Форум
Без тебя-4
винни-пух: Народ, я опять кончилась. Мне уже стыдно, ей Богу, но вот очередная тема. Без тебя - Рауль/Рики. Игра не по правилам. Пейринг: Ясон/Рики. Комментарий автора: окончание не за горами.
Ответов - 81, стр:
1 2 3 All
винни-пух: Первым. Лаэль увлечен, увлечен необыкновенно, еще ни разу в жизни он не испытывал столь стремительного и столь могучего чувства, но мимо внимания влюбленного не ускользает то выражение, с каким Рики произносит слово первый. Первый. Это важно. Несмотря на трудности, риск и опасность. Надо ли говорить, как привлекает гражданина эта особенность личности Темного? Как завораживает и влечет близость к опасности и силе? А Рики? Его тоже привлекают только первые? Танн пытается обдумать этот вопрос, пока его спутнику – а он в качестве постоянного члена клуба и одного из консультантов водяного зоопарка имеет право провести гостя любого статуса – оформляют карточку, но ни к какому выводу не приходит. Во-первых, рассуждать ему тяжело, потому что восторг и удивление, которое вызывают красота полукровки и почти пугающая необыкновенность обстоятельств, постоянно выбивают его из аналитического режима. Во-вторых, эмоциональное состояние его спутника является приоритетом номер один, а оно – не очень хорошее. Конечно, как он и рассчитывал, роскошь и красота обстановки производят впечатление на монгрела. Ему явно нравится запах моря, и он с удовольствием любуется фонтанами, с интересом рассматривает рыб и увлеченно следит за игрой двоякодышащих саламандр. Но когда животные, распустив изумительной красоты заушные веера, начинают двигаться в своеобразном танце, вызывая восторг и аплодисменты собравшихся зрителей, почему-то мрачнеет. – Тебе не нравится? – Не люблю дрессированных животных. – Жаль. А я хотел тебе еще цирк показать. – Это другое. – ..? – Я имел в виду, что эти... саламандры – они ведь хладнокровные, их нельзя обучить – им просто вживили чип. Доступная и известная информация, но непонятно, откуда это может знать монгрел. Лаэль уводит черноокого к своему столику за прозрачную журчащую завесу, Рики опять печален, и Танн вновь полностью сосредоточен на том, чтобы развеселить спутника. Первый? Ладно. И рассказ о воздушных течениях, ямах и приключениях аппаратов тяжелее воздуха сопровождается замечаниями монгрела. – Ты бывал на других планетах. Рики медлит с ответом, но подтверждает: – Да. На Даарс. И на Сальме. – О! Мой приятель постоянно восторгается тамошними воздушными потоками – он аэросерфер и говорит, что Сальма – лучший во вселенной воздушный океан. Темноглазый оживляется, еще несколько попыток – и беседа почти двусторонняя, и глаза Рики начинают блестеть, взгляд становится теплым, не настороженным. Он слабо улыбается и смущенно опускает ресницы, когда в ответ на его крошечную улыбку Лаэль едва светиться не начинает от радости и удовольствия. Тепло. Ему тепло и мягко под бережным и восхищенным взглядом юноши, и так приветливо и тепло становится на его сердце, что он совсем забывает о всех тревогах. Совсем забывает. – Ты сплошная загадка, монгрел. Рики удивленно вскидывает ресницы, сразу же ощущая беспокойство. Лаэль смотрит на него с неприкрытым любопытством, и в нежном его лице отражается уже не только восхищение, но и влечение ума, столкнувшегося с необычным. «Почему загадка? Я ничего не говорил, вроде бы». А Танн продолжает с бесхитростным лукавством готовящего сюрприз, а не обман. – Может, ты не монгрел? Не передумаешь? Потому что был на Даарс? Ну так это никому не заказано, правда, этот рафинированный интеллигент может этого не знать. Или что-то узнал? Что, черт возьми, он мог узнать, чтобы считать его слова неправдой? Он же правду говорит, ведь так? Лаэль фыркает, наблюдая изменения выражений на лице полукровки. Это очень увлекательное зрелище, намного более красивое и очаровательное, чем все то, что можно здесь увидеть, но появившаяся тревога – совсем не то чувство, которое он хотел бы вызвать у юноши, и Танн поясняет. – Ты говоришь, что ты вырос в Цересе, но можешь определить разницу между теплокровными и хладнокровными животными, ты обладаешь навыками вождения летательных аппаратов и разбираешься в их строении. Ты используешь в речи технические термины и не переспрашиваешь меня, когда я их использую. Рики не хмурится, но в глазах явственно проскальзывает горечь. – Знаешь, монгрелы тоже способны к обучению. И не только на самом примитивном уровне. Фурнитуров набирают из Цереса, а им приходится усвоить немалое количество информации. – Верно. Но ведь их обучают. – Для остальных существует сеть – хотя и нелегально. Другое дело, что охотники такие появляются на свет довольно редко. Специфическая система интернатовского воспитания монгрелов бдительно следит за развитием одаренных полукровок и тщательно извлекает подходящие особи. – Согласен. И ты из сети узнал о самолетах, шаттлах, морских животных и методах вживления чипа... хм, довольно... разносторонние у тебя интересы. Лаэль посмеивается, явно рассматривая свои намеки в качестве поддразнивания и повода для шуток. А Рики? Рики в смятении. – Как получается. Монгрел не умеет вести беседу. Играть словами и забавляться вместе с собеседником на равных, ничего не имея в виду, кроме лучшего узнавания друг друга, кроме дружбы и шутки. Образование его в доме Минка носило характер отрывистый и специфический, и знаниями о подавлении и трансформации человеческой сущности полукровка обладает в куда большей степени, чем искусством ведения беседы. Последнее преподносилось лишь в форме любовного канона, и Рики в голову не приходит использовать методы обольщения на человеке, вызывающем его искреннюю симпатию. И манипулировать, хладнокровно рассматривая Лаэля как предмет - тем более. Юноша качает головой с шутливым упреком, вскидывает на полукровку горячий смеющийся взгляд. – Рики, а умению есть морских улиток ты тоже по сети научился? Полукровка ошеломленно распахивает глаза, с удивлением переводит взгляд на собственные руки, чуть ли не с недоверием их разглядывая, и Лаэль уже откровенно смеется. Уж больно смешно и беспомощно выглядит растерянный Рики. Да, он умеет обращаться со столовыми приборами любого уровня сложности, был такой момент в его обучении. – Так много знаний, такие умения у монгрела. Знаешь, когда я увидел тебя, то решил что ты – актер ВСВ или даже эмоциональных пси-фильмов. Так, может быть, я прав? «Актер ВСВ? Если бы я попал в лапы производителей сенсорных фильмов – меня бы уже давно в утиль выбросили». Юноша твердо смотрит в глаза собеседника и повторяет. – Нет, я сказал тебе правду. Я монгрел, и никакого другого статуса у меня нет. «Я – монгрел, и сказал тебе правду, и не собираюсь говорить ничего более». Внутренняя потребность в объяснении своих поступков и желаний заставляет Рики нахмуриться и испытать вернувшееся чувство горечи: он – монгрел, и никакими романтическими наследными принцами здесь не пахнет, кареглазый. «Ты ошибся и поверил в невозможное, мне... жаль». Ничего не выйдет – надежда Рики, так глубоко спрятанная, так упорно отвергаемая, в долю секунды вспыхивает последним огнем и тут же гаснет. Слишком недолгим был ее век, чтобы закрепиться сильнее, слишком слаба его вера, чтобы сражаться с льдистой тоскливой обреченностью. Монгрел временами жестоко высмеивает себя за «сентиментальные» надежды и нелепые мечты временами, признавая право человека и необходимость для человека чувствовать, любить, с горечью убеждается в правоте тех мучительных, пронзительно-жертвенных раздумий, когда он приходит к выводу, что пуст. Что умер, и больше не живет. Мысли, рожденные трудом сердца, но они верны, так что же делать? Ему тепло рядом с этим парнем. Но он же ему не калорифер, правда? Он – живой человек, а живой человек имеет право, священное право на взаимность и отзывчивость. Или хотя бы на объяснения. Тоска рисует на ярком лице монгрела настоящее страдание, смягченное его красотой и юностью и от этого более трогательное, но и менее серьезное. Лаэль, впрочем, в таких тонкостях не разбирается, не его специализация, но его прекрасный спутник огорчен, а это совсем не то, чего он хотел добиться, подшучивая над загадочным юношей. – Рики. Взгляд полукровки – тоскливый, печальный и ясный, пронзительно ясный, и во тьме чудесных темных глаз хранится недостающая толика твердости и силы. – Мне жаль. Но я предупреждал тебя, я просто монгрел. Полукровка. Изгой. Полудикое животнее, реализующее куда большую часть дарвиновской теории выживания в природной среде, чем это дозволено нормальным разумным существам. Чертова планета. Чертова Юпитер. Чертов... к черту. Рики не успевает сказать, что либо еще, когда ласковые теплые пальцы осторожно касаются его руки. – Прости, пожалуйста, Рики. Монгрел внимательно смотрит на собеседника, словно оценивая на ощупь меру его искренности, но Лаэль не собирается скрывать ни йоты своих чувств. Даже в симстиме с любимым эмоциональным каналом он не переживал так много, так сразу и так ошеломительно быстро. – Прости, что так настойчив и невежлив в совсем любопытстве. Я ни в коем случае не хотел причинить тебе... вызвать у тебя неприятные чувства. Извини, только ты можешь решать, что мне говорить и говорить ли вообще. «Только ты можешь решать. Только ты». Впору покрутить головой или использовать сканнер, чтобы убедиться в верности услышанного. Но сканнер Рики не нужен, он и так слышит эту непривычную, совсем другого предназначения силу – из пронзительной чистоты и ясности. «Только ты можешь решать» – здесь нет никаких подвохов, а лишь признание права решения, как у любого разумного существа. « Если бы... если бы ты, ты так сказал. Хоть однажды. Хоть один единственный долбаный раз!»
винни-пух: Между прочим, моя просьба остается в силе: пожалуста, имейте совесть, выскажите мнение. Рауль Ам не испытывает чрезмерное количество эмоций?
Zainka: По-моему, испытывает. Вплоть до истерики. Но, ИМХО, все его повышенные эмоции связаны с Ясоном (и, косвенно, через Ясона, с Рики) и, через того же Ясона, с собственной профессиональной несостоятельностью. А последнее действительно ужасно для блонди. И получается заколдованный круг: проблемы вызывают повышенную эмоциональность, повышенная эмоциональность мешает объективно оценить проблему - и так далее. Но это все ИМХО и еще раз ИМХО.
винни-пух: Спасибо за отзыв. Видите ли, эмоциональный блонди - это не хорошо. Испытывает, это еще ладно, но мне в последнее время кажется, что я заставляю Рауля их сильно ярко выражать. А то получается сама возникаю против чувствительной "хрустальной барышни", а сама такого же и изображаю.
Milky: винни-пух Рауль здесь совершенно бесчувственная сволочь. Никакой чувствительной барышни не вижу. Его злость и досада, мне кажется, в пределах нормы)
Zainka: Milky Ну, "чувствительной барышней" Рауля действительно назвать очень сложно. И связанная с Ясоном "служебная истерика" ((с) по-моему, Хмелевская) никак не мешает ему быть по отношению к окружающим, тем более не-блонди, "бесчувственной сволочью". Эмоциональность влияет на постановку задачи, а не на методы ее решения. Так что никакого противоречия я тут не вижу, и, в данных обстоятельствах, Рауль выглядит вполне естественно.
Fan: винни-пух, я совсем заблудился - где у тебя начало, где середина. Давай, когда ты допишешь - собери все по порядку и тогда я первый выскажусь (ну когда прочитаю, конечно).
Carinna: Эк оно все завернулось. Все рассчитал Рауль правильно, да только не совсем понял, что такое ревность - и рискует ускорить возвращение монгрела. Укусит красавица-змея себя за хвост, как пить дать. А насчет эмоций - Рауль идеальный блонди, потому что это тот путь, который он сам для себя избрал. И это при том, что темерамент у него тот еще, вот и прорывается совершенно неожиданно для владельца. Это внутреннее клокотание при при попытке сделать каменную рожу и навела меня на мысль о романтичеком герое (в вашем фике). Про проявление чувств - вспомните аниме. Ясон испытывает глубоке и силные эмоциии при этом весьма сдержанно их проявляет. Не то Рауль, он с такой горячностью читает Минку нотации, что ломает шахматную фигурку в руке, в финале так сжимает в руке бокал, что тот разлетается а куски. А уж жестикуляция у него весльма красноречива: после приема именно он кладет Ясону руку на плечо а не наоборот, а после покушения складывает руки на груди - живое выражение неодобрения. Из этих двоих блонди именно Ясон умеет держать лицо. Тк что у вас все канонично - мое ИМХО.
винни-пух: Спасибо всем за отзывы. Особенно благодарна Вам, Carinna, за подробное обоснование. Никак не ожидала, что у меня может получиться близко к канону, особенно если учеть, что аниме я не видела. Поэтому для меня Ваши слова так важны. А кое-что тогда придется переделать.
Zainka: Винни-пух, простите, может, я что-то упустила или не поняла, но хотелось бы уточнить. В последнем отрывке Рики было трудно строить разговор с Лаэлем, потому что его не учили искусству ведения абстрактной беседы, он не умеет манипулировать словами. Но в сценах с возвращением Рики в Церес он выстраивает разговор с Бизонами так, чтобы избежать нежелательных вопросов, именно что искусно манипулируя собеседниками. И вряд ли ему для этого пригодился любовный канон. Возможно, я не права, но мне здесь видится какое-то противоречие. Еще раз прошу прощения.
винни-пух: Мда. верное замечание. Надо самой чаще перечитывать чего ваяю. Пойду поправлю. Спасибо.
винни-пух: Вино в его бокале ни по цвету, ни по консистенции ничем не отличается от такого же напитка в бокале любого другого присутствующего, и мало кто может заподозрить в игристой влаге с Сааркана что-то более действенное, чем легкий стимулятор. Горьковатый полынный привкус вермута как нельзя кстати маскирует специфический вкус препарата, хотя обычно Рауль не любит столь резких привкусов и запахов. Но поскольку на приеме он имеет честь пребывать в непосредственной близости от Первого Консула, то и выбирать не приходится. Ясон предпочел именно этот напиток, а заказывать что-то иное – дурной тон. Учитывая чувствительность рецепторов и связанную именно с ней систему телесных удовольствий блонди, поддержка репутации равнодушных небожителей требует некоторых усилий. Блокировки неприятных ощущений и волевого подавления впечатления, например. Рауль равнодушно отпивает глоток, вино больше не горчит и не вызывает никаких дополнительных ощущений – спиртовой раствор со вкусовыми добавками и растворенным в нем препаратом для снижения пси-чувствительности. Атташе по научным вопросам с Глории натурально довел генетика до ручки. Чем думают, интересно, люди, заставляя других людей, находящихся в состоянии чрезвычайного эмоционального стресса, выполнять свои служебные обязанности? Он эмпат, мыслей не читает, слава Юпитер, но под действием такого сокрушительного хаоса никакая информационная структура не устоит, будь она хоть трижды человеческой. Это настоящий саботаж и может рассматриваться только в виде сознательной попытки ухудшить дипломатические отношения. Вышеупомянутый атташе интересовал Рауля не столько в качестве научного эксперта, сколько в качестве представителя компании «Парвати», занимающейся любопытными инженерными конструкциями на основе многочисленных и крайне разнообразных пресмыкающихся своей планеты. Животный мир Глории и сам по себе являлся уникальным, представляя собой один из периодов мезозоя, так что пресмыкающиеся проживали на планете в совершенно невообразимом количестве и совершенно невероятных форм. Природа, находящаяся на стадии буйного творчества и поддерживаемая периодической сверхактивностью светила, порождала лавину различнейших обликов, от нелепейших до совершенных. А уж участвовать в конструировании на таком этапе – вообще мечта любого правоверного генетика. И Рауль охотно способствовал взаимовыгодным контактам государств и с неизменным удовольствием работал с представителями компании. Но не в этот раз: новоиспеченный атташе где-то перед вылетом расстался с глубоко обожаемой женой, мягко говоря, не по своей воле и теперь находился в жесточайшей депрессии, периодически прерываемой припадками мучительного бешенства и деструктивного желания добраться до соблазнителя и уничтожить в медленных пытках. Эротические воспоминания и приливы пронзительной тоски и влюбленности тоже дела не облегчали. Согласитесь, что такое состояние собеседника для эмпата – воплощенный кошмар. Пообщавшись на встрече и заработав основательную мигрень, Рауль пресек всякие попытки атташе продолжить переговоры тет-а-тет, переведя процесс непосредственного общения в опосредованный виртуальный контакт. И вот, поди ж ты, несчастного притянули в Партею, где он судорожно пытается изобразить приветливое спокойствие и лавировать в светском разговоре с грацией самой толстой и большой ящерицы своей родины. К депрессии и бешенству прибавилось настойчивое желание найти и вернуть благоверную любой ценой. Только подобная решительность способна вызвать в глазах людей лихорадочный блеск и добавить немало болезненного возбуждения, окончательно отобрав у человека рассудок. Надо ж было такое сказать: «Вы плохо понимаете людей, потому что у вас нет женщин». Чисто человеческая глупость. Если его жена обладает хотя бы небольшой толикой логического мышления, должна давно придти к выводу, что данный представитель человеческой расы относит к людям только мужчин, а женщин воспринимает в качестве придатка. Не удивительно, что она его оставила: обвинение в умственной неполноценности по признаку половой принадлежности – непростительная глупость. Препарат начал действовать, и Рауль с удовлетворением почувствовал, как исчезает, гаснет наведенный чужими эмоциями хаос в мыслях. Личная жизнь научного атташе – его собственное дело, и впутывать в него своего собеседника – верх нетактичности. Конечно, для нормального функционирования разумного существа этого класса ему необходимо упорядочить эмоциональную область жизни, но вряд ли он сумеет этого добиться, пытаясь вернуть объект фиксации. В качестве психолога он бы посоветовал мягкую коррекцию. Или, исходя из человеческой природы, кодирование, чтобы человек получил возможность найти новый объект, а не бесполезно расходовать силы на поддержку нефункционирующей связи. Эмоции и так имеют тенденцию к аккумулированию, и сознательная поддержка такого элемента лишь усилит деструкцию и может привести к разрушению. Полному разрушению – люди неимоверно эмоциональны и способны на совершенно бессмысленные поступки под влиянием чувств. И способны прекратить функционировать добровольно под действием этих чувств. Ужасная особенность, и инопланетянин демонстрирует ее с сокрушительной силой. Даже сейчас слышны «отголоски» его эмоций, и, как подсказывает немалый опыт Рауля, подобная интенсивность эмоции чревата последствиями разрушительными не только для носителя... «Чрезвычайная интенсивность» – ученый буквально холодеет от внезапной догадки. Это не решение того несчастного человека, это наложение решения Минка, чья эмоциональная активность проявилась на резонирующей частоте. О Юпитер! Рауль подымает бокал к лицу и осторожно взглядывает на Консула. Неужели правда? Ясон блистателен, великолепен и прекрасен как всегда: ясный проницательный взгляд внушает уверенность и спокойствие, гордые тонкие черты лица свидетельствуют о воле и блестящем разуме, и все поступки, слова и действия Минка неизменно подтверждают это впечатление. И его удивительная красота лишь обогащается от какого-то непонятного, едва заметного волнения, что прорывается мягким блеском зрачков и участливого внимания к собеседнику. Собеседник – посол с Верны – тает на глазах, и, была бы только его воля, давно сложил бы всю планету к ногам ослепительного существа, не понимая и не догадываясь, насколько далеко на самом деле внимание Ясона от него, грешного. И, конечно, то невидимое человеку волнение, надежда, что так усиливает его очарование, указывает и вызывает живую силу человеческих эмоций, никоим образом не связаны с экономическими интересами Амой. «Я верну Рики. Я знаю как. Пройдет совсем немного времени, и маленький снова будет со мной. Я знаю как». Ясон уже привычно наблюдает за этим нетипичным для блонди разделением сознания: часть наружная, если так можно выразиться, ведет спокойный продуктивный диалог с внешником, выстраивает слова в безупречные логические конструкции, ловит малейшие жесты, частоту дыхания, колебание запаха, движение глазных яблок – и предает скрупулезному анализу, дабы каждое слово, изреченное совершенными устами, способствовало достижению цели на благо Амой и к вящей славе Юпитер. Вторая часть, наподобие шара внутри первой, вращается с иной частотой, и мысли, властвующие в ней, практически не пересекаются с внешней частью, хотя питает их одна и та же реальность. Сознание Ясона, так же как и всех блонди, организовано «послойно». Каждый такой «слой» представляет собой частотную полосу с разным уровнем взаимодействия, объемом и различной скоростью, каждый предназначен для определенного рода задач. Например, для заключения договора с Верной используется слой или блок, это уж кому как удобней называть, характеризующийся большим объемом краткосрочной памяти и высокой скоростью мышления: Минк в несколько суток «проглотил» грандиозное количество сведений, от имен первых разведчиков, поскольку уважаемый господин посол происходил аккурат из такой древней семьи и немало этим гордился, до знания утреннего курса денежной единицы Верны по сравнению с галактическим эталоном энергии. Все усвоенные данные блонди умело применяет в разговорах с чиновниками и представителями компаний, никогда не забывая одного из древнейших высказываний: человеку приятнее всего слышать свое имя. Тем более, в положительном контексте. Через сутки после вылета гостей быстро усвоенные данные испарятся из краткосрочной памяти, освобождая скоростной блок для следующей задачи, а сведения, скомпактифицированные до нескольких меток-кодировок, переместятся в память долгосрочную. Человеческое сознание обычно не обладает более чем тремя-четырьмя мыслительными уровнями, они куда хуже обособлены и не представляют собой такую четкую структуру, как у блонди. В большинстве своем они не могут работать параллельно с одинаковой на всех уровнях эффективностью. Роль среды обитания данных выполняет подсознание, а это среда неконтролируемая, и эффективность ее работы зависит от множества параметров.
