Форум
достаточное условие
винни-пух: Страж настоятельно посоветовал выложиться здесь. выполняем. После Дана Бан. Оговорка: у меня больше ничего нет. Пара: каноническая. ДОСТАТОЧНОЕ УСЛОВИЕ. - Летит - Кто летит? - Планета летит, - он осторожно касается моей руки, спрашивая позволения, я сам кладу ладонь ему на грудь, он улыбается коротко. Без ментального сопряжения я не могу четко чувствовать или видеть его ощущения, но методом аналогии могу поддержать уже сформированную иллюзию: когда смотришь в открытое ночное небо можно, зафиксировав направление, движение планет, почувствовать, как летит твоя планета – огромные каменный шар. Скорость 320 км в ч, наклонная вертикальная ось под углом в 45 %, горизонтальная плоскость орбиты, длинный шлейф драгоценной атмосферы, которую вынуждены постоянно генерировать климатические установки. Система тоже двигается, повернувшись в сторону дальней Двиги, можно ощутить, как звезда Гланн стремительно мчится по направлению к каплям Магеллана. Сколько раз она упивалась полетом? Сколько раз любовалась на открытое небо. А могла ли? Тонкое нежное лицо, запрокинутое на мое плечо, печально и, звездный свет отражается в нем колдовскими нереальными огнями, но глаза у него ярче любых звезд на небе – сияющая бездонная пропасть, упоительная тьма, и свет всех подзвездных и надзвездных миров отражается в них. Любимое чудесное лицо упрямого темноглазого монгрела – сказочное и бессмертное. Неизменное. Он плохо себя чувствует этим вечером, вял и неотзывчив, его горячее сумасшедшее тело, вспыхивает огнем от малейшего касания, сильное, страстное нежное, созданное для меня, предназначенное мне, вбирает меня шелковой дразнящей мягкостью кожи, плавит неистовым упоительным жаром под пальцами и губами, сводит с ума тесной горячей сердцевиной, приводит меня в бешенство сопротивлением, и равно стонет и от моей нежности, и от моей жестокости. Целует мои пальцы и счастливо смеется, ловя губами ароматные пряди моих волос, рычит и скалит острые кошачьи зубы, упорно сопротивляется, и жадно прогибает гибкую спину, раскрывается мне, полностью, не щадя ни тела, ни сознания, взрывается огнем, золотом, сполохами и осыпает мою кожу этими несостоявшимися прикосновениями – не плотью, только мыслью – прозрачными искрами поцелуев, нежной капелью касаний, тончайшими неуловимыми огоньками взаимодействия... Мой. Всегда мой. Для меня, созданный для меня: жесток я или нежен, подл или доверчив, ласков или бесстрастен – мой. Но сегодня... процедура форматирования вызвала побочный эффект, протянутое ниточками боли тело никак не удается распалить по-настоящему, он покорно бьется в оргазме подо мной, но он почти искусственный, только для меня. Неприемлемо. - Ясь, - глазищи как две луны, огромные черные блестящие луны, мерцают, сияют, глядеться в них – позабыть себя. Жалобные-прежалобные луны, грустные. - Извини, я... правда, совсем дохлый. - Я вижу, - я теснее прижимаю его к себе, глажу тонкое крепкое плечо. Мускулы тонкие и прочные, изящные, скелет смонтирован в расчете на большие перегрузки, - ничего. Он вытягивает вверх руку – тонкую, прочную, послушная красивая игра мышц под нежной шелковой кожей – голос печален и звенит: - Так противно: сила есть, желание есть, а я словно вареный. - Ничего. Я усаживаю его на коленях в кресле перед грандиозной панорамой ночной Танагуры – наше любимое с ним место, он приникает к моей груди, привычно перебросив массу блестящих черных кудрей мне через плечо. Шелковая их тяжесть мягко скользит по моей спине, я встряхиваю головой так, чтобы мои собственные волосы накрыли мальчишку, обвили его плечи и руки – он удовлетворенно вздыхает, трогает смуглыми пальчиками снежные пряди, и от прикосновений его пальцев по ним скользят прозрачные разноцветные огни - устойчивый ментальный образ восприятия-ощущения, транслируемый при сопряжении. Красиво и странно, что видно только нам двоим, и так невыразима приятна его горячая тяжесть на бедрах, и скольжение ресниц на открытой коже... Формально говоря, это не сопряжение в типичном понимании, но в случае формирования устойчивого эмоционально-ментального информационного объема, все его участники могут пользоваться не только прямым или опосредованным контактом, но и просто активировать уже созданные, индуцированные в поле восприятия собеседника образы. Среди биоников это нормальное явление, люди чаще всего не обладают или не развивают необходимый уровень способностей, в среде Блонди – возможны лишь исключения: информационная сфера проявляет тем более высокий уровень взаимодействия, чем большая часть пси-матрицы участвует в образовании единого пространства, и искусственная эмоциональная бедность довольно сильно ограничивает нас. Исключениями редки, но в случае успешной реализации взаимодействие приобретает мультиплетный характер. В нормальном состоянии он не усидел бы так долго – уже плясал бы на моих бедрах шаловливым бесенком, а теперь только вздыхает и продолжает выводить кружочки на моем предплечье – прости. Я провожу рукой по его голове – чувствую его боль, горячечная нездоровая вибрация, прозрачно-зеленоватые ниточки, дерганые, протянуты через все тело, ментальная оболочка судорожно сжата вокруг тоненькой фигуры – совсем не его «цвет», в затылке и ниже, между лопаток, где недавно приживлена новая порция спинномозговой ткани, пульсирующий под пальцами шевелящийся комок. Рики мучительно кривится даже от этого легкого «касания», терпит и не отстраняется, только отворачивается и низко опускает голову. Я ничем не могу ему помочь: адаптация любой системы требует определенного периода, активация – периода обучения и отработки методов компенсации, и любой из этих процессов вызывает как минимум, необходимость изменения привычный условий существования и... обычно сопровождается болевыми ощущениями на разном уровне. Рики... маленький, тепленький, желанный, пахнет молочком и ванилью – встряхнуть, поцеловать горячо и сильно, гневно зыркает глазами, а улыбка лукавая и сверкает, ямочки на щеках и чувствовать его на своих коленях уже совершенно невозможно. Отволокти отбивающегося, возмущенно вопящего ребенка в постель, и ласкать его, целовать его, раскрывать, брать и любить его, пока он не начнет кричать от наслаждения, пока не заплачет от невыразимого, упоительного восторга разделения, слияния наших тел, сознаний, мыслей, чувств – всего, что есть я, и что есть он! Он так невыносимо хорош, раскинутый на постели, в смятом шелке и разметавшихся гиацинтовых кудрях: ноги и руки скованы фиксаторами, темный прелестный член плотно прижат к животу, гибкое вспыхивающее тело выгибается под моим взглядом, горячая кожа жаждет прикосновений – глаза горят то злостью, то жаждой, то яростью, то нежностью – желанием, жаром, огнем, тьмой, пылающий рот то молит, то осыпает меня ругательствами – мой. Мой, жадный, жаркий, бешеный, пьяный мной – мой! И я могу взять его как угодно, я могу обнимать его так сильно, как мне хочется, могу целовать так крепко и яростно, как хочется, могу ласкать и брать, сколько мне захочется – его тело лишено человеческой слабости, так же выносливо и прочно, как мое собственное. Метаболизм на два порядка выше человеческого, на четыре – по кислороду, перестроена вегетативная система и коэффициент усвоения равен 87%. Поверхностные повреждения и гематомы исчезают в течение нескольких часов, внутренние, в зависимости от тяжести, за срок до нескольких суток, хирургическое вмешательство оправдано лишь в случае нарушения целостности органа. С каким ужасом он смотрел на тающие на запястьях следы моих пальцев, с каким страхом - на затягивавшуюся на глазах царапину. Однажды я вытащил его из-под кипятка, красного, облезающего от ожога, ошалевшего и перепуганного, несколько раз наблюдал, как он экспериментировал с тренажерами и импликаторами, пытаясь установить уровень выносливости и боли, и один раз пришлось всерьез успокаивать его – прибегнуть к инъекциям, к прямому ментальному воздействию, примитивному силовому захвату, чтобы он просто не повредил самого себя в отчаянии... Рики причинил мне боль. Он смотрит на свои пальцы, кончики ногтей в крови, в моей крови, на моих плечах и груди - глубокие длинные царапины, мелкие синяки, и мы в ярости сдирали друг с друга одежду, рычали и скалились друг на друга как звери, сражаясь за право быть первым, за право указывать, но игра теперь идет почти на равных, Рики почти так же силен и собственного огня ему всегда было мало. Но раньше, его касания не могли причинить мне повреждения, я не давал ему касаться болезненных участков, а повредить прочную кожу Блонди не так то легко. Это продолжается несколько секунд: не отошедший от всплеска адреналина, возбужденный, взбесившийся, и в яростных полыхающих глазах - первобытная тьма, ярость – непонимающий взгляд на свою руку и на меня и еще раз, и еще, и я чувствую приближение чего-то страшного. Рики взглядывает на меня потрясенным неверящим взглядом, и воет как смертельно раненое животное. Я не успеваю даже схватить его, когда он спрыгивает с кровати, слепо несется в первый попавшийся угол, отбивается от моих рук и тут же замирает, леденея от страха, что еще как-нибудь повредит мне. Кричит, плачет, пытается вырваться, уползти от меня – воет и рыдает так, словно у него сердце оборвалось. - Я не хотел... пожалуйста. Ясон... я не хотел... я не хотел!!! Обнять покрепче, так чтобы не мог дернуться, укачивать, прижимая всем телом, через кожу, через тепло, голос, передавая ясность и нежность, успокаивать, уговаривать, обволакивать голосом, интонациями, словечками, ласками, гипнозом, сцеловывать его слезы и горячие оправдания, укачивать на руках долго-долго, не уставая шептать и заговаривать голосом и активацией точек релаксации... погрузить в стимуляционную камеру для восстановления. Я опасался, что потребуется эмоциональный блок. Рауль сомневался. Она не согласилась. Разница в выводах основывалась на недостаточном объеме информации: проанализировав параллельное существование чрезмерности эмоциональной реакции и полной адекватности логического мышления, я согласился с Юпитер. А Рики до сих пор опасается силы и страсти своего тела – не любит проявлять инициативу, очень умело, провоцируя меня на подавление. Мне нравится, меня завораживает его горячность, отзывчивость любому касанию, возможность больше не сдерживать себя, это диковинное привлекательное противоречие слов, мягкого сопротивления и откровенного желания, яростного, сжигающего, но мне этого мало – новое тело открывает перед нами множество возможностей, и я не хочу их терять. Ему просто нужно время, чтобы привыкнуть, и это хорошее время. Объект восстановлен по специальной программе: сверхинтенсивное развитие клона с последовательной модификацией организма - коррекция мышечной, костной, соединительной тканей, вживление наножил, чипов и микрошлейфов, сенсорных датчиков, инфракрасных и штуцерных пси-портов. Недостающие участки памяти восстанавливались путем виртуального воспроизведения на основе реальных воспоминаний и устойчивых аналогий. Вживление дополнительных тканей, чипов памяти, блоков поддержки продолжается после вывода объекта из инкубатора. Загрузка программ обеспечения и обработки информационных потоков не прекращается – мозг Рики задействован на 88% - условие - Алан являлся, - Рики продолжает играть с моими волосами, но взгляд серьезный и твердый. Алан – глава ведомства информационной поддержки. Любопытно. - И какое основание привел? – действительно любопытно: явиться в мои апартаменты, абсолютно точно зная, что я отсутствую. - Ерунда какая-то: проверка