мне нельзя быть с тобой. Это бессмысленно и страшно жестоко. Потому что... потому что тебе я тоже ничего не могу дать. И поэтому я опять ничего не скажу». Связник вспыхивает вопросительным знаком, и Рики вновь деактивирует сообщение. Он его опять не пошлет. Во-первых, он снова ляпнул про блонди, а во-вторых, потому что сам не знает что из сказанного правда, а что неправда, а что может стать тем или другим. «Если я увижу его еще раз – это что-нибудь изменит? А если я увижу его только потому, что просто очень хочу и не думаю о его чувствах, а лишь о себе? А если не увижу и потеряю последний шанс на надежду?» Рики прижимается лбом к ледяному от дождя стеклу камеры и закрывает глаза: «Будь ты проклят, блонди, будь ты проклят. Это ты убил во мне жизнь, наполнил собой, неживым собой, и теперь живое и настоящее кажется мне неправильным и обманчивым. Ты. Это из-за тебя. Будь ты проклят, блонди!»
винни-пух: – Лаэль, колись. – Отстань... – Колись. Или я придумаю страшную пытку. – Это, интересно, какую? – Буду вести опыты над пятой серией, а результаты будешь сам выпрашивать у господина Гремма. – Брен, как тебе не совестно? Пятая серия – прелюбопытнейший грибок с какой-то непроизносимой человеческим языком планеты, и уникальность этой культуры состоит в том, что она соблюдает совершенную нейтральность при взаимодействии с генетическим материалом. А поскольку в последнее время исследование многострадальной самокодирующейся цепочки уперлось как раз в проблему нейтральной, но живой поддерживающей среды, то разработка соседнего отдела крайне интересует молодого ученого. В силу, так сказать, здоровой конкуренции и того немаловажного факта, что их отдел возглавляет сапфир, а отдел, работающий с инопланетными культурами, – сильвер, передача данных из одной лаборатории в другую затруднена бюрократическими проволочками, требованиями безопасности и желанием добиться на следующий год больших вложений. Не то чтобы двое вполне человеческих ученых не разделяли чаяний своих коллег и начальников, но не до такой степени, чтобы игнорировать перспективы совместной работы. В случае успеха разработка вполне заслуживает гранта, а это, помимо всего прочего, гарантировало совместную и независимую лабораторию. Так что угроза нешуточная. Лаэль укоризненно смотрит на коллегу, тот старается соблюдать серьезное выражение лица, но смех так и прорывается наружу. – Я решительно настроен, – Брен хмурится, наблюдая за светловолосым, явно пытающимся найти компромисс между необходимостью уйти от ответа и сохранить в целости его обещание сотрудничать. Какой он забавный и милый. В задумчивости Лаэль чуть хмурит тонкие брови, дергает прядку льняных волос, губы у него крепче сжимаются, а глаза темнеют. Вообще-то, они светло-карие, как лесной орех, но_ когда затемнены ресницами, кажутся совсем темными и глубокими, как озера. Такое удивительное сочетание: почти мальчишеская робость и мягкость, деликатность – и такая упорная решительность, настойчивость в достижении цели. Такой высокий IQ и такая склонность к романтичности – он удивительный, такой сдержанный и чуткий, и такой красивый. Почему?.. – Знаешь, Брен, я никак не могу ответить на твой вопрос. Мой выбор нелегок для меня самого, – и ясный серьезный взгляд, и спокойное уверенное доверие слов заставляют молодого человека утратить всю полушутливую-полусерьезную настойчивость и замолчать, почувствовав значение момента. «Выбор, нелегкий для тебя? Как же ты умудрился его сделать? Какая сволочь может заставить тебя так печально утверждать право на молчание, не смея ни говорить о своем любовнике, ни радоваться своей любви. А ты такой счастливый был пару недель. Ты светился от счастья и мечтал на ходу – какая ж сволочь заставила тебя печалиться? Ну что же ты...» – Ну... тогда извини. Лаэль кивает, продолжая хмуриться и безжалостно дергать себя за прядку. На тестировании институтские остряки всегда подшучивали над ним, предлагая то волосы нарастить, то завести пета, чтобы дергать. Один умник даже парик принес в подарок. – А выбор того стоит? – Брен тут же жалеет о заданном вопросе. Кой черт его за язык дернул? Лаэль бы вот такого бы ни в жизнь не ляпнул. Стоит ли выбор? Монгрел, бандит, ничего не говорит, ничего не обещает – перед мысленным взором всплывает улыбающееся яркое лицо полукровки, черные глаза сияют невозможным волшебным светом, поцелуй так нежен, так сладок, и кружится голова от звука его голоса, и дух захватывает от умопомрачительного ощущения силы, недозволенности и сказочности желания. Прикоснуться к любимому, потереться щекой о темные волосы, заглянуть в бездонные огромные глаза – и увидеть в ответ всплеск радости, мягкую усмешку. Обнять его покрепче, услышать глубоко внутри себя, как открывает темное солнце свой небесный лик, и твое тело тает, и становится золотым летним дыханием, и ты излучаешь свет, и ты всемогущ и непостижим, и твоей прекрасной любви хватит на весь мир: «И я все могу сделать для тебя, Рики. Говори со мной, расскажи, я все для тебя сделаю. Я не верю ни во что плохое, когда ты рядом. На свете нет горя, монгрел, поверь». Лаэль знает, что не скажет, еще долго не скажет. Может так случиться, что и никогда. Потому что Рики... Рики израненный. С его темным сиянием, с его горячими ласками и тайнами, с его прекрасным телом и сумрачной гордостью – он израненный. Кто-то не слишком хорошо обращался с его сердцем, и теперь он никому не верит. Кто-то, кого он любил и хотел сделать счастливым, отказал ему в этом, но не отказал в боли и тоске. И теперь он не верит и отвергает любого, подошедшего слишком близко. Откуда у него, прекраснодушного гражданина, не знавшего настоящего предательства и утрат, взялось все это знание и вся эта твердость и решительность? Но они есть. И частью в этом виноват его характер – потому что он и вправду добрый и отзывчивый мальчик и его душевной щедрости никто не сумел исчерпать. А частью – потому что любит, а любовь свободно позволяет человеку творить все то, для чего в нормальном состоянии требуется мудрость, большой опыт, специальные пси-способности или ментальное оборудование. Любовь всемогуща, и всех своих детей делает всемогущими. Это очень просто. Рики горд и суров – ничего он не скажет и только замкнется сильнее, если спрашивать. Он сдержан и скрытен и не будет ни на что жаловаться, смешно даже подумать, и не даст ничего узнать – из осторожности и тревоги, уже не за себя, за него: «Потому что я монгрел, а монгрел – значит, преступник». Как будто это ему важно. То есть важно, конечно, но Лаэль уже пренебрег этим соображением и не собирается вновь взвешивать цену своего решения. И Рики изранен – на его сердце следы, как шрамы на его теле. Прекрасно Танн заметил тоненькие черточки глубоко под кожей, и он достаточно знаком с медициной, чтобы знать, что кожу сверху наращивали, и что шрамы, которые до сих пор видны после такой процедуры, должны быть оставлены травмами поистине чудовищными. «И это тоже сделал тот, кто поранил твое сердце, Рики? Но, излечив тело, сделать такое с твоим разумом не осмелились. Тоненькая пленочка, наращенная на памяти, делает тебя замкнутым и острожным, Рики, я понимаю. Это необходимость, ты слишком много усилий потратил, чтобы зарастить следы, и слишком тяжелы воспоминания, чтобы безоговорочно отдавать свое сердце – я понимаю. Я подожду. Я буду очень-очень бережным с тобой, монгрел, я буду беречь и охранять тебя. Ты... ты так нуждаешься в нежности. Тебе так нужна радость и ясность для исцеления, нужно много тепла и осторожности. И бесконечного терпения, чтобы вынести неизбежные рецидивы – я справлюсь. Поверь мне, Рики, просто дай мне попробовать. Не бойся, я все сделаю для тебя». Он ушел, ничего не сказав. Ни слова о том, когда они увидятся и увидятся ли еще, и, перебирая в памяти самоцветную нитку той ночи, Лаэль укоряет себя в эгоизме и полной пассивности, но вспоминая его удивительные глаза, взгляд монгрела, полный признательности и тепла и с тем печальным блеском горького знания, он понимает, что ошибки не было, и именно так и надо было: дать Рики всего себя, полностью подарить себя. Чтобы Рики почувствовал, увидел, как много счастья и света он зажигает в нем, как много он может дать и подарить, и не бояться за свои раны. «Я ведь ничего не спросил, Рики, я знаю, что для тебя это важно, и важно быть первым, и как сильно тебе нужно, чтобы тебя ждали и не спрашивали. Но тогда почему ты не звонишь? Что с тобой случилось, любимый мой?» – Стоит. Он того стоит.