винни-пух: То, что ощущает сейчас Ясон, требует другого наименования. Это похоже... похоже на бродячий импульс, вернее, целую серию каким-то образом связанных между собой бродячих импульсов, блока программ, способных взаимодействовать с любым логическим уровем безо всякого ущерба для себя. На работу и целостность основных программ «бродяга» почти не оказывает действия, так что явно не носит природы вируса, но само существование, независимость и неуязвимость для служб безопасности такого объекта должно вызывать и вызывает недоумение и сбои основных установок. Словно... словно в глубине искусственного интеллекта завелось живое существо, которое с любопытством сует нос во что ни попадя, радостно протягивает дополнительные связи там, где связи никогда не было, переворачивает задачи с ног на голову, тасует данные в причудливой последовательности. И схватить существо не получается, и уничтожать его все больше не хочется. Оно живое. Оно свободное. Оно заставляет твой мозг работать особенным способом, и тогда скрытое и невидимое ранее вдруг обретает голос и то, что ты считал истиной, оказывается только правдой. Это существо – душа. И она не спрашивает позволений, потому что не принадлежит тебе. И от нее нет защиты, потому что личность, сознание рождены и удерживаются ею. Но у нее есть одна слабость: если существо, в котором она живет, не любит – душа засыпает. Или не просыпается, и ты можешь никогда не узнать о ее существовании. Что ощущала в себе первая машина – по сути, управляющий компьютер, – когда ее будущая душа, бродячие импульсы, выдуманные гением Малиновского, бродили по ее внутренностям? Так же трогая, что попало, и соединяя, что попало, пока в хаосе первичных программ не произошел качественный скачок и на свет не появилась Юпитер? Уже не машина, но искусственный интеллект? Так же странно? И кого она считает принцем для спящей души-принцессы? «Для свободы. Ведь душа – это свобода, настоящая независимость. Как мне объяснить тебе это, мой друг, если, ощущая лишь слабое ее присутствие, ты теряешься от ужаса и фиксируешь только хаотические импульсы – те, что ближе всего к восприятию, но не знаешь их истинного внутреннего действия, значения? Ты чувствуешь мою боль, чувствуешь мою тоску, идентифицируя их как потоки разрушений, как необратимые изменения в логических структурах. Но ты не видишь, к каким результатам приводит их взаимодействие с разными уровнями сознания, не знаешь о возросшем богатстве ощущений и возможностей, с которыми может работать мой мозг, о том богатстве пси-спектра, который теперь доступен мне и которым я могу управлять. Но для настоящего открытия, для настоящего владения своими возможностями мне нужен Рики – мой эмоциональный партнер, псионик с даром искателя, способный находить и указывать точки излома, мое прекрасное существо, рожденное для меня и созданное мной. Мне нужен мой любимый, мой маленький, мое солнышко – и тогда система войдет в режим максимальной эффективности и те новые перспективы, что ищут наощупь столько лет, станут достоянием всех. Но маленькому еще долго придется терпеть статус пета. Ничего, Рики, я приму меры, которые несколько изменят отношение к тебе окружающих». – Мне доставило бы бесподобную радость ваше посещение моей планеты. Поверьте, красота Алуйских гор несравненна, записи самого лучшего сенсорика не в состоянии передать это грандиозное и прекрасное зрелище. Если бы вы могли видеть восход солнца – это чудо, которое носишь в сердце всю жизнь. Блонди и так способен запомнить любое зрелище на всю жизнь. И Верна – одни из последних планет, рекомендованных к посещению туристам. Экстремальный тропический климат в большинстве районов, неудачное терраформирование, породившее сложное магнитное поле, земная растительность, привезенная еще первыми первопроходцами, мутировавшая в сторону гигантизма, и километровые леса – в высоту, имеется в виду, – крайне затрудняют на ней жизнь двуногих существ. В результате животный мир активно обзаводится крыльями для парения, а человеческий – обитает вместе с питомцами и достижениями цивилизации прямо на деревьях, в верхнем ярусе, или в горах. Малоперспективный мир, и мало что полезного может дать, так что помощь Федерация оказывать им не спешит. Но придерживает под покровительством, поскольку при всей своей бедности и трудности проживания система находится рядом с последним открытым «гипер-узлом», а в таком месте лучше встречаться с союзниками, а не с врагами. Минк активно соблазняет их представителей перспективами вмешательства в геном. При положительных результатах полученные модификации позволят людям куда успешнее использовать жизненное пространство и не зависеть так жестко от поставок индивидуальных средств полета. Соблазнение идет успешно: Ясон в ударе. – Даже в записях, восход – зрелище несравненное и волнующее. – Только ради это стоит жить на моей планете, – едва слышная горечь проскальзывает в голосе посла. Не вежливая печаль, долженствующая быть по протоколу у представителей технически-зависимых миров, а настоящая горечь человека, сожалеющего о положении своей Родины. Это настоящие чувства, достаточно сильные, чтобы прорываться в ответ на нужное слово или действие. И это отнюдь не действие легкого вина или распыленного наркотика – звучало однажды такое обвинение в желтой прессе, – ничуть: это всего лишь внимание и сочувствие существа прекрасного, умного и оказывающего вам уважение. Резонанс совпадающих частот: Ясон испытывает не только желание вернуть любимого, но и сожаление о неизбежной боли и печали маленького, и он в достаточной степени блонди, чтобы использовать свои чувства так же, как и свой разум. Так что... ловкость рук и никакого мошенства. Рауль осторожно допивает до конца вино, борясь с мыслью немедленно заказать своему фурнитуру следующую порцию и выпить ее сейчас же, наплевав на собственные рекомендации. Да, он не ошибся: эмоция, пси-излучение неупотребляемой блонди частоты, идет от Ясона Минка и тот несчастный, как и все остальные, лишь отражает отдельную компоненту в качестве случайного резонанса. Остальные отражают другие составные части – пси-излучение весьма разнообразно и порождено именно эмоциональными переживаниями. Иначе он не ощущал бы их. «Ясон, Первый, что же ты делаешь? Ты же убиваешь себя! Убиваешь! О Юпитер, помоги мне иначе я не успею спасти твоего прекрасного сына». Золотоволосый блонди, наконец, поднимает взгляд – потерянный, полный боли для того, кто может видеть разное в глазах сыновей Юпитер, – попадает прямо в глаза Минка. В огромные, безмятежные и проницательные глаза аватары власти – а видит синее сияющее небо весны и горячие живительные источники, и перекрестья миров неведомых и настоящих. Это так просто. Надо лишь сделать шаг. Протянуть руку. Уйти не оглядываясь. Получить все будущее, но помнить, что отдаешь все прошлое... «Сбой восприятия, интенсивность излучения приближается к пороговому значению», – эмпат, не стесняясь, прикрывает глаза веками, блокируя ввод внешних данных, и отработанными волевыми усилиями подавляет чувствительность. Эмоциональный всплеск заполняет феерическим хаосом краткую память, хронологическая последовательность немедленно нарушается, погружая Рауля в состояние, близкое к человеческому понятию потрясения, когда некий осознаваемый факт затмевает всю остальную реальность настолько, что вспомнить все сопутствующие обстоятельства появления этого факта не представляется возможным. Чудовищная сила, чрезмерная для человека – чем это может грозить блонди? Если он, лишь приемник, анализатор, тонет в «белом шуме» восприятия, то что должно происходить с источником-блонди? Он сумасшедший. Механизм нейтрализации «сбрасывает» эмоциональное перенапряжение в нервное, и голова несчастного блонди раскалывается от боли. Резкое сужение сосудов головного мозга и недостаток кислорода болезненны для обычного смертного, а для блонди чревато временной нефункциональностью. Побледнеть бедный эмпат не может, выражение его лица остается таким же спокойным и дружелюбным, и глаза сверкают подобно изумрудам – идеально. Из всех присутствующих только двое могут заметить недостаточную ясность взгляда и легчайшее дрожание ресниц, когда Рауль опускает глаза в ответ на какое-то замечание. Кажется, что-то о красоте сыновей Амой, сравнимой с чем-то там... наименее подходящее время для комплиментов и попыток расположить к себе златовласого ученого. «Яду мне, яду!» – Политика Амой не предполагает ни захвата чужих территорий, ни массовой эмиграции грозящей нарушением «Закона о четвертой доле». Предъявлять нам такое обвинение, по меньшей мере, неразумно. Населения нашей планеты недостаточно, чтобы заселить ее целиком. – Однако СМИ Федерации полно разглагольствований о ваших возможностях по массовому клонированию населения. Будто такие опыты ведутся и миллионы эмбрионов ждут своего звездного часа. – Не более, чем поэтическая легенда, господин посол. Он сумасшедший. Внутренний голос – читай, аналитический блок эмпата, сконструированный для анализа эмоциональных состояний – решительно утверждает полную неадекватность особи класса блонди после такого чудовищного импульса. Его мозг поврежден и нуждается в коррекции. Все остальные голоса, в частности, тот, который ответственен за реальное положение на данный момент, констатируют близость цели – заключение договора с некими дополнительными неофициальными соглашениями – в результате точно просчитанной дипломатической игры, манипулирования незаконными средствами в секторе серого рынка и личного обаяния Минка – эффективный рабочий режим Первого Консула. В результате какого напряжения? Исходя из какой мотивации? Благодаря каким особенностям? Понятно, что эффект эмоционального аккумулятора в какой-то мере служит стабилизатором по аналогии с живым объектом, но разрушительное его действие намного больше. Минку не надо использовать эмоции, чтобы добиться поставленной цели. Не надо было, никогда не надо было – всегда доставало его ума. Раньше. Так что если теперь он вынужден использовать разрушительную силу эмоций, то это означает снижение способностей интеллектуальных. И также означает, что Ясон отдает себе отчет в этом. «Юпитер рассчитывает на тебя, Ясон Минк. Ни ты, ни я не имеем права разочаровать ее».
винни-пух: Есть кое-что, чего Рики не помнит. То есть не помнит ничего: ни что изменено, ни что он забыл, ни какое место забытое занимало в его жизни. Ясон предупредил его, что у него в памяти нет сведений о некоторых событиях, потому что воспоминания о них слишком травматичны и помешают монгрелу нормально функционировать. Произнеся эту фразу, светловолосый как-то странно остановился, словно споткнулся о собственное высказывание, потом, приподняв его лицо за подбородок, твердо произнес. – Эти воспоминания мешают тебе жить, Рики. Блонди не лгут – это аксиома. Но Рики прекрасно осознает и вторую часть этой диковинной истины: блонди не лгут, но слова, которые они произносят, имеют другой смысл, без одежды человеческих переживаний, и понимать их надо иначе. И сочетания этих слов рождены нечеловеческими представлениями и несут иной смысл. «Мешают мне жить? Что это может значить?» Может, мешают жить, существовать в разумном состоянии? Это правдоподобно, потому что он совсем недавно вернулся в разумное, вменяемое состояние, и блонди в качестве главного «спасителя» обладает всеми правами давать квалифицированные рекомендации. Может, имеется в виду общее существование, то есть «жизнь» с ним, с Ясоном Минком, – а блонди претендовал на абсолютность этого условия с того самого момента, когда впервые ощутил эмоциональный резонанс, глотнув разом и бешеной нежности, и неукротимой ярости своего монгрела. Может, имелись в виду какие-то ему неизвестные «сублимированные поведенческие реакции» – зомбирование, говоря человеческим языком. Кто ж его знает. Но блонди стер их, выполняя роль пси-корректора. Стер с целью вернуть Рики к жизни, к полноценному существованию разумного существа, так что, скорее всего – поступил правильно и максимально эффективно. И предупредил о возможных сбоях и странностях при воспоминании, необязательных, но возможных. И забота Минка простиралась так далеко, что лакуны были заполнены безопасными нейтральными образами, а не случайным хаосом. Пустые места в человеческой памяти, достаточно обширные, чтобы их постоянно обнаруживать – явление не менее травмирующее, чем отрицательные воспоминания, а случайные воспоминания, заполняющие подобные «ямы» небольшого размера, не снимают оставшегося вокруг них остаточного эмоционального напряжения – знака, предупреждающего об опасности. А когда знака нет, обнаружить след подобной операции весьма нелегко, блонди мог спокойно промолчать. Но воспоминания, надо полагать, и впрямь были какие-то совсем... отрицательные. Если он помнит о своей смерти, помнит, как терзал его блонди, «сбрасывая» эмоциональное перенапряжение, помнит, как он нечаянно убил петов во время одной из попыток пси-сопряжения, помнит, как просил блонди – сам пришел просить и просил, стоя на коленях перед его кроватью – чтобы не доламывал его, чтобы оставил хоть каплю его достоинства, что-нибудь от бывшего бандита и монгрела – он помнит весь разнообразный ад, чистилище и рай, что составляли одну неразделимую сущность в руках его блонди. Так что? То, что Ясон посчитал опасным для его психики – это было еще хуже? Фантазии представить не хватает. Может, он все-таки доломал его тогда, да потом передумал? Рики еще ни разу не обнаруживал в памяти каких-то там несоответствий, да и мудрено было найти их среди той сумятицы мыслей, событий и чувств, в которых никогда не было никакой хронологии, никакой логики. Пространство с собственными законами, и эти законы ему неведомы. К Рагону! – Слышь, Рики, к тебе пришли. Рики поворачивается на голос парня и с удивлением смотрит на Люка, смущенного и переминающегося с ноги на ногу. Весьма неординарное зрелище: Люка неуверенным он точно еще ни разу не видел. – Кто? Простой вопрос почему-то повергает самоуверенного и язвительного бандита в еще большую растерянность и смущение. Он бормочет что-то невнятное и отводит вбок глаза. Что за черт? – Ну, знаешь... в общем... к тебе это, сам посмотри. Что за странности? Кто это может повергнуть в такой ступор Люка? Заинтригованный монгрел закрывает поисковик, потягивается, как кошка, и таким же гибким скользящим движением, как умеют только кошки, оказывается рядом со своим соратником. Окидывает быстрым оценивающим взглядом, измеряя степень смятения, и пожимает плечами. – Ну, пошли. Мда-а, действительно, достойно удивления. По мере превращения из стайки малолеток, способных только стянуть, что плохо лежит, в довольно устойчивую банду, они медленно, но верно меняли места и условия проживания, от конурок подземных коммуникаций до ангаров и заброшенных домишек. Когда члены банды подросли достаточно, чтобы смело участвовать в уличных потасовках и дележах «власти», к параметрам выбранного жилища прибавилась возможность его охранять, и охранять успешно. А с тех пор, как «Бизоны» прослыли самыми удачливыми грабителями и стали пользоваться авторитетом не только в своем, безопасном для них, так сказать, районе, но и на черном рынке, появилась возможность занять жилище не только достаточно безопасное, но и с определенным комфортом. Имеется в виду исправная утилизационная система, питание от подземного муниципального генератора, подача воды – фильтрованной! – и вне зависимости от времени суток, и коммуникатор со спутниковой антенной, что для Цереса являлось признаком принадлежности к королевской крови, не менее. Изолированный от общества планеты район лишен и роскоши постоянного доступа в информационную сеть. Зачем изгоям знания, достаточно зрелищ: стационарные коммуникаторы передавали в Церес только развлекательные каналы. Тем немногим, кому требовалось нечто большее, приходилось следовать путем «ковбоев» и самостоятельно осваивать великую науку инженерию. Ну а у кого не хватало мозгов, либо смирялись, забывая о своей человеческой сути, либо платили. Среди «Бизонов» были разные, так что Рики выбрал заплатить. Мало что является более нужным для стабильного, безопасного существования, чем знание о будущих карательных санкциях и административных подвижках Танагуры. Ну и охранная система, конечно. Неказистое двухэтажное всего-то здание когда-то принадлежало городским службам. После эвакуации дом обнесли начисто, выдирая всякую углеродную мелочь, не говоря уж о кабелях или сенсорных датчиках, но гнезда подключений остались, потому как составляли единое целое со стенами, и воспроизвести часть коммуникаций составляло куда меньший труд, чем возводить заново. Так что попросту зайти в охраняемый дом уже нельзя: сработает сигнализация, и дежурный «Бизон» отправится выяснять, в чем дело. Собственно теперь, когда им принадлежали два района, особой надобности в охранной системе вроде бы не было: район-то свой, люди свои, но жизнь изобилует сюрпризами, не так ли? И это, надо полагать, один из них. В бывшем холле, где ничего нет, кроме парочки тайников с пласт-взрывчаткой, стоит неизвестный Рики монгрел: мрачный, напуганный, но исполненный той одержимой решительностью, что рождается обстоятельствами исключительными. Дилеры и клиенты с таким настроением на переговоры не ходят. Да и не ведут «Бизоны» подобные переговоры в своем жилище, еще чего не хватало. Кто ж это такой? По виду, «нормальный» средний монгрел, лет 30, в меру потасканный. Но на нарка не похож, ни на какого, и «тянет» от него горем и болью нешуточной. – Это... – указывает Люк рукой на посетителя, – в общем, он сам скажет. Какого черта он вообще здесь, интересно? Какой смысл в сигнализации или карауле, если кого угодно с улицы пускать? – И что ты скажешь? – весьма прохладно интересуется Рики, внимательно разглядывая незнакомца. Нет, понятно, что оружия при мужике нет, да и вид у него не бандитский, а такой... рабочий, наверняка полезно трудится в порту где-нибудь или при рыночном авторитете, но от этого еще менее понятна цель его появления. И горе – жгучее черное излучение, которое ни с чем не спутаешь и воспринимается всем настроенным сознанием. – Я... – монгрел хмурится, опускает голову, что-то подавляя в себе. Он уже решил, собирается выполнить решение, и мешает ему не рассудок, а собственное отчаяние. – Я... у меня сын есть. Сын. Понятно, что не дочка, настолько чокнутых нет даже в Цересе. Разве что действительно случайно, естественным, так