каналов передачи, - действительно ерунда. Значит... - Из меня скоро аттракцион сделают. Самый выдающийся пет Амой. - Твой статус не определен и исключителен. Конечно, вызывает любопытство. - Нездоровое, - он накручивает на палец прядку, дергает, отпускает, обвивает мою шею руками и затихает совсем. Алан, в качестве наблюдателя за движениями массивов информации, должен отслеживать качество и соответствие допуска: даже для Первого Консула есть ограничения. Были – до некоторого момента. После моего восстановления ограничения любого уровня были сняты, с учетом моего и без того исключительного положения новые привилегии произвели неизгладимое впечатление: количество лиц, знающих истинную подоплеку решения Юпитер крайне ограничено, Алан в их состав не входит, рассчитывать на его служебное рвение в свете явной благосклонности Юпитер к моей особе не приходится. Мастер Алан обладает впечатляющим индексом IQ. Я помню, как пришел в себя после взрыва: стандартное требование Юпитер к проведению регенерационных процедур включают полное физическое и психическое восстановление объекта, так что мое тело было полностью восстановлено, а временный психологический блок не позволял мне предаваться размышлениям о причине «несчастного случая». Времени хватило на восстановление дипломатических отношений с Транкой и на проведение карательных акций по ликвидации террористической группы и связанных с ними представителей Федерации. Последних выслали с планеты лишив дипломатической неприкосновенности, и никакая терранская или гренчвичевская медицина никогда не установит истинных причин самоубийства этих ублюдков. Коррекцию психики я выполнял самостоятельно, уже полностью восстановив и предыдущие события: Рики не остался неотомщенным. Наверное, это было невероятным зрелищем: Первый Консул, внезапно застывающий посреди коридора и опускающийся по стене на пол, потому что ноги его больше не держат – чрезмерное напряжение сказывается на самых слабых элементах. Первый Консул с остановившимся взглядом и замершим дыханием – кумулятивный эффект свернутого искусственным образом события-воспоминания, я не умею курить. Первый Консул, Блонди, не реагирующий на обращение и прикосновения, а потом внезапно захлебывающийся в рыданиях, настоящих, человеческих рыданиях – это спасло мой разум, чисто человеческий механизм сброса эмоциональной перегрузки. Сохранило мой разум, чтобы осуществить первую попытку самоубийства: выжигание пси-порта при неправильном подключении к медицинской аппаратуре. Не удалось, Рауль сумел мгновенно сориентироваться, и ему было вменено в обязанность поставить новый, более расширенный психический блок. Однако увеличить область воздействия на мою память не удалось: активное эмоциональное взаимодействие с обожаемым объектом, не смотря на относительную хронологическую краткость, способствовало образованию массиву ассоциативных и чрезвычайно устойчивых, благодаря чувственной окраске связей и маркеров, что не позволяло удалить воспоминания о монгреле, не стерев весь личностный объем воспоминаний. В этом не было смысла: без личного опыта, собственной индивидуальности моя особь не представляла никакой выдающейся ценности. Мне больно думать, больно смотреть, больно видеть, больно слышать – никогда не думал, что существование, даже простейшие физические процедуры могут оказаться поводом и причиной боли, и когда Рауль опять ставит психологическую защиту, пытаясь снять зависимость – становится не легче. Мне не больно – мне никак. Тоска. Бессмысленность. Отсутствие желаний и чувства долга. Я ощущаю себя мертвым, у меня нет причины жить... не уберег тебя, не сохранил. Чувствовал себя всемогущим, испытывал чувства, разделял свои чувства, стал живым, и не представлял, что могу потерять не эмоции, не твою любовь, не свою жизнь – тебя. А оказалось, это так просто, лишить человека жизни, даже если это ты... Я не пытаюсь узнать, было ли все произошедшее изначально планом Юпитер, или все же система лишь отреагировала максимально эффективным способом. С одной стороны, внезапность решения вызывает сомнения, так как для осуществления пси-переноса такого масштаба требовался уже существующий адаптированный объем памяти, с другой стороны – полтора года, которые заняло выращивание клона, позволило воспроизвести недостающие воспоминания максимально близко к действительности... возможно, эксперимент находился в стадии разработки и «Лямбда 3000» лишь воспользовалась наиболее перспективный кандидатурой. Рики – прирожденный псионик, но не активный, он не может самостоятельно включиться в пси-эгрегор, но, будучи независимым элементом, в информационном поле двигается самостоятельно, сохраняя цельность личности, и собственной, и своего лидера – меня. Любое манипулирование пси-полями столь сложных и изменчивых конгломератов как человеческие сообщества, возможны только с помощью систем, меньших по объему, но превосходящих общее поле по уровню и сложности взаимодействия, иначе противостоять энтропийной деструкции невозможно. Юпитер это знала, без сомнений, тем более странным для меня было предложение – на первый взгляд. Я демонстративно остановил сердце – Рауль так же демонстративно его активировал, без воли Юпитер я не мог самоуничтожиться, вторая попытка была лишь указанием на невозможность моего функционирования: отсутствует мотивация. - У меня есть его генный код, - Советник опускает ресницы, выражение недоумения, брезгливости и укоризны, - В лаборатории хранятся образцы всех особей, подвергнувшихся коррекции. Клон? И что мне с ним делать? - Это бессмысленно. - Можно создать необходимые параметры искусственно... Меня передергивает – видно. Рауль широко раскрывает глаза, поражаясь моей несдержанности. Мне просто все равно, совсем все равно, но любое уменьшение значения личности моего мальчика воспринимается как... покушение на смысл существования, унижение. Неприемлемость того, кто стал для меня самым значимым и ценным существом унижает и оскорбляет меня - святотатство. Реакция болезненная и явно неадекватная – все равно. Рики – не пет, не игрушка, и уж тем более – не секс-долл, мне не нужна красивая кукла с его глазами. - Нет. - Я имел в виду – использовать связанные с объектом воспоминания для воспроизведения в новом носителе. Воспроизведение? Я анализирую предложение не меньше минуты: не потому что не понимаю его бессмысленности, каким образом интересно воспроизвести в клоне, загруженном чужой памятью, индивидуальные ментальные способности Рики? Корре мне такого не предложил бы, например, комплекс действий любого мало-мальски самостоятельного эмпата сугубо индивидуальна, и сенсибельное восприятие поля не позволяет воспроизвести даже подобие. Я медлю с ответом целую минуту, потому что позволяю себе эту фантазию: открывается капсула инкубатора, и твой первый вздох, твой первый взгляд, касание, импульс – мне, для меня... Рики... о Господи, Рики! Что мне делать здесь без тебя? Что? не могу! Не хочу! - Самое глубокое ментасканирование не дает объективных сведений, наложение объемов разных участников неминуемо приведет к дисфункции. - У нас есть время адаптировать сумму, пока выращивается клон... И время, чтобы отыскать и выпотрошить всех его цересских и мидасских знакомых, включаю меня и тебя – откуда такое упорство Рауль? Личность пета? Раньше ты не способен был признать ценность сознания неблонди, зачем тебе жизнь Рики? - Воспроизведение личности интрасенса находится вне границы наших возможностей. На данный момент, - он выглядит... почти взволнованным... странно... немотивированно. - В чем причина твоей заинтересованности? – какое тебе дело до монгрела? Ты, идеальный Блонди, прекрасный и совершенный, не знающий сомнений, не ведающий колебаний – не доступный тем бурям и радугам, тем страстям и упоительному счастью, что рождает в человек его сердце, что возвышает его несравненно над всеми остальными живыми тварями, что делает его свободным. Да, погрязший в слабостях и чувствах, любой из людей – свободен, куда свободнее нас с тобой, потому что у него есть свой собственный мир. Мир, рожденный его чувствами, его любовью, и куда бы они не завели его, он останется независимым и вольным. Без любви нет свободы, без того, кого ты любишь – нет ничего. Я мертв Рауль, и это моя последняя воля... - Это воля Юпитер, - ее интерес объясним, что ж, придется еще раз указать компьютеру на невозможность функционирования системы, несмотря на функциональность отельных частей – самой главной нет. Нет больше самой нужной части – сердце мое умерло, не убежало, не отвергло – умерло, а как может хоть кто-нибудь жить без сердца? - Я буду говорить с ней еще раз, и избавлю тебя от невыполнимого задания. - А если уже поздно? - Поздно? Что поздно? Я непонимающе вскидываю бровь. - Я выполнил волю Юпитер. Активировал клон. Нет. Этого не может быть. Я не давал согласия даже формального, и... загрузка воспоминания должна производиться в процессе выращивания, сканирование не производилось... что он имеет в виду? Нет! - Я не давал согласия на реконструкцию. - Это воля Юпитер, - повторяет Советник, поворачивается ко мне спиной и направляется к нише. Как в страшном сне, следую за ним. Не имея возможности заговорить, прекратить происходящее – и не могу просто выйти, если... если он это сделал, там, в капсуле мой Рики, мой маленький огненный эльф, мое солнышко темного цвета... Но ведь... это невозможно... невозможно. Капсула вскрывается как цветок, система уже очищена, существо внутри медленно, сосредоточено дышит, мой взгляд судорожно скользит по смуглой золотой фигурке, еще влажной и блестящей, по полуоткрытому рту и ресницам, опущенным, мокрым. Сканирование не проводилось. Ведь у меня самый большой объем воспоминаний, не проводилось же... так кто же это тогда? Ведь у него нет воспоминаний! Нет... воспоминаний... нет, мне кажется, я заживо замерзаю, превращаюсь в лед от непереносимого ужаса, когда существо подымает глаза, и я вижу... вижу... - Что? Что? – голос со сна глухой и невнятный, он хлопает слепыми несфокусированными глазами, быстро скользит маленькими ладонями по моему телу, - Чего случилось? Глаза у него активируется в последнюю очередь, и крика моего он тоже не слышал. Рики проснулся от сбитого ритма сердца, вслепую ловит сейчас мой дыхание, чутошным прикосновением к уху проверяет сенсор, наконец, включаются глаза. Взгляд дикий и злой. - Чего ты орешь? Что случилось? Встрепанный, сонный, злой и раздраженный, резко прерванный пси-контакт отражается пульсирующей болью в правом виске, но все равно, лучше, чем вечером. И боль, и раздражение – острые, временно, от грубого резкого вторжения, но не от той тягомотной изнуряющей боли, что оставляет перенапряжение и сброшенные «шумы». Рики. Ты. Маленький, ведь ты, правда? это ты? Перед глазами – проклятая капсула с чудовищным содержимым, где злой дух захватил тело моего любимого и пытается смотреть на меня его глазами – это невозможно! Нет. - Рики, - он спит, улегшись на меня сверху, обхватив руками и ногами, словно спасение своей души – как всегда. Я чувствую его горячую дразнящую тяжесть, его дыхание, сердитый блеск глаз – пет так не может, правда? Секс-долл так не может, любой из носителей не способен преодолеть программу полного подчинения... правда ведь? Так ведь? Я крепко, не заботясь о сбережении, обнимаю, прижимаю к себе, жестко, грубо провожу рукой по бедрам, в паху, обхватываю член – Рики охает от откровенной боли, дергается, инстинктивно пытаясь защититься - Ясон... да что ж ты... какого черта! – зло, обиженно, тело немеет и вздрагивает, избегая жесткого контакта, он