винни-пух: – Хочешь, встретимся? Вопрос в темных глазах, словно и впрямь нужен какой-то ответ, сумрачное лицо обужено синими ночными тенями, кажется резче и прозрачней, чем есть на самом деле, мягкий низкий голос гитарными аккордами отдается в благодарном сердце: – «Рики, любимый, желанный». Неизвестно где, неизвестно откуда: монгрел всегда так располагается перед камерой, что определить его координаты по фону за спиной не представляется возможным. Единственное, за что можно поручиться – что это не Эос: сигнал оттуда передается с соответствующими пометками. – Сейчас? – Если ты свободен. Рики звонит совсем поздно вечером, чтобы быть уверенным в окончании лабораторных смен. Но только когда уже произносит слова, соображает, что светловолосый может быть элементарно занят на вечер именно по причине позднего времени. Делать больше нечего гражданину, как сидеть ночами в квартире и ждать, пока ему позвонит бродяга-монгрел. Мысль – словно невидимая стенка, неожиданно отгораживающая тебя от цели. Даже не цели – ее возможности, вероятности осуществления. Но ты привык думать, что дело только в тебе и только твои желания и стремления важны, и осознание независимости и активности второго участника истории удивляет и останавливает на ходу. Да, мальчику было хорошо с ним, его слова и собственные ощущения Рики подтверждали увлеченность и искренность Лаэля, но... это ведь не означает, что монгрел – единственная привязанность или единственное лицо, которому парень оказывает внимание? И_ к тому же, могло что-то измениться. Мысль вызывает одновременно и неприятное чувство, словно Лаэль должен проявлять большее постоянство в привязанностях – не именно к нему, а просто большее, – и трусливое облегчение. Потому что Рики по-прежнему не знает, чего он хочет. И эта растерянность, незнание и неспособность честно проанализировать ситуацию, оценить чувство и, тем более, сделать вывод и принять решение тяготит и мучает монгрела больше всего остального. Решись он на что-то – выполнять решение ринулся бы немедленно, но принять решение он никак не осмелится. И прекрасно знает почему – потому что он трусит. Неизвестно, чего больше боится: то ли вернуть себе способность чувствовать и вновь жить – жить, как привык, как должно: на всю силу души, сердца и разума, на последний излом воли и с желанием, равным отчаянию, и плевать на любые жертвы и опасности. Или отвергнуть предлагаемую любовь и замерзнуть окончательно. Последнее – неправильно для живого существа, но что будет, если его попытка – всего лишь попытка и он просто испортит жизнь хорошему человеку? И что является более безопасным с учетом того, что бывший пет Первого Консула таскает в голове массу взрывоопасной информации и подвергает смертельному риску любого, оказавшегося к нему слишком близко? Кто знает, когда и по каким причинам система безопасности сработает в этом направлении и все знающие о проекте лица будут стерты с поверхности Амой. Но если для его банды эта возможность не слишком изменяет соотношение шансов на выживание, то для гражданина представляет реальную угрозу. Это – правильная и важная мысль, значимая и вполне обоснованная. Но Рики достаточно честен перед самим собой, чтобы не понимать: принять решение, опираясь на этот довод, означает солгать самому себе и Лаэлю. Потому что для него самого, для его чувств, для его будущего, такое решение не имеет никакого значения. Он трусит по другой причине: он почувствовал тепло, душевный свет, возвращающий к жизни, и отреагировал. Он думал, что уже мертв и никто больше не сможет вернуть ему жизнь. Но это произошло, и его потянуло к спасительному теплу, и теперь он не может решить, что это значит. И он звонит с мыслью объяснить это Лаэлю и теперь с малодушной надеждой ждет его ответа: может, он зря терзается и уже все решено? – Да, я свободен, – мягко произносит Лаэль, умудряясь самой этой мягкостью и воспитанной сдержанностью дать понять, насколько он рад его слышать, и как абсурдна мысль, что Рики здесь не ждут. Ждут, и еще как. – А ты? – ну, раз звонит – значит, свободен? Впрочем, необязательно, вывод неправомерный. Но монгрел действительно свободен: в роли вожака есть то преимущество, что временем, как своим, так и чужим распоряжается именно лидер. – Стадо баранов считает, что осел знает, куда он их ведет. А ослу просто удобно идти впереди: меньше пыли и широкий выбор травы. Запомнившееся на одном из приемов высказывание дипломата Рики тогда не понял. Лишь вернувшись в Церес, полностью оценил глубину сарказма и точность шутки. Широкий выбор травы – точно. И ненависть, и презрение к самому себе не позволяют полукровке смотреть на себя без пренебрежения. Лаэль удивленно вскидывает брови, но Рики нетрепливо взмахивает рукой: – Не зависай. Я свободен и могу куда-нибудь подъехать. Конечно, на него оглядываются. Дело не в том, что это явно хорошо обеспеченный гражданин, здесь всяких полно, и даже не в том, что Лаэль красив, хотя в длинном плаще из белоснежной искрящейся ткани, с его длинными светлыми волосами, разделенными на четыре толстых жгута, как требует последняя мода, он хорош удивительно и очень похож на романтического героя Саги Лимбы. Дело совсем в другом. На каблуках Лаэль выше монгрела уже на все десять сантиметров, и пряди волос перехвачены колечками с бирюзой совсем как у девчонки, – но это все ерунда, а все дело в том, что он идет через всю улицу и улыбается, как первоклашка, удравший с опостылевшей алгебры в симстим. И дело в том, что когда Лаэль улыбается, то он улыбается всем лицом, это не улыбка на губах, а внутреннее радостное свечение. Оно притягивает к себе взгляд, оно немедленно угадывается любым сердцем, и каждый человек тянется вслед этому счастливому внутреннему смеху и отвечает бессознательной радостью, как отвечал бы на порыв теплого ласкового ветра, улыбаясь беспричинно и подставляя лицо нежному дуновению. Нечаянный чудесный подарок: вот идет счастливый человек, и рядом с ним – всем счастье. Почему-то Танн только теперь соображает, что монгрел меньше его ростом. Его чудесный темноглазый возлюбленный меньше его ростом! Он маленький! Вот что значит некритичность восприятия. Юноша со смешанным чувством удовольствия и тревоги за то, как оценит этот, вдруг ставший таким явным, факт Рики, смотрит на него сверху вниз: на спутанные тяжелые завитки волос, что неуловимо пахнут ночью, на смуглый лоб, такой горячий под губами, на длинные неподъемные ресницы, в глаза... в огромные, бездонные, самые прекрасные в мире глаза. – Рики, – в самые прекрасные в мире глаза – печальные и тоскливые, как всегда. И слабая улыбка – только намек на привет. И когда монгрел отшвыривает сигарету и смотрит на него снизу вверх и в его зрачках загораются диковатые опасные огонечки, от которых по коже бегут мурашки, а внизу живота делается горячо и тягуче-сладко, становится понятно, что полукровке наплевать, насколько выше его партнер. Он все равно – первый. – Я очень рад, что ты позвонил, – сдержанно говорит Лаэль, стараясь погасить уж больно откровенную улыбку и удержаться от желания немедленно обнять монгрела и уткнуться лицом в теплое место, где плечо переходит в шею. – Я тоже... то есть рад тебя видеть, – поправляется Рики, уразумев, что первый вариант совершенно непотребный. «Рад, что тебе позвонил, а ты сидел и ждал меня, а не развлекался с кем-то еще». Хотя он вполне заслужил не только кого-то еще, но и отсутствие Рики вообще – и в прошлом, и в будущем. – Давай где-нибудь побродим. Хм, побродим. С собой это слово Лаэль еще ни разу в жизни не увязывал – побродим. Сразу представляются огромные массивы зеленых насаждений с романтическими названиями – пампасы, тайга, сельва. Что это такое, Танн не очень представляет, но ощущение бесконечного живого простора, где вольные ветры, деревья и никто не управляет движениями животных, ощущается с необыкновенной остротой. – Побродим, – предложи Рики сбегать на золотую Луну – согласился бы. Мидас предлагает огромное количество самых разнообразных способов утоления своих потребностей, и потребностей романтических натур в местечках укромных, красивых и секретных – тоже. Лаэль их знает: искал и находил в бессознательной тяге найти свою мечту в жизни, найти тот удивительный, опасный и полный прелести красот природы и человеческого духа мир, который не умещался ни в научной лаборатории, ни в привычной обыденной жизни Танагуры. И в симстиме тоже никак не помещался – это была иллюзия, только игра, где он сам обманывал себя, – в реальности все намного острее и ярче. «Потому что все, что чувствуешь – твое, рожденное в тебе, и то, что ты видишь и понимаешь – всегда больше, чем твое собственное. Потому что нас – двое». Двое. В лиловых городских сумерках Рики кажется тенью ночи, явившейся чуть раньше, чем следует. Кожа приобретает цвет темной бронзы, волосы и одежда сливаются со сгущающейся темнотой, но подступающая ночь странным образом сглаживает, смывает резкость и мрачность выражения, и лицо монгрела становится совсем юным и нежным. Только глаза, огромные сверкающие глаза видны в любой тьме, как выделяется блестящая чернота колодца на ночной земле – глубиной и таинственным мерцанием. И потому в сознании, внутри, Рики ощущается не частью тьмы и горечи, а кем-то пылающим и полным света, но скрытым от чужих глаз и спрятанными заботливыми руками. Или злыми руками. – Рики, – прерывает Лаэль рассказ о своем проекте.
