Форум
Без те6я - 2.
винни-пух: Ежики меня едят по-черному. В виду недоступности собственной темы, вторую часть бессмертного произведения скромного автора, выкладываю отдельно. Пейринг: Ясон/Рики. Рейтинг: неведомый. Права там же и у тех же.
Ответов - 27
винни-пух: Без тебя – Рауль. Я неправильно оценил ситуацию. Так бывает: когда не владеешь всей полнотой информации и поступаешь, основываясь на аналогии с какой-то предыдущей, сходной ситуацией. Когда информация каким-то образом отрицательно влияет на тебя, и ты не хочешь анализировать и оцениваешь событие, исходя из эмоций, внешних или прошлых. Когда сложность информации превышает твой уровень сообразительности, и ты закрываешь глаза и поступаешь наобум лазаря. Случайный выбор, решение принятое, случайным образом – нерационально и совершенно неприемлемо для блонди. Наличие среди «предков» ИскИн генератора случайных чисел, позволяет и ему самому, и всем его созданиям, смириться с неизбежным вмешательством Ее Величества Неожиданности, но... но ведь не в случае применения системного анализа, верно? В последнем случае, единственной причиной полного выхода ситуации из-под контроля является неверные вводные данные. Он неправильно представил исходные условия. С точки зрения человека: ну что ж, ну бывает, ну случается, ну, иногда смертельно, но что ж делать? Но Рауль-то не человек, и для него эта внезапная неспособность ОЦЕНИТЬ ситуацию, определить ценность объектов и условия взаимодействия – потрясение, равное катастрофе. Я не смог верно определить ценность объектов. Я не функционален. Сгоряча сделанный вывод, конечно, довольно скоро корректируется, потому что его способности к исследованию тайн природы никак не пострадали, и система приоритетов не подверглась изменениям. Некоторую поспешность и явную эмоциональность вывода следует отнести к влиянию его личностных характеристик. Он обладает явной способностью к восприятию эмоционального состояния собеседника и точному воспроизводству копий эмоциональных матриц контакторов вне зависимости от давности контакта. Редкая характеристика, весьма способствует выполнению обязанностей нейрокорректора, но и создает трудности в обыденной жизни. Например: свежеснятая калька эмоционального собеседника может повлиять на оценку ситуации или события, создавая совершенно излишний эмоциональный фон. И то, что эмоциональным собеседником, в данном случае, выступал Ясон, отнюдь не способствует подавлению этого фона. Ясон Минк, Первый Консул – эмоционально нестабильный собеседник! А ведь он искренне считал проблему почти разрешенной, приближался к окончательному решению таковой... - До окончательного созревания особей осталось четыре месяца. Четыре месяца: при использовании ускорителей и этот небольшой промежуток можно сократить, вот только – зачем? Есть ли смысл вообще продолжать эксперимент, если цель опыта оказалась бессмысленной, если средство достижения цели оказалось неверным? Четыре организма в стасисах достигли уже восьмилетнего возраста – настоящие произведения искусства. Чистые генетические линии семейства Рамзеса, чьи представители отличаются необыкновенно высокими показателями по адаптации и совмещению с чужими ДНК. При этом не только не утрачивают стабильности организма, но и проявляют высокую жизнеспособность. Практически все жизнеспособные мутанты производились из этой линии, и что самое ценное – довольно часто сохраняли способность к размножению. В данном случае, господин Эм воспользовался высокими показателями для замысла куда более тонкого и оригинального. Совмещение разновидовых ДНК давно стало классикой генетики, и количество полученных комбинаций все чаще наводило на мысль о возможности создания не просто принципиально нового организма, но нового вида, семейства или что более перспективно – популяции. Целостной биологической системы, равновесной и самовосстанавливающейся. Многочисленные опыты по выведению или модификациям разного рода живых тварей делали это идею все менее и менее святотаственной, и Рауль активно разрабатывал как основной, так и сопутствующие проекты. В качестве полигона можно было использовать любой из островов, в качестве материала – весь накопленный ресурс Департамента науки. Конечно, затея дорогостоящая, да и в качестве наблюдателей понадобилось привлечь всех существующих специалистов на планете, и то не хватило бы. Последнее затруднение блонди намеревался разрешить иначе: полноценная популяция - система равновесная. Нужно лишь тщательно рассчитать пищевую пирамиду и связи между видами, и тогда наблюдение будет сводится именно к наблюдению, а активное вмешательство нужно будет лишь на первых этапах. Идея привлекла блонди необыкновенно, он неустанно работает над ней несколько лет, и увеличение числа административных обязанностей, в связи с возведением на должность Главного Нейрокорректора, отнюдь не уменьшили пыл самоотверженного ученого. Он продолжает работать и добиваться воистину уникальных результатов. Хотя более близкое знакомство с экономическим положением родной планеты заставляет его включить в свой проект еще и экономические трудности. И политические: а вы даже не представляете, как ненавидят ученые этот омерзительный фактор – нелепый, действенный и нависающий над свободой творчества как дамоклов меч. Положение на Амой в этом вопросе, наверное, одно из лучших во вселенной, но, увы – все равно оказывает влияние. Например: нарастание напряженности вокруг Гланн требует реформ и определенных действий со стороны силовых ведомств, что несколько влияет на распределение материальных ресурсов, в результате: генетики вынуждены перенести некоторую часть внимания и интересов в сферу развития наиболее прибыльных статей внешней экономики Амой: туризма и производства петов
винни-пух: Так что в принципе, по большому счету, Советник занят выполнением своего долга, а то, что в данном случае, опытные экземпляры отличаются высокими пси-способностями – мелкие подробности личного плана. Не имея пока возможности выявить странную неуловимую комбинацию, ответственную за сохранение способности к ментальному переносу – собственно и специальному проекту это пока не под силу – блонди решил проблему альтернативным методом. Рассчитать особей на основе стандартный петов, с их высокой эмоциональной отзывчивостью, но не усиливать. Как обычно требуется для данного класса животных, а наоборот – подавить эту способность, изъяв соответствующий участок гена. Полное подавление, вернее физическое отсутствие носителя данной способности, правда, приводило не совсем к тем результатам. Которые требовались, и опыты на взрослых петах окончились плачевно – экземпляры утрачивали, какие бы то ни было, личные характеристики, превращаясь в буквальном смысле слова в живых андроидов. Что впрочем, не помешало запатентовать методику и эффективно ее использовать как при модификации взрослых особей, так и в случаях перепрофилирования тех же отбракованных петов. Мода держать в качестве фурнитура для мелких поручений, мутантов самых разнообразных видов, стала необыкновенно популярной и существенно уменьшила финансовые потери генетических лабораторий в случае неудачных экспериментов. Рауль на этом не остановился: изначально, проект создавался для разработки методов моделирования пси-способностей, как таковых. Еще до начала трудовой детальности господина Ама разросся до неприличных размеров и разделился на несколько, менее грандиозных – золотоволосый блонди возглавлял тот из них, который отвечал за эмоциональную составляющую психики. Если быть совсем честным, блонди выбрал именно этот проект, учитывая и собственные интересы, повышенную мотивацию. Так сказать. Будучи эмпатом и постоянно сталкиваясь с представителями человеческого рода разной степени «эмоциональной проводимости» Рауль еще ребенком. Твердо решил избавить себя от этой напасти хотя бы со стороны обслуживающего персонала и этого горя горького Амой – петов... не в том смысле, чтобы ликвидировать эмоциональную отзывчивость – это как раз противоречило цели создания животных как таковой, да и легко обеспечивалось воспитанием – Рауль же хотел добиться полного управления этой способности. Управления внешнего. Повышение эмоциональной отзывчивости, и созвучности состояния петов своим хозяевам можно считать одной из многочисленных заслуг господина Ама. Знал бы он, каким боком повернется его достижение! да, естественно, животные выводились специально для того, чтобы служить средством сброса накопленной хаотичности мыслей, нервного напряжения и эта способность к эмоциональному переносу. Без сомнений, весьма способствовала повышению эффективности процедуры релаксации. Но релаксации! Сброса, переноса эмоций, а не компенсации собственных внутренних нестабильных состояний! Петы были приемными устройствами, а не генераторами, и он немало поработал над повышением их эффективности, и что же? Первый Консул. Любимый сын Юпитер. Его друг – нуждается совершенно в обратном! Что за недостаток. Какое странное нарушение породило эту необходимость, но Минку требуется внешний фактор, внешний раздражитель для активации механизма компенсации, внешнем источнике интенсивных насыщенных эмоций. И сам же этот нелепый чудовищный фактор отвергнул, я не понимаю... - Господин Эм? – Лова, сапфир, почтительно наклонив голову, ожидает ответа, и блонди к страшному стыду своему приходится прибегнуть к специальным мнемоническим навыкам, чтобы воспроизвести диалог. Он полностью отключился от происходящего, сосредоточившись на решение проблемы – это умение не раз применялось им самим и всеми его коллегами на светских приемах, но в лаборатории! На основном рабочем месте, где воплощались все его замыслы и где воистину жил ученый! Немыслимо. Мне самому скоро понадобится нейрокоррекция. - Нет, не стоит, - сотрудник спрашивал об ускорении процедуры вызревания. Нет нужды. - Результаты не представляют интереса? – голос Лова не изменяется ни на йоту, но Рауль. Да еще и в состоянии эмоционального возбуждения прекрасно слышит сожаление и разочарование сапфира. Проект весьма увлек вдумчивого талантливого сотрудника, и он наверняка боится его окончания до материального воплощения. Такое бывало и не раз: если изменялась цель, если терялась приоритетность, если результат был однозначен, а экономической научной, для дальнейшего изучения. Не представлял. Очень жаль, особенно когда в проектах участвовали люди. Не обладающие интеллектом Элиты – так жаль. - Представляют, - хотя и далекую от первоначальной, - но возможно, нуждаются в коррекции. Ясон, эксперимент разрабатывался для тебя. Для. Тебя. Представляет практический интерес, научную ценность, я работал над ним со всей возможной для меня скоростью и тщательностью – для тебя ценности не представляет. Я. неправильно. Оценил. Ситуацию. Он казался таким стабильным, гармоничным. Полностью адекватным. Рауль не мог не заметить улучшение, стабильность эмоционального состояния Консула, чьи показатели приблизились к идеальным за считанные недели, после... известных событий. Конечно, такая явная зависимость состояния Ясона от внешнего раздражителя удручала, но ликвидация раздражителя и связанные с ней изменения необыкновенно радовали, и довольно долгое время, господин нейрокорректор, зачарованный прекрасными результатами тестов, пребывал в блаженном покое и гармонии. Если это правомерно по отношению к блонди. Но потом возникли сомнения. Во-первых, показатели Минка никогда не были идеальными – его функциональный класс, его должность и сам генетический проект подразумевал довольно широкие границы погрешностей поведения и реакций, и Минк их в полной мере демонстрировал. Во-вторых, чересчур быстрое возвращение к оптимальному режиму внушало подозрения, после столь длительного и интенсивного взаимодействия с эмоционально-нестабильным существом. В третьих, сама идеальность, совершенство ментальной ауры Консула – снежная замкнутая система, закрытая даже от него, полная недоступность, и это при условии предыдущих значений показателей синхронизации, при условии постоянной работы бригады биоников и контрольного наблюдения – последний фактор заставил Рауля пересмотреть свое мнение. Что, спрашивается, они там делают, если блонди-псионик находится в стабилизированном состоянии? Не находя возможности выполнить обязанности психолога, в виду несогласия пациента, ускользающего от щекотливой беседы со всем отточенным годами мастерством в словоблудии, Рауль решил действовать косвенными методами. Если Консул по-прежнему нуждается во внешнем раздражителе. Но не считает возможным его найти, то нужно предоставить ему противоположную возможность: погасить собственные эмоции, если своеобразный механизм компенсации Ясона Минка не позволяет ему сделать это нормальным способом. И блонди решительно приступил к делу: восстановил все материалы по сходным проектам, пересмотрел все собственные наработки с эмоционально подавленными петами, проанализировал индивидуальные параметры Ясона и... породил идею. Вдохновение. Пришедшее в точно назначенный час и место как деловой партнер – бр-р-р, ужас какой! Рауль решил создать такой организм, чья матрица, эмоционально выхолощенная, была бы усиленна бионическими способностями. Дар биоников. По сути дела. Сводился к способности насильно, не спрашивая так сказать, объект, снимать с него ментальную копию и высылать по организованному искусственным способом каналу. «Приживленный» на эмоционально нейтральную. Основу, он по задумке ученого должен был усилить, модифицировать природную наклонность - не просто принимать эмоциональное состояние хозяина, а «забирать» эмоции, отсекать напряжение, служа сообразной эмоциональной губкой. Лаборант-гражданин Каби, обозвавший проект «Вампиром для Блонди» был немедленно уволен – шуток такого рода блонди не понимал, и терпеть не желал.