морщится, стонет, глаза – обиженные, беззащитные, - Ясон! Ночной кошмар трясет меня страшной реальностью, тяжкое невыносимое балансирование этих нескольких месяцев здесь, на грани сна и реальности, смешивает и запутывает настоящее и несостоявшееся, и отделить ложь от истины ох как трудно, и многие разгадки приходят во сне, и ощущения, переживаемые во внутреннем мире любого из человеческих существ, не менее реальны, чем те, что доводится испытывать в действительности, и проверить порой совсем нелегко, и нет причин не верить, и нет возможности обрести свободу и... И особенно тяжело, когда следует отделить правду от истины. Рики не смирится, Рики настоящий, никто кроме него не может вести меня в эгрегоре от сознания к сознанию... Прости: я жесток и груб, как редко бывает, я не пытаюсь его брать – ласкаю жестко, приказываю его телу, знаю, как это делается, безотказные точки, предусмотренные как раз на этот случай всезнающей. Рики стонет, следуя моим рукам, прогибается, впуская внутрь мои пальцы – злые, терзающие, на глазах его вспыхивают слезы, он закусывает губы, и я слышу его обиду горьким чистым медом внутри меня, крупными тяжкими каплями окутывающими, успокаивающими мои тревоги и страхи – утешение. Больно, горько, не по вине, и что я тебе сделал Блонди, но что-то слышит он в моем глухом тусклом голосе, больше всех чувствуешь смятое истерзанное сознание – без тебя Рики, без твоего тепла, без твоих глаз, без твоей любви, зачем мне... ложь и неправда. Мне... мне нужно чтобы ты жил, чтобы ты существовал, чтобы ты просто был в этой вселенной. Чтобы это был ты! - Рики... – сорванным, чужим голосом, требуя, не спрашивая – нужно. Ты нужен, тебя нужно, прости, нужен – ты. Злое насильственное удовольствие скользит по его телу теплыми волшебными волнами, слезы соскальзывают с ресниц, он всхлипывает, соглашаясь, смиряясь – принимает мою грубость и страх – успокаивает. Прижимается лицом к моей груди, несильно вцепляется пальцами в плечи, трется о мое тело, стараясь удовлетворить мое желание, глухо стонет, когда я касаюсь простаты. Плохое удовольствие, искусственное, от страха и ненависти. Ненависти больше нет между нами, а страха полно. Касается, ласкает меня собой, теплые солнечные лучи на мое сердце, теплые солнечные мысли – сколько труда нужно, чтобы они сейчас появились, сколько любви? Сволочь ты Блонди – он подымает лицо, в темных горьких глазах – понимание. Сочувствие. Сострадание. Это ты. Рики. Ты. Только ты так можешь, только ты столько прощаешь, только ты слышишь меня раньше меня самого – мне так нужно, маленький. Ты знаешь, я не прошу и не требую без оснований, мне очень, очень нужно... даже если ты исчезнешь после одной из таких ночей, даже если сила станет чрезмерным искушением, даже если любовь твоя не выдержит, сломается, да просто кончится – пусть. Пусть, неважно: важно, что это – ты. И что ты - живой. И когда ты кончаешь – быстро, резко – выплескиваешься мне на руки, стонешь протяжно и низко, не желая, сопротивляясь, смиряясь, сочувствуя, вспыхиваешь вольно или невольно, окатываешь теплом, жаром, огнем, из каждой поры кожи, из каждой капли души – щедрого золотого пламени, светлого огня, солнца, бесценных радужных даров любви и желания. Наполняешь меня до конца, до предела, прозрачными цветными искрами, переливчатыми реками и сквозь меня, дальше, во всю ширь мира – волшебством созвездий и шевелящейся массой душ за моей спиной, я вновь слышу их всех, всех кто здесь живет. И нет больше ни страха, ни тревог, и самоцветные всполохи по краям моего сознания, и солнце встает внутри меня, и я вновь слышу себя голубой звездой. Это ты, Рики: мокрый, дрожащий, всхлипываешь носиком, ресницы мокрые, слиплись, улыбка кривая, дрожит, обиженная, счастливая, глаза – мокрые, нежные, больно. Все равно сияют, все равно счастливые, и дарят весь свой свет и весь жар – любимый мой. - Нормально? Успокоился? Маленький... хороший... провожу пальцем по упрямой скуле, ловлю движение мокрых ресниц – ты. Ты. Рики, мне стыдно моей жесткости, мне жаль твоего терпения, и я не знаю меры твоей любви, но я должен знать, что это – ты. Я до сих пор не могу полностью оценить мотивы решения Юпитер – никогда не спрошу прямо, не могу, не хочу видеть ответ на его лице. Мне предложили условия. Выбор. Я согласился. - Да, - я обнимаю его – крепко, нежно, он неловко ворочается, целует грудь напротив сердца, подымает сердитые блестящие глаза – взволнованные, пытливые. - Точно? – тянется ко мне, чмокает в нос. Я улыбаюсь, чувствую, что улыбаюсь глупо – выглядит, словно я его использовал. Монгрел сердито вспыхивает, хмурится. - Чертов Блонди! – Я улыбаюсь еще глупее и радостнее, ничего не могу поделать – и не хочу. Я радуюсь, я изо всех сил радуюсь, избавляясь от своего страха, находя тебя в этой реальности, зная, что ты есть в моей жизни – живой и счастливый. Я радуюсь, и хочу разделить с тобой радость. - Я люблю тебя Рики. Он хмуро смотрит еще с секунду, уже сонный, уже отчужденный тонким слоем включения – ворчливо повторяет: - Чертов Блонди, - дотягивается ртом до уха, но заканчивает поцелуй, уже заснув, голова обессилено скатывается на мое плечо, он вновь обнимает меня, затихает. Я сворачиваю все его податливое гибкое тело в улитку, укладываю у себя под боком, себе на руку, целую пылающий висок – не просыпается. Ему приходится много спать. Обрабатывать крупные массивы информации параллельно осознанному восприятию в реальности практически невозможно, в условиях сопряжения с виртуальным пространством системы – ограничено во времени. Юпитер использует своеобразный эмоциональный двойник Рики, образующий настоящий активный конгломерат в его подсознании, позволяя сознанию монгрела использовать только уже готовые оценки, если в этом есть необходимость и рекомендации, если выводы касаются текущих моментов – основная работа с матрицей эмпата проводится во сне, интенсивность в бодрствующем состоянии необходимо существенно снижать. Мне тяжело контролировать выполнения условий безопасности, постоянно приходится прибегать к тестированиям, параллельным, опосредованным, иногда очень жестким и как же тяжко было объяснить их смысл Рики на первых порах, и как страшно было принять его понимание, когда он узнал, как остался в живых. Мне предложили выбор. Я согласился. Это был единственный шанс – для него, для меня, для нас обоих. Восстановление путем суммирования воспоминаний и виртуального конструирования личности, занимает гигантское количество времени ресурсов и результаты весьма далеки от идеальных, в случае эмпатов – даже от приемлемых. Сканир ...
Ответов - 16
винни-пух: ... ования мозга монгрела не проводилось, ментальных калек, тоже. Пытаясь отыскать меня в Дана Бен, Рики попытался воспользоваться своими способностями - я не услышал его. Услышала Юпитер, вернее, одна из многочисленных экспериментальных лабораторий бионики. Принятое ею решение позволило уловить и почти целиком транслировать принятый пси-объем в хранилища компьютера. Условием его восстановления стало возможность использования его эмоциональной матрицы самой Юпитер. Есть множество рациональных объяснений, почему она решила именно таким образом. К моему облегчению, большинство из них требуют стабильного существования и функционирования объекта эксперимента, более того: полного сохранения личности и памяти объекта и недопустимости коррекции. Так же как и в моем случае, максимальную ценность Рики представляет в качестве носителя независимой и развивающейся индивидуальности, Юпитер не заинтересована в потере своего эмотивного штурмана. Так же как и моя собственная функциональность теперь зависит от степени адекватности и неприкосновенности моего монгрела – это единственный, по сути дела, способ моего контроля. У меня отсутствует всякая иная мотивация. А Рики... мне Блонди, прошедшему огромную психическую подготовку, предварительным генетическим отбором, созданием, воспитанием, всей системой существования, предназначенному для взаимодействия с машиной, полноценного, как можно более плотного, тесного, мне – тяжело представить и воспроизвести степень сосуществования человеческого и искусственного сознания в одном носителе. Юпитер очень осторожна, я уверен, и знаю, практически, взаимодействие сознаний находится даже не в подсознательном, - в недоступном, изолированном объеме разума, Рики. Личность Рики, сознание, память даже не ощущают этого взаимодействия, его как такового нет, но... каковы должны быть ощущения и впечатления человека, просто человека, никогда не контактирующего с чужим сознанием, не создающего общее виртуальное пространство и уж тем более, не обладающего возможностями прямого включения своего разума в разум Иск Инка, Что должен чувствовать, испытывать, думать человек при простом осознании того, что ты не единственный и абсолютный пользователь своего тела и разума? Не ощущать этого взаимодействия, ибо они изолированы и закрыты для человеческого сознания, но безжалостно точно знать, что твоим сознанием, памятью, тобой, именно тобой, используя копию твоей эмоциональной матрицы, пользуется машина, гигантский, сверхсложный конгломерат, далеко не однозначный, далеко не одноуровневый, чтобы... прожить свое знание. За несколько сотен лет: прожить в буквальном смысле слова. Оценить ощущения человека, воспроизвести, ощутить и проанализировать возникающие в тех или иных ситуациях эмоции и результаты их взаимодействия с внутренней и реальной картиной мира и... учитывать в дальнейшем при отработке проектов. Для Юпитер, это уникальная возможность, представляющая огромную познавательную ценность, а для Рики? А для меня? Как ты выдержал это малыш? Как не сошел с ума, как не покончил с собой, смирившись, согласившись стать нечеловеком, нечеловеком больше, чем я. Что все это для тебя? Кто я теперь тебе? И важно ли это? И нужно ли тебе это знать? Я не выбирал на самом деле: я готов был использовать любой самый крошечный самый сумасшедший шанс – я не жалею. Необратимость – это самое страшное, остальное подвергается коррекции. Рики? Он иногда вскидывается по ночам, ничего не понимая, не соображая, хлопает ничегошеньки невидящими глазищами, слепо шарит по моему телу, чтобы убедиться, что я есть, что с ним. Это плохой признак. Ему страшно, больно, значит в замкнутом объеме, который все равно не в состоянии полностью удержать все результаты тестирования информации, произошла потеря, необратимая потеря, и судорожно рванувшись из нереального существования внутри собственного сознания, его настоящее «я» таким образом, пытается убедиться, что существует на самом деле и что на самом деле - он со мной. Это плохо и свидетельствует о его боли – но я счастлив, когда это происходит. Счастье горькое на вкус и пришло из несчастья и тревоги, но я все равно его испытываю: ведь он ищет меня, ко мне стремится, и я могу его успокоить и обогреть – и это удивительное чувство. - Все хорошо... все хорошо, Рики. Он хватается за мою руку, поворачивает ладонь и осыпает ее быстрыми острыми поцелуями, прижимается к щеке и трется об нее – маленький, смугленыш, все хорошо. - Я тебя люблю Яська, - значит, все-таки проснулся по-настоящему. Я наклоняюсь к его лицу, остро и сильно жжет исходящий от виска жар – он еще не отключился? Но... Монгрел быстро прижимает мою ладонь к лицу, вдыхая запах и не давая мне посмотреть на него. Потом так же, быстро отталкивает и теперь смотрит – огромными бездонными глазами, любимыми глазами, темными, печальными и сияющими. - Я люблю тебя Яська. Мне дали шанс. Я не выбирал, я схватился за этот шанс. Так что – пусть будет так.