винни-пух: Глупо предполагать, что монгрел владеет необходимым понятийным аппаратом, но еще в школе его преподаватель утверждал, что гениальные идеи настолько просты по своей сути, что могут быть обьясненые любым языком, даже самым примитивным. И призывал их ставить своеобразные опыты: если ученики разных специализаций могли объяснить друг другу сущность своих «гениальных» мыслей, то это служило признаком их существования в границах научной картины мира. Ну, или, по крайней мере, на достаточную степень развития аналогового мышления. Рики слушает внимательно и даже переспрашивает. Общую идею он вроде бы уловил, хотя трудность осуществления на практике не понимает – слишком сложно. Требуются немалые знания, чтобы оценить как оригинальность замысла, так и возникающие трудности. Ему просто нравится слушать Лаэля, когда тот рассказывает о своей работе: парню чертовски интересно работать с этими непонятными тау-генами или как их там, нравится сражаться с неподатливыми законами биологии и побеждать. Без сомнений, побеждать: глаза светловолосого блестят вдохновением, лицо горит и румянится. Он явно говорит что-то смелое и недопустимое, но полон дерзкой уверенности и убежденности в собственной правоте, которую будет доказывать не на живот, а на смерть. Он просто светится, светится в условной городской темноте задором и смелостью мысли – такой гордый и такой счастливый, что глаз не оторвать. Отважный отчаянный искренний ребенок, и Рики с резкой ранящей остротой понимает, насколько ему не нужно быть с ним, насколько несправедливо, невозможно будет, если он сломает этого парня, если он причинит ему боль, хоть немного затмит это яркое юное горение. Нельзя. Нельзя ему с ним. – Рики, а... может, ты что-нибудь расскажешь? Они действительно бродят: сеть аллей, смоделированных по образцам террасных садов полна мягкого шелеста листвы и звуков спрятанных фонтанов, что так усиливают поэтическую задумчивость и нежное волнение, мягкая ночная темнота озаряется ясным блеском старинных фонарей, и кажется впрямь, что все происходит взаправду и нет никаких Искинов, и никаких кастовых различий, и прошлой жизни, полной унижения и ненависти. Что можно рассказать о его жизни в таком месте? Монгрел безрадостно усмехается, отрицательно качает головой. – Нет. Извини, но мне просто нечего рассказывать. Отказ звучит странно, не в репликаторе же он провел все это время, верно? Но Рики сказал правду: рассказывать ему и впрямь нечего, а жаль. Лаэль-то старается его развеселить, для него старается, а он ничего такого хорошего ему в ответ сделать не может. А надо? Монгрел криво усмехается и неожиданно для самого себя говорит: – Однажды мне довелось охотиться на верков. – Охотиться? Они же в пустыне живут. Гражданин прав в своем удивлении: верки – корявая, но страшно живучая песчаная ящерица, обитает довольно далеко в пустынях, обильно покрывающих территорию Амой. Весьма далеко от немногочисленных обитаемых пунктов, на самой границе зон работы климатических установок. Сафари на них устраивать не очень интересно: взрослые особи довольно опасны, покрыты исключительно прочным хитиновым покроем и обходятся без кислорода почти двое суток. Найти их, даже с помощью биолокаторов, затруднительно: постоянное смещение песка уничтожает всякие биологические следы, а гравилокаторы далеко не всегда способны обнаружить что-то внятное на глубине, где прячутся эти удивительные животные. Так что охота на этих существ – занятие трудоемкое, выматывающее и отнюдь не зрелищное – для профессионалов, которых не так уж много. Тем более, что на границах зон для человека атмосфера уже малопригодная для дыхания и без кислородных масок не обойтись. Так как же в такую экспедицию мог попасть монгрел? – А я спрятался. – Спрятался? – Ну да. Они – внешники, в смысле – выезжали со старого космопорта. А мы часто туда бегали поглазеть... И потырить, если что полезное найдется. Здание бывшего космопорта давно разнесли, корабли и доки демонтировали, но мальчишки искали совсем не практическую выгоду. Как все на свете мальчишки, они искали приключений и удачи и радовались малым их знакам и намекам. Остатки непонятного оборудования, хранящие следы ядерного огня и неизвестных им войн, остов разобранной старой лодки – воздушного нелепого экипажа, который не используют лет сто, наверное. Та блестящая коробка с вензелями, внутри которой что-то было и тихонько звенело, если ее потрясти. Но открыть ее слабые мальчишеские руки не смогли, и она так и осталась вечной детской тайной, о которой можно было cлагать самые невероятные легенды. Бог знает, кто и когда ее приволок, и в каких далях космоса она была и что видела – Рики слушал ее странный завораживающий шелест и рассказывал ее историю. Каждый раз разную. Тем летом Рики торчал там постоянно. Во-первых, он снова смылся из интерната, и безошибочный инстинкт звереныша говорил монгрелу, что показываться даже на улицах Цереса ему нежелательно: это был уже третий побег, и в случае поимки его точно ждала лаборатория, а то и шахты, несмотря на малый возраст и общую шклявость. А во-вторых... во-вторых, не было на всей Амой места, где он чувствовал бы себя более свободным и более близким к небу. Не мог, конечно, дсятилетний пацан выразить такое ни словами, ни мыслями, но упрямая и свободолюбивая его натура заставляла мальчишку упорно удирать из-под любой опеки, упрямо отказывать любому и каждому в попытках приказывать ему или ограничивать, доказывая независимость и неприкосновенность маленького гордеца. Заставляла искать странных мест и людей, ни на что не похожих. Заставляла отчаянно рисковать и отвечать на самые дикие вызовы. Заставляла лезть очертя голову в самые нелепые и опасные предприятия, но видно дорог был малолетний монгрел богине Джанире, и она хранила его с любовью никогда не существовавшей матери. И Рики вновь и вновь возвращался в «свой» космопорт и проводил ночи в хлипких остатках ангара, глядя на звезды и загадывая желания. Одна была самая красивая: крупная светло-голубая точка, острый луч ее тревожил непроснувшееся мальчишеское сердечко, и Рики мысленно давал себе клятву обязательно долететь до нее. И утром, когда небо начинало голубеть и покрываться розово-желтым румянцем, он укладывался спать, напоследок подмигивая своей звезде: «Ты подожди, я до тебя долечу. Обязательно». Экспедиция, оснащенная добротно, но экономно, состояла из внешников и остановилась на старой площадке по доброй традиции всех охотников – на дорожку. Рики сразу понял, что это инопланетяне и, не задумываясь ни на секунду, забрался в грузовой люк одной из машин. Духота и темнота на секунду испугали отчаянного пацана, но в следующую минуту было уже поздно: люки на вездеходах захлопнулись, машины взревели, и караван тронулся в путь. Нашли его только на третий день: первые два Рики умело прятался между охотничьим оборудованием – внешники вели еще и разнообразные съемки – и вылазил наверх только ночью: подобрать остатки еды из конейнеров и справить нужду. С водой же ему вообще повезло: среди груза в машине была цистерна с питьевой водой и жажда не мучила монгрела. Чего он никак не мог предположить, так это того, что воздух закончится. Когда машины въехали в пограничную зону, малые воздушные установки автоматически загерметизировали «жилые» кабины. В грузовой же отсек поступал обычный пустынный воздух, и кислорода в нем становилось все меньше и меньше. Сначала Рики испугался и решил, что охотники его обнаружили и теперь таким способом выманивают его из машины. Поэтому он попытался спрятаться. Но воздуха становилось все меньше, и монгрел решил сдаться победителю. Задыхаясь, он добрался до люка, но тут от толчка одни из контейнеров съехал с рамы и придавил мальчишку. Рики попытался выкрутиться из-под тяжелого ящика, но сил монгрелу не хватало, на его крики и стук никто не реагировал, и мальчишка вскоре совсем обессилел. А потом впал в то угарное забытье, что возникает при кислородном голоде. И в этом бреду он видел свои далекие прекрасные звезды и обещал долететь до них. – Что он говорит? – Да ничего не говорит. Бредит. Блин откуда он взялся-то? – Черт его знает. Но не из пустыни же. Явно ж этот... как их... монгрел. Конечно, если бы членами экспедиции были амойцы или инопланетяне были не охотники, а из тех, кто осмеливается превращать благородное искусство охоты в травлю живых людей, все бы плохо закончилось. Но даже проводник фирмы, организовывающей подобные сафари, не осмелился предложить выбросить вон мальчишку, и в охотничьей команде образовался незаявленный участник – маленький чумазый монгрел, с отчаянным любопытством сующий свой нос во все возможные щели. Веселый, дерзкий и задорный мальчишка не мог не нравиться. И его неуемный интерес и внимание ко всем бесконечным охотничьим байкам невольно трогали взрослых, живой и беззаботный нрав привлекал всех без исключения, любопытство и сообразительность забавляли взрослых зрелых мужчин и вызывали своеобразное соревнование между охотниками: кто и чему сумеет научить монгрела. Сам Рики никому особого предпочтения не оказывал и хвостиком бегал за каждым следующим «учителем», пока не осиливал предложенного ему дела. – На фига ты пацана стрелять учишь? Он – монгрел, не забыл? – Ну и что? – Ничего. В кого он стрелять будет? – Иди ты в пень, Микар, а водить вездеходы он где будет? Однако ж, посадил его за консоль? Маленький Рики за штурвалом величиной чуть ли не с него самого смотрелся уморительно и управлять мог только условно. Но и этого хватало с избытком, чтобы мальчишка светился восторгом и орал запомнившиеся ему команды, сбивая с толку соседние машины. Разозлиться, правда, на пацана никому не удавалось: как можно рассердиться на любопытного живого ребенка, глядящего на тебя с таким обожанием и восхищением, словно ты явление небесное, подарок к Рождеству. На того, кто в жизни никогда не имел, и не будет иметь ничего такого, что есть у тебя.