сказать, способом, и если у женщины нету мозгов ни провериться, ни сдать эмбрион в государственный инкубатор. – То есть я надеюсь... что он еще есть, – монгрел подымает глаза, и Рики вздрагивает от черноты и силы его боли. Надеется, что еще есть? – Он... он у меня малой еще совсем, не соображает и он... пропал. Какое дело «Бизонам» до пропавшего чьего-то сына? Люди в Цересе исчезают по множеству причин, и мало кому удается узнать, куда делся его друг, любимый или – и так случается – его ребенок. Пропал и все: может, сгинул в какой драке или на Остров его занесло. Может, соблазнился легкими деньгами, да попался или просто не сумел удрать с улиц Мидаса. Может, какой гражданин-ублюдок избил да перестарался, может в Охоту загребли или на заводы, или лаборатории. Масса возможностей, и нет шансов узнать. – Совсем малой, – голос мужчины дрожит от нежности и рот дрожит, кривясь в половинке улыбки, – семь лет всего, шустрый такой, веселый. Твою мать. Совсем малой, семи лет нет – значит не деньги и не драка. Веселый и шустрый? Значит, бордель или какой ублюдок решил завести себе эксклюзивное шоу. Раз пацан рос при родителе, значит умнее и привлекательнее, чем интернатовские. Блядь! – Я его всегда учил: к незнакомцам не походить, к машинам не лазить, от андроидов удирать... Типичные правила безопасности для обитателей Цереса. Типичные и правильные, обеспечивают выживание при небольшой толике удачи, а когда ее нет, что делать? – ... от Острова подальше держаться, от границ. Он у меня хоть мелкий, да соображает... Капля удачи. «А когда ее нет... мы в Цересе, парень, мы монгрелы. С нами можно сделать что хочешь, и никто за это отвечать не будет. И никому до тебя дела нет». – А он с неделю назад сладости какие-то приволок. Заработал, мол, у дядьки со шлемом. На комме дали поиграться, и заработал. Я его так отделал, что он сесть не мог на утро. Дядька со шлемом? «Поисковики» нелегальных компаний по производству программ выразительного сенсорного восприятия рекрутируют своих рабов среди незащищенных слоев населения: граждан низшего разряда, экземпляров неудачных лабораторных разработок, ну и, конечно, среди монгрелов. Но обычно – парней более старшего возраста, уже накопивших опыт восприятия и поддающихся соблазну обогащения и комфортных условий существования. Дар чрезвычайного восприятия ничего общего не имеет с умом и сообразительностью, так что ряды актеров-нелегалов не оскудевают. – ... а знакомец мне потом сказал, у кого – у Лымаря, и, мол, не одного пацана он там видел. А он же сновидцев для кодлы ищет... »Да, один из самых известных дилеров нелегального шоу-рынка. На мальков, значит, переключился, скотина. Ах ты тварь белоглазая!» – ... и пропал уже три дня как... Черное и больное, измученное больно толкает Рики, заставляет взять этого черного, разделить, облегчая страшную боль – заставляет сочувствовать. И черного цвета гнев подымается на ее зов, назначая человека на роль своего героя и защитника. – Я должен его найти и вернуть. Сверкающий гнев, ярость в глазах полукровки толкает мужчину к темноглазому, оживляет ту безумную ни на что не рассчитывающую надежду, с которой он явился сюда, сам не зная, как придумалось такое. Словно сказок начитался, верно же? Но он прижимает руки к груди в жесте мольбы и смотрит на Рики с той мерой отчаяния и веры, с какой смотрят на сказочных богатырей – Помогите мне, а? Я чем хошь отслужу. Я у Шкодова в техобслуживании работаю, я вам какие хошь системы настрою. «Помочь? Я?» То есть... то есть так оно и есть: несчастный пришел просить у него помощи. Пришел просить вернуть сына. Рики в смятении оглядывается на Люка, но тот сейчас не ответчик, сам понять не может, и темноглазый вновь поворачивается к просителю. «Пришел просить меня о помощи. О защите.» Странная мысль. И странное чувство – непонятное, но какое-то... приятное. Чувство, которое говорит, что ты достоин. – Помочь? – Я чего скажешь сделаю. Я отслужу. Рики вслушивается не столько в произносимые слова, сколько в собственные ощущения. Гнев и ярость – привычное ощущение от очередной мерзости, но то, что появляется внутри от взгляда человека, верящего в тебя, от слов человека, пришедшего к тебе, как к заступнику, от этого диковинного ощущения достаточности своей силы и отзывчивости, чтобы помочь абсолютно неизвестному тебе типу – это что-то совершенно непонятное и неизвестное. В него еще никто и никогда так не верил. Никто и никогда неизвестный ему не просил его о помощи, никто и никогда не искал его сознательно, веря и надеясь на него. Свои – не в счет, свои – это и есть свои: друзья, семья, любимый. Это люди, которых ты знаешь и с которыми связан всей жизнью так, что они всегда друг за друга горой. «А этот... я не знаю его, он не знает меня. Но пришел... просить меня помочь.» – Если ты работаешь на Шкодова, чего ж ты его не попросишь? Он же твой... босс. Мужчина вздрагивает, переживая в памяти мучительную боль, горечь, качает головой отрицательно. – Босс против Лымаря не пойдет. Тем более... не пойдет. Тем более ради чужого ребенка. Черное и острое вновь резко проводит линию по его сознанию, и та черта, что среди людей называется благородством, а среди изгоев и бандитов никак не называется, но делает своего носителя тем самым лидером, за которым идут и в ад, и в рай с одинаковой охотой, заставляет Рики принять решение, достойное звания защитника: – Ладно. Не дергайся. Вернем твоего пацана. Почему-то вместо облегчения на лице монгрела отображается лишь еще большее мучение. Словно, придя с этой своей одержимой надеждой, он не ждал ее подтверждения, а скорее последнего приговора, отказа. И теперь не может поверить в свою надежду. И устал он до смерти, замечает вдруг Рики: лицо аж серое, руки дрожат, ему выспаться надо и поесть нормально. – Правда? – Я же сказал, – спокойно повторяет темноглазый и оглядывается, когда слышит вздох Люка. Ну да, он обещания дает, а отвечать вся банда будет. Прав в этом его друг, прав: своих нельзя в это тянуть без спроса. И мысли правильные, да только пижон почему-то смотрит на своего главаря почти так же, как тот мужик. С восторгом и уважением. – Ты вот что: никуда отсюда не уходи, у нас отсидишься. Да и помощь твоя нужна будет. – Конечно, не уходи, – с готовностью подхватывает Люк, – поспишь, поешь нормально, а то на улице тебе сейчас лазить не безопасно. Прав Люк, опытный бандит и не понаслышке знакомый с методами решения деятелей ВСВ. И похоже, не достаточно хорошо знает Рики старого знакомца. Похоже, пижон тоже страдает благородством, хотя и не в столь острой форме. Мужчина кривится мучительно, делает шаг, и взгляд его становится чуть ли не жалким от вспыхнувшей вновь надежды. – Правда, поможете? Вернете – я все сделаю, правда, я все вам сделаю. Я ж... я ж знаешь, сколько могу. – Успокойся, я обещаю, – Рики прерывает невнятные изъявления благодарности. Стыдно даже смотреть, когда человек так замучился, да и благодарить-то пока не за что. Но то чувство, то понимание, что вызвало в нем удивление, почти потрясение, заставляет монгрела спросить нежданного посетителя: – Послушай, но почему... почему ты ко мне пришел? Мужчина отвечает Рики взглядом из этой странной веры и чего потверже, но непонятного происхождения. – Так ведь... не к кому больше. Ты ж район держишь. А мы тут вроде под тобой живем. Кого ж просить? «Вроде подо мной, под моим покровительством. А значит – мне и исполнять роль защитника своих людей. Не друзей своих – своих людей. Дожился.»
винни-пух: Лымарь – личность известная. Сам бывший «сновидец», но склонностью к агрессии и жестокостью обладал в мере, значительно превышающей среднего потребителя. Так что оказался экономически невыгодным, но изгнан совсем не был, были охотники и на такие программы,. А в остальное время монгрел выполнял роль силового рычага для тех, кто еще не сжег мозги. И так у него удачно это получалось, что хозяин конторы ни с того, ни с сего назначил его своим заместителем, а как только помер, сердешный, то Лымарь стал и ее владельцем. Поговаривали, не просто так помер товарищ, поговаривали, не за светлые глазки назначил он неудачного актера заместителем. На сны страшнючие жаловался в последние месяцы жизни, да мало ли кто на что жалуется? Контору он, однако, не удержал, в таком бизнесе не только злоба нужна, но и ум, и сообразительность некоторая. Лымаря же жестокость подвела: оставленный один на один с очередным претендентом на лакомый кусочек, он проиграл, но удрать сумел. А когда вернулся, вместо глаз были у него серебряные диски имплантанта – в той драке в лицо ему попал кислотный патрон. Поначалу его прибить хотели, да там, где прятался, он приобрел важного покровителя. Так что с обидчиками его разобрались, а бывший актер и бывший хозяин нелегальной студии ВСВ стал агентом-поисковиком. Ясен пень, те, кто повзрослее, шарахались от него, как от зачумленного. Но каждые несколько месяцев в Цересе появлялись новые выпускники «Гардиан», так что без работы ублюдок не оставался, хотя аппетит ему пришлось поумерить. Как-никак, репутация его бежала впереди любого слова, и не все изгои оставались глухими. Однако – ранее, во всяком случае, – студии ограничивались определенным возрастным цензом. Считалось, и оправданно, что дети до десяти лет вообще не могут быть использованными, потому что даже при самых высококачественных показателях восприятия они не могут сосредоточить внимание в должной степени. В результате вместо определенного образного ряда или демонстрации получался хаос из случайных отрывков, тем более беспорядочный, чем дольше подвергался сканированию ребенок. 13 лет в качестве условного совершеннолетия тоже не был показателем в должной степени организованного внимания, но все же предполагал какие-то перспективы. Реально в актеры и рабы ВС попадали люди постарше, лет в 15-16. Случаев сканирования и стимуляции детей младше 10 ранее не зафиксировано. Слишком рассеянное, бесконтрольное внимание, если... не использовать специальные условия. И эта скотина решила обследовать незанятый сектор рынка. Рики, слушая торопливый говорок фискала, сжимает под столом кулаки и прикрывает ресницы. Черный удушающий гнев, ярость, силы неистовой и безумной, пляшет перед глазами огненными всполохами, рвет его вены и лепит из сознания не дикий поток лавы, но совершенное оружие. И оружие это мечет молнии и убивает огнем, как орбитальный пульсатор. Фискал давится на полуслове и судорожно отшатывается, встретив огненный черный взгляд полукровки, и через несколько минут опускается на стул, потому что ноги дрожат и реально не держат, и много времени спустя, вспоминая бешеную силу, что ринула из глаз Темного и пламенем прошлась по всем закоулкам его души, он будет шептать про себя имя Варджры и верить, что нечаянно встретился с божеством. – Это не ограбление и не принесет нам никаких выгод, – твердо произносит Рики, обводя взглядом своих друзей. Гай молчит, по привычке покусывая губу, Люк пренебрежительно фыркает, пряча взгляд за очками – стыдится пижон внезапного порыва души, что ж делать, – Сид флегматично рассматривает противоположную стену. Майкл... – Одни неприятности, – подсказывает русоволосый монгрел, – одни неприятности. У Лымаря свои покровители, и немаленькие люди, и если мы с ним чего сделаем – наживем немаленькую кучу неприятностей. Прав, расчетливая душа, абсолютно прав, да вот есть одна закавыка: к ним – к Рики как вожаку, но, по большому счету, к ним – пришли за заступничеством, как к сильным мира сего, а это чего-то стоит. – Точно, – меланхолично соглашается Ареес, а Норрис по обыкновению вопит. – Ну и что, что покровитель! А чего он шляется в нашем районе! И каким бы глупым не был парень, но говорит дело. Это их район, и раз уж они признают его своим, то они должны охранять его территорию и живущих на ней людей. Потому что они – их люди. – И на фига Лымарю та малолетка? – не обращает внимания на «молодых» Майкл с его преимуществом в четыре года. – Таких пацанов в сновидцах не используют, это же все знают. Напутал чего-то мужик. – Не напутал, – Рики находит взглядом Майкла, смотрит твердо и спокойно, но парень все равно опускает глаза. Мало кто может смотреть в глаза Рики – собственно, ни у кого не получается. – Не напутал, Мирн подтвердил. А малолеток... их не в стандартных программах используют. Их просто мучают и убивают медленно, а ощущения записывают. Почему и используются только кинестетики, для полной передачи ощущений, так сказать. Люк плюется от отвращения, Норрис недоверчиво переводит взгляд с одного на другого члена банды, пытаясь не поверить: вот дрянь, а? Вот же дерьмо! Майкл тоже морщится, но позиций не сдает: – Темный, это дерьмо, я согласен, но на покупку такого дерьма заказчик тратит чертову уйму денег, так что за Лымарем стоит кто-то нехилый. Мы сломаем себе шеи на хрен. – Да ты просто струсил! – Норрис вскакивает со стула, но тут же возвращается обратно под твердым взглядом вожака. – Скорее всего, ты прав, и поэтому я спрашиваю вашего согласия, – Рики чуть хмурится, задумчиво, а вовсе не гневно, потом решительно подымается, придавая большее значение своим словам. – Я решил вернуть пацана его отцу, и я выполню свое решение. Это дело не принесет денег и может плохо закончится, поэтому я спрашиваю: согласится ли кто либо из вас помочь мне. Опасности – это добровольное дело. Грабежи и операции разного силового уровня, но направленные на выживание банды – святая обязанность каждого: назвавшись членом команды, ты должен прыгать в любой отстойник, на который указал тебе вожак. Но вот все остальное – дело дружбы, и то не всегда можно рассчитывать. Так что решать должен каждый и сам за себя. Люк снова сплевывает на пол. – Я в деле. Гай ловит взгляд Темного и только кивает: «Конечно, с тобой. А ты как думал?» Сид молча пожимает плечами: – Как скажешь, Рики. Майкл крутит головой и морщится с презрительной гримасой – та смесь расчетливого эгоизма, рассудочности и досады на идейных идиотов, не разделяющих его разумную точку зрения, но являющихся его, типа, друзьями, и ближе никого нет. – Дерьмо. Нас прикончат. – Вот и сиди дома, калькулятор несчастный. А мы пойдем, правда, Рики? – вот как раз тот и помощник, участия которого Рики с удовольствием бы избежал. – А с тобой так еще точнее прикончат. Язык аж до Апатии, в сеть кидать не надо. – Да ты!.. Да ты вообще!.. – Норрис, помолчи, – мягкий голос монгрела несет внутри столько стали, что вспыльчивый полукровка затихает и усаживается. Майкл в волнении охватывает голову двумя руками, дергает за волосы, словно это поможет ему принять решение. – Блядь. Рики, его придется убить. Если мы хотим, чтобы потом нас не трогали, его придется убить. И всех, кто там будет, – тоже. – Да. Нет, в Цересе убивают, это вовсе не какое-то там исключительное событие. Но одно дело – убить в драке, в запале, убить, спасая свою шкуру и шкуру своего друга, и совсем другое – приготовиться к убийству и лишить кого-то жизни сознательно. Странно, может быть, для банды грабителей, но раньше разбой они практиковали масштаба малого, кровопролития особо не вызывающего. А когда стали заниматься чем-то покруче – ум и изворотливость вожака лишили их этой необходимости и не позволили их диковинной команде не столько соратников, сколько друзей превратиться в убийц-отморозков. – Блядь. И ты сам же не хотел никого убивать. – Я и сейчас не хочу, – пожимает плечами Рики, – но считаю, что, если эту тварь не уничтожить, он и дальше так будет продолжать. Ну будет, ясен пень, будет, но им-то какое дело? Майкл вслух ругается, убежденный до глубины души в глупости и идиотизме подобного поступка: «Тоже мне, блин, лыцарь благородный». Ареес подпирает стенку и почему-то вообще не реагирует. На него, правда, Рики не надеется: как-никак, а он парня на голодный паек посадил, да еще и «украшение» заставил таскать. Конечно, поддерживать вожака в рискованных и бессмысленных эскападах он не намерен. Новенькие – Мирси и Шу только глазами хлопают. – Если бесплатно, то я в отказе. Какого хрена? Глаза, правда, Шу тут же отводит, встретившись с пронзительными горящими глазами Темного. А Рики улыбается своим мыслям, странно безмятежно и мягко. – Мне не нравится, что эта сволочь таскается по МОЕМУ району и продает МОИХ людей. «Вот так: мой район и мои люди». И что самое интересное: заявление производит весьма... оптимизирующее воздействие. Друзья его переглядываются с кривоватыми, но вполне боевыми улыбками. «За тобой, Рики, хоть в огонь, хоть в воду». – Что касается его покровителей или еще кого... опасность можно снизить, если нам удастся остаться неузнанными. Ни денег, ни славы – в силу последнего обстоятельства. Зато какие глаза были у мужика, когда он своего пацана обнял! Да за один этот взгляд, за улыбку его, за дрожащий голос и пацанячий смех можно было, блин, и не так рисковать, и не то сделать. Эх, мама Юпитер, был бы Господь на небе, он бы за одно это дело отправил их души в рай. Точно. Он снова и в который раз обдумывает свое решение: на сей раз, стоя в кабинке связи и крутя пластинку «связника» в пальцах. Нравится ему этот парень? Да, нравится, Рики давно не испытывал столько душевной симпатии и желания, нормального желания: обнять, держаться за руки, говорить – черт, он сто лет ни с кем не хотел говорить. «Просто говорить, обмениваться мнениями, рассказывать что-то неизвестное другому, внимательно выслушивать и знать, что твои слова не повернутся против тебя. Что твой собеседник не складывает их в архив для дальнейшего пользования. Что не будет манипулировать тобой с их помощью и тем более причинять боль. Знать, что твое мнение, твое желание признается важным и ценится, учитывается со всем трогательным вниманием для того, чтобы побеспокоиться о тебе. Что бы НЕ причинить боль, а чтобы позаботиться о твоем спокойствии и радости». И чувствовать, что сам можешь ответить этой заботой и уважением. Он умница, смешной, конечно, и наивный, но что взять с юного гражданина? Да он хуже мелкого воровства в магазине не видел, больнее, чем служебная интрига, не испытывал, откуда ему знать-то? А вот чувствовать, ощущать своего собеседника – у него получается. И уважать своего собеседника он умеет, даром что умен и образован, а у Рики – половина «Гардиан» за спиной и огрызки истории и психологии. Почему он не может просто разговаривать с кем-то из своих? Почему не может говорить с Гаем? Больной вопрос, не трудный, а просто очень болезненный. Рики знает, почему: они давно его знают, ожидают