Zaylana Kii: Слишком жестоко. Аватары всегда были и в религии и в фантастике. Но это слишком жестоко, использовать Ясона, его желание хоть как-то быть с любимым, для прикрытия юпитеровых экспериментов. Легко сказать - блоки поставили. Ни один блок полностью ничего не блокирует. Такой ... жуткий шанс. Хотя, разве любой из на не ухватиться за любую возможность остаться с тем, кого любишь?
Донна Роза: Интересно. "Солярис" по-амойски.
Zaylana Kii: Почему Солярис?
Эраэти: винни-пух пишет: чутошным Интересное слово, никогда раньше не встречала. 8) И в целом интересно, понравилось. Хотя с Ясоном жестко поступили.
ehwaz: Да, наживка еще та. Была идея чья-то наподобие: "Онирофильм" рассказ назывался, а после сериал. Но там все более примитивно. Здесь лучше, глубже. Юпа Ясю поймала. Грех велик, но идея хороша Масенькое замечание: уж больно сложно некоторые места изложены. Ясно: блонди вполне может мыслить именно так, но к рядовым читателям снизойти тоже бы неплохо
Страж: ээ... вообще-то, говоря, что неплохо бы выложить сначала на форуме, я имела ввиду присланный фик "Чудовища, монстры и подарки". Этот фик я не получала Сама идея очень интересная. Лично мне обилие технических подробностей в общем-то не режет глаз, но это только мое имхо. Но все же есть какой-то стилистический разброд - то сыплются технические термины и понятия, то уменьшительно-ласкательные словечки вроде носика, ротика и т.п. Вот этот разнобой да, в глаза очень бросается. Как-то пригладить бы...
ehwaz: Страж винни-пух а я, как 100%-ный гуманитарий, "Чудовища" вообще не поняла. Да и здесь некоторые места словно "пропадали". Но то, что не "пропало" - зацепило.
lazarus: Zaylana Kii : Действительно, почему Солярис? Идея столько раз использовалась в НФ, что давно стала штампом. (Это - не в упрек автору. Без штампов в наше время уже просто не получается).
винни-пух: Существует вторая часть - происходящее с точки зрения Рики, пока в разработке, но обязательно добью.
ehwaz: винни-пух То, что у Рики есть точка зрения - уже утешительно.
винни-пух: Вредные какие, конечно есть: даже у белки есть точка зрения на кошку. а в тех условиях, в которые я поместила любимого героя. он вполне может позволить себе роскошь сообщить свою точку зрения любой кошке. Кусочек 1. Часть вторая. Рики. - Чертовы лохмы, - я уже полчаса пытаюсь привести в порядок бардак на моей голове. Как скажите на милость, Блонди умудряются спать со всем своим белокурым изобилием, и не превратить до утра эту красоту неписанную в колтун? И почему у меня не получается? Нечестно, если уж заставили отрастить такие лохмы, так должны были и об остальном позаботиться: я рычу от досады, пытаясь распутать живописный, э-э-э, локон, сволочь Деррил уже откровенно ржет: - Ты еще его зубами подергай Рики, авось поможет. - Иди ты, - распустился. Когда я только появился, смотрел как на второго Ясона, благоговейно и с трепетом, боялся лишний раз заговорить или прикоснуться, шарахался от моих жестов и только взглядывал иногда – с такой жалостью. Мне сначала, не до того было, потом объясниться пытался, но куда там. Оно и понятно, Деррил конечно не мог быть полностью в курсе того, что происходит, но и того, что знал ему хватало. А знал он точно больше всех тех Блонди, кто не участвовал в проекте – в должности фурнитура есть много особенностей. Мои лохмы, к сожалению – не украшение. Черта с два я б их терпел тогда, аксессуар сей, не приспособлен к активному образу жизни, но на пятую часть они состоят из пси-антен, а посему – приходится их холить, лелеять и беречь от агрессивных сред. Ну-у. образно конечно, на самом деле это означает, что их нельзя срезать, и распутывать все надо очень тщательно, и что самое противное – делать это приходится самостоятельно. Волосы – фигня, но антенны - вещь строго настроенная, чужих прикосновений не приемлет, и доступа для двоих оказалось более чем много для их механизма. - Маслица принести? - Шутник, - издевается еще, умник, конечно для него это облегчение, а ну-ка, двоих таких причесывать, как я и Ясон, каждое утро и вечер в порядок приводить. А так... Блонди он причесывает, как полагается. А мне что делать? Просить Консула мне с утра косички расчесывать? Хотя, между прочим, в большинстве колтунов именно он и виноват: ему, оказывается, тоже нравится мне волосы путать, но у него они какие-то особенные, гладкие, наверное ...уплотненный поверхностный слой, не отслаивается, не накапливает электричеств, патент Гшера Коула... слишком и тяжелые, можно завить на пальцы, путать, целовать и им ничего не делается. Садится утром на кровати в этом сияющем светлом солнечном облаке, встряхивает головой, и вся эта феерическая роскошь соскальзывает по его плечам как тяжелый шелк, как волна, о-о-ох, аж сердце замирает. А я полчаса выпутываю пряди из простыней, лепестки из волос, волосы из самих себя: «Та-ак, ты это придумала, ты и разбирай!» ...настройка внимания – координация движений увеличение – расчет – действие... Я с удовлетворением смотрю на дело рук своих, очень быстрых и шустрых - немного слишком, судя по побледневшему лицу фурнитура. Ладно, нехорошо это смотрится, и надо больше не позволять себе такого. Волосы, конечно, распутаны в один момент ...74 секунды... но вид у Деррила теперь... не очень хороший, опять как в начале. Я пытаюсь его успокоить: - Главное Деррил, это организация правильной последовательности действий. Вот, составил правильную последовательность – и все получилось. Кажется, неправильно я построил последовательность: фурнитур смотрит куда-то в пол, почтительно кивает головой – я понимаю. Не слишком-то завидная служба: работать личным фурнитуром фиг знает кого, фиг поймешь, когда и как себя вести. Рики Дарк, монгрел, беситься от чрезмерно почтительного обращения, тем более, с такой долей страха, тем более, что с рыжим связывает меня немаленький и важнейший кусочек моей жизни. А как скажите на милость, общаться с тем, вторым, то есть – второй, которой вроде бы и нет, конечно, но с некоторых пор проявляет тенденцию внезапно напоминать о себе, глубоко любимой. Очень глубоко. Глубоко внутри и не добраться... хм, молчит, почему-то, странно... Я б сбежал, на фиг, но Деррил... он Ясона любит. Кто его собственно, не любит, вот и терпит бедолага. - Извини, - он по-прежнему не подымает глаз, автоматически принимает позу наивысшего уважения, кивает. - Я действительно не могу... помочь... тебе Рики-сан, - долго придумывал? Ну и сколько мне объяснять? ...матрица не включает контроллера эмоционального поведения, личностная особенность, не подлежит корректировке... - Ты еще меня Юпитер-сама обзови... ну Деррил, ну кончай изображать из себя жертву аборта. Я это я, и всегда буду я, чтобы из меня не выскакивало, понял? И учти: мое стабильное и сбалансированное психическое состояние является необходимым условием функционирования, как симбионта, так и вполне самостоятельного Консула, а это психическое состояние включает в себя Деррила рыжего вредного, а не тумбочку индифферентную номерную. Убедил я его или нет, но та невероятная и дикая смесь жаргонов, простонародных выражений и научных понятий вкупе с простыми и сложными построениями фраз, как всегда, вводит его в оторопь и заставляет отвлечься. Хотя бы для того, чтобы оценить очередной, рожденный мною, словесный перл. - Мда-а... тяжело... - Не гарем, чай. Справишься. На самом деле, тяжелее всего мне с Ясоном. Правда, когда я очухался, я просто не знал, что происходит: клонированное тело, пусть и модифицированное, от своего собственного по ощущениям никак не отличалось, и хотя меня и продержали в инкубаторе до упора, все равно первые дни я лежал на спине и даже шевельнуться не мог: голову повернуть, на Ясона ресницами помахать, вот и все достижения, а он... Юпитер, а он обрадовался, так что заплакал. Я ни разу не видел, чтобы Блонди плакали – я не хочу больше. – Ясон... Мне казалось – я спал и видел сны, странные, цветные и совсем непонятные. Там не был ничего, что мне было бы понятно: какие-то цветы, всполохи, непонятные вещи, конструкции. Меня это не беспокоило, не тревожило, несмотря на то, что я не мог понять, что разглядываю, я знал, что ничего плохого не происходит, что эта бесконечная, плавно перетекающая друг в друга разнообразность форм, цветов, движений – что-то правильное, правильное восприятие и осуществление чего-то. Так и должно быть, так что я просто рассматривал все это перед глазами и не беспокоился – красиво, ощущение теплого океана, баюкающего, ласкового, бесконечности, доброй и ясной, красоты, полноты, правильности – удивительной чудесной гармонии, все хорошо. Еще я знал, что я проснусь, потому что если я и не сплю, то все равно не совсем существую, и если зародыши и вправду что-то чувствуют в своих инкубаторах или материнских утробах, то должны чувствовать что-то именно такое: полноту, спокойствие, гармонию, изумительное совершенство происходящего и ожидаемого. Скоро рождаться, и это будет еще лучше. Так что, когда я проснулся – я был совершенно спокоен и ясен, как утро. Меня совсем ничего не тревожило, по-моему, я все-таки ничего не помнил. А если и помнил, то... как–то отстраненно, как из прошлой жизни, там все было, что-то осталось, конечно, я помню, но... было, прошло, не тревожит, не составляет ценности. Я же заново родился, и гораздо важнее и ценнее то, что происходит сейчас, так ведь? Тепло, ласково, чувствую себя солнцем – большим, спокойным и ясным... почему-то очень большим, ни как раньше, но все равно: все очень хорошо и чудесно, и я родился туда, где меня уже ждут и любят, а это все-таки редкость и чудо. Мне... было счастливо. ...