винни-пух: Работа оказалась чрезвычайно интересной сама по себе, достаточно сложной. Чтобы отвлечь его от чересчур пристального наблюдения за Ясоном и обрести самостоятельную ценность. Но все же. Начальная цель сводилась к благородному стремлению помочь другу и восстановить функциональность Главы Синдиката – и все оказалось напрасным, совершенно напрасным. Конечно, это кошмарное выступление в доме Ясона было отнюдь не единственной причиной для буквально вспыхнувшей тревоги Советника, но послужила своеобразной последней каплей – и не столько сами эти петы, хотя внешность была более чем показательной и явно результатом вмешательства пластолога, не недоверие. Не желание Минка не восстанавливать прежние отношения, и не внешник конечно – сочетание всех этих маловажных факторов в одном месте и в одно время. Согласно закону перехода, эти неважные мелочи превысили порог допустимой погрешности и превращались из отклонений в качественный показатель. Пораженный выводами Рауль направил Юпитер доклад о состоянии Консула и необходимости вмешательства. Юпитер рекомендацию отвергла, как недостаточно обоснованную. Она считала состояние Ясона... нормальным, удовлетворительным в сложившихся условиях. Удовлетворительным в сложившихся условиях! Это значит... при условии отсутствия монгрела, да? При условии разрыва устойчивой саморегулирующейся эмоциональной связи? При условии объективного внешнего манипулятора эмоциональным состоянием Ясона? Неужели Юпитер задумала уничтожить Ясона Минка? Самая мысль показалась Раулю настолько крамольной, что он поспешил найти какие угодно иные объяснения: устранение такой важной политической фигуры как Минк в условиях столь напряженной внешнеполитической обстановки – шаг крайне рискованный и необдуманный. Ближайший представитель Золотого Звена, сходного по характеристикам с Ясоном, заметно уступает ему в креативности мышления и по показателям личного обаяния. И даже если Юпитер решила отказаться от проекта, все равно нет смысла утилизировать образец, вполне работоспособный и функциональный. Это нерационально. Рауля рассуждения успокаивают. Ясону, например, было бы маловато: цели Юпитер не знает никто, кроме Юпитер. И... как ни ужасно звучит эта мысль: она тоже не всегда знает. Юпитер – не машина. - Продолжить стандартную программу? Проект, представляет научную ценность, сам по себе, утилизировать успешные образцы неразумно. Но ученого как-то неприятно поражает, что он, озвучив тоже рассуждение, что по отношению к Ясону может думать Юпитер, все же, пребывает в сомнении: а зачем ему нужен ценный научный проект, если его первоначальная цель никогда не будет достигнута. Нехорошо. Четверо особей: прошедшие тестирование, вполне жизнеспособные, прекрасно развиваются. Красивые: два светлокожих, с золотистым и палевым окрасом, один смуглый, огненно-рыжий, а последний – настоящая редкость. Кожа золотистая, немного темная, и фиолетовый окрас с голубым подшерстком, глаза великолепные – темно-лиловые., с золотыми зрачками, и что наиболее интересно: редкое цветовое сочетание не сопровождается, частыми в таких случаях, нарушениями зрения или слуха. Мальчики совершенны, прекрасно перенесли операцию по вживлению участков мозга и наложенный ментальный конструкт, который, собственно, и позволяет бионикам осуществлять ментальное копирование, отличается редкой стабильностью. Образцы, по прикидкам Рауля, должны функционировать не менее двух-трех лет. В дальнейшем, он рассчитывал усовершенствовать как методику, так и способ, возможно, найти новый, хотя в глубине души предпочел бы, чтобы надобность, как в этих образцах, так и в более совершенных, никогда не возникала. Предыдущие экземпляры, при всей нестабильности демонстрировали весьма высокие показатели по вырабатываемому свойству: подопытный материал под давлением модифицированных петов утрачивал способности к эмоциональному реагированию, от нескольких часов до недели. И это после одного сеанса, а материал, монгрелы, отличаются повышенной эмоциональной возбудимостью, это факт. Собственно, блонди добился своего: создал организм,. способный к эффективной эмоциональной нейтрализации, не за счет подавления соответствующей функции, а за счет интенсивного ее считывания – эдакий принцип Тантры, примененный в научных целях. Результаты вдохновляли, ученый был уверен, что избрал оптимальный метод ликвидации проблемы, и даже экстерьер петов подбирал, как можно более разный. На все дни недели надо полагать. А Ясону они не нужны. Самому Раулю эти типичные анти-таланты без надобности: у него с механизмом компенсации эмоций все обстоит нормально, у него просто чувствительность слишком высокая, но петы, обладающие данными параметрами, ему ничем не помогут: разве что, в качестве нейтрализаторов для возбудимых гостей. Собственно, петы представляют исключительно научную ценность и весьма сомнительную экономическую, а исследование вопроса образования гена «Y» не входит в сферу интересов блонди. К Юпитер этот проект, разве что он представит интерес каким-то смежным разработкам. - Да. Продолжайте стандартную. И предложите разработку проектам близкой тематики, мы направление разрабатывать не будем. Ясону они не нужны: ему нужен строго индивидуальный раздражитель, уникальный экземпляр, единственный в своем роде. И все же, возможно, лучшим решением было бы уничтожить монгрела: кризис, в некоторых случаях, позволяет более эффективно решить проблему, чем постепенное разрешение. Если вышеупомянутый данный случай относится к таковым.
винни-пух: Рауль, как и все блонди, не нуждается в предметном воплощении мысленных комбинаций, вернее говоря, не нуждается в постоянном воплощении: абсолютная память позволяет хранить все сведения, полученные на протяжении жизни. И тем более – сведения, представляющие интерес: поразительное зрелище, формула, музыка, галопанно или танец, растение или животное – все, одинаково долго и полно, хранится в памяти, вместе с небогатым, но все же существующим, арсеналом сопутствующих ассоциативных цепочек или даже переживаний. Для воспроизводства облика и созерцания такового, им нет надобности «освежать» его в памяти – он и так там неприкосновенно хранится. Собственно, это – одна из причин, по которой блонди не увлекаются коллекционированием, и не в состоянии проявлять сентиментальность. Игровые комбинации, тонкости интриги, особо интересные беседы, содержащие полезные или нетривиальные мысли, относятся к той же категории: Рауль сидит перед игровым полем, заставленным фигурами, исключительно потому что вынужден поменять некоторые из них. Комбинацию он помнит, картину, которую создал, и те варианты решения проблемы – тоже. Но последние события убедили его в том, что фигуры на доске не отображают реальность. Шахматы - один из родоначальников Най, и Рауль, для решения локальных частных случаев, предпочитает работать именно с ними: проще и удобней за счет символизма, в большинстве своем, вполне достаточным при решении задач с ограниченным количеством лиц. Главное: не забывать, что в отличие от шахмат, в Най, ты – участник, а не игрок, ты можешь оказывать непосредственное или косвенное влияние, но не можешь управлять другими участниками. Тем более, когда один из участников – Первый Консул. Рауль снимает с поля изысканную статуэтку дракона, выточенную из белоснежного нефрита, задумчиво крутит в пальцах. Еще одна причина. по которой блонди все же играют: прикасаясь к предметам, они удовлетворяют потребность в тактильном контакте. Нефрит прохладен и гладок, нежен, просвечивающая, опалесцирующая сердцевина камня словно наполнена внутренними, скрытыми от внешних наблюдателей, значениями – загадочный, уникальный, редкий камень. Как Ясон. Нет, здесь с символом он не ошибся. Свернутый в прихотливый узел змей, самый древний символ науки: зеленый нефрит, тончайшая золотая резьба гравировки – камень, почти такой же загадочный и многообещающий, почти равноценный. Белый ценится дороже, потому что реже встречается. Довольно условное различие, и можно бы решить эту проблему... на досуге. Не важно. Не рационально. Змей из мерцающего зеленого камня символизирует его самого на условной доске игры, и Рауль считает избранный символ оптимальным. Не ошибается. Обдумав ситуацию, Рауль не ввел на доску никаких фигур, символизирующих Юпитер . В отличие от всех остальных участников, ИскИн действительно относится к классу игроков и может управлять фигурами. Прогнозировать такого рода вмешательство, можно лишь рассматривая положение игры, ведь по сути дела: само поле, игровой объем и все участники являются игровым полем Юпитер. Пожалуй, единственное, что он позволил – выделить дополнительным освещением фигуру Ясона, что всегда вызывала более пристальное внимание Белой Богини, чем все остальные ее сыновья. Остальные: Камо, Григ, Стенн, элита, не связанная непосредственно с администрацией и связанная, посольства и неофициальные представители, гости и исследователи – одинаковые по смыслу фигурки-солдатики, различающиеся только по интенсивности цвета: от льдисто-белого до прозрачно-серого в зависимости от степени участия... в личной жизни блонди. Впервые расставив фигуры по этому признаку, Советник невольно поразился, насколько, на самом деле, мало существ, приближенных к Ясону: коллег, людей, сотрудников, которые действительно были бы близки первому Консулу. На основе этих связей не было никакой возможности воспроизвести сложившуюся ситуацию. Не веря самому себе, Рауль ввел на поле особей, которых аристократический ум блонди никак не мог представить в качестве партнеров: представители черного рынка, странные и темные личности, в силу невозможности официальной деятельности, связанные с Ясоном каналами неофициальными, а значит, эмоционально приближенными к личным. Хакеры, услугами, которых он пользовался – для провокаций, естественно, и организации дезинформации. Его бывший фурнитур и ныне дилер черного рынка, владелец самого известного в Танагуре подпольного катализатора Неро, этот дикий «благородный всадник» - личности одиозные, неприемлемые, и явно не уровня Первого Консула. Объясняя свою загадочную привязанность именно к этим лицам, Минк назвал их своей собственной коллекцией, чем не мало ошарашил Рауля, и немало же позабавился за его счет, наблюдая реакцию Идеального Блонди. - Как ты можешь., как ты можешь опускаться до уровня этих... людей. - Хм-м, возможно, происходит обратный процесс: не я опускаюсь, а они подымаются? И какой бы высокомерной самоуверенностью не были порождены эти слова, однако же, с точки зрения кастовых норм – это крамола.
винни-пух: А Раулю пришлось включить ... стыдно сказать: петов и фурнитуров. Не всех кончено, это было бы просто немыслимо, но самые выдающиеся экземпляры. Бессрочников, а их у Ясона оказалось четверо, при чем двое получили частичное гражданство, и естественно, Деррила – фурнитура класса «эксклюзив», что означало устойчивую, эмоциональную привязку. Почему Ясон перевел его из Апатии в Эос, если, как знал нейрокорректор, несчастный слуга был «личным» фурнитуром полукровки? Полукровка. Монгрел. Фактор. Рауль никогда не произносил имени полукровки, даже про себя, даже когда... оформлял приказ: просто ввел данные из лабораторного досье – вплоть до генного кода. Данные, которые хранились в его лаборатории, еще со времен неудачной попытки коррекции необузданного пета. Андроид должен был разыскать и утилизировать полукровку, а затем активировать механизм стирания памяти. Рауль никогда раньше не участвовал в правонарушениях такого уровня, но здраво решил, что имя Главного Нейрокорректора – не то имя, которое можно сделать публичным достоянием. Каково же было его изумление, когда андроид вернулся, не выполнив приказ. Естественно, любое из искусственных созданий можно заставить выполнить любой приказ, но для некоторых приказов необходимо проявить определенную настойчивость. Например, если приказ противоречит требованиям самосохранения необходимо дополнительно указывать на его приоритетность, иначе в мозгу несчастного создания начнется конфликт интересов. Если приказ содержит указания слишком широкого характера, потребуются уточнения. И если приказ содержит противоречие исходным установкам, требуется либо модифицировать установки, либо отменить их: ни один андроид не причинит вреда чужой собственности, если для этого не будет прямого, специального указания хозяина. Информация о сохранении регистрации Рики стала первым важнейшим звеном, приведшим Рауля к нынешнему, чрезвычайно нестабильному состоянию. Растерянность, говоря по-человечески. То есть – это когда не знаешь что делать, потому что вместо понимания ситуации перед тобой непаханая равнина догадок. Но человек - не блонди. а Рауль – не человек, и он незамедлительно приступает к переосмыслению событий: повторный анализ ситуации с учетом новых вводных. Полукровка. Монгрел. Фактор. «Его зовут Рики, Рауль» - «Я хотел бы посмотреть» - «Я не совершаю ошибок, Рауль» - тонкая мечущаяся фигурка в безумном танце огня, огней Танагуры и алых искр собственной крови. Темнота. Тьма. Мрак. Бездна в глазах не разбуженного ребенка-демона, грустный зачарованный взгляд и струйки крови, стекающие из-под пальцев. Тебе. Возьми. Хочу... хочу взять. Рики. Блонди равнодушно смотрит на осколки черного стекла: маленькая кошка, пешка-фаворит, ферзевая пешка, близкая, но пешка. Маленькая фигура, с которой легко справится, убрав из поля зрения белой королевы. Если бы это были шахматы, кто был бы королем? Рауль считал Ясона ферзем, самой активной и яркой фигурой, а монгрел физически не мог стоить большего. Но он ошибся, это были неверные вводные. Блонди невольно медлит, взвешивая все еще раз. Тщательно, не желая так сокрушительно ошибиться еще раз: все ли учтено? Все параметры личной жизни достаточно изучены? Отображает ли яркий свет и увеличение возможных игровых перемещений особую благосклонность и заинтересованность Юпитер? Достаточный ли объем времени включен в игру? Осколки небрежно сброшены на пол, и на темно-золотом поле игры появляется новая фигурка: статуэтка древнего бога огня, примитивная, странная и очаровательная свом глубоким значением. Черный топаз с багровой искрой внутри. То, что нужно Ясону Минку. Ясон Минк – королева, ферзь. Но полукровка... полукровка – не пешка. Он – король, оберегаемая бесценная фигура. И теперь пространство игры Най правильно организовано.