определенных слов, известных, и если дать им понять, что что-то изменилось, изменилось так сильно, то потребуются объяснения. А у него их нет. Лаэль ни черта о нем не знает – ему все равно. А Гай... Гай – это совсем другое. Какого хрена он тогда снял маску? Ну какого? Рики напялил ее обратно, без колебаний использовав все отпущенные ему силы, и таким взглядом опалил его тогда бывший любовник, что Рики так ничего ему и не сказал позже. И до сих пор не знает, что сказать. На «операцию» – силовой захват подвала с собственной энергоустановкой – не самое простое дело в Цересе – они явились в масках, как в каком-то древнем шоу, честное слово. Примитивный способ, но надежный, и снизил до минимума количество жертв. Качков с внешнего периметра просто оглушили праздничными «визжалками», включенными на максимум, пока парочка нанятых петов с ближайшего бара изображали стриптиз для остальной уличной публики. Внутреннюю охрану, увлеченную тем же зрелищем, слегка помяли и уложили шокерами. То же самое сделали и с Лымарем, и с его клиентом. Разыскали они эту крысу очень вовремя: ублюдок явился за объектом, и Рики крепко задумался, как ему с ним быть. Чем он лучше Лымаря? Ничем, даже хуже, исходя из того простого расчета, что выгоды от творимой мерзости он получает больше. Пацан был под дурью, но, слава богу, легкой. Люк, развернув пластиковый мешок, с глубокомысленным видом подул ему на лоб и авторитетно заявил: – Живой. Помятый маленько, но живой. «Тоже мне, врач». Но Рики понимает: парень жестоко волнуется, как никак – первая в карьере спасательная операция. И немедленно отсылает его вон: если он может кого-то избавить от соучастия в убийстве, то избавит. И раз Люк нашел пацана и так радуется факту СПАСЕНИЯ – не победы, не дела, но именно спасения, – то, значит, он и получает награду. Карать будут другие. – Др... кхр... кто такой? – лишь слегка оглушенный Лымарь пришел в себя. Лицо у него кривится, испуганное, и странно и страшно смотрятся на изуродованном, но и живом лице полированные диски линз. – Кто такой, парень? Ты знаешь, куда пришел? «Его придется убить», – «Да». Поэтому то прекрасное чувство не просто победы, но победы праведной, для блага человека, и от того особенно чистой и желанной, у Рики замутнено и отдает горечью. Разве не имеет он права на такую победу? Разве не имеет он права, победив врага, пощадить, как подобает сильному? Разве не имеет права отказаться от нелепой роли судьи, в которого не верит? Имеет. Полное право. Но простой расчет показывает, что на установление авторства «антикиднеппинга» много времени не уйдет, и все они окажутся в смертельной опасности. Но простой расчет показывает, что оставь эту тварь на земле – и она продолжит убивать и пить чужую кровь, а он – не какой-нибудь там мифический герой и легендарный Варджра, и у него нет силы возвращать пропавшие души. – Ты, придурок, знаешь, кому дорогу-то перешел, слабоумный? Вот и приходится убивать: Рики молча выдергивает из-за пояса «Канцлер» и без колебаний стреляет. Один в Лымаря, второй – в его «заказчика». Две аккуратные опаленные дырочки посреди лба – вот и все. Дерьмо. – Рики, ну ты че? Все получилось. Мужик чуть из штанов от счастья не выпрыгивал, ну чего ты? Выпрыгивал. Плакал от счастья, порывался целовать руки и кланялся, не выпуская мальчишку с рук. Да и у Норриса и у Люка глаза были на мокром месте. И было в этих спрятанных слезах не только радость и гордость за праведность своей победы и своего дела, но и жестокая обида на уродку-судьбу, что не дала она им такого отца. Не дала никого, кто заботился бы о тебе и любил тебя – просто так, просто потому что ты есть. Нет здесь у тебя никого с рождения. Никому ты тут не нужен, если не позаботишься найти себе кого-то, чтобы поддержал тебя в трудную минуту и чтобы ты его поддерживал. Правильно, в общем-то, и вроде бы прочнее должна быть заслуженная дружба и завоеванная любовь. Да только... да только есть в любви одна закавыка: она – живая, как цветочек, и ей надо откуда-то расти. Нет, Рики радуется: люди так устроены, что какими бы равнодушными, злобными или жестокими не стали они с течением жизни, а основа у всех заложена одна, в которой правильными названы благородные поступки и действия, производимые с целью созидания и спасения. А обратные – называются неправильными, и все это прекрасно понимают. И оттого победа, одержанная над равным – важна, победа над сильнейшим – ценна, ибо свидетельствует о превосходящем разуме в твоей голове, а не в голове противника. Ну, насколько ж желанней и прекрасней человеку одержать победу не просто над сильным и хитрым, но и неправым – сердце поет тогда у человека, сам себе героем кажешься. Э-эх! Дайте человеку совершить хороший поступок, и ему понравится! И Рики, в предощущении именно такой победы, и впрямь казался себе защитником и спасателем. Все три с половиной дня: пока готовили операцию и искали логово дилера. Потом чистота и ценность победы потускнели, и само спасение, и благодарность лишь на пару минут вернули монгрелу это счастливое ощущение.
винни-пух: – Рики. – Люк, отстань. – Ни хрена я не буду отставать. И может посылать куда хошь, а только колись, чего ты киснешь. – Люк... – И не фиг меня глазами пепелить – все одно не сгорю. Как хочешь, а я не отстану, пока ты не расколешься. Рики явственно слышит под замятой в середине фразой «а я не желаю больше тебя гасить», чуть хмурится и вздыхает. Как у Засранца хватает такта не говорить и не намекать на тот случай – не ясно, но хватает, и темноглазый чувствует себя обязанным ему за это. – Люк, я радуюсь. – Оно и видно. Стаут ты хлещешь – это я вижу, а больше ничего. – Блин, да с чего радоваться? – Да ты че, охренел? Как это с чего? Пацана спасли? Спасли. Подонка прибили? Прибили. Банду не подставили? Не подставили. Рики, блин, – такое сделали, даром, что никто не знает... – Что мы сделали? Что мы такое сделали, Люк? Избавили Церес от одного ублюдка? Так их сотни, в какую сторону не плюнь! Что, после Лымаря никого не будет? Другая сволочь придет и то же самое делать будет! Точно такая же сволочь, рожденная от нашей крови и ею же кормящаяся. Точно такой же, из тех, кто удирал с тобой из интерната и лазил по чужим карманам и карам, из тех, кто носился с тобой на байке и покрывал граффити стены в Мидасе, всерьез рискуя шеей и мозгами. Такой же, как ты, просто немного дальше продвинувшийся по дорожке. Как Майкл, например. Он ведь неглупый парень, трусоватый и расчетливый – идеальная кандидатура на место Лымаря. Даже лучше, потому что и впрямь не глупый и не жестокий – нормальный, просто начхать ему на каких-то там детей, абы деньги были. И держится он на тоненькой нитке условного человеческого добра, потому что реально убивать не может. Но вот дай ему возможность занять пост управляющего без предварительной резни – прекрасно справится, даже лучше: мозгов не теряет, считать умеет и голова холодная, ради малой выгоды всем бизнесом рисковать не будет. А что любая человеческая жизнь драгоценна и неповторима... «Господи, Рики, откуда ж ты такой ерунды набрался? Уржаться можно». Люк откровенно не понимает. С удивлением и почти возмущением слушает, с удивлением и возмущением смотрит. Темный не шутит, и не горький хмель в нем говорит, ни следа дури в черных бездонных очах – только тоска, безнадженость, но такие сильные, что продирают насквозь, вырывают тебя из твоего привычного «я» и твердо ставят сверху: «На, смотри, разве похоже на правду?» – Ты чокнулся, Рики? – Какой смысл в том, что мы сделали? Да, спасли ребенка – велик подвиг, фанфары отменяются. Но мы ничего не сделали для всех остальных, понимаешь? Для всех остальных? Для каких остальных? Для кого остальных? – Блядь, Рики, ты сам решил убить подонка, чтобы он больше никого не трогал. Так че теперь: жалеешь его, что ли? – Да ни хрена я не жалею! Вот только толку от этого – ноль. Что, завтра не придет кто-то другой, чтобы и дальше малышню снимать? Что, от одного трупа у остальных его подельников совесть проснется или страх великий? Бизнес от этого не прекратится, понимаешь? Советь проснется? Бизнес не прекратится? Черное, яростное, из зрачков полукровки несется внутрь, не спрашивая и не ожидая, и вслед всемогущему потоку переворачивается все внутри, и мир вдруг оказывается другим, и нет смысла в предыдущих словах, а сказанное еще не набрало силы убеждений. Время нужно, время, и нормальная реакция человека на то, что кто-то подхватывает его и несет вверх – страх. Надо подождать. А Рики считает, что Люк просто не понимает. Да и не нужно ему то идиотское понимание – от него только боль и безнадега. Ничего здесь не изменить. «Пока есть монгрелы – будет Церес. Такой, как сейчас. Блонди, ни хрена ты не добьешься». – Рики, ты че, сбрендил? Офигел совсем? – и больше, чем гнев от несусветной глупости Темного, – страх за друга: – Ты о чем толкуешь? Ты че, решил охотиться на дилеров, террорист хренов? Одного ему ублюдка мало! Всех ему подавай, а заодно и всех, кто заказывает и кто покупает, и кто снимает, – ты сбрендил, монгрел? Может, еще и революцию затеешь или к федералам в террористы подашься? – Не ори, – «Бизоны» порядком упились, конечно, но на яростные вопли могут и отреагировать. – Да пошел ты! Не ори. А ты не молоти хрен знает чего. Ха! Глянь на него, он собрался всех «гиен» самолично перестрелять, мститель хренов... Страх. Страх за Рики, страх за себя, естественно, тоже, страх за всех «Бизонов», потому что выброси Рики такой финт – всем плохо придется. Война это. Даже не война, а резня, и если не сразу, то с течением времени – наверняка, а они все – одна банда и Рики одного не бросят. Но если ради конкретного пацана можно пристукнуть одного конкретного ублюдка, то затевать масштабный террор, исходя из высокоморальных побуждений – это совсем другое. Это дело безнадежное и дурное, и его ни за что не выиграть. Так что Люк продолжает ругаться, поясняя главарю степень его идиотизма, и с облегчением вздыхает, когда его слова вроде бы оказывают свое действие. Не слова, на самом деле, – тот страх и жалость, что рождены любовью к Рики и тревогой за него. – Успокойся. Ни на кого я не собираюсь охотиться. И в террориста превращаться не собираюсь. – Слава Юпитер. Я уж думал, тебе мозги закоротило. – Не закоротило, – Рики слабо улыбается, печально и успокаивающе, и глаза его больше не излучают тот черный свет, что зовет на битвы. Так, просто печальные и сияющие, как почти всегда. – Не дергайся, – революцию здесь уже делали, в результате чего и превратились в потомственных преступников и негодяев. Да только правильно – это когда у любого есть второй шанс, а пока есть Церес – никакого второго шанса нет. Нет. – Ты спросил, почему я не радуюсь, я тебе объяснил. Ничего не изменилось. «Блядь. Опять за пета гроши. Ничего не изменилось, и взгляд полный вселенской скорби. Е-мое. А что должно измениться?» – Рики ты чего, с Луны свалился? Что мы можем изменить? «Ничего. Ты абсолютно прав, парень, ничего мы не можем изменить. Но с какого Рагона это мучает меня – сам не знаю». Может, потому, что он острее чувствует неизменность это системы, созданной для того, чтобы уничтожить человека, превращая их всех вместе и по отдельности в звероподобное дерьмо, и впрямь способное только кусаться и выть от неуемной тоски? Может, мучает его эта равноценность, одинаковость людей не на игровом поле, а в реальности. Ведь они – правда одинаковые, не важно, что у них там за начинка, – функции они выполняют одинаковые, а для игры и для жизни это одинаковое условие. В этом есть что-то смертельно неправильное, что-то неверное, не должно все так страшно совпадать с холодным знанием блонди, но вот что это, Рики сообразить не может. Нельзя же считать доводом его правоты личные ощущения и собственной мысли, которые даже его друзьям кажутся дуростью. Но если прав блонди в этом , то прав и в другом: он, Рики, не свободный человек и личность, а общественный отброс, никчемное полуживотное, годное только в утиль. И за счастье должен почитать то, что блонди из него что-то сделать пытался. Должен признать полное право беспощадного совершенства делать с ним все, что угодно, в силу своей неидеальности. «Это неправильно. Я знаю, что не могу сформулировать и найти нужных слов, за исключением твоих же высказываний о неповторимости любой человеческой жизни и сознания. Слов, сказанных со знанием опытного патологоанатома, не раз вскрывающего черепушку человеческого ума и самой жизни. Может, ты и опять прав, Ясон, но почему ж ты тогда так обращался со мной? Потому что соображения о неповторимости и уникальности не повод их беречь, да?» Отсюда ничего изменить нельзя: глядя на горящее здание студии, Рики с отчетливой ясностью ощущает безнадежность и бессмысленность этого занятия в плоскости решения проблемы в целом. Проблема в целом – существование Цереса, никак не меньше. Потому что в Мидасе такого дерьма делать не будут, а если и найдется такая сволочь, то сволочь эту будут преследовать со всей строгостью закона. Дело не в том, что такое невозможно в среде граждан – возможно. Но будет преследоваться. Хотя, конечно, у его действий есть оправдание вполне рассудочное: Рики понимает, что анонимность акции таковой долго не останется. Фискалы донесут, обозначится какая-то его покупка, свои же проболтаются – а искать будут и весьма тщательно. Первая истина, которую он усвоил, работая на Черном рынке: большие деньги требуют большой крови. А в это дело деньги вкладывали в расчете на немалую прибыль, больно заказы специфичные, дорого стоят, так что искать будут настойчиво. А тогда это будет уже война. Не полицейская акция и не тихая резня нанятыми боевиками – война «крыс» с «гиенами», и без разницы, кто из них победит. Без разницы для его друзей, для того вымечтанного им будущего, которое он старается выкупить. Потому что такая победа потребует крови, потребует тех кусков их душ, что еще остались нетронутыми жестокостью. Потребует стать убийцами – настоящими, бесстрашными и беспощадными, иначе им не выжить. А став такими – с Амой им не вырваться. Они не смогут больше жить по другим законам, они будут нести в себе, навсегда, память об убитых и память о том, как легко на самом деле убить. Убравшись отсюда, унесут Амой – ту часть ее, что превратила их в изгоев и убийц – с собой, и она сожрет их на любом расстоянии. Поэтому он и Лымаря сам прикончил, и второго прикончил, и студию эту блядскую сам сжег. Не потому, что не доверяет своим, а потому, что не черта им в это дерьмо влазить. Пусть Амой остается на Амой, а парням еще жить надо. Интересно, что бы сказал блонди? «Зачистка следа» – акция бандитская, продиктованная опытом жизни в Цересе и законами черного рынка, а что бы посоветовал блонди? Сказал бы, что начал не с того конца. Сказал бы, что проблему принципиальную его действия не решили, а он лишь выполнил единоразовую бессмысленную попытку восстановления справедливости на отдельно взятом участке. Сказал бы, что его старания справиться с ней без воздействия на основных участников, на вкладчиков средств, не имеют смысла и ничего не решают. И поскольку он ничего такого сказать не может, то Рики с ним полностью согласен. Ничего он не решил. И сгоревшая студия ничего не решает: еще построят, и с лучшей охраной. Ну и как монгрел бы смог добраться до заказчиков? До вкладчиков, мать их? Блонди бы изогнул тонкую бровь и покачал бы головой укоризненно: «Рики, Рики, ты опять пытаешься решить логическую задачу методом случайного тыка вместо того, чтобы внимательно изучить и осмыслить условия. Условия задачи, монгрел, – это ключ к ее решению, нужно лишь дать себе подумать». А потом он бы нахмурился задумчиво и уже без насмешки спросил бы: «Рики, ты уверен, что поставленная тобой задача соответствует твоей цели?» И конечно был бы опять прав по всем статьям. Потому что его цель – вытащить отсюда «Бизонов», и вытащить как можно быстрее. Раньше Рики считал фактором, определяющим время, собственное нестабильное состояние и честно, правда честно, боялся, что в один прекрасный день проснется, а ему больше не хочется добиваться своей цели. А чтобы достичь чего-то здесь, чтобы вообще чего-либо достичь, усилий рассудка мало – нужны усилия сердца. И это один из тех параметров, по которым человеческое общество совсем отличается от общества блонди. А теперь Рики все острее ощущает действие и другого фактора: Церес, проклятый район, высасывающий живые души из людей и превращающий их в пустые гниющие оболочки. Ходячих мертвецов, годных только для кровавых разборок. Он всегда слышал этот Церес, всегда ощущал его взгляд и его зов – голос мертвой разлагающейся человечины, омерзительный смех дерьма, которое всегда право, потому что им все заканчивается. Голос вечно голодной твари, соединенный с твоим собственным неутолимым голосом жизни, которой здесь нет. И всегда наступает момент, когда ты уступаешь голосу этой твари и становишься очередной данью. Разве за деньгами да за жрачкой отсюда бегут хоть куда? Нет, за жизнью. За самой возможностью жить как подобает людям. Пусть хоть самым последним, но не лишенным человечьего звания. Он слышал его, пытаясь дотянуться до звезд, он слышал его, вернувшись. И слышит сейчас – острее и отчетливее. Потому что у ада оказалось много голосов, и один из них – говорит о крови и власти, говорит о праве сильного, говорит о правде сильного. И ему можно даже поверить сгоряча и наказать виновных. Но голос этот все равно принадлежит аду и забирает душу за право быть сильным. И этот голос становится все сильнее по мере того, как растет его сила и власть в Цересе. «Что скажешь, блонди?» – «Весьма поэтично. Но изобилует лишними терминами и потребовало неоправданно долгих раздумий, Рики, ты по-прежнему не в состоянии отделить эмоции от мыслей. Видишь, как непродуктивно?» – «Вижу. Как ты думаешь, я успею?» – «Это зависит от тебя, Рики» – «Да, это полностью зависит от меня, но что ты скажешь, блонди?» Идиотство, да? Спрашивать совета у блонди, как будто ему интересна мелкая крысиная возня. Говорить с тем, кого здесь нет, говорить с Ясоном Минком, зная, что случись сейчас диво дивное и окажись он в какой-нибудь параллельной вселенной, чтобы можно было спросить у Ясона – он никогда бы этого не сделал. Хотя тот наверняка ответил бы, что уничтожение себе подобного необратимо разрушает человеческую психику, за исключением двух процентов людей способных на убийство в силу специальных психических параметров. Так что он прав, так ведь?