неправильно образованное наречие... и даже в голову не приходило, что кто-то может быть несчастным, когда все так прекрасно и чудесно сложилось, и происходит. А Ясон плачет – смотрит на меня, а из глаз текут слезы. Он их, кажется, даже не замечает, или не знает что это такое. - Ясон. Блонди прикладывает пальцы к своим, почему-то, губам, качает головой: - Нет, Рики. Тебе нельзя разговаривать. Я пытаюсь как-то смонтировать все это внутри: я родился в белый свет, все плохое исчезло, там, где мы сейчас находимся, тепло и светло, никакой угрозы не ощущаю. И мы – МЫ – мы вместе, а.... а Ясон плачет. Плачет! Почему он плачет! -Ясь... ты... - Не говори... нельзя Рики, - а слезы ж текут себе дальше, и гладит он все равно свои губы, и глаза у него такие... такие... счастливые и несчастные вместе, и смотреть я на это больше не могу, у меня так сердце треснет. Но руки меня не слушаются. Я пытаюсь поднять ладонь, руку слышу, она живая, но поднять не могу, словно мышцы атрофировались, и говорить нельзя. Но что же... что же мне тогда делать, Блонди? Ясон замечает, что у меня кисти дергаются, и наконец-то прикасается ко мне – поглаживает мое запястье и улыбается изо всех сил, плачет, улыбается и глаза – счастливые и несчастные. - Ясь... – пальцы ложатся на мои губы, наконец-то, ласкают, я их слышу, они нежные, они упоительно нежные, и сладкие, и пахнут жасмином, и мне до смерти обидно, что не могу ухватить их ртом - слаб я, оказывается. Просто слишком слаб... что же я делал такое? А Ясон берет меня за руку, прикладывает ладонь к щеке, и так и сидит. Смотрит на меня, держит ладонь обеими руками, гладит тихонечко и плачет. И улыбается. И потихоньку, глаза у него, все-таки, становятся больше счастливыми: тогда, я, конечно, спрашиваю. – Ты чего ревешь? Ясный целует мою ладонь и вытирает ею слезы – и тогда совсем уже хорошо смотрит и улыбается. По-настоящему, так как он умеет, так что от его улыбки стало всем светлей. - От счастья, Рики. Я, оказывается, умею плакать от счастья, - ну не странные ли эти Блонди? ну кто плачет от счастья-то? От счастья смеются, и он тоже смеется, и он так смеется и улыбается, что я ради него такого, что хочешь сделать готов. Он такой красивый, когда смеется, такой светлый, сияющий, такой огромный и теплый – сил на всю планету, на каждую заблудшую душу. И тогда мне кажется, что он всерьез божество, и я точно знаю, что он все может: звезды может в небе зажечь, пустить реки по пустыням, сделать так, чтобы всегда было лето, и по улицам ходили бесстрашные удивительные люди... Яська так тоже может. Правда. Для него, как я теперь понимаю, это было как раз самое паршивое время: вот он есть я, а вроде бы и не я. Потому что ему не с чем было сравнивать. Он-то в отличие от меня, знал, что со мной не так, но не знал, как это должно отражаться на поведенческом комплексе объекта. Я мало что помнил, или вернее, не хотел ничего вспоминать, а он не знал, нормально это для человека или нет. И мучился, не понимая с кем, разговаривает, и есть ли здесь вообще я. А я смотрел на него, на его мучения, и никак не мог понять, почему ему так тошно. Спрашиваю – не отвечает, настаиваю – у него... у него делается несчастное выражение лица. Может этого никто кроме меня не видит, но я же знаю, какие у него бывают и есть глаза. А тогда они были печальные-печальные, никакого просвета. Я чувствую себя счастливым, действительно... счастливым, свободным спокойным, а пытаюсь рассказать ему, пытаюсь дотянуться до него – и словно стена, и только боль. - Рики не надо. - Почему? - Тебе нельзя еще. Ты слишком слаб. - Никогда это тебя не останавливало... – не слишком-то хороший упрек, я понимаю. Но не могу добраться до него иначе. Словно теперь мы поменялись ролями, и теперь он слышит меня только через боль. Это справедливо, то, что я сказал, это правда, просто прием этот - нечестный, и прошлому нечего делать между нами. Он долго молчит, глядя в пол, и мне становится страшно. Что он там себе думает? Помечу, не смотрит? Почему молчит? Я же нарочно злю его, нарочно раздражаю, да и, в конце концов, справедливость блонди, порожденная их рациональностью и строгой целевой обоснованностью любого действия, просто не позволяет им игнорировать ошибочность выводов или предположений. Яська! Почему ты молчишь?! Я вдруг вспоминаю, что вообще-то, помнится, прошло полтора года, с тех пор как взорван Дана Бен, что вообще-то, рациональный мозг блонди конечно мог сделать только один, совершенно однозначный вывод из моего тогдашнего поведения, что мы об этом ничего не разговаривали, что он отказывается от любого контакта со мной, что... прошло полтора года. Рики, идиот несчастный, а ты уверен, что Ясон Минк все еще что-то там чувствует к тебе? Но ведь он говорил, что плачет от счастья, а Блонди не врут... я сейчас орать буду от этого его молчания. Ясон, наконец-то, подымает голову и... и смеется. Улыбается, немножко криво, от облегчения какого-то странного, горестного, и неужели это он от моего тупого упрека так огорчен, и чему он тогда спрашивается, улыбается... какого черта блонди! - Какого черта блонди! Почему ты молчишь? Почему ты... словно я чумной какой! Что? что произошло еще за это время? Почему ты больше не трогаешь меня? И с чего, скажи на милость, ты теперь ржешь? Ясон и правда уже откровенно смеется, запрокидывает голову и смеется, безудержно, звонок, как мальчишка. У него самая чудесная на всем белом свете улыбка, у него самый прекрасный, самый светлый смех на свете, он такой красивый, когда смеется, такой счастливый, что никто устоять не может, никтошеньки на всем белом свете – чего уж говорить о глупом монгреле. Твое прекрасное снежное лицо, такое ясное, такое ослепительно ясное, светлое, благородное – ничуть не изменяется, разве что любопытство или насмешка отразится в небесно-синих глазах. Легкими быстрыми искрами, скользнет и надо быть очень внимательным, чтобы увидеть, узнать, что там, на самом деле, чувствует блонди с лицом карающего ангела. Я научился. За три года, я научился считывать малейшие изменения твоего лица, диаметр зрачков, тончайшие нюансы интонации, крошечные изменения жестов; я научился отличать тебя в гневе и радости, в задумчивости или усталости, в тревоге или победе. Я научился: остальные не знают, как изменяется твое лицо, чтобы увидеть. Я знаю, как меняется твои мысли, когда ты огорчен или счастлив, когда задумчив или когда мечтаешь. Ты вообще-то, умеешь мечтать, они у тебя странные твои мечты, они похожи на бусины и на неограненные камешки, у них радужных красивый блеск и прозрачность первого утра. Мне кажется, ты сам не знаешь, что это называется мечта или желание, или надежда, твои оцифрованные чувства теряют половину значения, когда ты переводишь их в мысли. И они наверняка исчезли бы, затмились, если бы чье-то заботливое чудо не оставило тебе посреди рассудка маленький остров с дикарями и тараканами. Ты мои чувства видишь, так ты говоришь. Я же их чувствую, ощущаю на ощупь – и чувства и мысли. Но ты так долго молчишь, Яська, ты так долго и прочно закрываешься от меня стеной холодной воды, что я... я боюсь, что разучился слышать твое сердце на ладонях. Что? Почему ты смеешься? Ты так здорово смеешься, твой смех - разноцветный, пупырчатый, от него щекотно внутри, и солнечные зайцы во всю прыгают по стенкам, как оглашенные. Он так щедро и весело сыплется мне на голову, что я мигом забываю все свои тревоги, и смеюсь вместе с тобой. Яська-а! звездочка-а!! ну смейся чаще, а? - Вот бы... вот бы ты так на переговорах смеялся – все б твои были! Мое заявление, кажется, еще сильнее его смешит, не знаю чем. Но Ясон наконец-то, срывается с места, хватает меня в охапку и целует – крепко и совершенно бессовестно - тискает, гладит и целует, целует, целует, до одурения, до головокружения, жадно, яростно, сладко, вминая меня в себя, забираясь в рот чуть ли не до миндалин. И мне уже нечем дышать, и в голове совершенный и счастливый кавардак, и его руки обдирают с меня никчемные простынки, горячие, жадные, сильные, невозможно сопротивляться, ни секунды ждать, и у него руки дрожат, я слышу! У Ясона дрожат руки, и меня тоже начинает колотить, и вслепую и без разрешения, и к черту разрешение, тоже сдираю с него сьют, и все что попало, и я меня тоже трясутся руки, и мы никак не можем разлепиться, даже на секунду, даже на миг, чтобы увидеть, куда собственно, падаем. Не могу, не хочу, ни на секунду, ни на миг, не прервать поцелуй. Меня трясет от вожделения, я скулю и вою от жадности, от желания – его руки на мне, безостановочно, стремительно, сильно, больно, ласково - не до того. О-о, быстрее! Ясон опрокидывает меня куда-то на спину. Ни черта не вижу и ничего не понимаю, шарю по его телу ладонями и вою от желания, хочу, хочу, люблю! Ясь!!! Белые нежные пряди путаются на моем лице, совсем лишая зрения, к черту, его рот не отпускает меня ни на секунду, я все-таки захлебнусь сегодня, к черту, он сминает меня в свое любимое шелковое и безоговорочное, и я таким себя и чувствую: шелковым, горячим и жадным до беспамяти, неужели не видишь Консул! - Ясь!!! Давай! Ясь!!! Что-то он успевает, кажется, сказать, кажется, пытается найти или вспомнить о смазке - к черту. Какая смазка, я сейчас тебя изнасилую, блонди! И он успевает оторваться от моего рта, успевает посмотреть в мои орущие глаза, и даже усмехнуться, но только ни фига блонди: ты хочешь, так же как и я, тебя не до игр в контроль и соблюдение королевского достоинства, ты входишь и берешь меня так яростно, так упоительно яростно, чтобы я точно знал, что я твой, весь твой, до последнего вдоха, и что ты мой, и никогда не будет иначе. Нет больше преград между нами, и нет стены, так что я прекрасно слышу, каким ты меня видишь сейчас – горячим, распаленным, жадным, желанным, и это желание, твое и мое желание, желанность друг другу, выплескивают нас обоих в наш собственный ослепительно прекрасный мир, где голубые драконы и звезды, где океаны и в них зеленые острова, и радуги, мосты и бесконечное небо. Ты и я. Мы. Вдвоем. Ты и я. Ни черта не помню, что было потом, то есть: не помню последовательности действий и обстоятельств – только чувства и ощущения. Слепящее непереносимое счастье в себе и в тебе, невыносимое счастье, такое огромное и яркое, что о нем можно говорить только удивительными словами с большой буквы. Когда его много – невозможно удержать в себе, оно рвется из тебя, выплескивается, не помещается, и неистовый свет твоего счастья так силен, что твои глаза слепнут от исходящего из тебя сияния, и красота твоего счастья так велика, что весь мир вокруг одевается в разноцветные блестящие одежды. Он новый, делается ослепительным, и ты видишь, как теряются, как восторженно удивляются те, кто оказался рядом. И сила твоего счастья так непомерна, так огромна, что не то что в тебе - во всем этом мире целиком не помещается, льется безудержно, безбрежно во все галактики, рождает звезды и песни и ты – создатель своего мира, и ты не вмещаешься в свой собственный мир, и ты становишься сразу всем и всеми, и тебя все равно до черта много, и счастья, и любви, и нежности, и силы твоей от этого почему-то не только ни меньше, но еще и больше. Твой свет, твоя сила, твоя любовь – всемогуща и яростна, и ослепляет, и творит, и волей моей сделать всех влюбленными: счастья, счастья всем и пусть никто не уйдет обиженный! Оглядываешься вокруг и видишь искрящимся взглядом прорастающие будущие жизни – неимоверно, удивительно, как в сказке. Пусть так будет всегда! Мы плаваем в огнистом океане блаженства, одинаково ничего не соображая, и одинаково чувствуя и сверкая. Его руки обнимают меня, окружая мое тело, мое сердце, мою душу, и мне нет на свете желаннее и светлее места, мое тело парит в его объятиях как в небе ясном, я лучусь волшебством счастья и неги, и так переполнен восхищением, наслаждением, что сам становлюсь ним. Правда – опусти в меня руки Ясь, войди в меня еще раз, пожалуйста, ты можешь просто посмотреть на меня и сразу окажешься во мне, сразу насытишься - возьми. Я словно целое озеро, чудесное озеро, прикоснись ко мне, купайся во мне - тебе будет очень хорошо со мной Блонди! Ты сделал из меня свое солнце и тебе всегда будет светло от меня Мои буйные шалые мысли бродят по комнате цветными всполохами как от самоцветов, прозрачные светящиеся тени танцуют непонятные движения по стенкам, и мне кажется, я знаю что это – пропущенное время, теперь пытается стать настоящим, я не знаю надо это или нет, я пытливо смотрю на блонди. У Ясона светящиеся синие глаза, лазоревые глаза, сапфировые, звездные, из одних сверкающих синих-пресиних звезд, и они все сияют и сверкают, они