винни-пух: Они нашли гнездо ящериц, выманили их на поверхность и гоняли, пока не кончилась дневная пайка топлива. Ящерицы отличались чрезвычайной проворностью и прочностью панциря – убить такое существо трудно, тем более что охотничья гордость требует трофея, а не только факта убиения. Стрелять Рики тогда не разрешили, а вот когда монгрел на гравилокаторе нашел им третье гнездо – разрешили и пострелять, а вечером торжественно вручили мальчишке его первый охотничий трофей. Ящерица – детеныш, разумеется – была без хвоста и без половины головы, но учитывая специфику охоты – это был вполне удачный результат. Рики обнял хитинового уродца, как самое дорогое в мире сокровище, и так с ним и заснул. И не выпускал до самого утра. – Микар, даже не думай, и вообще, какого черта? Амоец? Монгрел? – А что его здесь ждет? Он умненький и вполне нормальный... – И хрен знает, чем болеет. Ты забыл о предупреждениях. – Да пошел ты! Можно подумать, тебе не жаль пацана. – Жаль. А как его протащить на корабль? – Блин, была б моя яхта – нет проблем. То лето – самое чудесное и прекрасное в его жизни. До сих пор. Самое счастливое, самое ясное и чудесное время, когда он и впрямь был ребенком, любимым ребенком, и никто ему не угрожал, и не надо было воровать, не надо было прятаться, а только слушать удивительные истории и учиться удивительным вещам. Но когда на горизонте показалась Танагура, он вспомнил, кто он, с мудростью маленьких дикарей, отлично знающих, что белые – это белые и у них свой белый мир. И дикарям туда ходу нет. А проводник – он свой, он гражданин, и от таких надо держаться подальше. На последней стоянке Рики дождался, когда заснут отметившие удачную экспедицию охотники, и сбежал, не забыв свою бесценную ящерицу. Лица внешников со временем почти изгладились из памяти монгрела, трофей потерялся во время одной из облав. Рики страшно жалел о нем и, несмотря на откровенный риск и глупость, сбежал от Гая и тайком от него пробрался на место их тогдашнего убежища, но так ничего и не нашел. Но память о чудесном приключении до сих пор оставалась ясным и теплым куском жизни – живом и обитаемом. Память принадлежит только тебе, и ты там – живой. Пока она есть. Рики какое-то время молчит, погруженный в ту ясность и свободу, что только и является его настоящим миром, потом поворачивается к Лаэлю и с удивлением обнаруживает, что парень плачет. Прижимает кулак ко рту, и слезы тихонько текут по щекам, и нос совсем красный, и глаза блестят жалостью и чудесным мягким светом. – Ты чего? Лаэль, что случилось? Блондин торопливо вытирает капельки. Смущается и краснеет, говорит сдавленным голосом, стыдясь внезапного проявления чувств. – Ничего не случилось. Ничего, все хорошо. Просто я... просто... извини, пожалуйста. Рики и вправду не понимает, потому что Лаэля разволновало чувство, монгрелу непонятное, – примерно то, что испытывали тогда охотники к своему неожиданному пассажиру – жалость, стыд за то, что у тебя все есть, а у этого замечательного человечка нет и никогда не будет, и отчаянное желание помочь, дать ему все это. Забрать отсюда и дать ему все, что он заслуживает. – Мне так жаль. – Чего жаль? – искренне недоумевает монгрел, безрезультатно пытаясь сообразить, что же он такое ляпнул, чтобы довести парня до слез. Лаэль смотрит ему в глаза долгим взглядом, серьезным и горячим от силы своей уверенности, потом порывисто привлекает полукровку к себе и пылко шепчет в ухо: – Мне жаль, что это было одно лето. Мне жаль, что ты потерял свою ящерицу и что я не могу подарить ее тебе. Мне жаль, что меня тогда не было с тобой, и жаль, что все хорошее, что было со мной – не случилось с тобой. И ничего этого я тоже не могу исправить и ничего не могу с этим сделать. Он отклоняется, чтобы теперь смотреть в глаза обожаемого возлюбленного и говорить с силой клятвы. – Но я сделаю все что угодно, чтобы дальше было все хорошее. Я сделаю все что угодно для тебя. Рики тогда понял, что это клятва. Именно клятва – обещание, что дается не много раз в жизни, потому что выполнение его требует больших кусков этой жизни и иногда забирает ее всю. И ему стало страшно и неуютно под этим взглядом, страшно и неуютно перед силой и яркостью разгорающегося на его глазах зарева. И стыдно и мерзко от самого себя и от собственной трусости за то, что молчит и принимает этот чужой яркий свет и тепло, ничего не давая и не обещая. И страх перед той болью, что он нанесет Лаэлю, если откажет ему, отвергнет бесценный дар сердечный. Но чем дольше молчишь, чем дольше обманываешь – тем больше будет эта боль, разве нет? И если Лаэль сейчас скажет «если ты хочешь» – то сразу все кончится, и он должен будет немедленно решить, а если не скажет... «Ты просто трус, монгрел, жалкий ничтожный трус!» И Рики резко наклоняется к юноше и торопливо, непонятно как, непонятно, с каким чувством, целует светловолосого. Желая только одного: чтобы сейчас, на несколько минут, он просто замолчал. Замолчала его сверкающая любовь и дала ему время решиться. А Лаэль... что думает мечтательный и счастливый от положительного, как ему кажется, ответа влюбленный? Вот это все он и думает, и Рикина попытка погасить волнения души желанием тела ничего не решает для него. Так что юноша покорно и радостно тает под его губами, отдается его губам и тихонько смеется, когда монгрел подхватывает его на руки и заявляет, что, если они немедленно не найдут какую-нибудь постель, он трахнет его прямо здесь, и Лаэль тогда точно узнает, что такое монгрельская любовь. «Смешной. Я тебя всякого люблю. Любого. Ты можешь делать со мной все, что ты хочешь!»
винни-пух: Очень прошу высказать мнение. Мне кажется, что получилось сильно плаксиво. Вдохновения ксттати нет вовсе. Так что честно предупреждаю, что проды не будет долго.
Zainka: Ур-ра! СПАСИБО! Щас бум читать!
Carinna: Ну почему плаксиво, трогательно скорее. Эпизод с охотой на ящериц вообще очень живенько смотится. А Танн очень женственный получается: представители мужского пола редко бывают такими чуткими. Суметь так правильно прочитать партнера после третьего свидания - чудо из чудес. Нашел же Рауль такое сокровище (и сам не понял, кого нашел). Будем надеятся, что вдохновение к вам еще вернется и терпеливо ждем.
Zainka: Не заметила плаксивости. Эмоционально - да, но это свойственно Вашим текстам. И это замечательно! А насчет Лаэля... Было что-то такое в размышлениях Рауля, похоже, на Танна как-то воздействовали. Для "отключения тормозов"? И еще. «Я не сдался, сразу не думай, я очень старался. Но у меня ничего не вышло». Мне это немножко напомнило знаменитое "казнить нельзя помиловать". А вдохновение обязательно вернется! Столько народу ждет - оно просто обязано вдохновиться и помочь Вам.
наблюдатель: Не плаксиво. Чувствительно - да, но не плакиво. Просто самокритика у вас, как всегда, не дремлет! Но это, может, и хорошо. От души желаю побольше вдохновения!
Eliss: Так похоже тему "Ждем вместе" никто не читает, так что начинаю ныть здесь - ну когда же продолжение. Винни-Пух прошел уже месяц верните вашу музу обратно.
Zainka: Упс, облом! А я-то думала - продолжение...
Milky: винни-пух, мы вас очень ждем
винни-пух: Кусок есть, но пока не могу отослать. Проблемы с компьютером.
Zainka: Ой, правда?! Можно скоро ждать?! Ура!!!!!!!!!
винни-пух: Продолжение у Беты. Спасибо за поддержку.
Тень полуночи: винни-пух Продолжение у Беты Замечательно ^ - ^ Я, как и остальные, очень-очень жду!
Eliss: винни-пух Продолжение у Беты. Спасибо за поддержку. Винни где, где бета, вернее от нее продолжение? Надеюсь задержка говорит о том, что НУ ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ. Ну все-таки хоть кусочек, а?