винни-пух: Без тебя – Рики. - Так почему не оружие? Как мы на фиг грабить будем, если ты оружие не купил? Рики качает головой и терпеливо объясняет: - Для ограбления. Сид, оружие как раз не надо. Оружие употребляется для убийства. Вот когда ты решишь стать киллером, пожалуйста, выбирай любое. Но пока, я надеюсь, ты не настаиваешь на убийствах? -Нет, - парень хмуро глядит на обожаемого командира, Люк хихикает, толкая его в бок. - Чего Сид, решил стать убивцем? Ну-ка, ну-ка, покажи им всем. - Да пошел ты... - Так, ладно, с оружием – все понятно, тут ты прав Рики, только стрельбы нам и не хватало, но какого черта ты решил напасть на перевозчиков? Откуда инфа? - От Гремса, - ответ откровенно удивляет Майкла, он подымает брови в комичном домике. - Как от Гремса. А он тут при чем? Ты ж отказался от перевозки петов. - Верно, - безмятежно соглашается Рики, - для перевозки он использует кого-то еще. Но расчет идет через четвертый банк, потому что он маленький и не считается связанным с внешниками, так? - Ну... это все знают, - это действительно все знаю. Сравнивая количество подобного рода информации известной в Цересе, диву даешься, а как вообще здесь может существовать какой-то там черный рынок, если схвати любую шавку из подворотни – такое узнаешь! Защитой в подобной ситуации служит своеобразная система официального оформления подобных сделок, примитивно, но довольно эффективно, защищающих более или менее крупных дилеров от посягательства закона и... весьма снисходительное, если не сказать, преступно-халатное, официальное отношение Первого Консула к существованию контрабанды. Объяснения сложившейся ситуации, хм-м, вообщем, Катце знает. - Гремс и Лор используют его для расчетов, это общеизвестно, и общеизвестно, что после перевода деньги, именно деньги, а не предметы, которые еще надо где-то продавать, немедленно вывезут первым же внешником. Гремс перевозит партию послезавтра, значит, на четвертый день деньги отправятся в космопорт Нави – все просто. И вышеупомянутый Гремс не может быть в претензии за предоставленную информацию: деньги-то не его, и в судьбе их благополучной передачи он не слишком-то заинтересован. До такой степени не заинтересован, что на рынке до сих пор муссируется слухи о последствиях парочки таких сделок. Впрочем, эти жалкие типы, изображающие себя акулами, постоянно проявляют шакалью повадку. Относительная честность соблюдается на уровне повыше, но туда еще надо добраться. Я вытащу вас отсюда. Вытащу! - Хе! – пожалуй, самое емкое выражение согласия, которое когда-либо здесь звучало. Рики фыркает, его лицо освещается, в буквальном смысле слова освещается яркой, солнечной улыбкой, так что тепло становится, и тоже смеяться хочется. - Вижу, вы согласны с моим планом. - Хе! Еще бы! Чистенько и красиво! - Ага, но тут вот что, - Ареес, исключительно сдержанный и гордый от осознания собственной значимости, показывает результаты наблюдений, которое поручил ему Рики, - во-первых, там две машины. Парни серьезные, на машину один скорчер, во-вторых, у них два маршрута, и неизвестно какой они выберут. - Хм... на два маршрута нас не хватит, - разочарованно тянет Норрис. – Рики, так не выйдет. - Машина поедет по второму маршруту, - спокойно утверждает Рики, затыкая в рот сигарету, - для этого у нас есть «Вагенр». - А при чем он тут? – недоумевает Гай. При чем тут старая разваленная машина, не то, что пятого, шестого поколения, тем даже не процессор – обыкновенный логический блок? - При том: мы оставим его на первом маршруте, вот здесь, - указывает монгрел на обведенный поворот на карте, - и подождем времени выезда. Им придется ехать по второму маршруту. - Бли-ин, - тут же впадает в восторг Норрис, - Классно! - Ну, прекрасно, поедут по второму. Но что мы можем сделать-то с нашими байками? Да еще и в Мидасе? Окраина, конечно, но... - Смотрите. – Рики наклоняется над картой. Собственно, топографической схемой, скрупулезно скопированной из комма, - вот здесь, максимально удаленный от полицейского участка виток, вот здесь выход канализации, вот здесь – разводка энергетической трассы. Мы разблокируем энергоблок, безопасность у них включается только через полчаса, пока накопитель не кончится, выводим энерговод, перекрываем поворот... - И они никуда не денутся! – вопит Норрис. Экспансивный парень, экспансивный, но в данном случае восторг жаждут разделить и все остальные члены банды. Как там сказал Майкл? Чистенько и красиво? Класс! Конечно, остановятся, конечно, полезут освободить улицу, конечно, откроют машину, а куда деваться? Платить неустойку за задержку в пути? А как же! но вот скорчер... - Так, ладно, вылезли, в смысле вылез, а черт, ну да... вылезли вдвоем, блин! Комбинация в цельном виде представляется перед мысленным взором Майкла, и он ошалело ее обдумывает, блин, ну кончено! Вылезут вдвоем, потому что энерговод в одиночку фиг уберешь. Скорчер, даже если возьмут с собой, все равно не успеют активировать, руки-то заняты, машину, конечно, закроют и ее взломать – код нужно знать. Там машина старая, на идентификатор не работает, но до ближайшего полицейского участка, даже если каким-то чудом кто-нибудь вызовет копов – езды минут десять, за это время можно не то, что код – вирус запустить. - Так, а как мы уберемся? - Тю-ю, а байки зачем? Вот только, слабоваты они Рики, - указывает Гай, а Майкл согласно кивает своим мыслям. - А ни фига не надо байков, так ведь Рики? Там же, блин, канализационный выход. Хе. Чистенько и красиво! Между прочим, Катце бы не узнал об этом случае, если бы не донос шестерки из «Джинкс». Нарушив негласный закон Цереса, парень решил подзаработать, указав на виновников ограбления почему-то Лору. Дилер в безопасности мидасских банков особо не заинтересованный, воспринял донос как забавный случай, и поделился им в полуделовом разговоре с Бестией. - Сообразительный парень, а? Чисто сработал, и своих не подставил, и денежки поимел. И взял классно – без следов и жертв. Странно, что я раньше ничего о нем не слышал! Простое объяснение: Лор работает на рынке только три года, а Рики исчез как раз в это время. Так что максимум, что он мог услышать – легенду. А теперь эта легенда вернулась, и, преодолев непонятную полосу черного молчания, вновь стала своим сверкающим воплощением.
винни-пух: - Рики... - Гай, не надо. Они отработали по схеме еще несколько перевозчиков маленьких контор, вполне успешно, но потом оставили налеты на инкассаторов: Рики заявил, что схема отработала свое и надо искать что-то новое. Так что на некоторое время банда прекратила чрезвычайно активную деятельность, и вот уже несколько дней находилась в состоянии блаженного ничего неделания, выпивок, секса и всеобщего восторга и славословия. Приятно все-таки: «Бизоны» опять наверху, деньги есть, переехали в новый дом – черти где, десятый этаж! Рики в своем репертуаре – класс! И даже десятое требование Рики - не распускать особо язык, и, главное, оставить часть денег для развития, как он выразился, вызвав откровенные смешки и шуточки, никак не могло испортить восторженно-довольное настроение. Собственно, никто особо не возникал: если так решил Рики, значит так и надо – Темный знает, что делает. Может, поэтому он, наконец, и решился? Большинство парней свалило, внизу только тот новенький, Ареес, из симулятора не вылазит, геймер несчастный, Рики в последнее время на себя стал похож, не пьет как подорванный, в ванне не киснет, действовать вот начал, придумывать, парни от него без ума. Хотя, а кто может быть от него не без ума? Налет придумал - закачаешься, «Джинкс» с района они выгнали, только байки сверкали, дилеры вот опять подкатывать стали, с предложениями всякими, так Рики на каждое не кидается, фиг его обманешь. Умный, решительный, сразу про все подумает, сразу на будущее думает, не так чтобы день пережить: все, как раньше, точно как раньше. Он даже вот улыбаться снова стал, и за дурацкую шуточку Люк вчера не хилый подзатыльник заработал. Мой Рики – мой огненный, мой солнечный, мой бешеный Рики, от яростных поцелуев горят губы, сладкие пальчики так неторопливы, гибкая спина, от одного дыхания крышу сносит. Такой неласковый, такой жесткий, а глазищами своими смурными как взглянет, сверкнет усмешкой, потянется к тебе ртом, всем телом – душу готов отдать. Рики... - Да еще ничего не сделал. - И не надо... Ох, как не хочется ему разговаривать. Ох как не хочется ни вспоминать, ни объяснять ничего. Ох как не хочется ни вопросов слышать, ни ответов, ни взглядов, ни жалобных интонаций, ни тепла его ненужного, ни радости. Не нужно мне ничего больше. Гай. Не нужно мне ничего от тебя: ни тепла, ни радости – я привык ко льду; не нужно ни нежности, ни ласки – меня вышколил на боль; не нужно ни тебя, ни жизни твоей – моя собственная принадлежит голубой звезде, и все что я могу – не приближаться к ней. Но вот от нее самой, от нее в глубине меня, в моей жизни, во мне – не избавиться. Не откреститься. Не вырезать, не вытащить – глубоко во мне, части меня из него, и иногда мне кажется – меня вообще нет. Есть только какая-то, обретшая нечаянную самостоятельность, часть Ясона Минка, а меня и нет вовсе, сгорел, сожжен в радиоактивном свете. Я не принадлежу тебе, Ясон, я - часть тебя. И оторвавшись от целого, я это понимаю. И что мне делать с этим пониманием? Свобода части от целого: звучит дико, но я все равно попытаюсь. Знаешь, я думаю, что ты тоже не знаешь, что я - не принадлежу тебе, а твоя часть. Согласись, это несколько иное звучание. Рики сидит, оплетя длинными ногами перила террасы, крутит в руках какое-то приспособление. Курит: вернее, делает вид, что курит. Гай это быстро подметил, может потому что все время придирчиво сравнивает привычки старого и нового Рики - не сути, не сердца, мужества пока не хватает. Склонность к верхотуре – старая привычка, а длиннющий балахонистый плащ – новая, он в нем словно прячется. Горячая, аж обжигает вода – старая, а вот есть так... красиво – раньше не умел. Байки всегда с правой стороны взламывает – старая, а больше не курит – новая, затыкает сигарету в рот, зря сжигает только. Не курит, карты чертит, коды ломает, аж звенит, красивый стал - глаз же не отвести. Стройный, тонкий, лицо как картинка, не налюбуешься, глаза как ночь, только тонуть, губы как цветок, только целовать, и горит же, горит весь как огонь, пелена огня, золотое пламя, как только на него на улицах не кидаются - непонятно. И спит иначе, он видел: Рики всегда сворачивался в постели как кошка, в плотный комок, сохраняя тепло и независимость. И когда прошли времена холодных ночлегов, и когда они любовниками стали – ничего не изменилось. А теперь... изменилось: Рики спит на животе, раскрытый, весь раскрытый, гибкие руки вытянуты вверх и скрещены в запястьях, длинные ноги раздвинуты, отзывчивое тело требует поцелуев – жар, горит, руки опалить можно. Как любовник. Как возлюбленный. Как шлюха! Где ты был Рики? - Глянь, - протягивает он Гаю диковинный предмет. Непонятное обтекаемое приспособление с кучкой ментальных контактров, маленькое, хитренькое – непонятное, похоже на скремблер - Что это? - Скан-вирус. - Ни фига себе, - хотя он и не специалист по технологиям, но о подобной штуке, мечте взломщиков, конечно, слышал. Скан не вскрывал коды, он загружал вирусную программу, которая, отработав, перекрывала связи между блоками безопасности и управления. В результате, замок, если был оснащен связью с тревожными системами, не срабатывал, а открывался, в виду стирания программ заводском кодом. Мечта взломщиков. Черт, эта штука стоит чертову уйму денег! - Откуда? Рики довольно хмыкает, с удовольствием рассматривая прибор, изумление парня его отвлекает. - Классная штука, да? - Черт, Рики она же стоит до черта! - Ага, всю мою долю за налеты, - безмятежно сообщает монгрел, продолжая любоваться приспособлением. - С ней можно будет провернуть дела и покрасивее. - Твою... твою долю? – недоверчиво раскрывает глаза Гай, - как? - А так, - пожимает плечами Темный, - так что теперь я некредитоспособный. Как, подкинешь в счет будущей прибыли, а? Он шутливо толкает парня в плечо, не ожидавший этого Гай, только глазами хлопает и невразумительно бормочет, а Рики слетев с перил, несется вниз к спятившему геймеру. - Хей, Ареес, не прирасти к симулятору. Наслаждайся гребанным настоящим парень!