лучезарные и этот дивный свет проливается мне прямо в сердце. Так что не помню вовсе, что я там хотел спросить, и прошлое и будущее опять теряют всякое значение, пока у него такие глаза. Пока он улыбается, глядя на меня, пока он вообще есть: все равно где, все равно с кем, но.... но пусть будет рядом. Ведь тебе хорошо со мной, правда? Правда, же? Я вижу какой-то ненастоящий, удивительный мир, сказочный, прекрасный. Точно сказочный, потому что настоящий. Я помню, он состоит из моих и его мыслей – моих растрепанных и цветных, его – гармоничных и ясных,. Создан из чувств – моих и его, моих - огненных, жарких, буйных. Шалые хохочущие от силы и радости потоки, хаотично и ярко врывающиеся, переворачивающие. И его - стремительно звонкие, ясные реки, волшебство созвездий и бесконечные воды океана, в который я, оказывается, целиком погружен, и плаваю вместе с островами и звездами. Мне празднично и ясно, но вот он взглядывает на меня своими неистовыми глазищами, и начинается рассвет. И я всхожу как светило на его небо и так оно и есть, потому что если я вправду его темное солнышко, то он - мое небо, мое пространство, и как я без него вообще? Где я буду? Кем? Это очень красивый мир, упоительный и он... настоящий совсем, пока мы вдвоем, и он никуда не девается, когда приходят другие. И все равно, что сначала можно видеть только мокрых и дрожащих от переполнения, пьяных друг от друга, точно сбрендивших, и уж точно пьяных от счастья, любовников. Несколько секунд, и я ВИЖУ, как Трисс начинает оглядываться, не понимая, что он видит. Мне смешно, я и вправду смеюсь: он видит наш мир, тот настоящий, что создан и живет нами, это такая же настоящая реальность, как и та что, создается руками. Доктор не понимает и пугается – Ясон, улыбаясь, отводит прядь своих волшебных волос с моего лица – он понимает. Мы одно, мы вместе. Ничего удивительного, что мы все понимаем и чувствуем одинаково. Ему тоже смешно, и он веселится, но, во-первых, он блонди, а во-вторых, застать в реанимационной камере такую картину – потрясение равное катастрофе. Мир обычный и невесенний, и привычно уже видеть здесь Первого Консула, зная и удивляясь привычно, но увидеть собственными глазами обнаженное светлое божество занятого любовью, любящего обычного смертного, просто так, в какой-то клинике – святотатство! Ослепительное божество, ласкающее смертного, светящееся, пленительное от наслаждения и радости - и слышать его смех, видеть смеющиеся счастливые глаза – священно. И эта земля и воздух становятся священными, так что удивительного, мой друг, что вы видите прекрасные и яростные миры перед своими глазами – такие, какие они и должны быть! В следующий раз я проснулся только через трое суток: все-таки, я был еще слишком слаб для такого ослепительно-интенсивного возвращения. Меня пришлось погрузить в реанимационную камеру, чтобы восстановить физические силы, и никто толком не знал, что надо делать, чтобы восстановить психические. Совмещение было восхитительно полным, мы действительно видели и дышали друг другом, и ни я, ни Ясон даже не попытались сдерживаться. Но блонди было достаточно нескольких часов релаксации, чтобы снова обрести силы, а мне понадобилось несколько суток, чтобы выбраться из собственного золотистого кокона. Так это Ясон описывал: золотистый пухлый кокон с гусеницей внутри. Ну и ладненько, я ведь и сам так себя ощущал, подумаешь гусеница. Зато из них потом вылупляются бабочки, а из тебя, Консул, уже никто не вылупится. Ты и так уже вылупился, король вселенной, в тебя и так столько напихано, что тебе не коконом, а... ай! Больно же! Блонди тормошит меня совершенно безжалостно, он вообще не волновался в отличие от доктора или Рауля – хотя последний не способен в принципе на волнение, но сиятельное удивление сдержанность Ясона высказал. А мой Ясенька, со всей свойственной нам изысканной любезностью и могуществом заявил, что просто «слышит» меня, мое сознание, с такой же точностью, как и свое собственное, так что никакая кома его не беспокоит. - Блонди, - ворчу я, пытаясь выразить сарказм или возмущение. Как же, обманешь его, если он слышит меня, как самого себя и не натешится: смеется, сгребает меня в охапку, зацеловывает вусмерть. Я только пыхтю, пытаясь типа выкрутиться, или хотя бы не задохнуться под его поцелуями, но и из этого тоже ничего не получается: его поцелуи осыпают меня с ног до головы, касаются моей кожи и моей сердца изнутри, и я слышу, как оно отзывается, зажигается в ответ на каждое прикосновение. А он не унимается, ему мало, его волшебные губы касаются моего лица, волос, кожи, рождают во мне весь свет, весь жар, всю нежность и наслаждение, которое только я могу генерировать, которые только способны уместиться во мне. Ну почему... ну почему меня так мало для тебя! Почему я такой маленький, и ничего не могу вместить толком? Кажется, я говорю это вслух, потому что Ясон останавливается, слушает и улыбается так счастливо, что у меня кувыркается сердце, обмирает пронзительной неистовой любовью, заходится от печали и нежности. О чем я, о каких упреках и невидимостях? Да от одного только его взгляда от этой сияющей нежной улыбки, я готов весь мир перевернуть, живьем сгореть, луну с неба достать! Ясо-о-он! - Рики... маленький. Это ты, как хорошо, что это ты, как же здорово. Я ни черта не понимаю, почему это должен быть не я, но в тот момент я так счастлив, я так переполнен его любовью ко мне и моей любовью к нему, что ни на что другое у меня не остается ни сил, ни времени. Я ведь просто глупый монгрел, мне чтобы думать надо особые усилия прилагать. А тогда... нам не до того было: тогда мы словно заново в мир возвращались. Словно заново учились... не быть вместе, нет, это всегда было - учились быть вместе так, чтобы в нем жить, и чтобы он не развалился от чрезмерного усердия впихнуть в него то неимоверное количество любви, которое лучилось из нас без всякого соображения. Такого раньше действительно не было: сейчас, словно каждый миг жизни звенит от переполненности и напряжения, словно каждая секунда дыхания светится пленительным и яростным светом – колдовство. - Ясон, давай уж лучше Деррил. - Ты же... не слишком будешь рад его видеть. - Ой, ладно. Переживу как-нибудь, но мириться с постоянной сменой офигивающих слуг я больше не могу, я их даже по именам уже не помню. - А Деррил, ты считаешь, выдержит... - Конечно, у него уже закалка есть, и ты сам это прекрасно знаешь... ты меня проверяешь, что ли?
ehwaz: А еще будет? Прочла: сначала так все хорошо показалось. А потом пакостная вторая мыслишка: что-то уж больно все хорошо и счастливо. Юпа играет?
Milky: Ура! Утащила читать дрожащими ручонками
винни-пух: Это было удивительное, фантастическое время, и мне было глубоко плевать и на нескончаемые процедуры, и на боль, неизменно терзающую меня в пять утра, и на странные пустоты в моей памяти, внезапно образующиеся и тут же заполняющиеся, и... плевать мне было на все. Ни черта я не боялся, ни черта меня не волновало: Ясон жив, любит меня, не знаю, какую луну достал своей Юпитер, что она вытащила меня с того света, но добился своего, чокнутый блонди и... от меня он тоже добился своего. Единственное важно на этом свете, это то, что мы вместе, то, что я... его люблю, то что он... любит меня. И к черту как это называется, и к черту, что я больше не могу без него жить, и к черту, что для других, кто смотрит на нас брезгливыми глазами я – всего лишь вещь, раб, а он, сквозь страх или недоумение - я же слышу! – ПОВРЕЖДЕННЫЙ блонди. Мне плевать, мне не важно, и Ясону давно не важно, он ведь и правда сильнее, и честнее, потому что блонди не врут, а он... он особенный, он первый, он вообще никогда не боялся, и ничего не боялся, и его любовь ко мне никогда не была для него слабостью. А мне понадобилась собственная смерть, мне понадобилась его смерть, чтобы понять, что самое важное и прекрасное на свете – это быть с ним, любить его, это... это самое главное: остальное – удивительное, любопытное и привлекательное – только второе... Я знаю, что думает Трисс, глядя, как блонди носит на руках пета-полукровку, я слышу стыд и боль в Рауле, которые он словно носит вместо Ясона, я часто попадаю внутрь мыслей, полных гнева и отвращения, недоумения или возмущения, и я уже даже не идентифицирую их – просто отгораживаюсь. Мне важно только то, что думает Яська. А он мне рад., он говорит иногда очень странные вещи, оговаривается вернее, он иногда думает мысли очень тяжелые, холодные и страшные, он их прячет, и я не пойму, не могу их расшифровать – он говорит, что я слишком слаб, и вредно для моего здоровья, читать всякие гадости. Врет, по-моему: когда в посольстве его «политзазнобы» Надежды, будущего амойской внешней экономики, обнаружился шпион, он воспользовался мной ничтоже сумняшеся. И то, что для обнаружения зомбированного на таком глубоком уровне разведчика, мне пришлось в буквальном смысле слова, с ума сойти, ничуточки его не остановило. Случай был и правда сложный и интересный: федерал обучался в спецшколе, и простиралась перед ним славная карьера лазутчика, но куда-то он не туда влез в процессе, был подвергнут специализированному допросу, и... заболел, скажем, так. Шизоидальное раздвоение личности, причем с осложнениями – вообщем лечится, но путь в шпионы был для него закрыт. Гуманное правительство решило не транжирить зря денежки и так потраченные впустую, и использовало это раздвоение вместо лечения – получился уникальный зомби с одной полноценной, хотя и не блистающей интеллектом личностью, и несколько двинутой второй, запрограммированной на выполнение конкретных заданий в режиме пробуждения. Вторая часть личности в режиме сна, была настолько глубоко погружена в подсознание реципиента, что обнаружить ее не удавалась даже сканированием. Должную степень опознания могло дать только глубокое сканирование, но подвергнуть весь персонал посольства тотальному сканированию, чреватому для инопланетян опасностью для здоровья – слишком даже для Амой, особенно, в свете перспективы заключения договора. Вышел на него просто гениально, аж сам гордился: два дня эфир обрабатывали фильмами с разведывательной тематикой, а на сайтах, как скаженные обсуждали методы взлома – от раритетных замков до «червяковых» программ. Купился как миленький: выполняя правила безопасности, в обсуждениях не участвовал, но ведь и я не слова слушал, а мысли, а, услышав – «зацепился» и постарался влезть внутрь. Кто ж знал, что он до такой степени псих! А отступать было поздно: для подробного безаппаратного сканирования, да еще и с последующим перепрограммированием, нужно в буквальном смысле слова, оказаться внутри сознания объекта, узнать, принять как самого себя, в собственное сознание весь массив личной информации, все параметры личности особенности мышления, характер взаимодействия с окружающей средой, обстоятельства и объекты существования – и чем полнее, тем лучше. Но только когда вбираешь в себя кого-то другого, ты этим другим и становишься. А он был... нездоровым человеком, и все его отклонения остались во мне, и мне пришлось пережить всю его больную жизнь. Это было... очень