винни-пух: - Ты что, больной? Топай отсюда на хрен. Даже злости нет в голосе полукровки, одно глубокое удивление. И удивляться есть чему: мутантам не место на улицах Цереса, это смертельно опасно для уродцев и нет никакого значения, виновен он в прошлом набеге, или нет. На лбу ни у кого ничего не написано, а физическое уродство по-прежнему вызывает у людей стойкое отвращение к его носителю. Что крайне глупо, разумеется, но это реакция из числа инстинктивных, ведь уродство может быть следствием болезни, не так ли? И чтобы подавить ее, нужны сознательные усилия. Рики, наглядевшийся в своей короткой жизни разных органических форм, так же подвержен действию инстинкта, как и все остальные, но, в отличие от остальных, осознает ее причину. Он сам мог бы быть таким, легко, и много было бы в этом его вины? Люк вот, тот просто морщится и невольно отодвигается, когда существо шевелится и, как ему кажется, направляется в его сторону. - Рики, что тебе за дело до этого мутанта? Пошли отсюда, это не наша вообще территория. - Не наша, - равнодушно соглашается полукровка, разглядывая существо. Правда мутант, такие кошмарики водятся только на Острове или в специальных заведениях. И, опять-таки, это ничего не значит. На «не нашей» территории монгрелы оказались не случайно, конечно. Бдительно следящий за полицейскими новостями, Рики объявление о банкротстве компании «Рамаи», занятой выпуском лекарственных препаратов, пропустил, естественно. А вот товарищ юрист Менж обратил свое пристальное внимание на это дело. - И почему? - Потому, что некоторое время назад некие лица, имеющие отношение к компании, обратились ко мне за определенного рода услугами. За какими услугами можно обратиться к юристу, занимающемуся отнюдь не только оформлением деклараций и прочей межорбитальной мелочевкой? Тем более, «определенные лица»? Ясное дело, за какими, и ясное дело, почему: банкротство – чистой воды фикция, предназначенная для слива средств компании в удаленное отсюда место, которое наверняка не подписывало пакт о выдаче финансовых преступников. Удивление вызывает решение Менжа за каким-то чертом рассказать об этом одному из своих полностью нелегальных клиентов. «Бизоны» мало похожи на бухгалтеров или хакеров. Если это заказ на убийство, то мужик крупно пролетел. А зачем еще служитель Фемиды может обратиться к бандиту? Рики задумчиво крутит сигарету в пальцах: курить не хочется, но сие действо, без сомнений, страшно удобно, когда нужно маскировать свои истинные чувства и мысли. - И? - Тебе ведь нужны деньги, Темный. Прогноз на грани провидничества, прям. Монгрел с откровенной иронией во взгляде смотрит на юриста, вопросительно подымая бровь. - И? Менж невозмутимо отпивает кофе - ох и мерзкий он здесь, аж скулы сводит, – еще раз тщательно взвешивая свое решение. Загадочный монгрел на редкость неудобен для использования в сделках, именно в силу собственной прямоты и открытости. В первый момент, сталкиваясь с этой настойчивой требовательностью в озвучивании, прямом и четком, как предложений, так и мотивов, думаешь, что полукровка – агент. Или полиции, или, чем черт не шутит, – СБ. Особенно, когда сталкиваешься с явно превышающей возможности рядового монгрела осведомленностью. Впечатление устойчивое, яркое, но быстро разрушается под действием собранных сведений. Известность и удачливость бандита и пилота позволяют исследовать его биографию чуть ли не до запятой. Но только пока дело касается Цереса: где пребывал монгрел три года своей короткой жизни, неизвестно более чем никому, как поэтично выразился информатор. Но, поскольку об этой особенности своего клиента Менж узнал позже, чем затеял плодотворное сотрудничество, то решил не прерывать такового, но соблюдать осторожность. Во второй раз складывается впечатление, что ведешь разговор с человеком до крайности циничным, даже неприятно становится и кажется, что твоя... неправедность исчезающе мала перед равнодушной откровенностью цересской крысы. Что, кстати говоря, в большинстве случаев является неплохим стимулом для излишней откровенности собеседника. Рики это мало волнует. Для него такой стиль разговора экономит время, потому что собеседник перестает, скажем так, стесняться и быстрее переходит к делу. Но есть и еще одно: не соображение – ощущение. Презрение к себе, сознание собственной слабости, сломанности, заставляет молодого монгрела искать в каждом встречном черты и знаки чего-то худшего. Не для оправдания самого себя, а чтобы подчеркнуть бессмысленность своей жизни. Блонди ведь и вправду сильно повредил монгрела. Не сломал, как Рики кажется, но подавил веру в себя, лишил той сверкающей юношеской неуязвимости, что отделяла мальчишку от окружающего мира. Рики отчаянно верил, что вырвется, что добьется всего, чего захочет, он ощущал себя неприкосновенным для границ этого мира. Но вера эта крепилась на вере в себя, на уверенности в себе и неукротимой гордости изгоя. И когда золотоволосое божество опрокинуло все его представления о себе, вера рухнула, и властная, непререкаемая любовь Ясона ничего не смогла дать взамен. Гордость у раба? У бывшего пета? Не смешите, ничего от нее не осталось. Ни от гордости, ни от желаний, ни от души. Рики настолько убежден в такой оценке самого себя, что упорно отказывается замечать какие-то свои качества и признавать свои силы, какими бы значительными и прекрасными они не казались окружающим. Все та же гордость и упрямство, спрятавшиеся за именем отрицания, все та же страсть и признание только самой гордой, самой большой цели. Или все, или ничего. И Ясон не раз пытался обуздать эту чрезмерную страстность и максимализм, направить в иное русло, но не слишком успешно. И Рики едва ли не радуется - нехорошей, извращенной радостью - обнаруженным у себя циничности и способности равнодушно оценивать ублюдков на предмет полезного использования. Дрянь. Недопустимо для гордого монгрела, но о нем так говорить просто смешно, и чем больше становится контраст между настоящей силой его души и горестным отрицанием самого себя, тем ярче, острее проявляются эти его настоящие черты. Тем сильнее он привлекает людей к себе, тем сильнее отличается этот монгрел от себе подобных – мужеством, волей и внутренним благородством. Выделяется, как некая привлекательная, яркая сила, красивая, гордая – и обещает тебя сделать таким же. И маска равнодушного ублюдка рассыпается, и ты чувствуешь вкус чужого горя. С ним что-то не так. Плохо человеку, не понятно, что ли? Когда-нибудь это разорвет монгрела на куски, когда-нибудь это вскроет его изнутри, и вырвавшаяся из плена сила его души зальет огнем и страстью весь свет до самого неба. И отчаянно хочется посмотреть, как этот внутренний огонь захватит существо, превратит в костер и подпалит проклятые небеса Цереса. И, черт возьми, все равно, куда ты пойдешь за живым огнем. Лишь бы идти и гореть с той предназначенной тебе Богом силой и яркостью, выполняя свое настоящее предназначение. Это... это будет нечто невероятное, нечто чудесное и прекрасное. Это будет один из тех моментов, когда ты сможешь полностью изменить всю свою жизнь, без всякого страха и сомнений. Потому что все твои предыдущие мотивы и рассуждения окажутся ненужными в центре пожара. Все твои предыдущие цели и опасения окажутся лишь досадной случайностью, помехой перед истинной целью на твоем настоящем пути. И ты отринешь их без боязни и пойдешь вслед за тем, кто освободил тебя. И сделаешь все, чтобы твоя свобода не прекратилась. Потому что это и есть самая большая ценность на свете. Для любого человека. Но даже признать это, оставить все предыдущее, требует немалого мужества, и множество множеств людей опускают глаза и не глядят по сторонам, чтобы не видеть и не находить этих возможностей, не искать путей и отказывать самому себе в этом. Существовать в своем мирке – пусть дурном и грязном, или сытом и обеспеченном – проще, не так ли? В нем иногда бывает очень плохо и больно, но все равно не так страшно, как сбросить всю свою прошлую жизнь и предстать перед будущим беззащитным и ничего не знающим. Никаких законов, никаких механизмов защиты, никаких бывших знаний и ценностей – только свобода, где ты можешь все. Смешно, что монгрел, скованный низкой самооценкой, не понимает ни своего дара, ни красоты и высоты своей силы. Его свобода – такая же непреложная часть его жизни, как дыхание, и он просто не понимает, что кто-то может отказаться от нее, что кто-то боится быть свободным. Не не может, а именно боится. И что в его власти дать человеку это бесстрашие и желание, и даже не только человеку, как выяснилось И его особенность – дар искателя, дар существа, способного к «внутреннему» разговору, не словами, а образами, понятиями и желаниями, способность силой своих желаний, своей страсти увлекать людей, лишь усиливают и совершенствуют свойство его личности. А вот на его собственном сознании – не сказываются никак. И это верно: дар – он или для себя, или для других. И вот такой вот человек, бандит и изгой, промышляет грабежом и утверждает, что все сделает за деньги. Это просто безобразие. И предлагать ему участие в прибыльной операции по разовому отъему чужого имущества, прямо таки… стыдно. Мелко это: если уж предлагать чего монгрелу, так это космическое пиратство и захват чужой планеты в единоличное пользование с его, Менжа, участием в качестве юридического советника. Жаль, что не выходит так. Если все получится так, как задумал хитроумный стряпчий – он сумеет завладеть как минимум третьей частью продукта, причем вне пределов Амой и Федерации. В то время как истинных хозяев лекарства, скорее всего, обвинят в антигосударственной деятельности, а уж что сделают с непосредственными исполнителями, и андроиду понятно. Но… наблюдать за гибелью подобного существа так же увлекательно, как и за его расцветом – интенсивность и степень очарования одинаковая. - Я предлагаю сделку. Монгрел иронически хмыкает. - А без твоей подсказки я бы не догадался. Как же достают эта церемонность и предварительность при общении с юридически образованными товарищами. И чем лучше человек ориентируется в мире бюрократических тонкостей и интриг, тем больше склонен соблюдать ритуал. Свойственно это людям, чья профессиональная деятельность пролегает в сфере условностей, потому что подобные ритуалы позволяют сохранять видимость достоинства на переговорах любого уровня. Угу. Изобразить морду ящиком, проще говоря. И работает даже в Цересе: приходит такой вот заказчик с солидной физиономией и начинает умными словами три часа изъясняться. Народ от обилия непонятных звуков тихо офигевает и продается дешевле. Типа, вот какие мы крутые, нас такие люди заметили. Интернат второго класса.