Яся: Уважаемая Винни, я подумала - надо бы тихо вякнуть, что очень жду продолжения "Без тебя". Потому как искренне люблю ваши фанфики по АнК А "Без тебя" даже залила себе на КПК (АнК на КПК, хе!) и, кстати, это оказалось очень удобно. Тексты-то большие, абзацы длинные, а на маленьком экране всё выглядит компактно и читается гораздо легче. Спасибо, Яся
Яся: О-па, пока мой предыдущий пост премодерировался, и продолжение появилось! Ураааа! Тащу к себе читать.
винни-пух: «Ни хрена я не хочу ни от какого блонди, но я хочу услышать хоть кого-то живого. Кого-то, кто не родился в этом дерьме и никогда не убивал. Не насильничал, не дрался смертным боем и не ошибался в друзьях и любимых. Кого-то, кто выслушает внимательно и сочувственно и не превратит тебя в испытательный полигон для своего ума. Кого-то, кто ответит душой, сердцем, но сможет думать мыслями и говорить словами». – Здравствуйте, Рики! – с такой готовностью и восторгом, словно он все эти дни так и просидел перед коммутатором, ожидая его звонка. – Вечер, – кивает головой монгрел, – ты не занят? – Нет, – решительно взмахивает рукой. Глаза у него блестят коричневым золотом, а лицо вспыхивает ярким румянцем: – Ни в коем случае. Очень экспрессивно для гражданина. И очень взволнованно. И так бережно и нежно, что хочется немедленно принять это радостное светлое золото и отдарить тем же. – Ну... тогда давай встретимся. »Ох. Давай встретимся.» Как мало надо человеку для счастья. Всего пару слов, но таких желанных, что хочется летать и прыгать на одной ножке, как ошалевший первоклашка. «Давай встретимся-я-я! Дава-а-ай!» Лаэль сажает монгрела в кар на одном из перекрестков. Рики немножко сумрачный и хмурится, но он сейчас приложит все усилия, чтобы развеселить юношу. Рики не очень веселый, это он уже понял, но зато очень отзывчивый и слушает так внимательно, словно он докладывает о долгожданном открытии способа создать тау-ген, не иначе. И как же он красив, Юпитер, как он красив, этот таинственный монгрел, сколько в нем огня, живого, яростного, сколько мечты и желаний, сколько силы и нежности, от него нельзя оторваться ни на одну секунду. Лаэль включает автопилот, и кар медленно дрейфует над зеленой зоной. – Вам куда-нибудь хочется? – Слушай, не говори мне «вы», ладно? – Тебе куда-нибудь хочется? – Нет, – поводит плечом монгрел, точно как в первую же встречу, ощущая эту нежность и радость юноши. Желая этого изо всех сил и стыдясь своего желания и своей неспособности ответить по-настоящему. Ответить так же ярко, сразу, без раздумий и колебаний. Не горит. Просто очень хочется тепла. Лаэль осторожно протягивает руку к руке монгрела, осторожно, неуверенно, как если бы хотел положить ладонь на его кисть, да так и не решился. Пальцы останавливаются над запястьем и исчезают, так и не коснувшись смуглой кожи. Улыбка – счастливая, откровенно счастливая и беззащитная, как у ребенка, и смущенная. – А чего-нибудь не хочется? Рики, не понимая, вскидывает ресницы, но парень спрашивает совершенно серьезно, глядя на него во все глаза – восхищенно и внимательно. «Чего ты хочешь, Рики?» Лишь чуть переставить слова, и звучит совсем иначе. Спрашивая, Лаэль наклоняет голову, и длинные льняные пряди соскальзывают с плеча. Длинные, мягкие, наверняка теплые на ощупь, они должны скользить по обнаженной коже с едва слышным шелестом и греть, как живой котенок. Почему он не прикоснулся? Испугался? Он... он ждал его разрешения, а раз он не разрешил, Лаэль и не прикоснулся. Юпитер! Но это не она – это какие-то другие звезды подарили этому ребенку такую чуткость. – Нет... то есть я не знаю, – Рики отводит взгляд, подавляя внезапное волнение, – в Церес точно не хочу. Давай просто поездим. – Хорошо, – покладисто соглашается юноша, быстро перебирая в памяти живописные районы. Круг, над красивейшими парками, где много зелени и воды, это самая романтическая атмосфера – он набирает программу, искоса поглядывая на полукровку и старательно отводя глаза каждый раз, когда любование Рики заставляет его представить монгрела обнаженным. «В моей спальне, в теплом золотистом свете с цветными шариками свечек, обнаженным и расслабленным, в мягком ворохе простыней и подушек. С его смуглой пылающей кожей, словно золотые лучи солнца, прошедшие сквозь алое стекло витража, с прекрасным гордым лицом и глазами – счастливыми и сияющими. Не печальными и не хмурыми, и не злыми от отчаяния, а безмятежными и веселыми. Ну что такого дурного в том, что я хочу любить мужчину, которого нахожу таким привлекательным? Он притягивает меня, привлекает всем сразу: словами, сердцем, тайной, силой, телом – всем. Почему надо делить порывы души и тела? Почему – считать недостижимым влечение плоти и сердца вместе? Но я хочу его всего, я хочу с ним разговаривать, я хочу делить с ним желания и мысли, я хочу узнавать его и хочу узнать его тело. Почему обязательно искать границы порывов и их причины, почему – познавать по очереди, если суть человека едина? Я тебя люблю, Рики». Лаэль активирует режим полного обзора, и вся верхняя часть триера исчезает для внутреннего наблюдателя – полная иллюзия открытого экипажа, каким-то чудом защищенного от ветра и внешних звуков. Впрочем, звуки имеются: отфильтрованные от нормального городского шума тихие трели трассовых направляющих и музыка обязательных городских оркестров. Монгрел с куда меньшим, чем ожидалось, любопытством рассматривает открывшиеся виды, а Лаэль, пользуясь случаем, беззастенчиво разглядывает парня. Невысокий для гражданина, тем более – для элиты. Тонкий и гибкий, как тростинка, но с очевидной силой в движениях – грациозных и быстрых, почти резких. И эта гордая посадка головы, прямая осанка, трепетные ноздри маленького хищника, прячущего силу и знание под непроницаемые вертикальные зрачки. И дикая тоска в глазах, и сияющая печаль в улыбке, и надежда, слабая и надорванная, как нежная ниточка... «Рики, пожалуйста, поверь мне. Я все для тебя сделаю». Словно услышав, монгрел поворачивается, улыбается с этой мудрой серьезной печалью, но говорит мягко и чуть иронично: – Знаешь, я не знаю, о чем надо говорить на свиданиях. Может, подскажешь?
винни-пух: Подсказать, о чем говорить на свидании? Танн удивленно распахивает глаза, почему-то смотрит сначала на расстилающуюся панораму Танагуры, словно интересуясь ее мнением, потом вновь переводит взгляд на Рики. – То есть... ты никогда не был на свидании? Монгрел деланно равнодушно пожимает плечами. – Нет, – не ходят монгрелы на свидания. Нет у них такого обычая. Одиночкам не место на улицах Цереса, таких ждет участь по большей части мерзкая и, в лучшем случае, с летальным исходом. Те, кто чуть умнее или больше слушаются инстинктов, собираются в стаи, где секс быстро становится способом обозначить предпочтительного партнера или закрепить удачные деловые связи. Конечно, любовь есть везде, и нет на свете такого вывороченного места, куда не влезла бы эта вездесущая особа, но в человечьем аду ей приходится делить свои победы и поражения с бесами соблазна и похоти, так что вариант «Я пошел на свиданку» выглядит несколько иначе, чем представляется гражданину. В принципе, монгрелы и слова-то такого не используют для обозначения встреч любовных: свидания бывают только деловые, а если не свидание, то это разборка, и характер у нее не романтический. А любят... любят сразу, часто мирясь с присутствием зрителей. – Этого не может быть, – протестует Лаэль наполовину шутливо и наполовину с надеждой, – не хочешь же ты сказать, что у тебя никого не было. Рики тоже удивляется в ответ, для него вопрос не очевиден. – Были, конечно. – Ну вот, ты же должен был с ними где-то знакомиться, разговаривать... встречаться... ну а потом... – Лаэль нежно розовеет, но взгляда не отводит, только улыбается смущенно и с надеждой. О чем он говорит? «Ты хочешь с ним просто поговорить? Тебе нужны слова нормального человека? Погреться, блин? Да парень горит весь, как солнечное утро, не будь он гражданином, уже завалил бы на заднем сиденье...» Нет, не завалил бы. Дело не в статусе и не в воспитании, а в том, что он не коснулся даже его запястья, не услышав разрешения. – Нет... у нас... иначе все это происходит. Ну, то есть... не заведено у нас на свидания ходить. – А как же вы знакомитесь? В драке и на пьяную голову, как же еще? – Ну... случайным образом. Нечаянно. – Нечаянно, – добросовестно задумывается блондин, – но вот если познакомиться на улице, то надо же как-то... закрепить знакомство, что-то узнать друг о друге. – Верно, – соглашается монгрел, но объяснять не собирается. Самое главное ты узнаешь в первые несколько секунд: на чей стороне этот парень, защищает тебя или пытается пробить тебе спину. Потом узнаешь, насколько хорош он в драке, насколько смел и хладнокровен и можно ли на него положиться, и по большей части – это самая главная информация. Ну а если... если захотелось чего еще, можно угостить банкой стаута и найти укромный уголочек – одного раза достаточно, чтобы узнать, какой будет у тебя секс. А любовь... эта сволочь – не спрашивает. Она просто сваливается тебе на голову, и ты вынужден ее терпеть. Вот и все. – Только я так не хочу, – Рики серьезно смотрит прямо в глаза парню, и тот, словно зачарованный, забывает разговор, забывает, где они, что с ним, и задерживает дыхание, будто даже легкий шум воздуха способен разрушить желанное колдовство. Только широко раскрытые глаза навстречу темному солнцу, и нет преград его прозрачному сиянию, и нет возможности отвести взгляд. Но если он еще немножко посмотрит – он ослепнет: сетчатка человеческого глаза не предназначена для прямого разглядывания светила. И он отводит глаза, как многие до него и после. – Расскажи о своем первом свидании... или о каком-нибудь вообще. Лаэль кивает, стараясь совладать с неожиданно глубоким волнением. Ощущает серьезность причины волнения, но не может ее найти, сформулировать. Она есть, он чувствует, но не понимает, и предложение Рики позволяет юноше собраться и вернуться в нормальное, где самая большая тайна – сам монгрел и есть. – Мое первое свидание было в машине. Правда! Ну, то есть не совсем первое, – Лаэль неожиданно мешается, но продолжает, – но настоящее, свидание, а не встреча. Он был старше меня почти на три года, уже заканчивал школу, и я страшно волновался, потому что... зачем взрослому парню, который вот-вот получит назначение и покинет интернат, какая-то малявка? Но он сказал... сказал, что все его друзья так заняты будущим назначением, что с ними не о чем больше разговаривать. Когда Танн сдавал выпуск, он, честно говоря, тоже больше ни о чем не мог думать и говорить. Как Имиену удавалось отвлекаться на эмоциональные связи, тем более на новые, – непонятно до сих пор. – И о чем же вы говорили? Что ты делал? – Я? Я ничего не делал. Я ни руками, ни ногами не мог пошевелить от смущения и двух слов связать не мог. Было страшно стыдно, что я настолько плохой собеседник, но... он не обиделся. Или не подал виду и просто... Лаэль вновь окатывает монгрела сияющим мягким взглядом, полным равно смущения, надежды и желания. – Все равно из меня никакой был слушатель. Так что он просто начал меня целовать, – парень заливается своим прозрачным акварельным румянцем, но не отворачивается, пытливо вглядываясь в лицо собеседника. И Рики, стараясь ответить как можно мягче, улыбается в ответ: – Ну... тогда давай так и сделаем. Ты просто начнешь меня целовать. Он! Начнет его целовать? От неожиданности Лаэль теряется, но монгрел, не давая ему возможности поступить иначе, разворачивает кресло и перебирается на заднее сиденье. «Ты будешь меня целовать. Ты все правильно понял, я не могу и не хочу быть первым с тобой. Извини». Сиденье широкое, удобное, тут не только целоваться можно, Рики приходилось умещаться и на меньшей площади, но вряд ли они зайдут сегодня так далеко. Не очень понятно, как и до поцелуев дошло, но что-то сегодня не мешает ему. Что-то отпустило или понятно стало, но он не чувствует сомнений, а лишь спокойствие. Как если бы время утратило власть, как если бы тот кусок пространства и дня, в котором он сейчас пребывает, не существовал на самом деле, а моделировался талантливым режиссером симстима. Блондин, ошалев слегка от долгожданного предложения, медлит, но, встретив мягкий поощряющий взгляд Рики, вспыхивает откровенным восторгом и тоже перебирается на заднее сиденье. Устраивается рядом с комично-торжественным видом, поворачивается лицом к монгрелу и так же торжественно спрашивает: – Я могу тебя поцеловать? «Как на праздничной церемонии, ей-богу, ты ж не контракт со мной заключаешь». Но на самом деле эта торжественность, церемонность гражданина привлекают Рики необыкновенно и являются для него признаками несомненного уважения. Как если бы он был равным с ним. – Да. Среди граждан в обычае заранее обсуждать технику поцелуя? – ирония всегда позволяла монгрелу снисходительно относится к собственным мечтаниям, но, пожалуй, в данном случае она излишня. Лаэль слегка теряет торжественность и отвечает с куда большей долей смущения: – Нет... во всяком случае, я с таким не сталкивался. Рики, а можно... можно ты закроешь глаза? У Рики самые прекрасные в мире глаза – огромные, нежные и ослепительные, он мог бы смотреть в них бесконечно, как смотрят на неустанный танец огня, как смотрят на благодатное светило, дарящее столько тепла, света и радости. Хотел бы смотреть, но это невозможно. Наверное, надо привыкнуть. Рики, не споря, опускает ресницы, несколько секунд Лаэль тратит на то, чтобы любоваться длинными шелковыми стрелами, легшими на щеки монгрела, а потом протягивает руку и едва слышно касается виска и лба полукровки. Едва слышно, едва касаясь, кончики пальцев скользят по коже так легко, нежно, не столько трогая, сколько обозначая прикосновение, и от этих чутошных прикосновений чуткая кожа монгрела начинает звенеть и пылать вслед, неистово желая не прерывать дразнящей ласки, и требует большего контакта. Как давно, Юпитер, как давно к нему не прикасались! Рики едва не всхлипывает – не кожей, всеми внутренними тканями впитывая это легчайшее касание его волос, лица, ресниц. Теплые нежные пальцы словно ткут невесомую паутину на его губах, на подбородке, очерчивают край ушка, линию брови, и за каждым касанием тянется светлый щекочущий след, каждая ласка дразнит и раздражает до степени ярости и восхищает до степени блаженства. Всего лишь прикосновения, прикосновения любящей руки, и они заставляют монгрела трепетать каждой жилкой и прерывисто вздыхать под ласковым взглядом. – Твой... твой первый был умелым, – бормочет монгрел, борясь с желанием схватить светленького за плечи и прижать к себе так, чтобы его тело застонало. Поцеловать так жадно, чтобы рот заполнился кровью. Нельзя так, нельзя так с ним! – и так нежны его касания, так нежна и желанна его ласка, так хочется еще, и ярость тает в золотистом манящем тепле. »Еще. Еще, Лаэль.» Он не чувствовал бы такое упоение, не слышал бы свой голод так остро, если бы эти руки, этот согревающий взгляд не принадлежали тому, кто сам жаждет его не меньше, кто сам любит во много крат сильнее. «Рики, прекрасный, желанный». Бархатистая смуглая кожа сводит Танна с ума, пальцы горят и дрожат от желания, и сердце обмирает от восторга: «Я прикасаюсь к нему. Я чувствую эту кожу. Я ласкаю это прекрасное лицо и хочу быть с ним...» Юноша осторожно охватывает двумя ладонями лицо монгрела и прикасается губами к его губам. Только прикасается, неожиданно горячими и пересохшими от волнения губами. Так бережно, так осторожно, что Рики больше не в силах терпеть: тянется к нему сам, ловит ртом губы Лаэля, требуя ласки настоящей. Юноша что-то шепчет прямо на губах монгрела, но Рики не слышит: кровь гудит у него в висках, кажется, что сквозь него, сквозь мертвое серое сознание проносятся живые золотые всполохи. Солнечные потоки, от которых горячо и нежно внутри, и он знает, что это – нежность и желание светленького, что это – то живое тепло, от которого оживают мертвые и которое есть настоящее чудо. И еще понимает, что это не желание, а нечто большее. Уже намного больше. Внутри него – серое пространство, совсем пустое – так он думал, совсем холодное – так он чувствовал, – ничего, кроме воспоминаний о блонди, но и память эта покрыта льдом. Замерзшая, замершая, потому что если она оттает, потому что если она оживет, тогда... тогда... Весь его огромный замерший мир и лучистые светлые потоки, зажигающие многочисленные яркие искры – и Рики как-то забывшись обнимает юношу за плечи, уверенно и бережно, притягивает к себе, целует так пленительно-нежно, что захватывает дыхание, но так горячо и сладко, что жар легко заменяет страсть.