тяжело, совсем тяжело, нехорошо и я болел его жизнью и его двумя искалеченными личностями больше недели. А Яська аж два дня беспокоился, я слышал, как только он, в качестве главного на планете пси-оператора, отметил позитивные тенденции, беспокойство его испарилось быстрее чем ртуть с асфальта. Потом он, правда, пару дней был осторожен со мной, и все спрашивал, как я себя чувствую, но мне все время казалось, что его вовсе не мое состояние волнует, а он так мне внимание оказывает. Подтверждает мою ценность в своей системе восприятия мира. Как, оказалось, было еще одно соображение. Я бродил по дому, как половина привидения, и все, кто мог, избегали меня как генетической чумы: зрелище загруженного чужой жизнью оператора – это не для слабонервных. А уж взаимодействовать с ним, вообще, опасно для психики: я то заговаривался, беседуя с индуцированными образами, то молча топал, как бронеход, ничего не видя и не слыша вокруг. Сброс, избавление от чужих навязанных пси-образов имеет разные формы, я, например, не могу находиться на одном месте, но хожу по тому пространству, которое вижу и ощущаю внутри, по чужому пространству, в не своей жизни, с мучительно-подробным и четким восприятием существ и обстоятельств, мной на самом деле не знаемых, но проживающих во мне свои переживания и ситуации, как в изощренно-садистской версии симулятора, где не предусмотрен контроллер безопасности. Я понимаю, что эти образы чужие, понимаю, что чувства внушенные, и та развивающаяся болезнь в сознании моего партнера воспринимается мной отстраненно, и я даже могу наблюдать и оценивать ее развитие и симптомы, но я, все равно, вынужден все это чувствовать и избавляться постепенно, перемежая и перемешивая с настоящей реальность... А в реальности: молчаливое и не реагирующее ни на что существо бродит по дому как заведенное, разговаривает с призраками, отвечает на вопросы с задержкой в 10 минут, шарахается в сторону непонятно от чего, жестикулирует и совершает странные действия, без всякой причины, и вполне может с размаху врубиться в стену, и открытые глаза ему совершенно не помогают. За мной следом все время кто-нибудь ходит, обычно, бедолага Деррил, чьи причитания и ругательства периодически я фиксирую на грани сознания. Он с жалостливым терпением слушает мои-немои монологи, разговаривает, когда я пытаюсь прошибить лбом стенку, обнимает и успокаивает, когда воспоминания становятся очевидно мучительными. Днем: чужая жизнь путается с моими собственными воспоминаниями, перемешивается с настоящей реальностью, и я не могу временами разобрать, где настоящее, где прошлое, где чужое – все путается, укладывается, созвучивается друг с другом в немыслимый калейдоскоп, и эта неспособность разъять сплавленные фрагменты, нереальность и невозможность различить, где реальность, а где нет, мучает и изматывает до одурения, до желания просто сойти с ума. Принять какую-нибудь из этих реальностей за настоящую, и к черту, какая из них настоящая! Все перепутано, все болит, страдает, любит, зовет и мне нужен Ясон, слышите?! Мне нужен Ясон, чтобы избавить меня от этого безумия. Только он знает, где, правда, а где ложь! Всегда знал! Мне хватает одного касания, одного его взгляда, чтобы успокоиться, чтобы обрести силу и надежду, и ночью, одного присутствия Ясона достаточно, чтобы разогнать всех не моих призраков по темным углам и сжечь в пьянящем пламени. Его слова проникают в меня сквозь любые преграды, его воля разрушает любые чары, я могу вообще его не видеть - и это очень грустно, я соскучился, во всей жизни того несчастного нет и секунды такой любви, и доли такой ослепительной красоты – но света его глаз внутри меня, но щедрого тепла его мыслей достаточно, довольно, чтобы вернуть меня в мир живых сильным и ясным. Полнота совмещения, чистота пси-контакта практически не зависит от наличия во мне чужой памяти, при взаимодействии с псиоником его класса, индуцированные пси-объемы испаряются с такой скоростью, что это становится опасным для меня. Собственно, поэтому он отказался от мысли использовать биоников для постоянного ментального сканирования, как когда-то. Так что дни отданы на растерзание чужим людям... и сомнительному вниманию Деррила. - По-моему... ты должен меня ненавидеть, - я сижу с ним в обнимку, как выясняется, мокрый и дрожащий как мышь, отчетливо слышу, как мои слова трогают что-то внутри его памяти, что-то мучительное, острое и сверкающее. Он улыбается в ответ, печально и мудро, и я ощущаю себя кем-то дорогим ему. Кем-то, кто дорог его сердцу – не обязательно любим или уважаем, это другое: дорого ему, потому что многое пережито и выдержано из-за меня, пустило корни во всю жизнь, стало слишком ярким, важным, чтобы от него избавиться, независимо от причины. - Рики, Рики... дурной ты все-таки, хоть и умный. Я кошу на него глазом – интересное наблюдение. Ясон тоже так интересно выражается. Но в его случае., я точно знаю, что он имеет в виду. От фурнитура исходит тепло, мягкое, шелковистое, под ними спрятаны несколько колючих искр, но это все равно - тепло. - ? Он хмыкает. И говорит медленно и торжественно, словно признаваясь: - Я ненавижу тебя за то, что ты сделал с совершенным блонди. Но я преклоняюсь перед тобой за то, что ты сделал с Ясоном Минком. И тогда до меня отчетливо доходит, что Деррил здесь не только ради Ясона, но и ради меня, странно, да? Не чаял, не гадал, а у меня, оказывается, в этой жизни есть друг, о котором я и не догадывался. Конечно, все прошло, конечно, бедолашный зомби был эффективно использован – с учетом трепетного отношения господина Консула к перспективной планете – конечно, Ясон добился полного успеха, и позже, когда шизофреника раскодировали под общественные аплодисменты, и он выдал в публичный эфир свои мысли по поводу Федерации, скандал весьма способствовал изменению общественного мнения. И конечно, Юпитер полностью одобрила и поддержала его проект, и судя по сообщениям в сети, отношение населения родной планеты к своему правителю перешло рамки критического восприятия и приблизилось к благоговению. Я узнал об этом позже: несколько дней меня не покидало ощущение полета, казалось, я не касаюсь земли, казалось, я излучаю свет и волшебство. Это упоительное пьянящее ощущение свободы, цельности, первичности собственной личности, собственной жизни, вознесло меня на такую ступень восторга и эйфории, что скажи мне зажечь второе солнце над Амой – сделал бы. Свобода, смех, чистота заполняли меня вместо крови, гудели силой, щекотали искрящимися брызгами под кожей Я излучал такое яркое, такое многоцветное разнообразие высокочастотных линий пси-спектра, что ко мне было трудно подходить, разговаривать, сохранять собственную волю и свободу мышления – я смеялся и радовался так сильно, что моя свобода, мое веселье взламывало любые преграды, вторгалось внутрь любого сознания. Ясон запретил мне выходить из особняка, и все визиты перенес в Эос: в радиусе нашего дома моя счастливая власть была абсолютной. Но когда это касалось фурнитуров или разного рода исполнителей, блаженные улыбки и способности к всепрощению и общей радости жизни, еще можно было терпеть. Даже Катце, давящегося сигаретами и словами: по-моему, вид его ошарашенной физиономии и дикий уклоняющийся взгляд, с которым он честно пытался не смотреть был страшно забавен. Но когда Советнику стало плохо, Ясон сделал мне внушение. - Ты использовал свои способности сознательно. Зафиксированный по рукам и ногам, истерзанный двухчасовым ласковым мучением, я уже ничего не соображаю, и на что угодно соглашусь, лишь бы... лишь бы он перестал, лишь бы все наконец-то закончилось. Звездноволосая сволочь возбуждает и ласкает меня так изощренно, так нежно, что у меня горит, воспалена кожа, каждая мышца дрожит и звенит как струна, на мне нет ни одной точки, ни одной клетки кожи не исцелованной, не доведенной до умопомрачения желанием и наслаждением, ни одной капли сознания, которая не хочет Ясона. Я уже ни говорить, ни стонать, ни дышать не могу, думать ничего не могу, перед глазами плавают разноцветные пятна и неистовые дали, ничего не вижу, кроме его желанного лица, ничего не слышу, кроме желанного голоса – ну же, Ясон! Ну, пожалуйста! - Ясон! Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста! Он трогает меня губами и пальцами, дразнит прядями волос, не дает ничего сильнее, трогает меня внутри светлыми лучами, дразнящими образами, я все время слышу этот поток, луч, упирающийся в меня, в мое сердце. Мне невозможно, невыносимо хорошо, я кричу, чтобы он прекратил, но я умру, если он остановится. Нет, Ясон, я не хочу чтобы закончилось: если тебе так нравится – мучай дальше, только не оставляй меня! - Да! Я же... я же ничего не соображал от радости! - Рауль – эмпат. И ты это знал. Рики, я допускаю мысль, что ты не рассчитывал на такую интенсивную реакцию, но то, что реакция будет далеко не такой, как у других известных тебе личностей – ты знал. Знал! Конечно, знал: зеленоглазый золотоволосый, хрустальное прозрачное лицо – такой красивый и такой неживой, и столько способностей быть живым и ПРЕКРАСНЫМ, по-настоящему, так, как уверен, задумывалось изначально, пропадают втуне. Наверное, я сумел бы удержаться как-нибудь, или просто смыться, как всегда делал в его присутствии, но когда он повернулся... у него в глазах был не тот стеклянный гнев и боль за Ясона, а... сожаление. Признание скрытой, глубоко внутри, за стеклом, хрусталем и изумрудами, желания. Существо, отказывающееся любить – несовершенно. Я знаю, почему они так запрограммированы, я знаю, что лишь несколько проектов содержат те системные ошибки, которые допускают, при наличии внешних механизмов компенсации, активацию эмоциональной компоненты. Рауль может, он просто... не знает как. Системная ошибка – это... очередное – сосредоточивающее – прикосновение Ясона, моя маленькая шелковая точка на сгибе локтя, там, где вена открыта и доступна, выметает все соображения из моей головы, оставляя лишь дурманное искрящееся удовольствие, желание большего, сумасшедшая жажда большего. Я сейчас сгорю, я расплавлюсь, стеку в твою землю живой водой, и ты меня не выпьешь. Я выгибаюсь вслед ускользающим пальцам, рвусь бессмысленно из оков, теплый сияющий луч в моем сердце придерживает меня на месте, и я сохраняю человеческое обличье. - Знал, да, знал. Но я не хотел... причинять ему боль, и он... ее не испытывал, - мои слова мешаются с моими стонами, я терзаюсь неутоленным желанием и мечтаю, чтобы это мучительное блаженство не заканчивалось. Но Ясон, любимый, я же могу больше! Ну, возьми же меня, наконец! - Я же не глухой, я слышал! Ясон запускает пальцы в мои волосы, неожиданно дергает, переводя меня из дурманно-сказочного состояния огненного озера в чудесное настоящее, где я вижу его огромные, волшебные глаза, где его взгляд полон желания, страсти, где у него дрожат уголки губ, и я слышу его жадные мысли, скользящие во мне, по мне, не зная, где задержаться, где хочется ему больше. Я-яська-а! ясны-ый! - Тебе следует научиться направлять... свои мысли, регулировать, - какие-то, воспитанные им края рассудка, признают его безусловную правоту. Но