винни-пух: А еще он встречался с Лаэлем. И когда юноша смотрит на него своим внимательным, восторженным взглядом – жизнь представляется местом светлым и хорошим. А когда встреча отодвигается по шкале времени – тревога и ощущение неправильности, недопустимости происходящего усиливаются, и терзают монгрела до крови. Он должен оставить в покое парня. Нет ему места рядом с ним, нет ему места в том мире, где живет светловолосый. Но теперь он уже не может просто не появляться в его жизни и все. Лаэль имеет право хотя бы на объяснение, имеет право на правду и... ему будет больно. Он причинит ему боль, потому что позволил себе зайти слишком далеко. И если рассуждать здраво, то лучше, если эта боль будет большой и... грязной, что ли. Будет касаться чего-то, чего изменить нельзя, чтобы не только сердце его отклонилось в отвращении, но и рассудок не смог найти способа решения. А тут - сиди и жди, пока господин юрист доберется до момента открытого разговора. - Менж, давай без предисловий, а? Я знаю, что ты можешь обратиться к любому другому бандиту, и все тебе будут рады пятки лизать за такое предложение, но ты обратился ко мне, и все такое. Выкладывай, а? Цени свое время. Когда-нибудь это разорвет полукровку пополам, и этот момент не так далек, как кажется. Юрист неопределенно хмыкает, никак не показывая не то, чтобы удивления ... удовольствия. Да, удовольствия: что-то, неизвестное ему и скрытое от чужих взглядов и слов, бурлит под плотной оболочкой внешнего облика, прорываясь наружу резкими словами и глубокой страстностью, и бестолковый монгрел даже не понимает, насколько сильным и ярким ощущается это спрятанное буйство, дикий огонь. Как тянешься к нему, как хочется, чтобы оно прорвалось поскорее, как хочется его провоцировать и делать что-то разрушительное, чтобы он, наконец, взорвался. Чтобы сила, сгустившаяся, изнывающая от тесноты и ненужности, взбунтовалась и вырвалась. И черт с тем, как зацепит это наблюдателя, – зачарованно будешь смотреть на рвущуюся душу человеческую, замирая от восхищения и высокой эстетики смерти. И он, чужой и ненужный ему человек, чья особенность заключается в более остром и правильном восприятии, с удовольствием и уверенностью в своем праве внес бы лепту в рождение дарования. На своей родной планете он вообще обязан был бы это сделать, потому что дело активации прирожденного псионика – дело общественное, поощряемое, и неким полуофициальным Орденом награждаемое. Здесь не Новия, люди ни черта здесь не понимают, хотя и среди них ходят настоящие звезды. Здесь шарахаются от этих удивительных случаев, и для носителей ментальных способностей их открытие, в большинстве своем, заканчивается дурно. Менж собирается подставить монгрела, потому что так получается, потому что полукровка - лучший, но если бы было можно, новиец предпочел бы такого командира любому другому. Он тоже смог бы перестать бояться. Он смог бы быть свободным, по-честному, и очень жаль, что это не так и вряд ли получится... жаль. Он смог бы. Там, на его родной планете, в месте, свободном от завоевателей, монгрел уже был бы магистром, как минимум. - Твоя наглость не доведет тебя до добра, Темный. Точно. Но только в прошедшем времени. - А что, твое предложение простирается так далеко? – огрызается Рики и невольно прикусывает язык. «Ну, чего ты дергаешься монгрел? Менж-то при чем до твоих проблем? Он хотя бы честен». - Ладно. Говори, чего хотел. Но учти, что «уборкой» «Бизоны» не занимаются. - Я в курсе, - сдержанно отвечает юрист, несколько обиженный такой оценкой его умственных способностей. Впрочем, что взять с полукровки? Вернее, с этого монгрела: Темноглазый, как заметил инопланетянин, думает такими же спонтанными яркими рывками, как и чувствует: то обнаруживая невероятную глубину понимания, то внезапно теряясь в трех соснах. Кто-то должен был взять на себя труд опекать и воспитывать молодой талант. Иначе он не доживет до светлого момента своей реализации. - А раз в курсе, то говори уже. Ничего невозможного, в принципе, но в случае успешного окончания Менжу надо будет сваливать со страшной скоростью. Ибо заявленные как выбракованные партии волшебного лекарства от аллергии на чужеродную фауну – весьма распространенную причину постоянного торможения массовой экспансии – вполне высокого качества и в хорошем состоянии, не утилизировались, и отлично себе хранятся на нескольких подпольных складах. И это, между прочим, не стандартный препарат, а как раз последняя разработка, выгодно отличающаяся отсутствием побочных эффектов и длительным пролонгирующим действием. Лекарство подтвердило все предварительные оценки на последней выставке, но компания отказалась привлекать инвесторов и стала осваивать производство собственными силами. И, поскольку, из-за ошибок в установках, средств не хватило для покрытия внезапных трат, разорилась. А на самом деле, значит, решила перейти – вернее, ее особо нуждающиеся основатели решили перейти – к нелегальному производству, и, желательно, подальше от планеты-родительницы, которая подобные разработки без присмотра Юпитер не оставляла. Ну-ну. Один из складов расположен в катакомбах, почти на самом берегу. Место довольно удобное, но не пользующееся популярностью, потому что расположено в зоне технического заражения. Второй склад находится недалеко от Острова; здание, оставшееся от древней лаборатории, до сих пор поддерживается в почти исправном состоянии. В виду указанной причины, и благодаря ей, плата за содержание там ценных грузов вполне приемлемая. Потому как высокая оплата в Цересе сама по себе привлекает внимание и может стать причиной пытливого ненужного интереса.
винни-пух: Изображая мило переругивающихся лоботрясов не очень понятного происхождения, они объехали весь район, поиграли в обгонялки с муниципальной машиной, довели до истерики хозяина крошечного магазинчика, явно ожидающего какого-то нелегального поступления и по этому поводу особо нестерпимого к неурочным посетителям, и теперь остановились в переулке, обменяться мнениями. - Хорошо домик запакован, ничего не скажешь. Как мы туда доберемся? - Посмотрим. Связь есть? Люк лезет в разрисованный непотребными голыми фигурами бардачок, комм оттуда подмигивает красным огоньком, сообщая о своей временной нетрудоспособности. - Ага, счас же. Здесь спутники не работают, видать. По идеям разработчиков, наручные коммутаторы на то и коммутаторы, чтобы выполнять роль не только средства связи, но и лэптопа, но и то, и другое они успешно выполняют только в условиях нормального обеспечения – сиречь, доступности спутника или антенны. А Церес таким добром в изобилии не страдает, так что в отличие от Мидаса наличествуют в нем зоны частичной или полной непроходимости сигнала. И Остров – отличный тому пример. - Ладно, брось, дома посмотрим. - Да что там смотреть, и так ясно – заковыристое дельце. Ей-богу, проще добыть скафандры и залезть в склад на берегу. Люк весьма близок к истине в данном случае: конечно, дом в Цересе нельзя привести в такое состояние недоступности, как в Мидасе, но зато и временной фактор в разбое на территориях этих районов имеет разное значение. Имеется в виду, что дома граждан снабжены специальными системами оповещения и задержания, и в абсолютном большинстве – не членовредительскими. К тому же, после поступления сигнала не гражданин несется в свою квартиру спасать имущество, по большинству застрахованное, а полиция и муниципальные дроиды. В Цересе к проблеме подходят проще. Без технических наворочек, но зато с полной ответственностью хозяина, защищающего родное и оно же единственное по жизни имущество. Степень старания разная, и положить банду ради ценного груза Рики не намерен. Он вообще не намерен позволять своим друзьям ввязываться в рискованные ситуации. Занятно то, что... как бы это выразиться... посолидневшие «Бизоны» подобное поведение вожака трусостью не считают. Даже крошечной, но реальной надежды на будущее достаточно, чтобы заставить их в кои-то веки подумать о себе; не о мечтах и нелепых желаниях, а о целях достижимых. Когда ничего нет – ничего и не жалко, а когда есть – начинаешь задумываться над своей ценностью. В домик влезть можно: систем утилизации, водоснабжения и коммуникаций никто не отменял, и стены здания тоже не силовым щитом прикрыты. Но даже навскидку, еще без приборов, оба бандита засекли и камеры слежения по периметру, и не сильно-то и замаскированные силикатные плиты на крыше и дверях, и подозрительное отсутствие вентиляционных отверстий. Вообще всяких. У них что же, кислородная установка своя собственная? Понты, не может быть, такое дорогое удовольствие владельцы контрабандного склада не могут себе позволить. На берегу и впрямь все было проще. Вполне себе стандартный, укрепленный местными усилиями док с нормальной человечьей охраной и открытым стоком в воду. Заходи и бери че хочешь, но при условии скафандров биологической защиты. Сток там был не один, и место было гиблое. - Менж говорил о трех складах. Вернее, упомянул. - Ну, так пусть скажет, где третий. - Третий в самой лаборатории... Рики почему-то в сомнениях, Рики почему-то задумчив и сосредоточен; и не с той веселой свирепой злостью, с которой думают о целях желанных. И для Люка не представляет труда сообразить, что это значит. - Чего? Тебе не нравится? - Сам не знаю, - темноглазый трет лоб жестом удивительно детским и не подходящим его тонкому и сосредоточенному лицу. - Говорил он правду, о компании я потом читал... Рики с досадой пожимает плечами: не знает. Рассудок твердит о выгоде операции и о повышенной, если так можно выразиться, безопасности акции, потому что основные ее участники покинут Амой, а пострадавшие владельцы компании аж никак не могут что-то знать о третьей стороне. Все хорошо, все правильно, но почему же есть хочется? Потому что все, что называется словом «биология», прочно увязано в его голове с институтом генетики и Главным Нейрокорректором лично? Но это просто глупо. То, что рядовой, в принципе нелегальный, юрист, и рядовая же банда так вот, за здорово живешь, войдут в середину подготовленного специалистами «разводняка» и смогут урвать свой кусочек пирожка? Но такое и впрямь бывает: граждане, впервые столкнувшиеся с реалиями Черного рынка, довольно часто превращаются из экономических преступников в ограбленных лохов. Или ему просто не нравится факт участия именно того юриста, который занимается оформлением его инопланетного счета? Ничего более внятного рассудок не выдает, но интуиция монгрела упорно твердит, что дело нечисто. А своей интуиции Рики предпочитает доверять – проверено. Ясон бы фыркнул и сказал, что этап анализа информации на подсознательном уровне он осуществляет превосходно, но пользуется ее выводами в плоскости сознательного мышления весьма средне. Ну и… к Рагону. «Нет никаких доводов против, и пока не найдем – я с места не сдвинусь». - Помогите. Сказано было таким бесцветным плоским голосом, что поначалу оба монгрела не могут сообразить, откуда он звучит. Пооглядывавшись по сторонам и никого не заметив, невольно вздрогнули и судорожно стали осматривать верхние этажи переулка. Один дом был явно пуст и заброшен, второй носил следы недавнего или периодического обитания в виде болтающейся на ветру полусорванной антенны и какой-то игрушки, свисающей с подоконника. Большой такой игрушки и, судя по тому, как телепает ее ветер, чересчур легкой для ее габаритов. К тому же говорящей. - Слазь оттуда, - в приказном порядке заявляет Люк, вытаскивая шокер. Вряд ли он поможет в данной ситуации, но Рикин «канцлер» остался дома, да и запрещает полукровка таскать оружие без особых оснований. - Помогите, – из чего следует, что существо и само бы радо слезть, да не может, а голос все равно странный, таким голосом люди не просят. Рики подкатывает байк под стену, влазит на сиденье и более внимательно присматривается к нуждающемуся в помощи. В конце концов, они и впрямь в чужом районе, а кошку, как известно, сгубило любопытство. Люк аккуратно, показательно занимает боевую стойку, шокер предупредительно хрипит, демонстрируя полный заряд. - Помогите, – повторяет существо, явно живое и не опасное. Грызущая монгрела на пустом месте интуиция молчит в тряпочку при виде четырехрукой пародии на голую обезьяну, разучившуюся летать. Потому что в альтернативном случае она должна была помахать кожистыми крыльями и отцепиться от подоконника.