винни-пух: Ри... Рики, – задохнувшись, блондин пытается отстраниться. Монгрел на мгновение позволяет ему отодвинуться, чтобы перевести дух, и тут же накрывает его рот вновь. Нежно, волнующе овладевает его ртом, проникает внутрь горячим языком, так глубоко, так медленно, так долго пьет, что кружится голова, что не хватает дыхания. Но Рики не выпускает его, прижимает все крепче, ласкает все жарче, перед глазами вальсируют звездочки, и Лаэль сейчас задохнется, но вырываться не будет. «Слишком... слишком прекрасно. Слишком чудесно, я потом дышать буду». Пушистые огни перед глазами гаснут, воздух льется в легкие, смешанный с жарким дыханием. «Господи, как хорошо, как неправдоподобно хорошо». Лаэль чувствует себя совершенно пьяным, все на свете теряет смысл, кроме нежных, огненных поцелуев, что покрывают его лицо и шею, ничего больше не важно, кроме сильных гибких рук, удерживающих его, и это единственная опора в этой вселенной. Исчезает старым сайтом сознания вся лаборатория, вся предыдущая жизнь, и существует разноцветным островом только это волшебный священный момент, когда твой любимый дарит тебе ласку и принимает твою. – Лаэль? – Еще, Рики, пожалуйста, еще. – Я... я не слишком острожен... – О-о, будь таким и дальше! Теплые дразнящие лучи, такие нежные, такие слабые. Но этого совсем, совсем достаточно, чтобы, коснувшись прозрачных полостей, свести на нет всю выстроенную защиту обреченного. Когда приходит весна – все равно, насколько нежно ее первое тепло. Оно все равно достанет из тебя весь огонь и весь свет. – Ах!... мм... – Что-то не так? – Нет. Все... Рики, еще. Горячие смуглые пальцы, нитки из жгучего огня от из прикосновений и раскрывающиеся огненные цветы под кожей там, где касаются губы монгрела, и сладкая, сумасшедшая от страха и восторга мысль: «Вот она – погибель моя. В ночи и бездне». Из глаз льется свет – из прозрачно–черных граней космоса сияющий черный свет. «Человек – это целый мир, это космос, и когда ты его любишь – ты это понимаешь». – Рики, я... ох! – Что? – Можно тебя погладить? – Да. – А здесь можно? – Хм... да... смешной ты. Медленно дрейфующая машина на прогулочной трассе, обычный маршрут приятелей или влюбленных, безразлично скользнувшие по триеру взгляды – яркое сверкающее понимание, что не приятели. Что приютом любовником стал неприметный аэрокар, и что мала и недостаточна преграда модифицированного углерода, чтобы скрыть текучий жаркий огонь, блеск расплавленного драгоценного металла, вновь принимающего свою первичную форму – любви. Сказочный дрейфующий остров посреди глубоко человеческого океана, и не надо ничьих острых глаз, чтобы слышать внезапно застучавшим сердцем. – Рики... – чуть ли не боль и обида во встревоженном голосе. – Подожди. Я куртку сниму. Да. Так лучше, точно: горячие руки обвиваются вокруг тонкого тела, и почему-то его собственная одежда ничуть не мешает слышать жар тела монгрела и завораживающую нежность его кожи. Как же хорошо, как тесно и сладко в крепком объятии, как хочется сильнее прижаться к Рики, как хочется больше его поцелуев, как от них жарко, как прекрасно, словно в волшебном сне. И можно смотреть в его глаза, впитывать всем сознанием огненную живую ночь, лететь в бездонные небеса и ничего не бояться. В руках Рики можно ничего не бояться. – Рики можно... можно? – ладони Лаэля скользят под майку, он всхлипывает от волнения и пронзительного, но какого-то медленного наслаждения, что проникает через кожу ладоней в него. Словно Рики не монгрел и не человек вовсе, а чудесное существо, в котором внутри хранится радость. – Да. – А еще можно? – Да... Бесконечный и бессмысленный диалог, слова, что имеют значение только для того, кто произносит и для того, кто слушает. Вещь вне пределов понимания блонди. – Рики, я... я хочу сказать, – Лаэль сглатывает торопливым вздохом, рот у него уже давно не пересохший, но зато внутри жар нарастает могущественной, ничем не управляемой волной. – Я хочу сказать... ты можешь взять меня прямо сейчас. Взять прямо сейчас? Они прижаты друг к другу так тесно, так полно, что кажется – у них одно сердце, и оно бьется по очереди то в одном, то в другом теле. И Рики чувствует, как пульсирует кровь юноши, под собственными веками ощущает движение его глаз, ловит его дыхание, слышит его мысли и ясное светлое тепло внутри самого себя. Доверенные ему тепло и свет, предложенные от всей души, а не втискиваемые насильно. Кажется... он так волнуется, так смущается. По-видимому, у таких, как он, не принято предлагать себя на первом свидании. Это доверие – и у Лаэля глаза испуганные от собственной решимости. Рики улыбается мягко и как можно признательнее, наклонившись к его лицу, трется кончиком носа о нос блондина, целует, стараясь успокоить. И ответные движения юноши, сначала заполошно-испуганные, торопливые, становятся мягче и медленнее. – А ты так делал? На первом свидании? – Нет. Я... я слишком стеснительный и... не храбрый. Для гражданина, настойчиво встречающегося с монгрелом, заявление звучит забавно. Рики коротко смеется и серьезно говорит: – Мне нравится. Стесняйся дальше. Тепло, нежно, мягко. Большое открытое окно, солнце льется сквозь изумрудную зелень, на каштановой поверхности стола цветные сполохи и сплетенные пальцы двух рук в рдеющем пятне. Где это... с кем это...
наблюдатель: ой! как же мне его жалко, как подумаю. что с ним Ясон сделает! (с Лаэлем то есть)
Eliss: Просто дух захватывает...
Zainka: Ох, чует мое сердце, с Лаэлем если кто что-то и сделает (а сделает обязательно, такие мальчики не живут "долго и счастливо"), то это будет не Ясон, а Рауль. За то, что результат окажется совсем не таким, какого он хотел добиться. Винни-пух, а дальше? Ну, пожалуйста, не томите!
винни-пух: Слушайте, ну я ж обширный кусочек выложила. И потом Бета сейчас занята, но очередной отрывок уже у нее. Я стараюсь.
винни-пух: Вот, а Liebe уже все проверила. Так что держите.
винни-пух: Танн, ты где? Смеющиеся глаза Тиллы прямо перед его лицом, девушка сидит напротив и явно развлекается наблюдением за начальником лаборатории уже несколько минут: - Пересмотрел сериал? Сериал? Какой еще... а-а-а, ну да, обычный повод для насмешек. Лаэль, несмотря на занимаемую должность и примерное трудолюбие, относится к особам мечтательным и склонным к тонкому эмоциональному восприятию. По роду трудовой деятельности особенность эта никак не развивается и не удовлетворяется, и стандартные шоу-программы только раздражают чувствительного юношу. Он считал, что нашел вполне приемлемое решение проблемы: пси-сериалы и периодические походы в ВЭВ – и действительно, долгое время пленительное искусство студии Рамека вполне удовлетворяли его потребности. Пока не оказалось, что реальность может быть ярче и прекрасней. Монгрел. Он всего лишь монгрел, и Лаэль искренне переживал необычность и неприличность такой привязанности. Но только почему-то только касания памяти к соблазнительному облику, одного только мига жизни в сиянии черного солнца достаточно, чтобы все эти размышления и чувства исчезли без следа. Словно прекрасное существо это обладает властью творить свой собственный мир и защищать его от реальности. Мир, в котором имеет значение только огонь и солнце, и те щедрые дары, которые отдает ему жизнь. Рики, любимый. Рики... - Танн? - Что? - И правда, влюбился. Я тебя спросила, не пересмотрел ли ты сериалов, но я и так вижу, что ошиблась. Лаэль рассеянно кивает, явно думая о чем-то своем, потом значение слов собеседницы доходит до сознания, и юноша расплывается в такой счастливой восторженной улыбке, что никаких объяснений не нужно. Тилла качает головой с мнимой укоризной, но улыбается в ответ едва ли не так же радостно и восторженно. Все-таки женщины, даже на Амой, лучше приспособлены для разделения чувств. Для сочувствия в его первичном настоящем значении. - Смотри внимательней на занятиях, – советует психолог, и Танн опять только кивает. Он и впрямь не может ответить, он только что вспоминал, как Рики целовал его в машине, и у него язык отнимается от блаженства. На занятиях он и не отвлекается, не выпускник же, в конце концов, и назначение в Департамент Генетики не за красивые глаза получил. Он профессионал и вполне способен отделить профессиональные интересы от бытовых. Правда, раньше эти интересы не были столь захватывающими, и каждую секунду этой новообразованной жизни, когда можно подумать о Рики, – он думает о Рики. Его прикосновения, его горячий нежный рот, сильные руки на спине. Такие крепкие, такие жаркие объятия, такие огромные нежные глаза, голос, отдающийся вибрирующим рокотом по телу, взгляд – горящий, неистовый – и весь этот жар, зной окаянного лета низвергается в него, заполняет собой, подхватывает и несет в страну желанную, в мир разноцветный. «Опомниться? Нет, не хочу. Ни за что на свете не хочу отказаться даже от единственного мига сказочного лета. А потом... потом хоть на траву, ничего не страшно...» Хотя показатели профессиональной деятельности не пострадали. Все-таки гражданское воспитание приносит свои плоды: как бы не был охвачен возбуждением молодой гражданин, какие бы интенсивные эмоции не испытывал – временно подавить их влияние он способен. Рауль, правда, сомневается, что человек, даже если это гражданин Амой и с такими безупречными генами, сможет долго контролировать эти хаотические потоки. Танн – не элита, сознание его организовано вполне человеческим способом, так что в скором времени подсознание начнет свою обычную игру в организацию иных поведенческих комплексов на основе новой информации. Но с другой стороны, частично эмоциональный взрыв вызван искусственно. Парадокс в данном случае заключается в том, что человек, подвергающийся частому и интенсивному воздействию эмоций способен лучше ими управлять, чем тот, кто сохранил свой рассудок неприкосновенным. Эта особенность весьма затруднила выбор Рауля: эмоционально неопытная, неотзывчивая особь не привлечет внимания полукровки, а эмоционально яркая – совсем уж тяжело управляемая, слишком много вариантов поведения. Монгрел – эмоциональный генератор, такие существа созданы для излучения, для образования связи ему нужна особь, способная отзываться и брать, пассивная особь... Как Ясон. Да, без сомнений, Первый Консул – личность, гениальный дипломат, яркий волевой характер, и без сомнений вышеперечисленные качества привлекают людей, и его пет не исключение. Но по отношению к эмоционально-яркому, выразительному характеру, такому как у монгрела, Ясон – пассивная сторона. Та, что берет. Не лидер – акцептор в комплексной связи несоединимых элементов. Вывод заставляет Рауля в буквальном смысле слова оторопеть и впервые в жизни отвлечься от эксперимента. Ясон-не-лидер – это... это что-то несусветное, это что-то немыслимое, но полностью объясняет как и природу такого союза, так и столь длительный эффект аккумуляции. И подтверждает его предыдущий вывод о роли компенсирующего фактора. А что, если в образовании такой связи полукровка выполнял роль не только источника, но и приемной плоскости – объема, который Ясон использовал для сброса эмоционального хаоса, угрожающего ему? Но для этого достаточно обычных петов, а уж тем более – его экспериментальных разработок. И что имел в виду Ясон, утверждая, что эмоции предоставляют свободу? Какую свободу? От чего? От общественных и служебных обязанностей? От долга блонди и от полноценной жизни действительно разумного существа? Подобное объяснение – прямой показатель для коррекции, потому что указывает на разрушение системы приоритетов, но если Ясон имел в виду другое? Управлять эмоционально-нестабильной особью, то есть существом эмоционально ярким, способным к выразительным переживаниям, трудно и весьма утомительно, потому что тяжело просчитывать его поступки: слишком много факторов, слишком много колебаний, возникающих от внешних обстоятельств – слишком много вариантов поведения. Такой противник представлял бы куда большую угрозу, чем привычные, четко прогнозируемые экономические или политические враги Минка – потому что он был бы... менее ограничен в выборе. Если рассматривать свободу как показатель многовариантности, то это понятие становится положительной характеристикой. «Я свободен, потому что я чувствую» – оказываешься под действием большего количества факторов. Но и выбираешь из большего количества вариантов. И можешь просчитать более точно поведение людей, можешь точнее прогнозировать их поступки и организовать ситуации с более четкими параметрами и с большей эффективностью – потому что учитываешь большее количество факторов. Тогда эксперимент Ясона, сохраняя тот же крайне рискованный характер, имеет, по крайней мере, цель, достойную блонди. И спокойствие Юпитер более объяснимо и некоторые из обстоятельств последних двух лет жизни Ясона тоже получают объяснение куда более логичное и достойное. Но эксперимент от этого не становится менее рискованным и безответственным, преступно безответственным. Если этот ничтожный пет выполнял роль компенсирующего элемента, как мог Минк отпустить его? Зачем? Единственное логичное пояснение – полукровка больше не мог выполнять эту роль с достаточной эффективностью. Стал негодным. Но эмоциональная связь, возникшая между участниками опыта, уже стала слишком устойчивой, чтобы разрушать ее столь грубым методом, как нейрокоррекция, и Консул стал жертвой собственной увлеченности. «Ах, Ясон, Ясон, ну почему же ты не посоветовался со мной? Какие бы загадки не хранились в твоем проекте, но я же выполнял роль твоего наблюдателя так долго, я же ученый и куда более опытный, чем ты. Наверняка ты не знал об аккумулирующем эффекте, но я хотя бы предположить такое мог при разработке темы. А ты – наверняка нет. А теперь блок создан, функционирует, и пусть твой пет больше не может быть использованным должным образом, но связь все еще существует. И только ты сам в состоянии ее разорвать». - Господин Эм, - встревоженный голос сапфира привлекает активную часть внимания блонди, он отвлекается от раздумий и вопросительно смотрит на сотрудника. - Господин Эм, смею напомнить, что вы хотели лично участвовать в эксперименте. Блонди согласно кивает головой, не позволяя досаде как-то отразиться на лице: стенд, собранный энтузиастами школы Осло, представлял собой опытный экземпляр, где на основе кишечнополостных впечатляющих размеров, для простоты наблюдения, приживили мозг погибшего от срыва сенсорика – одного из многочисленных рабов пси-индустрии. Обычно использовать подобные экземпляры не представляется возможным, потому что нелегальные актеры за срок эксплуатации поглощают такое количество стимуляторов, что если не мозг, то сознание особей оказывается полностью разрушенным. Легальные же актеры в большинстве своем - зарегистрированные граждане, и их родственники предпочитают распоряжаться усопшими согласно традициям. Собственно, прояви Рауль или Департамент Науки какую-то заинтересованность в этом вопросе, проблема давно была бы решена. Но подобное направление только-только появилось, существует пока лишь в виде проекта и испытывает недостаток в оборудовании и подходящем материале. В данном случае участникам просто повезло: они раздобыли сенсорика во вполне еще нормальном состоянии. Рауль, осмотрев особь, был искренне удивлен и испытал нечто вроде брезгливости: труп человеческого детеныша, даже монгрела, с очевидными следами пыток - зрелище не из приятных. - Насколько я знаю, программы ВСВ не позволяют использовать особей младше 15-16 лет. - Не совсем, господин Эм. Не позволяет неспособность детей сосредоточиться на ощущениях или зрелищах с достаточной степенью концентрации и на достаточный срок. В данном случае применялась определенная... стимуляция. - Подобный род стимуляции может применяться только единожды. - Вы совершенно правы, господин Эм. То есть существо заранее обрекли на гибель ради единственного фильма – нерационально и глупо. Сенсорик даже со средними показателями приносит весьма хороший доход, когда достигает нормального возраста, разумеется. Люди иногда проявляют полную неспособность к мышлению, даже простейшие последовательности не в состоянии вычислить. Андрогины - не люди, но точно знают, что уничтожение несовершеннолетних особей – недопустимо. Смерть молодняка любого вида - признак необратимой гибели популяции, и особи, решающие свои материальные задачи подобным образом, должны быть немедленно извлечены из оборота. Блонди сознательно позволяет отвращению отразится на своем прекрасном лице, четко ощущая ответную эмоциональную волну от полицейского коммисара. - Знаете, я думаю вашему Департаменту следует обратить особое внимание на подобные случаи. - И опять-таки я с вами полностью согласен, господин Эм. Конечно, это всего лишь монгрел. Но любой хороший служащий вполне способен предусмотреть и такие вывороты человеческой психики, когда на подобное обрекут не какого-то монгрела, а гражданина, и вполне определенного. И то, что за подобный заказ потребуется огромная сумма, без сомнений, подстегнет ту 2%-ную часть населения, в которой невозможно полностью подавить агрессию и жестокость.