винни-пух: Не надо спрашивать меня Гай. Не надо ни о чем меня спрашивать – ни о прошлом, ни о будущем, и о настоящем – тоже. Я ничего не знаю, правда, но... ты больше ко мне не прикоснешься. Никто ко мне не прикоснется. Почти припадок. Приступ ненависти, боли, тоски и отчаяния. Я словно раненый зверь, я бьюсь в капкане, и чем больше я бьюсь - тем больше калечусь, течет кровь, я слабею и умираю – теряю контроль и становлюсь неадекватен, да, Ясон? Знаешь, я чертовски хорошо тут научился говорить с тобой. Пока был с тобой – не получалось, ты не слышал, я не слушал, говорил не то и не там, а ты не слышал. А теперь я так хорошо с тобой разговариваю: наверное, потому что перестал бояться быть услышанным. Пьянка в Цересе: бар, реки дешевого полуотравленного спиртного, куча прихлебателей, сделавших потребность в чужом одурении источником своего существования, и готовых осыпать похвалами всех, кого приходится – вполне профессионально и убедительно. Шлюхи и любители, старающиеся привлечь внимание удачливой банды, официанты, только что не летающие, чтобы угодить щедрым посетителям – а интересно, что люди бывают официантами только в цересских забегаловках или высококлассных закрытых клубах Апатии. Немного настоящих приятелей, с которыми приятно чокнуться, убежденный в их действительной приязни, немного больше восторженных поклонников, количество которых всегда пропорционально количеству денег и удач в твоих руках: смотрят с восторгам и ловят слова, раскрыв рты и глаза до предела. Зрители, и все, кто попался им на улице, уже достаточно пьяные, чтобы восторгаться и любить от всей угарной и беспамятной души – дешевка. Как же все дешево. Парочка настороженных цепких взглядов, оценивающих на предмет перспектив и возможных предложений, множество завистников и шакалов в человеческой плоти, еще вчера готовых вонзить в тебя в свои зубы и растерзать на части, за одну только твою непохожесть на их гнилые души. Стыдливо приоткрытые голограммными плакатами открытые кабинки симстимов – самых дешевых, простейших, но позволяющих подключиться к собственной «идеальной реальности», и все равно, что это означает. Софты приносят с собой, и здесь содержимое их не проверяется, но и зрелище дергающихся под ритм собственной жизни виртнарков, далеко не всем приятно, да и спровоцировать может озлобленных парней – разбирайся потом, кто когда начал и что кому нужно. А полиция? А трупы? А не дай Бог, какая и впрямь запрещенная программа, не дай Бог, еще и контрабандная, да и сами клиенты не раз помирали под действием своих программ, кто от перегрузок, кто от истощения... ну кому это надо? А так: мертвяка в ближайший утилизатор, побрызгать дезинфектором, никто ничего не видел, и уважаемые клиенты, буйно и весело напивающиеся до полной невменяемости, остаются довольными - «Приходите к нам еще раз». Среди танцующих и пьющих болтаются по воздуху «призраки»-голограммы: то сворачиваются в серебряные шары, то проявляются голыми юношами и девушками. Бар, несмотря на месторасположение, относится к разряду легальных, так что законы они более или менее соблюдают: голограммы могут принимать различные образы, в том числе светских кумиров или блонди, но не совокупляются – для этого надо опуститься на уровень ниже, в подвальный этаж. Здесь же все легально: курево, стаут, симстимы, порнософты, реальный стриптиз престарелого пета; танцы, смех и разборки, периодически вспыхивающие небольшие стычки, тут же угасающие под суровым наблюдением вышибал, музыка, наркотики, множество предложений, нелепые перебранки и дружеское подначивание друзей, восхищенные и откровенно ненавидящие взгляды – все тебе и для тебя. Рики Дарк. Лучший из лучших, некоронованный темный принц и звезда этой помойки. Гай неуверенно оглаживает его плечо, и Рики вздрагивает: не может сдержаться и вздрагивает всем телом так, что стаут выплескивается их стакана. Н-не, не надо, не трогай. - Не надо. Я не хочу Гай, - виновато и жалобно. Гай не при чем здесь. Гай не виноват, что я тут подыхаю без тебя, Гай не виноват, что я сдурел и никуда не гожусь – не надо не трогай. Так что получается жалобно, умоляюще, и совсем не убедительно. - Я вижу, - хмуро говорит монгрел, не отходя от сидящего за стойкой Рики. Слава Юпитер, почти все заняты стриптизом на сцене, орут, свистят и получают удовольствие. - А когда будет надо? - Гай... - А. Когда. Будет. Надо, - размеренно, звучно, и намеренно звучно и настойчиво. Медленно – начинающаяся истерика, Юпитер, только этого здесь не хватало: Рики слетает с сиденья, хватает парня за руку и тащит наружу. Пьян, истосковался, совсем пьян, и сейчас наименее подходящее время для выяснения отношений: вот только это - тоже твоя вина, Дарк. Дождался, трус несчастный.
Carinna: винни-пух, спасибо, продолжение выложили, уж не чаяла дождатся. Что-нибуть разумное сказать сложно, потому что нравится все, и описания, и переживания, и герои. А такой восторг я не могу выразить адекватно. Особо мне Церес понравился, как ни странно. Вроде и клоака, и страсти низменные, и стремления убогие, а жизнь кипит и бродит и бурлит. Атмосфера более наколенная, что ли, может поэтому мне цересские страницы так глянулись. Бизоны получились очень симпатичные, а Гая жалко до слез, останется парень у разбитого корыта. Рауль - хорош блонди. Шутки дурацкие - уволить, монгрел мешает Ясону жить - устранить. Дай ему волю - весь мир эмоционально кастрирует. Кстати, есть у меня ощущение, что у Рауля на этих петах подсознание разгулялось, так он эмоции окружающих ненавидит, что и придумал этих эмоциональных вампиров. Сам то он ни в чем подобном не нуждается. Угу. Речь у него весьма эмоциональная, так и клокочет. Дар свой ненавидит и боится. Вот кому бы штатного психолога, а не Ясону.
винни-пух: Огромное спасибо за отзыв и внимание! Вы не представляете как мне дороги любые высказывания и критика. а уж такие замечательные слова - как мед в горшочке.
винни-пух: Мне Гая тоже жалко, и то, что он у меня тут выделывает, не означает, что я считаю его нехорошим человеком. Я пытаюсь показать, что он дошел до края, что он готов сойти с ума, а в крайнем отчаянии, человек и впрямь способен на многое, и не только на геройство, а и на неприглядные вещи тоже. Он пытается вернуть Рики, опираясь на прошлое, считая прошлое самоценностью – как и в романе, по-моему. Чисто мужская точка зрения, между прочим, считая прошлое незыблемым, что правда, мужчины, обычно, считают его значение, неизменным и абсолютным, что правдой уже не является. Во всяком случае, для большинства женщин. И недаром, по этому поводу женщин срванивают со змеями: прошлое – это старая кожа, она выбрасывается. Если женщина рассказала тайну, рассказала прошлое – оно выброшено и больше не имеет значения, не влияет на поступки и решения. Ясон, кстати, проявляет признаки именно такого способа оценки событий: здесь и сейчас, не обращая внимания на прошлое: «Оставь свои прошлые привычки в Церес».
винни-пух: В переулке за баром темно и грязно: неубедительно грязно, словно здесь убирались да раздумали, побросали все одной кучей и накрыли покрывалом – фальшивка. Половина жизней здесь – фальшивка. Бросают все до кучи: любовь, ненависть, страсть, предательство, все до одной кучи, всему гореть и тлеть за ненадобностью, потому что настоящее, оно, как пьяный и раздербаненный до основания, Гай – болит. Истекает болью, кричит неслышным, пронзительным голосом, плачет жалобно и горько, с ума сходит, предает, ненавидит, и в отчаянном приступе нежности способно на убийство. Уничтожить того, кого любишь, потому что от него больно. Логично? Логично. Просто, в отличие от монгрелов, Блонди так поступают на трезвую голову и с осознанием права и законности подобного решения. Явление мешает правильному функционированию – явление должно быть уничтожено. Убей меня, Гай, если сможешь. Потому что если не сможешь - я тебя убью. - Где ты был, Рики? – так ожидаемо, так знакомо на каком-то условном, подсознательном уровне, где Рики сотни раз пытался выстроить этот разговор, так и не сумев разработать правильную стратегию. Он не Блонди, подавить эмоции до такой степени не в состоянии, и глядя на сморщившееся, постаревшее лицо бывшего любовника отчетливо понимает, что предал, на сей раз, не его – себя. Надо было не ждать. Не думать, не пытаться щадить и подобрать какое-то там, подходящее время, нет у таких вестей подходящего времени, не бывает боль вовремя. Надо было просто сказать, сразу, не раздумывая. Слушая только голос сердца. Надо было сказать сразу, не знаю что, но сразу. А теперь я не знаю, что говорить, потому что нет ни ясности, ни боли. Ничего нет, ничего в нем на самом деле нет, кроме воскрешенной нелепой мантры, и ради нее только и надо действовать. Дурак ты, Рики. - Гай, успокойся. - Я не спрашиваю... мне не надо успокаиваться... я спрашиваю где. Ты. Был, - размеренно и медленно. Так, чтобы точно было слышно. Так, что видно как ревность кусками порезала его сердце. Так чтобы стало понятно, что он с ним сделал. Так чтобы... Так чтобы он оставался виноватым. - Гай... - Где ты был, Рики? - с неожиданной усталостью повторяет парень и медленно прикрывает глаза. Смертельно устал, смертельно истосковался, смертельно горюет – твоя вина Рики. Только твоя. - Где ты был, где ты сейчас. Где? - Гай, пожалуйста, я не хочу говорить о прошлом. - А о чем можно говорить? – о чем можно, если ты ускользаешь при одном моем появлении? О чем можно, если ты отгорожен то стаутом, то бешенством, то невменяемой тоской, то успехом. Рики ты отгораживаешься от меня, отгораживаешься словами, действиями, отговорками и даже друзьями нашими отгораживаешься. Словно ничего не было. Словно ничего нет. Словно нас – нет. Словно не человек вернулся, а какое-то мифическое существо, и живет оно не в реальности, не в настоящем, а в каком-то собственном времени, напрочь высеченное из настоящего – недоступное и неприкосновенное. Неприкасаемое. - Прости Гай. - А есть что? Есть что простить, да Рики? Простить? Да. Есть, что простить, но совсем не то, что ты ждешь. Покаянной сцены, или простого согласия, или молчания: чего-ниубдь, что можно было бы принять за примирение, за возвращение. А этого ничего нет. Ничего нельзя вернуть, Гай, прошлое... пойми, прошлое неизменно, состоялось, оно живет только в сердце, если он живое. А у меня сердца нет, его... выпили. Выпила синеглазая звезда. Прости – Да, Рики? Да?! Ледяная тень из блеска и холода скользит по лицу Рики, разом лишая и смеха и тепла, разом отгораживая. И уже не из друзей - из пропавших трех лет и непонятных, вечных его мыслей странных, желаний несбыточных, преграда эта. И словно на самом деле, не разлука сделала что-то с Рики, не кто-то там, кто оставил искристую тень, а сам Рики, его страсть и странность, сделали его другим. Таким другим, что и не узнать. И от этого еще хуже. это делает потерю необратимой. Холод, лед и недоступность, и Гай стервенеет, превращаясь в тварь. Больное сердце, раненое, кровоточит и видно, как гниют края раны. Идет зараза: ревность, тоска и злость разъедают рану, и эрозию живой ткани не залить стаутом. Больно, очень больно и пропадает зараженное, сводит с ума яд, и отрава заставляет терять человечье обличье. Потому что в человечьем – такого не сделаешь. Ледяная светлая тень, и горечь в голосе, и гнев - резкий и красивый в сумеречных глазах. - Перестань Гай. Ты пьян. Пьян. Трезвый не могу к тебе приблизиться. Трезвый – никогда не решусь. А я хочу вернуть тебя. Верну тебя, Рики! - Не говори. К черту! Я не спрашиваю. Ты вернулся, и это все, что надо, ты... вернулся, ведь так? Вернулся: бешеные гонки по окраинам, дешевая выпивка пополам с дрянным куревом, злоба, презрение и подлость, мрачная неуловимая тень на твоем лице, на лице медленно спивающегося Сида, истеричная восторженность Норриса, давно требующая психологической консультации, все больше безнадежности в повторяющихся разговорах, все больше бессмысленности в ежедневных ритуалах – меньше, меньше, меньше любви и радости, пока не сгниет и не подохнет она под густым затхлым тленом несбывшегося. Несостоявшегося. Пустых жизней. Не нужных душ. - ... просто будь, и все будет хорошо.... Вернулся. - ...пусть, не говори. Я не спрашиваю. Останься здесь, со мной... Как будто можно вернуться в прошлое. Как будто можно жить, можно любить, просто завернувшись в прошедшую любовь, как в старое одеяло. Так не бывает - Гай. Нет... - У нас все так было хорошо... - Гай... - Все будет хорошо опять. - Гай! - Я тебя ни в чем не виню, не думай, я не считаю... Не виню? Ты. Меня. Не винишь? А я и не винюсь! - Нет, Гай. Парень замолкает от звучного, твердого голоса Рики. Замолкает на полуслове, словно не ожидал, не предполагала, что его Рики – ЕГО Рики – может дать такой ответ. Твой Рики... но это не правда, больше. Делает шаг к нему. - Подожди Рики, ты не понял, да? Мне, правда, все равно... - Нет, Гай, - еще один шаг и еще, и еще – и он не собирается останавливаться, так что Рики продолжает делать шаги назад. - Рики я хочу... хочу сказать, что я все равно тебя люблю, и чтобы не произошло – мы можем быть вместе... Шаги, шаги, шаги – надвигающиеся, все ускоряющиеся. Рики отступает, подчиняясь непонятному и острому желанию, словно прикосновение сделает, выстроенное в голове Гая будущее, настоящим, словно имеет почему-то абсолютную власть и грозит чем-то страшным... Глупости, дурость одна: Гай пьян и невменяем, он совсем его не слышит и бессмысленно говорить о чем-то. Ему просто надо увести его отсюда, если уж не удается успокоить, а отступает он, потому что от бывшего любовника разит невыносимо статутом и перегаром, и той выморочной, жалкой и страшной от бездумья, решительностью, которую порождает больной угар. Он просто невменяем: шаги, шаги, шаги – как в бредовом видении танца, в сатанинской версии любви, что оборачивается неотъемлимой второй стороной. Гай останавливается перед юношей, пытается обнять. - Рики... - Нет, - Рики упирается руками в грудь парня, резким жестом пытается оттолкнуть – и чуть не глохнет от пьяного дурнотного шепота, крика, жадности, что взахлеб и ничего не соображая, и не требуя ни согласия, ни понимания, рвут воздух, рвут горло, рвут душу. И все равно, чем закончится, и все равно, что надо сделать: лишь бы оказаться с Рики, лишь бы вновь ощущать Рики, лишь бы снова любить Рики, трогать, ласкать - не отпускать. Слова как водопад, руки не слышат сопротивления – ничего не слыша, ничего не желая слышать, кроме своей жажды, нужды, своего желания и своего права. Ты – мой. - Гай! - Рики, ну же... – шепот: вожделеющий, жадный, угарный от желания и жажды. - Нет! - Рики... ну не надо, Рики, не ломайся, - еще сильнее, убедительнее: сейчас я дотянусь до тебя. Ты не можешь отказать мне. - Гай! - Не надо... давай малыш. Нам же всегда было хорошо вместе, - горячий, обжигающе горячий: горячие сильные руки на плечах, на шее, жадно скользят по телу, жадный горячий язык прокладывает дорожки на щеке, пытается попасть внутрь. Все еще, не веря, все еще, пытаясь остановить: ты не можешь отказать мне, не можешь... - Гай, не надо, перестань, слышишь? Я не хочу. - Ну не надо, Рики, все хорошо. - Пусти меня Гай. Перестань! – его руки уже под одеждой, елозят по коже, оставляя горячие потные следы. Пьяное дыхание на его лице, Гай прижимает его к стене, пытается стянуть плащ. И когда Рики отталкивает бывшего любовника, все еще несильно, все еще надеясь, мужчина жестко выкручивает ему руку. - Давай же Рики, не ломайся. Ты же сам это любишь, – пьяный, жесткий, жестокий голос, нетрепливое дыхание. Желание и право, ощущения права на него, такое полное, такое собственное, и его друг совсем не слышит его. И нежелание Рики не имеет никакого значения, и слова темноглазого соскальзывают с одержимого сознания как вода, и его сопротивление только возбуждают... Гай нет! Ты не можешь. Не можешь так! Потные руки, мягкие губы, твердые движения не знают удержу, глаза совершенно пустые и одержимые. Это не ты. Это не ты. Гай! Ты не можешь быть... таким! Ты – добрый, мать твою! Рики решительно отталкивает парня. Тот сначала замирает с неожиданным удивлением на лице, вновь пытается обнять, поцеловать, и когда крепкие руки юноши его останавливают, звереет, и впадает в бешенство как настоящий зверь. - Ты! Да как ты смеешь! Шлялся, черт знает, где! Спал, черт знает с кем! А теперь еще и ломаешься! Нет... это не может быть Гай. Это не может, не может быть Гай. Его друг. Его любовник, его единственное светлое и настоящее, что было в жизни. Не может этого быть, не может он, вот так, в пьяном угаре, все продать и предать. Нет! Этого не может быть. Сопротивление Рики окончательно выводит мужчину из себя, он кричит от злости, от неутоленного чувства ревности и злобы, от одиночества и понимания отвратительности того, что собирается сделать. От желания и отчаяния, и ненависти и... любви, наверное, все-таки и, любви: толкает Рики к стене и сильно бьет под дых. Рики сгибается, едва не сползая на землю, тщетно стараясь перевести дыхание -Ты во всем виноват, ты! – отвратительно, непомерно мерзко то, что делает. Но он это сделает, и Рики ничего не останется, как снова быть с ним. Вот так. Именно так! - Не... не надо, Гай, – сплевывая, и через силу произносит юноша, – не надо, пожалуйста. Бесполезно. Мольбы у насильников вызывают лишь стремление поскорее достичь цели: словно просьба подтверждает вину, словно мольба указывает на право. И, все равно, кто и что он для тебя. - Не надо. Пожалуйста. - Не надо... конечно не надо, - одержимый пьяный Гай плохо соображает. Грубые руки опять скользят по одежде, по лицу, неловко пытаются нашарить застежки, - сейчас все будет хорошо маленький, сейчас все будет хорошо. - Нет, Гай, остановись. Слышишь? Остановись. Он пытается вывернуться, пытается как-то дозваться, и Гай снова вспыхивает: резко наотмашь, бьет по лицу, жестокие слова его полны ненависти. - Остановись? Ах ты тварь! Я тебя... От слов выворачивает сознание, больно и страшно жжется и бьется в груди. От ненависти трудно дышать, и понятно, что нет прощения, от рук, губ, давности желания бывшего любовника – мерзко. Невыносимо мерзко от мысли, что Гай может его... изнасиловать, тошно и горько от того, что он виноват в этом, и что Гай тоже виноват в этом И невыносимо, ох как невыносимо от... чужих прикосновений на его коже. Чужих – смешно звучит, наверное, но это чужие прикосновения, на коже, которая создавалась для других рук... Рики сплетает пальцы в кулак и коротким жестким ударом опрокидывает парня на землю. Единственное движение, верное движение: Гай лежит на земле скорчившись, не в состоянии вдохнуть воздух. Рики выпрямляется, устало убирает челку с мокрого лба, устало и горестно смотрит на своего... бывшего любовника. Боль. Серая, черная, старая – вытянутая из глубин прошлого и питается ядом. Моим ядом.