винни-пух: Ага, вот в чем дело: крылья запутались в выброшенной на крышу паутинчатой антенне, и существо намертво застряло, точно как муха. Нелегальный гибрид антенны и прослушки при этом сильно пострадал, так что самодеятельному пилоту повезло – дождись он хозяев, вряд ли они бы ему обрадовались. Поморщившись и не слушая ворчание Люка, монгрел с некоторым трудом - тяжело дотягиваться, ростом не вышел - разрезает проволоку, и мутант валится вниз. Брр, и родится же такое! Люк с откровенным отвращением глядит на рукокрылое создание, которое пытается то ли сесть, то ли встать. - Пошли, Рики. - Подожди. - Чего? Второй революции? Ну, вытащил ты его, так что теперь? И чего ты его хватаешь руками, может он ядовитый? Ядовитый – это вряд ли, а вот какие-нибудь шипастые подобия панцирных пластинок у мутантов довольно часто наблюдаются. Но что намного опаснее, так это то, что они могут оказаться носителями немалой дозы радиации. Но вряд ли, чтобы существо было мутантом – уж что-что, а амбре у обителей Острова и окрестностей легко опознаваемое. - Ты кто? «Вот блин. Он еще будет разговаривать с мутантом! Счас, за ручку возьмем и отведем обратно домой. До мамы и папы, которые нас с благодарностью сожрут». Но, прежде чем слова вылетают изо рта Люка, существо рапортует таким же невыразительным голосом. - Ка У Зет 223-33-игрек, квота «Панорама», выпуск 9-ый. - Э-э-э? Это он чего? - Это пет, – поясняет Рики, мрачно оглядывая спасенного. Что здесь делает пет? То есть понятно, что бы он делал, если бы не был таким экзотичным. Причем без имени, он же свое наименование докладывает, а не имя. Ну да, он страшный, как смертный грех, но голая кожа у него чистая, в смысле - без болячек и повреждений, и глаза ясные, и руки вместо ног. Спецразработка. - Ты как сюда попал, Ка У ... Кузя? Существо вздыхает и повторяет: - Ка У Зет 223-33-игрек, квота «Панорама», выпуск 9-ый. - Он че, дурной? - Просто не понимает, - для понимания слов, знаете ли, недостаточно. Для понимания двое собеседников должны обладать сходной системой восприятия и оценки. - Куда ты направляешься? О, вот этот вопрос существо поняло: встрепенулось, село на сложенные ладони нижних рук, верхние руки сложило перед грудью и вздернуло подбородок – ни дать, ни взять маленькая горгулья. Только без когтей почему-то. - Космопорт Кото, лайнер «Шива», арендатор Айвен Рамо. Отлично. Мало того, что не знамо что, так еще и для внешников создавался. И как он тут оказался? Кото – порт, мало используемый контрабандистами, поскольку является стандартным местом встречи официальных и привилегированных лиц, которые желают остаться инкогнито. Так что служба безопасности там на такой высоте, какая контрабанду в привычном ее виде не пропустит. То есть недозволенные к ввозу препараты и оборудование через таможенную службу реально не пройдут, и криминальные наклонности здесь могут удовлетворяться только косвенным образом: провозом, например, замаскированных раритетов или предметов с неверно указными характеристиками. В любом случае, монгрелам туда соваться опасно. - Ну, и чего с ним делать? «Горгулья» мигает блестящими, без белков, глазищами непроглядной темноты то на одного, то на другого. И ожидает решения. Пет - не пет, но существо решать собственную судьбу самостоятельно явно не способно. Сбежал сдуру, потерялся, потеряли. - Садись, - Рики хлопает по сиденью, существо послушно заползает на байк позади парня, демонстрируя все преимущества четырех рук перед двумя. Люк удивленно свистит. - Рики, на фиг он тебе нужен? - Его тут просто сожрут, Люк. Ну не бросать же. - И чего теперь? Искать его владельца? Ты чокнулся, монгрел. - Ничего я искать не буду. Я его Катце отвезу, он точно знает, откуда и куда такое ездит. А жаль, что «горгулья» такая глупая, а он не владеет языком обучающих операторов. При создании существ со строго оговоренными заказчиком свойствами в мозг созданий внедряется определенное количество знаний и сценариев поведения, индуцируя в память готовые структуры и необходимый словарный запас, потому что существо, каким бы ограниченным его не проектировали, должно применять знания и умения. Поэтому у тех, кто обучает такие создания, разработан специальный язык, и, владея им, операторы довольно быстро и эффективно могут перепрограммировать создания на случай изменения условий или требований. Очень удобно. Но вот в случае незнания этого языка процесс общения становится мучительным и практически невозможным. Все равно, как искать предмет в шляпе фокусника – где-то здесь, но вас уже обманули. Но, так как монгрелы в аккурат объезжают изучаемое здание, Рики спрашивает у спецразработки. - Кузя, ты из этого дома выбрался на открытое пространство? – Это вы зря думаете, что биологическим конструкциям таких длинных слов знать не положено. Они знают, нужно только спросить умеючи. «Кузя» добросовестно оглядывает здание, словно боясь потерять его среди других строений. Что затруднительно, поскольку оно тут одно пятиэтажное; но Рики его не торопит. И покровительница разработки Ка У Зет 223-33-игрек, квота «Панорама», выпуск 9-ый не медлит с благодарностью. - Да. Я выбрался из этого здания на открытое пространство. Я попал в ловушку. Из чего следовало заключить, что у выпуска 9 и монгрелов из трущоб покровительница одинаковая. - Это не ловушка, - автоматически поправляет Рики, слегка растерявшись от нежданной удачи. Люк - тот вообще выпадает в осадок. - Чего? Ты там торчал, и молчишь в тряпочку? И как туда тебя занесло? Темноглазый жестом заставляет Люка замолчать: спецразработки уличного сленга не разумеют, и отвечать могут только на прямые вопросы, не предусматривающие необходимость в логическом анализе. Спрашивать надо иначе. Но, черт возьми, действительно удача. Монгрелы покидают неблагополучный район, и, только достигнув относительно нейтральной территории, Рики позволяет себе продолжить допрос. - Тебя готовили на другую планету? - Да. - Ты сбежал? - Нет. - Ты потерялся? - Нет. - Ты отстал от своей группы? - Нет. - Ты заблудился? - Нет. - Тебя позвал кто-то из хозяев, и ты остался? - Нет. Рики с силой выдыхает воздух через стиснутые зубы: «Моя фантазия не безгранична, и я впрямь уже не знаю». - Ты один был в том здании? - Нет. - Ты один был из своей группы? - Да. - Ты искал этот дом? - Да. Задание: попасть внутрь здания. Цель задания: установить планировку здания, количество живых и неживых объектов, схему коммуникаций, водоснабжения и вентиляции. Доложить по прибытию. - Ни хрена себе, - Люк обалдело рассматривает «мутанта» и поворачивается к вожаку, - слышь, Рики. Так он что, шпион?