все остальное мое сознание, все мое внимание сосредоточено на нем, на том, чтобы Ясону нестерпимо захотелось реализовать свои желания. Я усмехаюсь в ответ – дерзко, вызывающе – гляжу откровенно жадно, требовательно. Я знаю, каким он сейчас меня видит, я знаю, каким хочет, так что без всякого удержу и стеснения, пылаю ему в зрачки, излучаю, горю всей силой и неистовостью моей свободы и счастья, всей бесшабашностью, всем жаром своего желания и пыла, всем ярким, яростным и любимым., что только есть во мне и всей моей жизни – возьми. Возьми Ясон, ты не можешь отказаться! - Освободи меня, и я тебе покажу, как я могу их направлять, - мой голос низкий и обещающий, от моего желания воздух заполнен алыми бликами, языками огня. Внутри словно раскрывается что-то последнее, окончательное, я чувствую, вижу себя пламенем, подземным огнем, его завораживающей неукротимой сутью. Неистовство, свобода, неуправляемая ярость, смех и жар – то, что ты находишь самым привлекательным, то что самое ценное и нужное для тебя. И в твоих расширенных пульсирующих зрачках я вижу себя именно таким: волшебным, бешеным, диким существом огня. Никто не видел меня таким удивительным, никто не видит меня таким прекрасным, но у влюбленных – совсем другое зрение, и когда он смотрит на меня - я и правда, первичный огонь, и его темное солнце, и его непослушный ребенок – кто угодно, кого ты захочешь, Ясон. Твое лицо – завороженное, прозрачное, ты погружаешь взгляд в меня, и мы становимся равными перед силой, что связывает нас: твои руки медленно раскрывают фиксаторы, а я не могу шевельнуться, так же зачарованный твоим взглядом, как и ты моим. Я не могу шевельнуться, не могу и слова сказать, и чем ближе ты ко мне, чем настойчивее твоя воля, тем сильнее эта открытость, внутренняя раскрытость сознаний. Тем больше власти теряет внешний мир и внешние люди, тем сильнее и выше, пронзительнее, мы слышим свои чувства и чувства друг друга, тем ближе и сильнее сути, и тогда... тогда то, что происходит между нами, то что мы испытываем, становится поистине всемогущим и безбрежным, становится истиной, силой, тем ослепительным началом, движением, чем-то священным, которое и есть источником рождения, создания. Есть началом всего. - А зачем для этого освобождать тебя? – шепотом, певуче: мед, шелк, жасмин, кристальный свет звезд. - Потому что... ты желаешь меня свободным. Есть началом всего – бесконечного, вечного и изменчивого. Я не успеваю воспользоваться своей свободой, его тело, огромное, пьяняще сильное, прекрасное, вминает меня в простыни, входит в меня, более чем подготовленного, и мне больше ничего, совсем ничего не нужно. Меня больше нет, и не было, кроме этого вот момента, кроме того, единственно важного, настоящего мига, когда мое божество, моя сапфировая мечта, мой бог, мой желанный, мой единственный – когда он любит меня, и счастлив. А разве... а разве где-нибудь еще, среди людей или еще кого-то, есть какое-то другое, более сильное, более желанное счастье? Не знаю... и не знаю, хочу ли знать: мир сжимается в одну точку, где мое тело, из жара и тьмы, и его тело, из света и звезд, смыкаются в одно, создают нечто одно, и я слышу его мысли и нежность в себе, а он слышит мои в себе, улыбается им, улыбается мне. Берет меня, любит меня, в мое раскаленное тело вливается, входит звездная плоть, высокотемпературная плазма, из которой создаются настоящие светила – и мир раскрывается и расширяется до бесконечности, вдруг становится непомерно огромным и фантастически прекрасным. И растет, и разворачивается как цветок, пульсирует, раздвигает свои границы в бесконечность. Я слышу, ощущаю эту грандиозность, эту бесконечную силу и захватывающую красоту внутри самого себя, внутри Ясона, внутри нас: словно мы вместе и вправду каждый раз становимся тем ядром, чей взрыв порождает вселенные, словно мы и вправду, те две силы, чье единство возводит реальность на немыслимую высоту совершенства... -Ясон! Мне кажется, мой крик достигает звезд на небе, мое блаженство затопляет все ближайшие планеты, моя воля, мой свет - безбрежны, безграничны, я могу протянуть руку и дотронуться до одного из плывущих мимо миров, потрогать ту ткань, странно колючую, искрящуюся, из которой сделаны пределы сингулярности, я могу взять в руки любую человеческую сущность и подарить ей всю любовь мира. Я знаю, что это из-за тебя. Я знаю, что это из-за твоей любви: ты любишь меня, и фантастическая вселенная из человеческих и не очень душ – твои владения, король. Ты видишь, слышишь их всех и все, намного полнее и больше, и очень странно, что без меня ты не восходишь так высоко и полно. Может, мы действительно одно существо на самом деле. и это и есть главный секрет Танагуры? Или была права та старая сказка о завидующих богах? Мы замираем на несколько минут, я знаю: слышу его неутоленное желание, чувствую собственное, ненасытное, мы безграничные и сконцентрированные одновременно, и ни времени, ни пространства настоящего нет. Есть наш мир, он реальнее, это не иллюзия, а в нем мы - ветер и кристалл, океан и солнце, и никаких дурацких законов физики, утверждающих что это невозможно. Только мы. Только тепло, только свет, небеса и звезды, блаженство и доброта, и удивительная красота, правильность, истинность. Она никогда это не видела. Никогда не чувствовала, никогда не слышала и не любила. Бедный компьютер, если бы ты хоть раз пережала, организовала сумасшедшие файлы – может тогда и смогла бы исполнить мечту людей о счастье? Или хотя бы о любви... ... я хочу... Ясон говорил, что мое тело, клонированное, восстанавливали по специальной методике, так что я особо не удивлялся, когда обнаружил совершенно нечеловеческую выносливость и силу. Даже по сравнению с совокупностью операционных, мануальных и лекарственных методов, которым я повергался раньше. Порванная память беспокоила меня куда больше, но упомянул я об этом только один раз: блонди сделал вид, что ничего особенного не происходит, но полностью спрятать холодный, замерзающий всплеска страха – не смог от меня. Если бы блонди были способны впадать в панику, я бы решил, что Ясон смертельно напуган. Этого, конечно, никак не может быть, но страх был... страшный. Холодный, больной, неживой: я ничего не мог предположить правдоподобного, кроме того, что на самом деле, полное восстановление памяти по неподходящей для людей методики, видимо – предприятие сомнительное, и Ясон боится, что я... заболеть могу. В любом случае, сейчас он ничего мне не объяснит, и примет все меры, чтобы я не мог найти объяснения самостоятельно. Так что я решил не отсвечивать. А потом, превышающие человеческую, физические силы стали дополнительной игрой. Ясон наслаждался выносливостью модифицированного меня со всей необузданной фантазией, и, по-моему: гордился, когда доводил меня, со всей новоиспеченной стойкостью, до полусознательного состояния горячей лужицы, и всей моей растущей страстности, неукротимого пыла и сил не хватало, чтобы насытить ослепительного блонди. Как же много мы теряли раньше, как часто ему приходилось останавливаться, как невозможно много нельзя было сделать раньше! Что удивительного, что Ясон сократил свои общественные обязанности до минимума? Быть таким сильным, неутомимым, любить так ненасытно, отдаваться так горячо: и ничего, кроме сверкающего блаженства, и ничего кроме неутолимой игры горячих шелковых тел, и никакой усталости, никакой боли - одна радость, одна страсть и неистовое желание любить друг друга. До конца времен, до последнего вздоха, до последней мысли. А вот любопытно: как именуется в официальном табеле, если есть такой, пребывание Ясона с петом-полукровкой, когда он выполняет свой... как же это назвать-то? Общественный долг? Высшие служебные обязанности? Потому что почти ведь не было ночей, когда мы просто занимались любовью, когда мы просто хаотично выбрасывали в информполе все свое блаженство и разноцветный свет. Были и такие, правда, когда мы слишком увлекались играми, или когда я слишком уставал, после поискового сеанса или обучения. Но ведь намного чаще случались другие ночи и дни, когда Ясон создавал свои немыслимые конструкции в поле эгрегора, добиваясь взаимодействия, отзывчивости сознаний и реагирования. Когда его внимание, насыщенное любовью, жаром, направлялось на достижение власти, управления хаотичным, дискретным нагромождением ментальных полей. Когда он, направлял свою волю, свое желание, сплавленное и ограненное с моим, на структурирование, на создание сложных красивых конструкций, стараясь изменить, усовершенствовать информполе планеты. Гораздо чаще, намного: я же всегда рядом, я – хранитель, знаю. Чтобы переделать общественный строй требуется либо революция, либо комплекс социальных реформ: Ясон воспользовался вторым методом, но нетрадиционным образом. Он использует себя, меня и всех остальных, у кого есть интрасенсорные способности – от петов, до Рауля! Я знаю! – чтобы перестроить, изменить само ментальное поле. Повысить его сложность, сделать разнообразнее, обеспечивая большую терпимость и свободу мышления, создать управляющие центры, способные взаимодействовать и реализовывать механизмы сброса информационной энтропии, внедрить в общее поле образы, сложные ментальные конструкции, которые способствовали бы преобразованиям, расширяли возможности и желания его носителей. Потому что чем сложнее и разнообразней эгрегор, тем более могущественную созидательную силу он представляет, тем большую скорость и чистоту взаимодействия обеспечивает – тем больше предоставляет своим носителям возможности развиваться и совершенствоваться. А чем совершенней и развитее носители, организаторы эгрегора – тем больше свободы, яркости, креативных способностей предоставляют они друг другу. Тем более они счастливы и совершенны: разве это не была первая цель? И разве мы первыми ее не достигли? Любить, быть свободными, счастливым - и делать других свободными и счастливыми, равно силами сердца и разума? Вот я и позабыл и о потерях памяти, и о ее восстановлении диковинном. И даже стремительно изменяющийся язык, возросшая скорость восприятия и реакции меня не обеспокоили: все это было пока достоянием тела, и объяснение меня устраивало. Пока... пока моя сила не вышла из-под контроля, и я не удержался. Я плохо помню, как все произошло: мы бесились на террасе, Ясон обозвал меня настоящим животным, получило в ответ рычание, стал с упоением мне подыгрывать – было весело, и не понимаю, не помню как могло такое случиться – но я его оцарапал. В моей голове пробежался фейерверк коротких цветных фрагментов, связанных с неприкосновенностью блонди и ее причинам, потом все вспыхнуло, и мне казалось – мир взорвался и обрушился мне на голову. Ясон, я не хотел! Я не хотел! Помню как куда-то бежал, пытался отбиться от его ласковых рук, пытался отторгнуть его мысли. Потом было забвение, тяжкое, дурнотное, и я больше не позволял себе забыться. Если Ясон хочет проявление силы в сексе, пусть заставит меня сопротивляться: только так. А потом пришли сны. Не мои сны.
lazarus: Апофигей. Теперь, кроме незабвенного "Соляриса", мне еще и "Маска припомнилась.
полная версия страницы