винни-пух: - Не надо было... не надо было так делать, Гай, – горько, больно, пусто – серое и черное, непроглядное, и стужа внутри все сильнее и сильнее.. - Р-рики - едва-едва слышно. Он опускается на корточки рядом с лежащим парнем. Чуть раньше, когда-то, в предыдущей жизни – накрыть любимого с головой своей курткой, баюкать на руках, стараясь утешить, шептать теплые слова, смывая боль и усталость, и безысходность – когда-то. В другом месте. В другом мире. Как страшно все изменилось. - Рики... Рики я... я не хотел, Рики... - шепотом, сквозь боль и отчаяние, я не хотел. Я не хотел Рики. Не я хотел, Рики! Я не мог этого хотеть, не мог. Я же люблю тебя, Рики. Сжавшись в корчащийся комок и пряча лицо в грязную землю, Гай словно молится этими словами, этими признаниями неведомому доброму божеству, что смилостивится и уберет это между ними, сотрет из ткани реальности по горячему желанию его сердца. Я не хотел Рики, я так не хотел. Я только хотел вернуть тебя! И отчаяние, неправдоподобно резкое, обреченное осознание окончательности, неизменяемости того, что произошл, того, что, случилось за это время, висит в воздухе безусловностью смертного приговора. И он сам подписал его. И сам настаивал. - Я не хотел Рики! Я не хотел! Я виноват, ты виноват, никто не виноват - так зачем вся эта мерзость? Никто не виноват – его сияющее горькое лицо, печальные бездонные глаза, совсем рядом и уже никогда не доступны. - Рики... – теплая рука на плече. Прощающая, участливая – Рики... Больно. Нет, не больно даже – странно, но боли Рики не испытывает, было бы куда больнее, если бы Гаю удалось... удалось добиться своего, и даже в мыслях он не осмеливается назвать это действие насилием. Не подходит это слово к его Гаю, такому, которого он знает, не годится для него. Это тоска, это отчаяние, одиночество, пустота безмерная и больная, изгрызла его изнутри и кажет желтые зубы, прикрываясь его лицом в попытке обмана. Гай не такой, совсем не такой. Был не таким. А каким стал? Много ты похож на себя прежнего Рики? Много от тебя осталось после трех лет дрессировки истязаний, операций, учебы – насилия. Вот это действительно было насилие... Печаль. Не боль и не горе, хотя немного есть от горечи дикого плода на языке этого чувства – печаль. Глубокая как вода, бездонная, как вода – как вода. Вода, которая льется в легкие, как будто ей там самое место... было уже. - Все нормально. Нормально Гай. Я все понимаю. - Рики, я не хотел. - Не думай об этом. Все кончилось, – совсем все. - Я... понимаешь... я так долго, так долго без тебя. Я подумал... Можно вернуть то, что ушло в никуда. - Знаю. Не думай. Нельзя войти в одну и ту же воду дважды. - Я подумал – все будет как раньше. Нельзя войти в одну воду... - Ничего. Не думай. Все нормально. Нельзя войти... Рики решительно стаскивает плащ, накрывает скорчившегося Гая, чувствует, как под рукой начинает трястись худая спина. Слезы не нестоящие, полупьяные, да и вся эта гадость – полупьяная. И это хорошо, потому что настоящий Гай – таким не бывает. Рики осторожно, бережно поглаживает его плечо, Гай тихонько всхлипывает – слезы текут у него по лицу, он не в силах убрать их, а Рики... - Все нормально. Вода. Все кончилось. Прерывисто, почти по-детски, и... как приговоренный. - Ты простишь меня? – со страхом и надеждой, в отчаянии и вере. Может быть, может быть не все потеряно, может он еще нужен Рики, может Рики передумает... Его огненный маленький Рики. Его сияющий шалый мальчик, который говорит во сне о небе и шалеет от высоты. Его смешной и легкий Рики, когда подымаешь на руки и целуешь до одурения, и от поцелуев кружится голова. И у него тоже кружится, и тогда он позволяет делать с собой, что хочешь. Его неистовый сумасшедший Рики, прекрасный Рики, бешеный Рики, когда дело касается тех, кого любит. Рики. Прости Рики. Прости – и не прощай. Прощение – прощание. - Да, конечно. Не думай, Гай. Все кончилось, - ясным и твердым голосом. Сияющим и ясным как его прекрасное лицо – приговор. - Не думай. Все нормально... все нормально... Все кончилось. Рики чувствует его дыхание на своей руке, слышит его слезы – почти жар и почти стыд, на своих собственных щеках. Слышит все его слова, оставшиеся внутри, и все желания, которым уже не суждено дотянуться из прошлого – самого лучшего, самого прекрасного прошлого на этой проклятой планете. Жаль, что он только сейчас понял, каким, на самом деле, счастливым он был, каким любимым, как ясным и светлым он был в руках своего любовника. Каким гордым и настоящим он был, настоящим - из действительной сути огня, ярости и чести. Настоящим. В том прошлом, он был настоящим, и подобно всем живущим, оценить и понять всю бесценность и красоту прошлого может, только утратив его. Он утратил, совсем и окончательно – и теперь понимает, насколько прекрасно оно было, это его прошлое. Насколько прекрасной и светлой была его любовь. Насколько любим он был, и как любил – в прошлом. Все кончилось. Гладя поникшие плечи всхлипывающего Гая, он понимает, ощущает это окончание так страшно и необратимо, что впору взвыть подыхающей тварью. Впору качаться по земле в диком отчаянии. Впору кусать пальцы и орать, выть от тоски, горя и страха, задирая голову к двум лунам, так чтобы вой доносился до самых их сердец. Сердца одной луны, той, что сделана из белого золота. Что застыла и покрыта льдом, и никто не знает, как голубой океан бьется под этим льдом, в тщетных попытках прорваться, затопить этот мир, населить живыми существами и огнем – лед. Ничего не выйдет. Ты покрыт чудовищной толщиной льда, Ясон - ничего у тебя не выйдет. И у меня больше ничего не выйдет. Я больше никого не могу любить, потому что люблю так, как ты меня научил. Я больше никому не могу дать себя любить, потому что ты любил меня. Я больше никому не могу дарить себя, потому ты все забрал. Все. Совсем все, ничегошеньки не осталось, кроме памяти. А она выгорает. Твоя любовь – она ведь очень страшная, Ясон, она выпилена изо льда. У нее острые края, они режет на куски сердце, душу, тело, и если ты способен вынести такое – никто другой уже не сможет любить изрезанного любовью божества. Я отравлен тобой, Ясон. Я покалечен тобой, Ясон, любовь к тебе превратила меня в урода, в калеку – и никто больше не может меня любить. Прости, Гай. Ты так ждал меня, так мне радовался. Ты считал меня своим любимым, а я не любимый больше, я... никто. Эта проклятая отрава, как я устал от нее... - Прости Рики. Прости, пожалуйста... - Ничего Гай. Это ты меня прости. Никто больше не может... - Гай, Рики, ребята, где вы? - Блин, куда они делись? - Да мало ли? В конце концов... - Фигня. Эй! - слова замирают у них на губах, Норрис что-то еще пищит, но Люк и Сид, несмотря ни на какую выпивку, замолкают и замирают на месте. Что там такое можно увидеть в глазах человека, что они застыли как статуи? Что там такого потрясающего можно увидеть в лежащем на земле, плачущем Гае, укрытом плащом Рики? Что там такое можно увидеть в его лице, что парни отступают, когда Рики подымается, глядя на них пронзительными, странно светлыми глазами. Как темные, колодезные глаза могут быть светлыми? Но они светлые, они печальны и не обвиняют, окутывают серебристым покровом прощения и любви, светятся безысходностью и проклятием. И от Рикиной печальной, горьковатой, светлой улыбки выворачивается сердце, и пронзительно поют в тебе птицы о вечности и о времени – у тебя есть власть над первым, но нет власти над вторым, прости. Прости и прощай. - Люк, присмотри за ним. Никто больше не может любить меня. Никто. И ты Гай – тоже. На нем - на его лице, на его теле - эта метка проклятого, уродство, безобразие его перекрученного сознания, не видны и не ощутимы. Нужно быть биоником, чтобы придти в ужас от его мыслей, нужно быть любящим, чтобы придти в ужас от его чувств. Не надо этого дерьма Гаю, совсем не надо. Дело не в прошлом, не в тебе – дело во мне, в моем уродстве, в моей отраве. И она никуда не девается со временем - она растет во мне, как паразитирующий червь, как вирус, и делает все уродливее.