винни-пух: - Похоже, – Рики внезапно приходит в голову, что у существа, предназначенного для использования на другой планете, могут оказаться еще какие-то полезные приспособления, кроме четырех рук и крыльев. Может, существо знакомо с собственными характеристиками и можно что-то внятное узнать о нем самом? Зачем? Затем, что никогда не знаешь, где сломается твой байк. - Какие методы ты использовал? - Визуальная, ультразвуковая и инфракрасная локация, позиционирование объекта, определение состояния живых объектов. Материалы и маршруты могут быть воспроизведены в режимах WAP, Kreysler, VBC. Рики даже дыхание затаил, не веря в свою удачу. - Какой тип адаптера ты используешь? - Контактный. - Вы о чем? – удивляется Люк. Черт те что происходит: спасли какого-то мутанта возле Острова, а это «чмо», не способное ответить, как оно сюда попало, шпарит, как заправский хакер и способно на «ультразвуковую» локацию. Бред. На самом деле – вовсе не бред. Уровень интеллекта ведь определяется не словами, которые способен воспроизвести объект, а способностью к оценке предложенных обстоятельств и установлению логических связей. Разница - примерно как между записью на диске и аналитической программой на том же терминале. Рики не отвечает, проворачивая в голове перспективы сказанного: если горгулья и впрямь способна на такое, а не научена отвечать таким образом на заданный вопрос, то без разницы, может ли само существо сообразить, что происходит, или не может. С другой стороны, перечисленные параметры свидетельствует о серьезности проекта. А значит, существо – особь ценная и разыскивается. И вряд ли, чтобы частной компанией – уж что-что, а разработки для инопланетян создаются под бдительным надзором и опекой Департамента Науки Амой. - Ладно, посмотрим. - Блин, Рики, скажи, что происходит? - Пока не знаю. Поехали. - Куда? Ясно, что не домой. Лекарство, явно представляющее ценность для инопланетного рынка, которое пытаются вывезти нелегально его создатели. Юрист-неамоец, любитель оформлять несостоявшиеся сделки и жаждущий урвать кусочек от еще неостывшего тела обанкротившейся компании. Конструкция для инопланетян, оказавшаяся на складе с ценным секретным грузом. И амойская система правления, не упускающая случая напомнить своим согражданам и гостям о великом христианском принципе. Дело пахнет спамом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что сочетание такого количества заинтересованных лиц, обладающих властью, знаниями или оружием по выбору, чревато столкновением интересов. Ситуация при этом немедленно и сильно усложняется, проведение тех или иных действий затрудняется, неразрешенные вопросы накапливаются с каждой минутой. До тех пор, пока продуманная и подготовленная операция не превращается в бестолковый или кровавый хаос, который разрешается исключительно методом гордиевого узла. «Очистка операционного поля от избыточного количества векторов»; а роль лишних векторов играют, естественно, непосредственные исполнители и организаторы рангом пониже. И кто останется в выигрыше? Его величество Амой. «И что, это как-то отличается от Цереса? Любой дилер старается вырезать конкурентов поменьше». - «Нет, Рики. Действия, направленные на стабилизацию государственного режима не могут называться бандитской акцией». А рукокрылое существо – создание дорогое и специальное. А такие на Черном рынке появляются исключительно с позволения СБ. И не надо «ля-ля-фа-фа» про особо продвинутых воров и всемогущество криминальных авторитетов. Не на Амой, не там, где Глава Синдиката является куратором Черного рынка, на протяжении десятка лет находящегося под его неусыпным контролем и вниманием. То есть, конечно, отдельные случаи всегда бывают, никто не спорит. Но не система и не поток: а вся квота или выпуск – это поток, это свидетельствует о высокой организации и стабильном источнике. Когда Рики ненароком выяснил, что Первый Консул контролирует Черный рынок, он сначала просто не поверил. Ха! Первый Блонди занимается грязными делишками! Зачем, интересно? Денег у него и так до черта, выше только Юпитер. Вранье. Ясон, однако, информацию не опроверг, и, забавляясь крайним изумлением пета, снизошел до пояснений. Пояснения Рики потрясли. Полностью представить всю сложность механизма контроля и управления махины под названием Черный и Серый контрабадный рынок было не под силу монгрелу, слабо ориентирующемуся в законах экономики. Да и столь общие абстрактные категории плохо укладываются в неподготовленный ум, но одной четко расписанной цепочки оказалось достаточно, чтобы Рики уловил суть явления и был, мягко говоря, ошеломлен: как грандиозностью затеи, обеспечивающей едва не 10 %, со времени активного участия Минка, доли бюджета, так и величиной обмана. Да и не обмана, собственно, но найти другое название Рики трудно. Надо же, столько людей, монгрелов, граждан, нечистых на руку внешников столь самозабвенно воруют, убивают и шпионят, свято веруя, что трудятся во благо себе любимых, утоляя страсть к деньгам, власти и насилию или обеспечивая выживание. Столько сил прилагают, чтобы стать боссами и купцами, стольким рвут глотки, забывая о своем человеческом происхождении, продают себя и других, всерьез ненавидя эту планету и ее повелителей. А оказывается, что все они плодотворно работают на благо и процветание Амой. - И ты контролируешь всех? Вот так вот, сидя здесь и составляя планы? Ты врешь. - Блонди не лгут, Рики. Пора бы привыкнуть. И - да, я контролирую весь рынок. - Фигня. Чтобы быть боссом на рынке, надо людей своих иметь. Указывать им, что делать, смотреть, чтоб они не напортачили… да мало, что еще. - Люди у меня есть, и достаточно надежные. Что касается наблюдения и прямого контроля, в этом нет нужды, если ты знаешь достаточно об участниках операции. На этом уровне каждый из участников – это объект, характеризующийся определенными свойствами: мотивацией, целью, поведенческой реакцией. Более того, цель у всех объектов одна и та же – обогащение, разница только в количестве и форме. Чтобы управлять ими, достаточно заставить участников принять мои цели и цели Синдиката, как наиболее выгодные. Это не трудно. - Фигня. Последнее, впрочем, произнесено не в силу недоверия, а из упрямства и нежелания принимать такого рода правду. Но блонди и вправду не лгут, и чутье Рики немилосердно толкает его к признанию. Катце управлял своими людьми через посредников, а с конкурентами играл, как в карточную игру; разве сам он не был участником провокации одного типа, что пытался подставить рыжего? А блонди ведь умнее Катце, так что и игры у него больше и запутаннее. А люди – объекты, подчиняющиеся законам рынка. И больше ничего. Столько амбиций, насилия, унижения, хитрой игры ума и низменных желаний – и что? Все, вместе взятое – не более чем совокупность объектов, связанных цепочками увеличения прибавочной стоимости и управляемых с легкостью марионеток. Просто среда, в которой умный дальновидный блонди осуществляет свои Юпитер благословляемые планы. Просто объекты, все равно кто. Ясону действительно все равно, кто эти «короли» и боссы. Ему вообще все равно... «Я не могу быть с тобой, Ясон, не потому, что не люблю тебя, не потому, что не хочу быть с тобой, а потому что я – всего лишь такой же объект. Представляющий интерес в строго ограниченном диапазоне пользования. Не я, не Рики Темный, а нужное, полезное оборудование – для человека этого недостаточно. А быть чем-то большим для тебя – невозможно». И самая перспективная фигура для нелегального заказа таких вот специализированных донельзя петов – Рыжий Лис, потому что его работодатель и есть этот самый хитроумный Глава Синдиката. И после всего этого можно тащить горгулью в дом? Зная, что существо сохраняет в памяти маршруты передвижений? Рики, конечно, монгрел, но не идиот.
винни-пух: В геймерском зале «Курятника» аж темно от табака, травки и какой-то синтезированной хрени, призванной нейтрализовать упомянутые ранее факторы. Полукровка бросает пару кредитов служителю, чтоб не возникал по поводу мутанта, и усаживает спецпета за комм. Люк, недоверчиво крутящий носом до последнего момента, только крякал, когда горгулья, напялив игровой шлем, замахала руками и на монитор пошли данные о передвижениях. - …Твою мать! Слышь, Рики, если он такое может, то чего он такой тупой? - Потому что сделали таким. - Не понимаю. Вытворять такое и ни хрена не соображать? Как же это? Да вот так: не входила аналитическая компонента разума в спецификации. Скопировав на оживший наручный комм полученную информацию, Рики накладывает данные на карту Мидаса и только хмыкает, когда оказывается, что пункт содержания квоты является заодно и арендованной компанией лаборатории. - Слышь, Рики, если он может такие штуки вытворять… то, может… В смысле, чего мы будем его добровольно отдавать? Вот мы сколько промучились с этим складом, а это чучело внутрь пролезло и все готовенькое принесло. - То есть, ты готов его уже оставить? - грустно спрашивает монгрел и Люк, не уловив природу этого чувства, с энтузиазмом соглашается. - А то! Полезная вещь. Определение больно режет темноглазого, но он привычно подавляет нелепую злость и отворачивается. Вещь, точно. Спецразработка. И никому никакого дела до внутреннего состояния горгульи. Потому что она ведь вещь, не так ли? Она же дурная и ничего не понимает. У нее слишком низкий IQ, уровень образования и индекс социальной ответственности, чтобы понимать. И недостаточная скорость мышления и уровень реагирования, чтобы принимать частные решения с удовлетворительной эффективностью. Точно. Это называется узкая специализация. Настолько узкая, что скорее должна рассматриваться как параметр разработки. Но Рики-то никто не «разрабатывал», и пара-тройка выразительных линейных способностей никак не искупает аморфности остального спектра интеллектуальных характеристик. С точки зрения Рауля, во всяком случае.
полная версия страницы