винни-пух: Но поскольку особь все равно погибла, грех было не воспользоваться. Нефриты, возглавляемые весьма перспективным выпускником Осло, очень напоминающим Раулю самого себя, принялись монтировать стенд с целью создать испытательный полигон, сохраняющий способность к сенсорному восприятию, но обладающий выносливостью и живучестью простейших животных. Весьма увлекательная задача, и вполне перспективная. Рауль, вынужденный с некоторых пор уделять особое внимание проектам, связанным с сенсорной и эмоциональной восприимчивостью, оказывал покровительство дерзким студентам, так что работа шла вовсю. И сегодня они проводят пробную активацию – вовремя, ничего не скажешь. Чрезвычайно взволнованный необычностью собственных размышлений и решительно кошмарным их результатом, Рауль лишь механически наблюдает за действиями студентов и показателями датчиков. Похоже, что мозг псионика – часть, естественно – переживает последнюю минуту своей жизни. К счастью, кишечнополостные лишены головного аппарата. Но от эксперимента Эм действительно отвлекся: его личное участие должно было выразиться в его ощущениях в качестве эмпата, а не только в наблюдениях. Причем он сам же такое желание и выказал, проблема эмоциональных состояний привитых частично разумных существ еще никогда не возникала на горизонте амойской науки. Так почему же ему ... не хочется выполнить собственное обещание? Комбинация на игровом поле, где пространство между белым драконом и статуэткой огня заполнено светом – одной полостью света, не линией – вспыхивает перед глазами ученого с очевидностью факта собственного рождения, и блонди испытывает острое желание оказаться одному. Не линия – долговечность влияния объясняется созданием общего пространства, объема, созданного для взаимодействия, для взаимного влияния друг на друга. Не последовательность – объем, информационно-событийный объем, подчиняющийся законам существования информационных конструкций, а значит – саморегулирующийся и способный к развитию. Конечно, тогда вполне объяснимы и интенсивность эмоций и их относительная безопасность: линейная связь подобной интенсивности давно разрушила бы оба элемента, но объем способен хранить и регулировать даже хаотическую информацию с куда большей эффективностью. Получают объяснение и результаты взаимообмена: опять-таки в случае простой последовательности сверхотзывчивость Ясона являлась бы признаком разрушения основных логических блоков. Но в случае объема – она является результатом его существования. «О Юпитер, почему же ты не сказала? Решила удостовериться в моей полноценности?» Последнему предположению следует посвятить куда больше времени и внимания: надо провести внеочередное тестирование, как-никак в последнее время он тоже подвергается постоянным эмоциональным раздражениям... и, конечно, следует продолжить действия: с одной стороны, объем характеризуется большей устойчивостью по отношению к внешним факторам. Но зато гораздо сильнее зависит от факторов внутренних. Разочарование Ясона в уникальности своего пета будет способствовать разрушению этого мерзкого образования в куда большей степени, чем все логические доводы и уловки внешних участников событий. Человек, и как оказывается, и андрогин, способен к образованию общего информационно-событийного объема, и его существование весьма стабильно, потому что мало зависит от внешних факторов. Тогда каким фактором может служить умерщвление носителя? - Господин Эм, стенд в рабочем состоянии, - гордо сообщает юный блонди. ”Судя по показателям приборов – да. А судя по вашим показателям, господин эмпат?» Рауль не собирается подавлять действие препаратов, потому что результат эксперимента становится ему абсолютно ясным. - Проект содержит ошибку, советую господам студентам пересмотреть организацию полигона. А вот их он «слышит»: маленькие ученые так поражены его вердиктом, столько надежд вкладывали и так много ожидали, что теперь просто не могут подавить свою обиду и растерянность. Еще совсем молоды и так неопытны. - Но... Но господин Эм, почему? - Ведь параметры не заданы... - Как же так? - Ошибкой является выбор носителя или мозга? – а вот это блонди, и, как и подобает блонди, задает вопрос самый важный и самый верный. Перспективный мальчик, Рауль это сразу заметил. - Выбор сознания. Рауль специально больше ничего не уточняет и разрешает ребятам закончить бесперспективный эксперимент - исключительно в учебных целях, как-никак, первая попытка. Посмотрим, сколько времени понадобится группе на поиск правильного ответа, шансы на достаточно высокий балл они не утратили. Для науки важен любой результат, как положительный, так и отрицательный. И для Юпитер результат как таковой важнее его относительной категории: но он не Юпитер. И если она позволила ему испытывать привязанность к Ясону Минку, следовательно, предполагала и соответствующие действия. Он не наблюдатель – он тоже участник. А полигон погиб, конечно. Даже червяки не способны долго умирать. - Рики, а ты где? - Лаэль, это не важный вопрос. - А какой важный? - Ну... где ты можешь меня подобрать, - вторая часть предложения – «если тебе еще интересно» – тает как снег под солнечным ярким взглядом светловолосого. Нет, он не передумал, незачем глупости спрашивать. Парень выглядит так, словно ему подарили... собственную лабораторию и собственную тему. Как понял Рики, его гражданский знакомый обладает немалыми научными амбициями. Это так... так хорошо, когда у человека есть цель, мечты, есть надежды и желания. Это здорово, это означает, что человек живет. Лаэль живет, живет так ярко и выразительно, как только позволяет ему его ум и сердце. А он? Он живет? Рики за два дня столько раз провертел в голове их последнюю встречу, что уже сам не знает, что именно произошло на самом деле, а что ему теперь только кажется или подразумевается. Он предложил Лаэлю действовать – это факт. Он не настаивал на телесном контакте – это тоже факт, но вот все остальное... Рики всерьез намерен был полностью передать инициативу гражданину, так как же так получилось, что он взял на себя активную роль? Насколько далеко он зашел с точки зрения гражданина? Насколько отличалось его поведение от того, что ожидал кареглазый юноша? Насколько он, черт возьми, не был похожим на блонди с его непререкаемой волей? Он очень давно не был первым. Он очень давно не выполнял роль ведущего партнера. Он боится, что не помнит, как это делается нормально – так, как принято у людей, а не у спятивших андрогинов. Он невыносимо боится, что, решившись на более близкие отношения с человеком, он начнет действовать, как блонди. Очень уж... авторитетный пример, заразительный. Разве не хотелось ему обнимать парня сильнее? Не хотелось целовать так крепко, чтобы следы оставались? Не хотелось заставить юношу стонать и кричать от страсти, так как заставляли его самого? - Тебе не было больно? Вопрос вызывает откровенное недоумение у парня. Рики досадливо морщится и развивает тему: - Может не больно, но... неприятно. Не так, как следовало бы. Не так, как тебе хотелось? Я серьезно спрашиваю. Если что-то было не так, хоть чуть-чуть, скажи, пожалуйста. Монгрел с тревогой смотрит в распахнувшиеся глаза Лаэля, стараясь по их выражению уловить его колебание или нежелание огорчить. Но похоже, сам вопрос его огорчил и удивил, парень-то ожидал совсем другого, но все же добросовестно обдумывает ответ и вдруг вспыхивает польщенной улыбкой: - Значит, ты тоже думал обо мне. - Думал, конечно, - теперь очередь удивляться Рики, но светловолосый неожиданно приступает к решительным действиям. На этот раз, не пересаживаясь на заднее сиденье, обнимает монгрела за плечи и вместо поцелуя притрагивается щекой к его щеке. - Лаэль? - Нет, Рики, все было замечательно. Все было так замечательно, что я никогда бы не поверил, что так может быть на самом деле. - А я не был... ну... слишком настойчивым? Юноша фыркает, отклоняется от Рики, но, наблюдая явственное беспокойство монгрела, весело смеется: - Рики, это я тебе предложил взять меня прямо тогда. А ты отказался. Так кто из нас был излишне настойчивым? «Вот балда, я серьезно, а ему хихоньки». - Лаэль, я не это имею в виду, я... пойми. Я монгрел, а монгрелы народ... грубоватый и мне не хотелось причинить тебе боль или неприятности. Но слова Рики вместо опасений или сомнений только заставляют юношу радостно улыбаться. Он вновь смеется, тянется весь к темноволосому, сияет прямо в него этим теплым утренним светом, и монгрел сдается. Обнимает в ответ так же нежно и бережно и осторожно касается его губ. Он умеет целовать так, чтобы не оставалось следов. Он умеет ласкать так, что даже крылья бабочек не теряют свою краску. Он умеет любить так, чтобы ни одной искры боли не возникало в отданном теле. Много чего умеет – и ни разу еще не пригодилось. Он умеет отдавать свое сознание ледяному лазерному взгляду и не умереть от этого. Он умеет принимать тяжесть беспощадного машинного тела и не потерять себя. Не стать просто жертвой. Он умеет принимать боль за ласку и унижение – за нежность, и настоящую нежность – за обман. Много чего умеет – и опыта в последнем у него намного больше. Настолько больше, что временами монгрелу кажется, что вся его жизнь состояла из трех лет этого опыта и что все остальное, что он знает и помнит, – записанная память. Кажется, что на самом деле он – не тот монгрел, чьи воспоминания вложены в его мозг и которые он привык считать своими. Уж больно далеко тот отчаянный и бесшабашный мальчишка, умеющий смеяться так, чтобы слышно было звездам, от этого замерзшего, механического существа, которое называется именем Рики. Когда таких мыслей в его голове накапливается много, Рики становится по-настоящему страшно. Среди его или чужих воспоминаний полно тех, что говорили о безумии, о разрушении, о той выдуманной стране, в которую он отправился и из которой его вернули. Но знаете что? Доказательств этому нет. И то, что мир вокруг него причиняет ему боль – не доказательства его реальности, ничуть. И тогда впору и впрямь гореть живьем или искать светловолосого спасителя, утверждающего, что он живой. - Боже мой... Рики... Рики.
винни-пух: Лаэль запрокидывает голову, когда хочет перевести дыхание, и вновь жадно подставляет рот. Потому что смотреть в лицо Рики, видеть так рядом его глаза, его рот и просто смотреть, только потому, что ему не хватает воздуха, – это расточительно и нерационально. Надо прикасаться к нему – вдруг растает, надо ласкать, целовать – вдруг не сон. Потому что только во сне так бывает: чтобы взлететь вольной птицей, только привидеться может – темные огромные глаза, волшебство черной ночи, и сердце поет, и звезды кружатся в их немыслимой глубине, и только так, глядя в глаза любимого, можно по-настоящему жить. «Рики, Рики, прекрасный мой. Еще, пожалуйста». Лаэль совсем не помнит, как же он, вернее, они добрались до его дома. А ведь это он должен был делать, потому что программировать кар должен его хозяин... вроде бы... не помнит. Ни черта он не помнит. Чувствуя, как пьянеет, шалеет от этого чудесного огня в своем теле и душе от близости темноглазого юноши, все равно почему-то печального, и все равно он сделает его счастливым. «Я обещаю, Рики!» - помнит, как как-то удалось отлепиться от монгрела, войти в холл, не вися на его плечах, но уже на пороге квартиры он просто сполз ему под ноги. Задыхаясь от желания, от затопляющей тело нежной покорности, позволяя любимому делать все что угодно с ним и зная, что это все что угодно будет самым прекрасным из того, что когда-либо происходило. - Лаэль. Лаэль, ты что? - обеспокоенный голос Рики привлекает его внимание только звучанием. Юноша улыбается счастливой хмельной улыбкой, тянется к нему, обнимая за бедра, и прижимается лицом к паху. - Рики, пожалуйста - Лаэль... - Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня, я больше не могу... я умру без тебя сейчас. - Светленький... Монгрел подхватывает его на руки, и это, оказывается, такое блаженство - лежать на руках любимого, кажется, его никогда не носили на руках. «А может и носили, не помню, не знаю», - он просто улетел в какие-то немыслимые золотые высоты, парит в ослепительном небе, и все его тело превращается в одно текучее живое сияние. И все пространство вокруг – тоже одно сияние, и всякие подробности жизни и существования, и всякое время на свете - лишь один из признаков этого дивного блеска, а Рики - гордое темное солнце в этом мире. И это - единственное реальное и прекрасное, и ничего больше нет, и не надо, кроме этого солнца, кроме этого сияния и сумасшедшего счастья - краше которого нет на белом свете! - Рики. С высоты волшебного царства, где обитает мечта и радость, он спускается в настоящий мир, обнаружив, что лежит на постели, голый, а монгрел почему-то одет и смотрит с каким-то непонятным смущением и тревогой. - Что, Рики? И почему ты одет? Ты передумал?! - Нет... нет, маленький... Все хорошо. «Да, все хорошо. Раз ты говоришь, то так оно и есть». Лаэль немедленно вспыхивает ясной улыбкой, быстро садится и обнимает Рики, безжалостно прижимаясь своей нежной теплой кожей к его куртке и джинсам. «Ну ты что, парень? Поранишься же...» - Лаэль... Лаэль, отпусти. Юноша отрицательно крутит головой, жадно целует шею Рики, монгрел быстро гладит тонкую спину, настойчиво отодвигая блондина. - Дай я разденусь. Он снова не соглашается, но потом поднимает разрумянившееся взволнованное лицо и пламенно говорит: - Рики... Рики, понимаешь, со мной такого никогда не было. Я просто голову теряю. Я ни о чем больше думать не могу. Я ничего больше не хочу, только чтобы ты был со мной, я... знаешь, это как во сне, я все время боюсь проснуться и боюсь, что это только программа, и это... Рики останавливает излияния юноши, прижав пальцы к его рту. Лаэль покорно замолкает, только смотрит жалобно, и монгрела вновь окатывает волна из страха и нежности к доверившемуся ему существу. - Ш-ш, все хорошо, я тебе не снюсь, правда. Хочешь, докажу? Юноша послушно кивает, не понимая смысла произносимых слов, а улавливая лишь интонацию голоса, ласку осторожных движений, когда Рики мягко освобождается из его объятий. Потом значение слов доходит до сознания, Танн смущенно и радостно вспыхивает и зарумянивается еще сильнее. И никак этот нежный акварельный блеск на его щеках не назвать краской стыда. Монгрел быстро сбрасывает одежду, сдергивает как можно быстрее и без всякого изящества, но, обернувшись, встречает восхищенный взгляд Лаэля, глядящего на него чуть ли не с молитвенным восторгом, приоткрыв рот и прижав руки к груди. О-ох! Какой же он... какой же он красивый. Нет, не красивый, он прекрасный, он словно вылеплен их языков темного пламени, и оно переливается и горит, удерживаясь в пределах гибкого грациозного тела. И он словно не человек, словно создан огнем и из огня для неведомых целей творителей жизни и солнц. И, конечно, они не могли выбрать для этого целомудренную форму светлокожих владельцев человеческого мира, а создали свою, по образу и подобию тех первых существ, что вдохнули жизнь в глиняную плоть. Живой победный открытый огонь по человечьим душам и сердцам, облеченный жаркой смуглой плотью и горящими очами ночи. «Он сожжет меня и не заметит. И не узнает об этом. Боже мой, и я так хочу этого...» Как давно на него смотрели? А как давно на него смотрели так? Так, словно он самое прекрасное на свете существо, так, словно он – маленькое божество, перед которым должно поклоняться, так, словно он... о нет, не надо. Несостоявшееся жестокое сравнение безжалостно сдергивает с его сознания жалкие попытки почувствовать счастье, и Рики горько хмурится и мрачнеет от откровенного восхищения светловолосого. «Почему? Что не так, Рики?» Чудесный темноглазый юноша вместо радости испытывает печаль и боль, и кажется, все, что он не делает вместо того, чтобы развеселить монгрела, только угнетает его и огорчает. - Рики, - таким нежным голосом и столько отзывчивого огорчения, столько желания немедленно что-то сделать в растерянном лице. - Рики, что не так? «... как на самое прекрасное и желанное существо на белом свете. Лаэль, глупый, хороший, не надо так смотреть на меня. Я не стою этого. Это я беру у тебя и ничего не даю взамен. Не стоило тебе... совсем не стоило находить меня». Монгрел стремительно опускается на кровать рядом с кареглазым и мягко, осторожно оглаживает его лицо, пока чужая горечь не исчезает с нежного личика и Лаэль не начинает улыбаться – доверчиво и тепло. - Все хорошо. Правда, все хорошо. Я... просто вспомнил не ко времени. Юноша серьезно кивает в ответ: да, есть такая нелепая особенность в противных воспоминаниях, они всегда норовят испортить вам выходные. Сравнение смешит его самого, он так же осторожно протягивает одну руку и тоже ласкает лицо монгрела, повторяя его движения. Простой прием, но довольно эффективный – Рики плюется про себя упомянутым противным мыслям, притягивает юношу к себе. Обнимает, щекочет шею легкими поцелуями и вздрагивает, вновь ощутив солнечные сияющие потоки сквозь себя. В него, в серое искристое пространство внутри. Лаэль чутко откликается, тотчас, подняв лицо с вопросительными глазами – серьезными, но уже не испуганными; единственное, чего он боится - это того, что Рики внезапно передумает или случится землетрясение и придется срочно спасаться. Все остальное – такая ерунда. Рики немножко печально улыбается, но нежность его пальцев на подбородке юноши все искупает. Хочется немедленно закрыть глаза и замурлыкать как кошка. Но Рики точно что-то хочет сказать. И что? - Лаэль... давай ты выключишь свет. «Как выключить? А как же тогда... а как...» - Почему? О Рики, не надо, я же совсем тебя не знаю, совсем не видел, - он умоляюще заглядывает в черные лучистые глаза Рики, тут же теряя все свои желания, теряясь в его глазах и уже, кажется, желая только смотреть в его них. Но... стремительно охватывающий тело монгрела взгляд тут же восстанавливает убежавшее желание: – Рики, не надо. - Пожалуйста, не надо, - что-то твердое и печальное в бездонных глазах монгрела. Что-то непонятно горькое и имеющее право на горечь и печаль в опускающихся тяжелых ресницах – длинных причудливых стрелах, иначе не назовешь. И каждая стрела направлена в его сердце, и каждая попадает в цель. - Тебе... тебе это так важно? - Да, – кивает Рики и тут же вновь обзывает себя эгоистом. «Мне так хочется? А что хочется твоему партнеру, узнать не желаешь?» - А тебе? Тебе важно? - Да, - не очень уверенно отвечает юноша и мимолетно хмурится в своей милой задумчивости, – то есть... это важно, потому что мне очень хочется тебя видеть. Просто большое желание. А ты... ты не хочешь смотреть на меня? - Нет... то есть ты очень хороший, ты красивый, - Рики медленно проводит рукой по голове юноши и по всей длине мягких льняных волос. В точности, как он и предполагал: теплых, мягких и пушистых. Каким-то образом этот жест подтверждает правдивость слов полукровки, и Лаэль успокаивается. - Просто... – «а ты, кажется, собирался сделать все что угодно, чтобы заслужить право на эти солнечные лучи в себе. А ты, помнится, решил завязаться узлом, чтобы не огорчать светленького. А ты вроде бы собрался выполнять все его желания, раз уж не можешь ответить движением сердца.» - Ладно, свет так свет. Может, тебя это больше убедит, что я вполне себе реален. Монгрел улыбается лукаво, неожиданным быстрым движением опрокидывает любовника на спину и нависает сверху, опираясь на руки. Лицо Лаэля вспыхивает удовольствием, и это действительно очень приятное зрелище. - Хотя лично я предпочитаю это ощущать, а не видеть. Для надежности. Он опускается на тело Танна, вминает в постель, мягко и неотвратимо, всем телом, всей кожей ощущая горячий сладостный трепет, волну наслаждения, накрывающую юношу с головой, как только он касается его. «Все хорошо, светленький, не бойся. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо со мной». Лаэль недоверчиво распахивает глаза, с удивлением и восторгом глядя на темноглазого любовника, и обнимает, притягивая ближе. - Рики, - теплые золотые пальцы мягко ложатся на его губы, и волшебная затягивающая бездна зрачков наполнена шаловливыми искрами. - Сейчас я тебе докажу, насколько это надежнее. - Рики. Блестящее естество мира, нежданно явившееся во всей ослепительной своей красоте и могуществе, и твои глаза видят сквозь покровы физических оболочек. И твое дыхание порождает огненные вихри, и твое наслаждение колеблет границы вселенной. Весь мир в тебе, все время в тебе, и ты – сущность и сила этого мира, и его бесконечная доброта, и льешься в этот мир своей любовью и восторгом. - Рики! Человеческие слабые глаза видят лишь часть этой дивного царства, это все равно здорово, но когда люди находят друг друга, они намного ближе к его настоящей природе и пониманию. В них тогда открывается настоящая глубина, способная вместить истину мира, а не только отражения на сетчатке глаза. И тогда видишь странное и слышишь чудесное, и удивительные мысли посещают тебя. Его тело под руками любимого, его неистово бьющееся сердце и собственный крик, взлетающий, как флаг, и все вокруг кружится одним фантастическим движением, где все равноценно и одинаково важно, и он не в состоянии уже понять, где же кончается его тело, а где душа, и где он встретил своего монгрела, своего пламенного бога, и все предыдущие дни становятся маленькими искрами перед огромным настоящим, берущим его себе и таким щедрым, и все, что он помнит потом, состоит из множества капелек-видений, кристаллов и ветров, созданных самой любовью. - Рики... пожалуйста, - блаженство, восхитительный полет, в который отправилась его душа, и его слабые руки не в состоянии вернуть толику этого волшебства, но то живое смуглое пламя, что ласкает его, сжигает его, кажется и не замечает. Жгучие и невесомые касания губ – и под кожей расцветает пылающий бутон, осторожные прикосновения пальцев – и внутрь бежит не кровь, а хрустальный свет, мягкое скольжение тела монгрела, его кожа, горячим шелком обволакивающая его человеческую плоть– и Лаэль растворяется, перестает быть высшей формой существования белков и находит себе другую природу. - Светленький... маленький... хороший мой. Все будет хорошо, вот увидишь... все... «Да, все будет хорошо, ты так говоришь – значит, так и будет», - и он тает, выплескивается первым оргазмом, толкаясь в теплую ласковую руку и чувствуя, как плачет. Рики бережно сцеловывает соленые следы с гладких щек, вопросительно заглядывает в глаза юноши. Но там столько восторга, столько пьяной жадной неги, что вряд ли эти капельки означают боль. - Рики, – юноша обнимает монгрела за шею, рассеянный и сияющий его взгляд скользит по лицу монгрела. Он видит только темное прекрасное солнце. Он может выговорить только его имя, а на все остальное жалко тратить время. - Еще... о-ох! Словно одного касания, словно одного взгляда достаточно, чтобы он снова растворился в его руках утренней радугой. «Что там со временем, что там с ночью – не помню, не знаю», мириады сердечных толчков и блеска, и каждый рожден и покорен его любовнику. Ему кажется - он так мало может ему дать, так мало вернуть перед тем ослепительным счастьем, нежностью, которыми затопляет его Рики, и его ласки больше похожи на попытки, на необходимость почувствовать нежность смуглой упругой кожи, горячую гибкость мышц, блестящую прочность легкого тела.И он дрожит от предвкушения этой силы и пылкости в себе. - Рики, я хочу... я хочу... – ох, только не сейчас. Он лежит, вцепившись в простыни, и изо всех сил старается не кричать так отчаянно, потому что Рики ласкает ртом его член, руки монгрела крепко стискивают его бедра, и кожа на животе и в паху светится драгоценной капелью его ласки. И когда нежный Рикин язычок вылизывает, дразнясь, щелочку, ему кажется что вся его плоть, все тело заполняется сверкающей волной, и когда Рики берет его в рот, целиком, нежно, настойчиво, его сознание взрывается разноцветным бриллиантовым фейерверком, и требуется время, чтобы собрать все эти цветные капельки в одно целое. - Ш-ш, Лаэль, что ж ты так кричишь-то. Он лежит в объятиях монгрела, едва переводя дыхание, и сердце колотится прямо в горле, и руки дрожат от силы перенесенного оргазма. Но плевать глубоко на рекомендованные частоту и последовательность сексуальной разрядки, и Лаэль скорее согласен умереть на месте, сорвать голос от крика, чем отказаться от самой крошечной секунды пребывания Рики рядом. - Ты что-то хотел сказать? - Да-а. - Хочешь, чтобы я что-то сделал? - Да, - шепчет светловолосый, очарованно глядя в темные глаза. Горячие, черные. Нет, они совсем не похожи ни на какие драгоценные камни. Кристаллы холодны, несмотря на все совершенство, а глаза Рики – горячие, из темного пламени, и оно прожигает дыры внутри твоего обычного «я» и все переворачивается. - Я хочу, чтобы ты меня взял. Горячие, черные, такие большие, что не помещаются на его лице, и столько сияния, словно целиком излучают свет. Рики мягко улыбается, и кажется, что глаза у него и вправду счастливые, монгрел вновь быстро и умело покрывает его тело поцелуями: лицо, грудь, живот, рисует кончиком языка очертания мышц, заставляя юношу дрожать от желания, такого упоительного и такого острого – как у него получается все это сделать вместе? – и почему тогда кажется, что он медлителен и пытает его этими дразнящими прикосновениями? А потом кажется, что, наоборот, все слишком быстро, и он только успевает ловить ощущение гладкой щеки, трущейся о его грудь, черные пряди, обвивающие его пальцы словно сами по себе и так же сами по себе убегающие куда-то, невозможно изящное очертание тела, когда монгрел приподнимается над ним и выгибается, тянясь рукой к столику возле кровати. - Здесь? - Да... еще, пожалуйста, еще. «Юпитер. Я не помню, там ли у меня смазка. И где...» - но это все равно. Ловкие сильные руки управляют его движениями, управляют его телом, словно создают заново для своих нужд: оглаживают, трогают, переворачивают на живот и ставят на колени. И он стонет и дрожит под новыми поцелуями и касаниями к его спине и ягодицам, и мечется, и умоляет, не помня никаких слов, когда эти искушенные руки ласкают его пах и мягкий картавый голос монгрела что-то шепчет о его нежности и уговаривает потерпеть. Куда терпеть? Что терпеть? Вот это восхитительное трепетание? Это блаженство? Упоение, что растекается по телу только тогда, когда удовольствие приносит любимый, а не специалист по удовлетворению сексуальных потребностей? Волшебное вдохновенное состояние, заставляющее человека вспомнить о своем высоком происхождении. Это – терпеть? Изумительное праздничное горение, счастье заполняет его с того момента, когда монгрел впервые улыбнулся ему, и может лишь усилиться, стать еще больше, вспыхнув сказочной красоты ликованием. «Рики, делай, что хочешь, сделай со мной все, что ты хочешь». - Да, Рики, да, - Юпитер знает, на что соглашается Лаэль и тут же захлебывается от острого пронзительного удовольствия, когда длинные умелые пальцы дразнят его дырочку, ласкают тугое колечко мышц, проникают внутрь и трогают изнутри. Так упоительно медленно, так фантастически верно, и перед глазами начинает крутиться огненная карусель, когда Рики находит его тайное местечко, и он точно сейчас умрет. - Потерпи чуть-чуть, я хочу подготовить тебя. - Рики... ну Рики же, - он и впрямь чуть не плачет от нетерпения, от невозможности больше терпеть восхитительную пытку, и тогда монгрел, наконец, входит в него, осторожно, медленно, и Лаэль обмирает от волны восторга, от невыразимого удовольствия, что заставляет его тело дрожать и стучать сердце так, что его надо удерживать рукой. Но, оказывается, достаточно просто поддерживать его под животом, и темноглазый бог так и делает, и он смеется и стонет от ощущения твердой горячей плоти внутри, от медлительных его движений, растягивающих секунды в вечности из одного лишь счастья и желания. От нарастающей силы наслаждения, упоения, которое каким-то чудом все увеличивается и увеличивается и никак не кончается, хотя он уже не может дышать, все тело уже истончилось и стало сплошным светом, и если это сейчас не кончится, если продлится еще одну секунду!..
винни-пух: Он просто умрет, потому что перестанет быть человеком. Эта прекрасная горячая плоть внутри, и там – словно огонь, настоящий огонь, и такая же жаркая покоряющая ладонь на его члене, и обжигающий привкус его дыхания. Жгучий укол поцелуя, и еще несколько нескончаемых минут – и он, наверное, и впрямь перестает быть человеком, потому что ведь люди не могут ощущать себя так огромно? Не могут даже на одну минуту стать сразу всем? Солнцем над головой и его ночью, и водой, и землей, и людьми на ней. «Не может? Не может – значит, я больше не тот Лаэль». Он совсем не помнит, что было после того ослепительного света, но теперь лежит рядом с Рики, хватая воздух открытым ртом и видя только бездонные глаза полукровки и ощущая сияюшую нежность его взгляда. И сердце так отчаянно бьется, чуть ли не болит, так что Лаэль берет руку монгрела и прижимает к своей груди, чтобы виновник этого несостоявшегося инфаркта удерживал принадлежащее ему отныне. - Я думал, я умру. Рики вопросительно смотрит на своего партнера, считая его сравнение лестным для себя, но опасаясь неловкости со своей стороны. Но парень задумчив и серьезен, удивительно после бурного оргазма. Лаэль отвечает твердым и странно спокойным взглядом, и убежденно повторяет: - Я думал, я сейчас умру, - но, высказав настойчивое заявление, юноша улыбается с шальной и жаркой радостью и пытается обнять монгрела. Получается у него плохо, руки почему-то не слушаются, Лаэль с искренним удивлением обнаруживает эту внезапную слабость и жалобно смотрит на монгрела, словно Рики может ему помочь. Полукровка невольно смеется в ответ, сам прижимает горячее покорное тело, обнимает себя тонкими руками юноши и бережно целует карие, светящиеся глаза – по очереди, странно волнуясь от прикосновения к горячим дрожащим векам. - Спасибо. - Правда? – почему-то радуется Лаэль, и монгрел кивает с неуловимой грустью в зрачках. - Да. - Я ничего не сделал, - лепечет юноша, прижимаясь теснее и не зная, как выразить Рики все величину своего желания и счастья, потому что язык у него заплетается и страшно хочется спать. Рики обнимает крепче, поглаживая плечи Танна, запускает пальцы в густые светлые волосы. - Ты очень хороший. Лаэль что-то еще пытается сказать или пояснить, но непобедимый сияющий сон разом выключает его, и Рики вновь думает о взрослом гражданине, как о наивном доверчивом ребенке. Таком милом, таком чистом, и вновь ловит себя на тягостной и противной мысли, что он не имеет права на него, что не должен, неправильно ему любить этого светлого человечка, и неправильно не любить его. И то, что кареглазому было с ним хорошо, то, что он и впрямь сумел дать ему наслаждение, вовсе не облегчает его раздумья. А даже, наверное, отягощает: потому что этот ребенок в него влюбился, а он... что он делает, а? Неправильно, что в него влюбились, неправильно, что он поддался своей тоске, несчастью. «Ты же знаешь, Рики, насколько заразно несчастье. И насколько неправильно втягивать в свою боль чужих людей». И то, что этот странный удивительный парень умудряется уменьшить, убрать всю эту гадость из его жизни, даже не догадываясь, не зная об этом – это тоже неправильно. Это как временная мера, как блокада размножающегося вируса – действует, пока не превышен критический порог. Когда он узнает, если он узнает, – все развалится немедленно, и то наслаждение и радость, которые он может принести светленькому, никак не компенсирует боль. «Неправильно. Неправильно, что мы вообще увидели друг друга. Это какое-то неверное плохое чудо. Сделанное вовсе не для того чтобы сделать человека счастливым, а наоборот – волшебство со злыми намерениями». Спящий юноша на его плече сияет нежным теплым счастьем, тонкое покорное тело льнет к нему, и его кожа, такая мягкая, теплая, дразнит упругой податливостью – Рики осторожно, как можно мягче снимает обвивающие его руки и укладывает Лаэля на постель. «Ты ничего не сделал?» Если бы это было правдой – насколько было бы проще. Он еще несколько минут печально и признательно разглядывает светленького – такого покорного, такого послушного его рукам, такого отзывчивого, – встряхивается, заставляя отодвинуться ненужные желания, и начинает одеваться. Уже почти утро – он, оказывается, слишком долго провалялся в обнимку с Лаэлем, но, хотя двигается он бесшумно и одевается быстро, Танн просыпается и, не шевелясь, следит за ним глазами. Смуглый, тонкий, изящный, как танагрская статуэтка, и гибкие мускулы так крепки, когда обнимают и когда переворачивают его тело, и так здорово было пробовать губами твердые мышцы на животе и скользить пальцами по длинным мускулистым ногам, и обмирать от власти сочных губ и длинных ресниц. Рики оборачивается и останавливается, испытывая резкое смущение и неловкость. «Черт, не хотел же будить», - почти хмурится, глядя, как Лаэль садится на кровати, заспанный и серьезный. И от того, что он не жалуется и не спрашивает, а только улыбается, приветливо и сонно, мрачнеет сильнее. - Извини, я не хотел тебя будить. Лаэль отчаянно зевает, кивает, но... не обижается. Крутит головой, отгоняя сонливость, и заявляет со всей серьезностью и мягкостью, что так невероятно в нем сочетаются: - И зря. Тебя ведь надо отвезти. - Отвезти? - Конечно, это ведь район сотрудников института, тебе трудно было бы отсюда выбраться. Юноша еще раз зевает и тоже начинает одеваться, а Рики становится жгуче стыдно и как–то еще. Наивный милый ребенок, покорный горячий мальчик, что принимал его с таким восторгом и упоением, смешной и доверчивый, как нельзя взрослому. «Но этот смешной и доверчивый мальчик заботится о тебе. О твоей безопасности, даже не спрашивая, куда ты исчезаешь и когда соизволишь объявиться. «Только ты можешь решить, что я должен знать, а что нет. Это твоя жизнь и твое право», – ох, как стыдно». Рики решительно берет за руку юношу и настойчиво говорит, когда он подымает голову. - Лаэль, я не хотел тебя обидеть. - Ты не обидел. Хотя... – он смущенно улыбается, мягко розовея от своей откровенности, – хотя я наделся, что ты останешься. Очень хотелось попробовать тебя утреннего. Танн еще сильнее смущается, опускает глаза, но быстро овладевает собой и окатывает монгрела таким привлекательным для него взглядом – мягким, чутким и бережным, как самое нежное прикосновение на свете. - Я доберусь. Это не так сложно, как кажется, - тому, кто не знаком с нелегальной стороной жизни. Но гражданин – конечно, незнакомый – решительно настроен выполнить свое обещание: - Я ведь уже встал, так ведь? Я лучше тебя отвезу и еще немножко посмотрю на тебя, ладно? «Посмотрю на тебя, ладно?» Эта готовность ждать сколько угодно, это неправдоподобное уважение, осторожность в его вопросах и ответах, та чуткость, что является редкостью, драгоценностью в любом самом счастливом человеческом обществе, вновь заставляет сердце Рики отчаянно трепыхаться и стенать от тоски. Почему? Ну почему он, а не... В нем построено столько стен от желания и страсти, от унижения и лести, в нем столько преград и умения против обмана и предательства, против презрения и подавления. Но он беззащитен и беспомощен перед уважением и любовью, перед ясностью и убежденностью в его ценности и достоинстве, в его праве на гордость и свои решения. У него нет методов борьбы с ТАКИМ воздействием. «Не надо так со мной, пожалуйста, не надо, я же сломаюсь. Не выдержу...» Лаэль высаживает его на самой границе Мидаса, так за всю дорогу и не спросив о его намерениях. Он и впрямь только смотрел, как обещал, и всю эту несчастную дорогу Рики ощущал мягкость и нежность его взгляда, тихое ласковое счастье и благодарность. И он совсем беспомощен и беззащитен перед таким взглядом и такой любовью. Перед любовью, готовой ждать, нестись на помощь и радоваться всем и любым встречам. - Тебе... надо дальше? – несколько неуверенно спрашивает гражданин, но Рики отрицательно качает головой. - Нет, дальше я сам. Ты и так забрался на границу. Лаэль стеснительно пожимает плечом и объясняет несколько спотыкательно: - Честно говоря, я дальше боюсь лететь, - он прикусывает губу, стесняясь и неумело хмурясь, - я... правда не храбрый, и я совсем не умею защищаться. Он вздыхает и хмурится уже решительно: - Наверное, мне придется пройти курс поведения в экстремальных ситуациях и ... Рики тебе точно не надо дальше? Церес делится на районы влияния, ведь так? Здесь тебе безопасно? «Не надо. Пожалуйста, не надо. Что ж ты делаешь со мной!» - Безопасно, спасибо и... спасибо. Монгрел решительно выбирается из экипажа, не зная радоваться ему или огорчаться от того, что Лаэль не спросил о следующей встрече. Потому что не спросил не из равнодушного спокойствия, а из безусловного доверия, безоговорочного уважения. Юпитер, так не бывает, нельзя так... безусловно любить. Так не бывает, такое невозможно, и его зачумленное сердце не желает признавать, отказывает в существовании безусловного... Доверия. Уважения. Любви. Так не бывает.
Zainka: Ура!!!! Спасибо! Утащила читать!
Liebe: наблюдатель пишет: как же мне его жалко Аналогично, и вообще я Лаэлев фанат. Да нафиг сдались эти блонди, когда тут такие граждане, оказывается, водятся!
Тень полуночи: как же мне его жалко Мне тоже Надеюсь, все это закончится для Лаэля грустными, но приятными воспоминаниями, а не неудовольствием блонди несовместимым с жизнью. винни-пух Спасибо за продолжение. Лаэль у вас получился просто чудесным, именно то что нужно Рики, чтобы отогреться после Ямона. Не знаю как кому, но мне читать очень интересно, ваш стиль просто завораживает. Емоции чувствуются просто великолепно - как сомнения Рики, так и восторженность Лаэля. Еще раз спасибо. P.S. Меня немного настораживает вот это: Без тебя - Рауль/Рики Это указание на героев или пейринг? Не то что бы я не хотела почитать что-то с таким пейрингом, как раз наоброт, да еще бы в вашем исполнении... Но в данном случае боюсь Ясон Рауля за подобные... эээ... эскапады придушил бы лично.
винни-пух: Эт-то точно! Нет, это просто указание на основных действующих лиц.
Liebe: А мне казалось, что Рауль/Рики - это указание на то, что Рауль Рики морально поимеет...
Тень полуночи: Liebe Учитывая, что Рауль - эмпат, то это скорее Рики его морально поимет
Liebe: Тень полуночи, Рики имеет Лаэля, а Лаэль подсунут Раулем, так что сверху в этом моральном пэйринге все-таки Рауль.
Тень полуночи: Liebe, но учитывая что в конце концов все равно Рики будет с Ясоном, то следует что Рауль из позиции сверху плавно перейдет в позицию снизу... в моральном плане, конечно
Liebe: Тень полуночи, обождем и посмотрим, как оно в конце концов выйдет, а то мы немного это... впереди паровоза.
Тень полуночи: Liebe, нет, ну конечно автору все карты в руки, а мы так... погулять вышли. Но, во-первых, в шапке фика есть: Пейринг: Ясон/Рики. А, во-вторых, лично я воспринимаю "Без тебя", как фик идущий перед "Множество пользований". Я, конечно, могу ошибаться, но у меня складывается впечатление, что "Без тебя", "Множество пользований", "Спасение Весты", "Достаточное условие" и "Чудовища, монстры и подарки" представляют собой серию. Хотя, разумеется - автор большой, ему видней
полная версия страницы