винни-пух: Какой это был по счету бар? Вот это он точно не помнит. Он почти не пил в «Курятнике», не хотелось, а сейчас очень хотелось, сейчас так хотелось, словно он собирался растопить в спиртном мозги. Он так себя сейчас и чувствовал: стеклянная голова, где в концентрированном спирте болтается распухший мозг. Он очень забавно болтается: туда сюда, туда сюда, когда встряхиваешь головой, плавает как жаба в банке - большая толстая жаба. На короткий момент Рики вновь видит надоевших полурастений-полуживотных из лаборатории, но жаба в голове его больше волнует. Растения, подумаешь, ну глюки пошли, ничего удивительного для человека, глушащего стаут, Юпитер знает, сколько времени и где, и наглотавшегося крага сверх программы. Интересно, Люк с той стороны бара – глюк, или на самом деле? Может и глюк, а может и не глюк, черт его знает – неважно. - Скучаешь, малыш? – в первый раз, он, кажется, даже пытался как-то там вежливо ответить, потом вежливо посылал, кажется. Где-то кого-то ударил, о-о-о, так вот откуда этот фингал, и под ложечкой жутко ноет. А не, под ложечкой – это от Гая. Жаба в банке, сны, дрянные и страшные, стена из стекла и программ между мной и друзьями, между мной и противниками, между мной и всем остальным миром. Правильнее говорить именно так: между мной и всем миром. Потому что во мне – отрава, и никакого спасения, и эта долбанная стена, вовсе не проклятие, как думалось ему вначале, это защита. Защита людей вокруг от меня прокаженного. А он разбить ее пытался! - Хей, монгрел. Не хочешь сыграть в жиголо? - знакомые? Нет: те, кто знают Рики в лицо, либо постараются прибавить повреждений, либо смоются от греха подальше – молва о железном кулачке Темного успела подтвердиться после возвращения. Словно меня продолжают удерживать хрустальные ладони-стены, словно я все еще чистый огонь и нуждаюсь в защите – нет. Я гнилое чумное пламя и это вы нуждаетесь в защите. Я отравлен, я ношу яд в крови, в мыслях, в коре головного мозга, мою отраву зовут Ясон Минк, и он не желает меня отпускать. Почему ты тогда не говоришь со мной? Почему совсем не вижу тебя во сне? Я ведь даже в Эос постоянно видел тебя во сне. Совсем не таким, каким знал, я тебя видел таким, каким мечтал, и это было страшно глупо, и ты наверняка бы посмеялся, если бы конечно Блонди могли смеяться, а не изображать... - Сколько? О, уже совсем прямо. Загорелое довольно здоровое лицо, властные жесты, глубокая уверенность в собственной ценности, хм... загорелое, хм... где это он? Рики оглядывается, всерьез пытаясь сообразить, где он находится: если это Мидас – у него неприятности, но живописно разбомбленные внутренности набитого глубоко обкуренным народом бара отнюдь не напоминает Мидас. Ну, и что тут делает гражданин? Экзотики захотелось? Или снять напряжение, связанное с накопленной стрессовой агрессией? Прямо строчки из лекции по социальной психологии – можно приглашать на медицинский прием. Я испорчен, Гай, я мертв, не смогу тебя любить. Я вообще, наверное, больше никого не смогу любить. У меня, при звуке похожих слов, начинается самопроизвольная реакция, и из меня может вылезти моя отрава: что ты тогда сможешь думать обо мне Гай? Что ты тогда сможешь чувствовать? Твой Рики, гордый Рики, был петом, подстилался под Блонди и... с ума сходит от этого Блонди. Он ведь Бог, Гай, понимаешь? Он – особенный. Он действительно исключительный, и ему многое позволено, но вот только приближаться к нему – нельзя. Это табу. А тот, кто нарушил – будет умерщвлен. Я могу заразить тебя, заразить смертью – я не хочу, прости. Думай лучше, что я... неважно. Рики отрешенно игнорирует и предложение, и вообще все обращения к нему. За последние несколько часов, проведенных в отравленном алкоголем варианте медитации, он полностью утратил связь с реальностью: куда-то идет, где-то требует стаута, что-то произносят ему юные губы. Нельзя сказать, что он не понимает что: он просто... не воспринимает сказанное в качестве фактора воздействия. Так что и оскорбления, и угрозы, и восторги проскальзывают мимо его сознания, не оставляя совершенно никаких следов. Прости и прощай. Прости и прощай – и лежа там, в переулке Гай надеялся... надеялся не услышать слов прощения, так ведь? Потому что если простили, значит - ничего не изменить, значит - уже все кончилось, а Гай все еще надеялся и ждал его. Как ты там, без меня, а, Первый? Вспоминаешь хоть иногда глупую игрушку? Или просто заблокировал ненужный сектор памяти? Или, это все – очередной этап эксперимента? Тогда, знаешь... я был бы не против узнать его цель, потому что знаешь, Консул, я тут, кажется, больше не могу... знаешь, тут все куда-то делось. То есть, я помню, что говорил тебе, и это так и есть, но дома мне почему-то не легчает. Пусто здесь. Совсем пусто – все кончилось. Твоя жизнь кончилась монгрел, твоя жизнь, здесь, – кончилась. Открытие такое ошеломляющее и ясное, такое... понятное, единственно возможное объяснение, что на какое-то время Рики замирает, недоуменно уставившись взглядом куда-то в небо. Как же так, как он мог этого не понимать, не видеть? Его жизнь кончилась. Просто кончилась, все, монгрел – тебя больше нет. Он в глубочайшем изумлении оглядывает неведомый район, куда занесли его недобрые духи отчаяния и безысходности, практически не видит и не понимает, что это за место, слишком занятый, слишком потрясенный яркостью и ясностью своего открытия, Твоя жизнь кончилась, монгрел. Кончилась, скончалась, приказала дать дуба – так что ты здесь делаешь? Рики глубокомысленно кивает, в ответ на свой внутренний голос: действительно, что он тут делает, когда все так просто и понятно? Не совсем же он тупой, правда, же? Открывшаяся истина, прозрение делает его вдруг удивительно легким, спокойным, как если бы это прозрение осветило его изнутри поразительным, теплым светом, ясной сверкающей нежностью. Такой ясной и чистой, так что хватит на убийство жабы в его голове. И принятое - даже не принятое, а как-то сразу, без рассуждений, вспыхнувшее в нем решение, наполняет этим светом и ясностью до отказа, наполняет спокойствием и отрешенностью. И горечь, гадостная отрава нежданно-негаданно покидает его, утекает в свое озеро, и на душе становится легко и покойно. Да будет с тобой мир – здорово сказано и очень точно. Да будет со мной мир. Уже есть, уже во мне: он смеется, щедро, ясно, безудержно как ребенок. Смеется, запрокинув голову к ночи на небесах, с каждой минутой, освобождаясь и наполняясь восторгом. С каждой минутой, становясь самым честным и искренним на планете существом, освобождаясь от чужого и наполняясь – собой в приближении к полному освобождению. Что в такие минуты могут значить друзья и привязанности, любовь и обязательства? Если для того, чтобы обрести себя и стать свободным, необходимо стать мертвым – разве это такая уж большая цена? Никогда так не считал раньше, просто... просто привык, потому что в том мире, где он заразился, свобода требовала жизни. А теперь - нет, какая в этом печаль? Все очень хорошо и правильно. Прощание – вот откуда печаль. Да, именно так: прощаться – вот что грустно, но мало кто это понимает. Сквозь тусклый слой реальности на ресницах - багровые настоящие видения, и синие реки с жемчужными берегами. С него реальность ободрали как кожу, так что теперь он видит и слышит оголенными нервами, но в обмен – его перестали слышать, и слова, что он произносит – малопонятные. - Жидкий спам? На фига? - Поджечь хочу, - совершенно серьезно, и совершенно правдиво, говорит Рики. искренне недоумевая, почему ему не верят и задают такие странные вопросы. А для чего еще, по-вашему, можно использовать воспламеняющую жидкость: не для того же, чтобы тушить пожар. - Надеюсь не город, - пытается шутить парень. Рики безмятежно смотрит в его лицо, мягко, проникновенно улыбается. - Не-а, - пальцем тычет в грудь, - себя. - Хе! – почему-то, ему явно не верят, что за странное чувство юмора. Парень хихикает, деланно вскидывает бровь, - тогда не здесь, парень. Разумное замечание: Рики одобрительно кивает, и искренне уверят продавца. - Нет, я отойду.
винни-пух: И тот все равно не верит, до последнего не верит, пока, поглядывая в окно, за привычной работой, не видит, как черноволосый красивый парень, с этими сказочными глазищами, отходит подальше на очередную пустошь на месте сгоревшего дома, и начинает поливать себя спамом. Совершенно спокойно и обстоятельно. Мать твою! - Мать твою! - Чего? – удивляется постоянный клиент, пораженный неожиданной экспансивностью продавца. - Твою мать! Ты посмотри, что он делает!? Его возглас привлекает внимание, зашедшего с парадного входа, высокого пижонистого парня, с мелкими, немного крысиными чертами лица. Тот прослеживает направление его взгляда, всматривается, и, оглашая помещение целым потоком громких ругательств, выбегает наружу. - Рики! Мать твою, Рики, что же ты делаешь! Люк, внимательный Люк, вечный склочник, пошляк, глумливый болтун и наглый обманщик – с отчаянным криком и многоэтажной руганью несется к темноволосому стройному юноше с безмятежной, бессмысленной улыбкой на устах, и вот-вот готовому пыхнуть зажигалкой. Еще секунда, миг, нет, мать твою, меньше мига! - и Рики превратится в костер. Живой, вопящий от боли, костер, зажженный во искупление несуществующих грехов. Не успеет: в краткий этот миг множество картин пролетает перед его глазами: и первое их знакомство, и то, как учил смазливого мальчишку водить шаттлы, и как не хотел признавать его власти над собой и окружающими. И как Рики всегда было все равно, а вот ему – уже нет, и он все больше и больше восхищался, завидовал, ненавидел даже. И отчаянно и безнадежно восхищался. Бли-ин, парень – как солнце, как принц, да у него в мизинце больше мозгов, чем во всем это дерьме вместе взятом, как так можно, чтобы он тут жил и подыхал, а? А вот так и можно. А вот так и есть. Вот, не сумел же он вырваться, вернулся, блин. Все вокруг от него в шоке и восторге, а он, вот он - костер посреди пустоши. В какой-то кратчайший миг из отпущенной секунды, Люк совершенно ясно представляет себе эту картину – горящего Рики, спокойно и равнодушно стоящего посреди развалин, просто стоящего и не реагирующего, с этой своей безмятежной улыбкой на губах, и тогда ему становится уже совсем, невероятно страшно. И он продолжает бежать, отчаянно выкрикивая его имя, и не успева-ает, не ус.. пева... ет, не успевает... - Рики! – не успевает. Просто Рики успевает увидеть его, и тоже очень четко понять, что остановится Люк уже не сможет, и тогда огонь заберет и его. Зачем? Это он отравлен и у него жизнь кончилась, и Люку еще жить и жить, и не фиг тут совместное аутодафе устраивать. Так что он не включает зажигалку, глядя на Люка, и словно собираясь внятно и четко объяснить ему причины своего решения. Но Люку никакие причины не нужны, он сваливает окончательно спятившего, пьяного до невменяемости, Рики на землю и лупит изо всех накопившихся от страха и злости сил: - Придурок! Ты больной Дарк! Какого черта! Долбанный обкуренный придурок! Что б тебя... А на сопротивление сил у меня действительно не осталось: отчужденно успевает подумать Рики, когда благословенная потеря сознания наконец-то заканчивает этот чудовищный день, и Люк, всхлипывая, и, осыпая Темного то проклятиями, то обещаниями, тащит безвольное тело до магазина, умудряется усадить его перед собой на сиденье, и в таком живописном виде довести. Не до дома, куда там, до ближайшего мотеля. - Мать твою, Рики! Твою долбанную мать! Блистательная эскапада по внутренним каналам Паласа, так удачно завершившаяся грузом прелестных кодовых карточек. Ешко, выплативший за предыдущий заказ нехилую сумму. Общее решение не слабо отметить успехи банды – и отметили! И неслабо отметили! И стаутом, и славой, и гонками, и много чего еще было в планах – как могло получиться, что такой праздничный день завершится свернувшимся в переулке, скулящим от безнадежного отчаяния Гаем, осыпающим себя проклятиями и пожеланиями кар земных и небесных? Как мог, так чудно начатый день, завершится терзающей душу улыбкой Рики, только что танцевавшего в огне взглядов, света и восторга, и вдруг в один миг, превратившегося в печального отверженного, носителя клейма, скрытого под одеждой молчания? Как мог он, Люк, засранец и раздолбай, которому все по фиг, лишь бы было, кому вставить, и на что подкупить стаута для себя, ну и для своих дружков, знамо дело, только с утра плюющий на весь свет, с высоты кучки пластикового воплощения вседозволенности, закончить день вот так: с неподвижным телом Рики на руках, в грязном мотеле, с непереносимым запахом спама и непереносимым ощущением катастрофы. Юпитер помоги! Сделайте кто-нибудь что-нибудь, помогите же хоть кто-нибудь! Что мне делать? Что? Словно весь чертов мир рушится прямо на глазах, и все что ты можешь - запечатлеть для адской истории последние минуты его существования. Валится мир, разваливается на части: Гай, воющий и выламывающий себе руки, светлый взгляд Рики, просящий о прощении неизвестно за что, и вся их дружба, бывшая, крепкая, разваливается. На живую закрепленная сердечной болью, еле держится, еле живет – на одних воспоминаниях, а их недостаточно. Вот для любви – точно недостаточно, ей воспоминаний мало, и она умирает, и воет от умирания, а мы... мы еще держимся, только все равно – на воспоминаниях. На памяти, на беспрекословной преданности и верности Рики, а не самом-то деле – их уже нет. Он пугается. На какую-то долю секунды, все тает в страхе и тревоге, и снова возникает в тоске и отчаянии. А ведь, правда: нет их уже на самом деле, они просто... пытаются держаться вместе, радуются успехам, восторгаются своим лидером, дерутся и побеждают. Они побеждают, каждый день, побеждают, следуют за Рики, как всегда, но на самом деле - их нет, и ни успехи, ни победы уже ничего не могут изменить. Все это – прошлое, а в настоящем... еще ничего не произошло в настоящем, пока... Люк медленно опускается на пол, внезапно придавленный и освещенный абсолютным и мгновенным постижением, из тех, которые происходят на самом деле, но в реальности такой странный и невнятный вид имеют, что обращать на них внимание человеку здравому непозволительно. Монгрел таких умных слов и понятий не знает, руководствуется здравым смыслом, но... откровение – оно и есть откровение, истине глубоко наплевать насколько больно она вам сделает. Настоящее – это то, что только что произошло, проклинающий себя Гай, оставленные сами на себя «Бизоны», уходящий Рики. По большому счету ведь все, равно как и когда он уйдет: умрет или снова исчезнет неизвестно куда, покончит с собой или чудо какое произойдет – все равно. Он уйдет. Уйдет от них. Нет ему тут больше места, и все что он для них делает – рефлекс верности старой дружбе, неубедительная имитация жизни. И чем быстрее он уйдет, тем лучше, иначе и вправду покончит с собой. На трезвую голову, а, не упившись до полоумия после попытки изнасилования верным любовником. Бля-я, как такое он мог сделать с Рики? Вода, слава Юпитер, тут есть, холодноватая правда, но в сочетании с ионным душем смыть опасную жидкость все-таки удается. Рики в полном беспамятстве, и Люк, матерясь отчаянно и неубедительно, сначала моет его вместе с одеждой, потом стаскивает нехитрые шмотки и продолжает отмывать в голом виде. Пытается, вернее – еще круче матерясь и закрывая глаза до кругов под веками. Мать твою! Твою мать, Рики! Какого хрена ты так хорош? А он хорош, придурок полоумный. Ох, Юпитер, до чего хорош. Ясное дело, Гай на стенку лезет, да собственно, у всех глаза есть, но... одно дело Рики рядом с Гаем, и память услужливо вытаскивает беспощадную прочность их связи, и совсем другое – растерзанный в душевный хлам, бессознательный Рики на руках. Близкий. Повзрослевший. Голый. Твою мать, а? Я никогда не видел ничего красивее, я никогда не видел ничего красивее: у него самые чудесные в мире губы, у него самые прекрасные в мире глаза, и они полыхают даже сквозь тонкую кожу век. У него самые длинные ноги, у него самый красивый член, у него самая нежная на свете кожа, и кто-нибудь, пожалуйста, долбаните меня по башке чем-нибудь очень тяжелым. Потому что еще пара этих фантастических минут, и мне будет глубоко все равно, кто ему Гай, кто мне Рики, и насколько ему хреново. И вообще, мне все равно станет, глубоко без разницы, лишь бы трахнуть его, лишь бы войти в него, хоть один единственный блядский раз, засадить ему прямо сейчас, немедленно, а потом можете убивать меня всей бандой долго и показательно, мне будет все равно, все равно... - Твою мать! – Люк едва не выкрикивает, молясь, чтобы Рики очухался. Тогда ему точно не избежать нехилой трепки, все встанет на свои места, и вообще все будет хорошо, но чертов темный ангел в себя не приходит, так что приходится самому справляться: заворачивать в полотенце, вытирая, и до одурения и гула в ушах сдерживаясь, чтобы не касаться, не целовать нежной светящейся кожи, волокти в постель, проклиная все на свете и обмирая от сладкой, упоительной тяжести гибкого тела, засовывать под одеяло и, позволив себе лишь один, почти не существующий, почти не считающийся поцелуй, самое невозможно какое нежное прикосновение, жалобное, умоляющее прикосновение к безмятежному спящему рту, вылететь за дверь и, поминая всех чертей на белом свете, отдрочить в туалете, потому как сил больше никаких нет терпеть. - Твою мать Рики! Твою долбанную мать!
gury: Давно хотела признаться, что мне очень нравиться ваш фик. ... Ну, вот и призналась)))
винни-пух: Что тут сказать: большое спасибо, что признались. мне очень приятно! Я буду стараться дальше.
винни-пух: - Но это чертовски выгодно! – Тенер не верит своим ушам, оглядываясь на всех остальных, в нелепой попытке найти поддержку. Во-первых, против Рики никто не пойдет, даже если очень хочется. Во-вторых, а на фига вообще что-то менять, если задумки Рики приносят нехилую выгоду, а жадность фраера сгубила, как известно. Наверное, только Майкл позволяет сомнению проявиться на лице - на всех остальных торжественно-равнодушные маски под темными очками, снисходительные и непроницаемые. Обнаглели гады, ох обнаглели. Раньше бы из штанов повыпрыгивали бы, если бы им предложили такую операцию, раньше бы от счастья кипятком писали, что фигура такого уровня как он, обратился к ним с предложением, да раньше, за... да раньше он бы и сам на них не посмотрел – обнаглели. А как же: Рики вернулся, Рики всех уделает, Рики то, Рики се – а они только в рот ему смотрят как загипнотизированные. А ну если он вас опять бросит, что будет, а? Куда денетесь? «А теперь он попробует обратиться к Майклу, а поскольку Майкл еще с ума не сошел, он начнет выдавать завуалированные намеки на возможность моего исчезновения» – ироничная улыбка трогает губы Рики, за зеркальными стеклами очков его глаза остаются непроницаемыми, и ему грустно и неприятно, от его понимания и той легкости, с которой он может рассчитать реакции всех предполагаемых участников переговоров - грустно и печально. Так предсказуемо, так однозначно. И его собственное поведение – тоже однозначное и противное: ему нельзя допускать раскола, он и так непозволительно опустился и пустил дела на самотек. И вот, пожалуйста: Гай, так и не очухавшийся до сих пор, ходит глаза в пол и требует наложения епитимьи; Люк, покаранный молчанием, покаранный какой-то странной горечью, и горечь эта – от него, и он заразил его. И вся эта недосказанность, невыясненность, все это непонятное и скрытое, что висит, и будет висеть между ним и всеми остальными, и все, что можно сделать – лишь как-то облегчить присутствие этого скрытого. Сделать вид, что оно совсем неважное... И он сам – зараженный, заразный и непозволительно утративший контроль. Юпитер, это слова Ясона, они полны его убежденностью, и он отменно подтвердил их правоту. Эмоции необходимы для определения состояния объекта или ситуации, поскольку являются параметром условия, но недопустимы при принятии решения, потому что являются дестабилизирующим фактором, и должны быть строго контролируемы в период выполнения решения. А он... допустил этот фактор влияния на всех трех этапах, и в результате, едва не потерял вообще какую-либо возможность влиять на ситуацию, контролировать самое себя. Придурок. Ты можешь думать там себе и чувствовать что угодно, но пока ребята варятся в этом дерьме – будь столь любезен, затки свое тупое сердце, забудь, если такой уж слабак, и сделай хоть что-то полезное и хорошее для других, раз уж сам жить не можешь. Надо же: я умер, я отравлен, никто меня не любит, и я любить не могу! Тьфу! Господи, стыд-то какой, а? Слабак! Ничтожество! Ему тошно становится от своего тогдашнего желания смерти, от своей слабости, от этого жалкого поражения, и это презрение, отвращение к себе, заставляет его вновь собраться, и вместо яркой эмоциональной силы прибегнуть к силе рассудочной и строго дозированной. У тебя есть цель, Рики. От винта! - Послушайте парни, я вижу, слишком горячие головы у вас заправляют, так что я оставлю вам файл до завтра, а вы мне ответите позже... Рики вытаскивает диск, бесстрастно ломает его своими тонкими изящными пальцами, говорит негромко и твердо: - Послушайте, господин Терен, мне кажется, ваш слух вас обманывает, нам нечего больше обсуждать. - Э-э-э, - торговец несколько ошалело смотрит на клочки диска на полу, потом обводит глазами бандитов, но теперь натыкается уже только на совершенно железобетонные лица – если Рики достигает стадии крушения чужого имущества, с ним лучше не спорить. Мало не покажется. - Я считал свое предложение выгодным, – растерянно говорит гражданин, пожалуй, сам, удивляясь своей растерянности. Вообще-то, смять диск не так уж трудно, это всего лишь тончайшая силикатная пластинка, но обрабатывалась по специальной технологии, чтобы сохранять и восстанавливать стуктуру после любого из повреждений. Чтобы разломать, а не смять пластинку, надо обладать недюжинной силой, или точно знать точки напряжения. - Согласен с вами, - безмятежно сообщает высокомерный наглец, - просто мы его не принимаем. Вам с удовольствием поможет кто-нибудь другой. «Сталкеры» там или «Джинкс». Учитывая, что под его чутким руководством обе банды не только изгнаны из района, но и практически разгромлены, предложение звучит откровенным издевательством, а для "Бизонов» - тоже откровенным напоминанием и о своей славе и об абсолютной необходимости участия Рики, если он хотят достигать успеха. Наглое и откровенное манипулирование, но это как раз тот случай, когда в угоду общему мнению, Рики не согласится поступиться. Никаких петов. Никогда. А вот пронаблюдать, кому и сколько уплатят и куда отправят, воспользовавшись несанкционированным приглашением через вентиляционную систему – дело полезное. Ребята с энтузиазмом поддержали идею, но на удивленное замечание Рики о том, что нет надобности топать всем в Мистраль, отреагировали отрицательно – почему-то всем хотелось. Ну да: богатейший район, непозволительная роскошь архитектуры, обстановки и обеспечения, ослепительная красота голограмм и настоящих фонтанов, изумительное феерическое действо света, знаменитое на все объединение – ничего удивительного, когда еще будет такой случай! Посмотреть на всю эту недоступную красотищу, позубоскалить над гражданами, пришедшими выложить денежки, которые они собираются о-т-ч-у-ж-д-а-т-ь, окатить сверху презрением блистательных Блонди. Не говоря уже о петах...
винни-пух: - Бля-я, кто бы мог подумать... красиво, - тянет Майкл, щуря глаза от блеска растекающихся под потолком иллюзорных картин. Собственно, нет как такового сюжета, и непонятно, что именно видится в динамичной чудесной круговерти, волнах, внезапных образах, упоительно-прекрасных, щемящих и касающихся души, Волны, искры, вспыхивающие из хаоса планеты, и ослепительные пейзажи, крылатые очертания скользящих силуэтов, внезапные россыпи звезд и морозных узоров - и все превращается в завершенные, захватывающие, кристальные сокровища, поражающие, неправдоподобные своей гармонией и божественным совершенством. Ослепительно, невероятно красиво, дух захватывает, летать хочется, голова кружится, и чувствуешь способность к ослепительным безумствам. - Юпи-итер, красотища-то, а? Твою-ю мать! - Да-а... - Блин парни, и живут же эти скоты! Ну да живут, и неплохо живут, судя по блеску и красоте развернутого пред толпой зрелища. Просто толпой: абсолютное большинство из них и не понимает, и головы не подымет, для них - это всего лишь феерия, световое шоу. Блонди способны оценить критерии красочности, изящества замысла и эффективность исполнения, граждане и гости - количество затрат на установку и предположить экономическую мощь дикой планеты. Петы – сомнительно, они заняты оценкой того, насколько хорошо выглядит их кожа и волосы в этом непрерывном сверкании сполохов. Зря пропадает сказочное видение, зря потратил столько сил неведомый художник... Совершенно не зря. Никогда и ничего не бывает зря, если в это вложена душа: ослепительное, сказочное зрелище, невидимо и неощутимо, скользит по глазным яблокам равнодушных и бесстрастных, но ему все равно, кому и как нравится его картина. Создатель занят и равнодушен высоким бесстрастием истинного творца, а для тех редких, кто попадает сюда внезапно и неизвестно зачем, для обязательных на любом белом свете чудаков, для влюбленных, и тех, у кого открыты глаза – ослепительная, грандиозная красота трогает душу певучим восторгом и радостью, пронзительным счастьем и восхищением. И преклонением перед величиной человеческого гения, перед невероятной красотой и гармонией мира и бога, перед непреклонной, чудесной силой созидания и истины, что находит себя даже здесь, что даже здесь, на дне человеческих эмоций, являет себя в полной чистоте, остается совершенной и ясной. И здесь – находит тех, чьи души еще живы. -Бля-я, красотища-а... - Люк, заткнись, мы здесь не для того, чтобы тараканов ловить. - Невероятно... невероятно... - Кванта, смотри под ноги. - Изумительно. - Вам нравится, Советник? - Мой бог, поистине надо, наверное, прожить здесь всю жизнь, чтобы так спокойно относиться к такой красоте.
винни-пух: Снисходительно-изогнутая бровь, ясная, чистейшая безмятежность, немыслимое, душераздирающее сочетание нежной твердой изысканности, вылепленности дивных контуров – бережно, те ми же гениальными руками и душой, что создавал это диво – и ясной, пронзительной беспощадности, мечтательности и холодной бесстрастности, теплой покоряющей силы и власти – король, повелитель смертных, аватара власти. Совершенное, уникальное, исключительное существо, и недопустимая его красота, той же природы и той же степени восторга. Велик Аллах, что даже здесь, даже в этом холодном бесстрастном твоем сыне, ты находишь способом говорить с людьми своими словами. Да будут благословенны глаза открывшиеся! Советник прикрывает глаза, шепча молитву и касаясь сомкнутыми ладонями губ. Ясон бесстрастно взирает на представителя Игране, спокойно ожидая окончания. Бедра-аль-Харим – преданный поклонник одной из многочисленных религий Федерации, и различные проявления верования давно перестали удивлять Консула. Он вежливо улыбается гостю, наклоняет голову. - Возможно, вы правы. Но критерии публичных зрелищ Амой настолько высоки, что поневоле привыкаешь к их неизменной гармонии и совершенству. Очередь дипломата согласно и вежливо наклонить голову, пряча и усмешку, и иронию во взгляде. Что может понимать в красоте машина, чей собственный лик настолько прекрасен, что невозможно оторвать глаз? Что может принять, из красоты и чудес убегающего времени, существо, чей единственный смысл жизни – служение собственной планете. Служение этой извращенной версии Бога? Печаль. Красота, гармония, совершенство – критерии эстетические и являются компонентами разработки физического носителя модели. Яркость, эффективность воздействия на восприятие окружающих и контроль влияния – критерии оптимальности работы, для которой служат средства, способные модифицировать эмоциональное или мысленное состояние человека. Спокойствие, безмятежность, бесстрастие – основополагающие составляющие поведения. Нас хорошо обучают - тех, кто дожили до этой стадии. Мы достигаем совершенства в достижении стадии абсолютной стерилизации в сфере чувств, настолько полной, абсолютной, что утрачиваем способность даже на непосредственное реагирование. Условия существования. Золотая неправдоподобно-прекрасная маска с драгоценными кристаллами глаз, изысканная поза, свободные, совершенные, отточенные движения: шелк создан, чтобы струиться по этим плечам, свет создан, чтобы касаться блеском этих губ, воздух создан, чтобы передавать звуки этого голоса – наивысшее проявление рациональности и соответствия среде обитания. В принципе - это и есть красота. Если бы... если бы... то и ему не приходило бы в голову назвать сверкающую феерию красотой и словами бога. Наверняка не приходило бы, и он привычно отметил бы гармоничность и функциональность эмоционально-стимулирующего зрелища. Отметил. Как аналитик. Все изменилось, все стремительно прекрасно изменилось: нарушен режим стерильности, доступ эмоций на рассудочные уровни окрашивают многочисленные понятия в красочные одежды впечатлений. Поначалу ты играешь с ними и восторгаешься неправдоподобным разнообразием, потом понимаешь, что это не оболочка, не одежда, что это ты открыл глаза и УВИДЕЛ по-настоящему. А до этого был слеп, просто слеп или глаз не было у души, чтобы видеть. Игра исчезает, страх растворяется в дух захватывающих возможностях, и невероятное, сказочное богатство мира, его безграничность, ослепительность, красота и многообразие, постоянная новизна и пронзительное ощущение яркости, желания, жизни - все это, вторгается вдруг в тебя, резко и неотвратимо, чуть не до боли для непривычного сознания, не умеющего чувствовать. И непрестанное удивление вдруг оказывается постоянным спутником твоей жизни, и открытая изменчивая структура, переменчивость и ясность перемен, завораживает и привлекает, как бесконечная игра волн или сияний. И ты пребываешь в восторге! И каждый день переполнен и содержит множество открытий, насыщен и сияет, и ты в нем сияешь и переполнен. И эта нереальная, отвергаемая и преследуемая сила чувств, власть чувств, безграничная их мощь и богатство, создают твою силу, стремительно и неотвратимо, становится твоим источником, источником твоей мощи и силы. И внезапное, острое, ясное понимание, потрясающе точное, открытое осознание окружающего, вдруг является тебе силой - силой любви, порождением любви, и ты ходишь весь переполненный, и ты живешь на краю вселенной и ты.... Любишь. Прозрачные цветные сполохи феерии освещают тонкое, нежное лицо Консула, отражаясь и проникая внутрь несбыточными желаниями и мечтами. А ведь совсем не то вложил в свое детище строптивый художник: не величие, не выверенные силлогизмы кристаллов, не виды гармонии многообразной и бесстрастной не хуже Высших, нет - он вложил в нее мечту о несбыточном. И так яростно и остро вдруг слышит это Ясон, так сильно, больно бьет по сердцу это открытие, что впору нелепо закрыть глаза и отвернуться. Какое нарушение законов, недопустимое невозможное действие – и прекрасная, совершенная статуя остается неподвижной и застывшей. Как лед. Как холод. Как зима. Как все то, что я представляю без Рики. Нет рядом Рики, некому разделить с ним эти чувства. Некому разделить, и ему не с кем разделить себя, так что он пребывает в молчании и холоде, существует, а не живет, но вот иногда, в совсем нечаянных жестах или словах, что-то почудится, проснется, и вновь мир обрушивается на голову сверкающим сокровищем боли и тоски, любви и желания. Рики. Мой Рики. Нестерпимо... И опять так остро, так пронзительно остро и ясно, что хочется дышать, и опять чувствуешь себя живым, как нарочно... Ты здесь Рики.
винни-пух: Ослепительно прекрасно. Из тех, кто может поднять глаза к небу и увидеть, из тех, кто может бесконечно долго смотреть в журчащую воду и видеть, из тех, кто может взглянуть тебе в глаза – и дать увидеть. Рики запрокинув лицо, смотрит и не шевелится, не замечая ничего вокруг, охваченный, завороженный тем же упоительным восторгом, тем же преклонением и восторгом, когда от восхищения сжимает горло, когда мир воспринимается болезненно остро и ярко до немоты, и поет вокруг тебя, растерянного и благодарного. Когда остро и нежно понимаешь смысл счастья быть: просто быть, просто жить, просто быть тем, кто может все это видеть и восторгаться. Все это видеть – и не терять красоты жизни, все это видеть – и потому оставаться живым. И быть властным сделать кого-то живым. Красиво как! Удивительно красиво, как... Как не надо. Феерия закончена: благоговейный восторг, оставив свой слабый след в памяти, растворяется под гулом жадных голосов и житейских необходимостей, и от этого тошно и противно становится, но почти сразу исчезает. Ибо воистину жалки и несчастны те, кто не может все это видеть и чувствовать, бедны и ограничены те, кто не подымает глаз и рассчитывает покупки, никчемны и потеряны те, кто мнят себя хозяевами, считают себя потребителями изящных постановок, не принимая и не понимания их сути. Не способные на восторг, не обладают настоящей силой и... никому не нужны. Он смотрит вниз, пытаясь вернуться к житейским обязанностям, прислушиваясь, наблюдая: торг, открытая выставка, человеческий базар – такой гнусный и святотатственный; люди-звери, люди-люди, люди-машины и те, кто искренне считают себя принадлежными к категориям; двигаются, смотрят, перебирают, насилуют взглядами и стремлениями, вспарывают воздух мерзким торгом. Человеческое мясо, мозги с ограничителями, души, размененные на привилегии, и души, утраченные в результате неиспользованности, хозяева и слуги, торговцы и наниматели, и бесстрастные местные божки с разноцветными волосами, положенными по категориям приношений. Человеческое месиво, низложенный в простую совокупность человеческий эгрегор: слава Богу - не надолго, слава Бог - скоро исчезнет, но оставит свой выморочный след, и никто не уйдет отсюда не тронутым. Все таки, это... эта феерия. А потом все это... слишком резко, страшно. То, что вызвало такой восторг, обнажило чувства, и так теперь остро и больно от другого края человеческой психики. Так нехорошо, когда все это рядом, и некуда человеку увернуться от удара – вот так и вырабатывается условный рефлекс на невосприимчивость. Вскроют тебя так, пару раз, потрясет тебя что-то прекрасное, а потом тебя, еще голенького, еще нежного, выдернут, не давая одеться, и по самым нервам, по самим тонким окончаниям, шарахнут мерзостью. Даже не мерзостью и не жестокостью: какой-то безысходной никчемностью, низостью, и не опасной и не страшной, но... по оголенным нервам, не отошедшим от величия и красоты жизни. И ты перестаешь в нее верить: перестаешь ждать, искать, перестаешь надеяться и мечтать о несбыточном и прекрасном, перестаешь жить, и вот он, перед нами – человек, не способный чувствовать, существо не жалеющее мечтать, автомат с поддержкой человеческого сознания. Чтобы выполнять обязанности, необходимые для обеспечения жизнедеятельности – и ничуть не больше. Оглушили, выдернули, заставили отказаться: и теперь никакой гений вас не разбудит, и никакие мечты вам не нужны, и никакие чувства, кроме простейших. Все без надобности: спокойное, стабильное существование, с нечаянными всплесками агрессии и удовольствия. Стерильность. Существование. Наличие – ничему больше нет места. Стерилизация чувственной сферы: так это называется на твоем языке, Блонди. Раскрыть душу, осознав величие мира, и вдруг оказаться в самом низу, в существовании, которое ничего общего, не имеет с той красотой, величием и гармонией, что была приоткрыта тебе. Уничтожение сути, разрушение восприятия человеческого сознания, не менее точное, чем перестройка связей в мозгу с помощью нейрокоррекции, и твоя блистательная Юпитер, несомненно, отлично использует этот способ. Консул, тебе необходимо ввести запреты на пси-воздействия такого уровня, иначе никакая экономическая перестройка не поможет... О Господи, я... я снова думаю о тебе. Я снова разговариваю с тобой, как будто ты меня слышишь, как будто я снова рядом с тобой, и ты с любопытством наблюдешь мою реакцию, как будто... ты здесь, Ясон. Рики судорожно оглядывает зал, словно очнувшись, словно не видел до этого ничего перед собой. Странные мысли, вернее странное место для мыслей, как-то он там, по-умному, это называет. Человеческое месиво качается под ногами, террасы с техническими службами опоясывают этажи, и он механически запоминает, кто, где находится, особенно касаемо андроидов и сканеров. Вниз - оборудование для слежения, по-прежнему андроиды, вниз – многоярусные постройки с выставочными стендами, прелестные тела петов, как живые цветы, выращенные в садах Юпитер и привезенные Бог знает откуда. Торговцы, покупатели, служащие и служители, обеспечение и модифицированные особи, с учетом эстетических запросов хозяев – и уже без удивления, почти ожидая, почти не сомневаясь: во всем этом смешении, всей этой суете и эстетически-организованном хаосе есть центр, условный источник, средоточие. Они все двигаются по своим делам, решают свои дела, испытывают человеческие эмоции, что-то совершается, что-то теряется, постоянное и, на самом деле, совершенно ничего не дающее, и это ничего, по сути, не изменяющее движение – биомассы, тел, мыслей, машин, желаний – имеет своей центр. Стремится к своему центру, улавливает, пытается уловить желание центра. Покорно стремится, в восторге и желании, хотя бы прикоснуться, ощутить хоть часть, хоть капельку блистательного сияния – власти. Власти. Силы. Совершенства. Божественная, бесстрастная красота, ослепительная яркость сути, непреклонная, неотразимая мощь духа и власть безупречного разума – первый Консул, Глава Синдиката, аватара власти на планете Амой – центр. Сердце, сила, мощь это системы, ее стержень и ее суть, ее мятежник и ее разум, единственное во вселенной существо, единственный возможный на свете, живое божество и единственное средоточие жизни – Ясон Минк. Чертов Блонди: ослепительный, прекрасный, невероятный. Сияет среди них всех, как бриллиант чистейшей воды среди горы подделок и немногих корундов, ослепляет ясностью и силой своего света, влечет, завораживает, покоряет неотвратимо всей силой, непостижимостью и мощью своей личности. Сияет, излучает и властвует абсолютной, непреклонной силой себя – не власти Консула, не совершенством рождения – собой. Мощью своего разума, силой своего духа, властью своей личности – и эта силы и власть, эта гигантская мощь и ясность, волнами исходят от тебя, покоряют и увлекают за тобой. Притягивают и манят все время, всех подряд, и все, кто здесь есть, кто считают себя независимыми и ошибаются, кто считают себя свободными и правы, кто является слугами и не признаются, и кто продается и не отвергает подачек – все устремлены к тебе. Кружатся вокруг тебя, мелкие подробности твоего существования, и не могут уйти, не могут покинуть, потому что это – все равно что остаться без солнца. Ты – сердце этой системы, Ясон, сердце это несчастной планеты. Настоящее и живое, и без тебя это все – мертвая схема мертвой машины. Ты – делаешь их живыми.
винни-пух: Ты делаешь меня живым. Невидимый за зеркальными стеклами очков взгляд упирается в точеную фигурку, и он явственно и остро чувствует – удар сердца. Своего сердца, живого сердца – Рики. Рики! Мой Рики. Живой Рики! Там, наверху, я не ошибся, я услышал тебя сразу, ничего не изменилось за это время, и твой ментальный импульс я услышу и на другом краю вселенной. Рики, огненный Рики, горячий мой мальчик, и как нелепы эти одежды на твоем теле, как нелепо это расстояние до тебя, как не нужно, как совсем, совсем не нужно это расстояние между нами. Рики маленький, я же тебя слышу, я слышу каждую капельку твоей крови, я слышу каждое движение твоего сердца, я слышу каждую вспышку твоих мыслей – ты здесь. Здесь, рядом, сейчас – и мое сердце оживает. Оживает, Рики, понимаешь? Вот ты здесь, просто здесь, недостижимо далеко, и этот сероглазый с затравленным взглядом, и не может отвести его от тебя – это, конечно же, Гай, и вся эта нелепая банда – твои бесценные друзья, и ты здесь... чтобы раздобыть себе денег, обеспечить выживание. Достать средства для обеспечения нужд, такие крошечные, по меркам Блонди, средства, а ты – ТЫ! – мой бесценный, мой желанный, мой самый нужный в мире: ты здесь, чтобы их раздобыть. Это недопустимо. Ты не можешь, не должен, не имеешь права так рисковать: Ясон без удивления ловит себя на этих откровенно собственнических мыслях и... старательно их прогоняет. Рики не слышит его мыслей, такого никогда не было, но ведь, как он понял, это и есть те мысли, от которых его маленькому становилось плохо и больно. Так что надо принять меры, чтобы их было как можно меньше, и как можно больше доверия к маленькому, и как можно больше смысла для его жизни. Тем более, что он - умненький и бесстрашный, и обладает в равной мере, как твердостью духа, так и страстностью чувств. Это редкое достоинство, но в тебе оно в полной мере развито, и мои усилия тоже не пропали даром, но только... как мне все это сделать, если тебя рядом нет? Ты мне нужен Рики. Ты мне непереносимо, безмерно нужен, я ничего не могу изменить без тебя, я обладаю столькими силами и возможностями, но без тебя – они мертвы. Они ничего не хотят. Мое желание – это ты. Вернись, Рики, слышишь? Вернись. Ты не имеешь права оставлять меня мертвым.
винни-пух: Глаза в глаза, зрачки в зрачки, твоя огромная суть внедряется, вторгается в меня с неотразимостью радиоактивного излучения, и без всякого времени, без всяких усилий. Словно и не было этих дней и недель, и вообще всего, твоя сила схватывает, поглощает меня в свою суть, вторгается и захватывает меня изнутри, словно ты не покидал меня, словно всегда был здесь, был во мне, словно... словно и все это - тоже твой чертов эксперимент, и ты всего лишь решил испытать насколько ты стабилен и контролируешь себя без меня и без жертв во мне. Твоя сила встряхивает меня как ребенка, я слышу себя на твоих руках, я кожей чувствую все твои поцелуи, я вспыхиваю мгновенно под твоей далекой рукой, и когда твои пальцы в перчатке касаются бокала я, ощущая их на себе. Ощущаю их в себе, нахожу в себе с точностью и непреложностью мысли в себе. Ты услышал меня, я чувствую. Услышал и спокойно разговариваешь, и твое внимание разделяют все те, кто не существует без тебя живым. И я почти зримо вижу эту твою оживляющую силу, это притяжение, это движение сознаний, стремлений и жажды, и восхищения, и преклонения, которые закручиваются, рассыпаются, и вновь и вновь устремляются к тебе. Своему живительному источнику. Своему сердцу. И я ничуть не отличаюсь от них: тоже стремлюсь, тоже жажду, тоже желаю, а ты... спокоен, как и положено божеству. Знаешь, Ясон, я думаю, ты можешь считать эксперимент совершенно законченным: твоя власть и сила ослепительны, несравненны, твоя мощь растет день ото дня, и тебе не нужны эмоциональные подпорки. Твоя сила включает чувства, без них, ты не достиг бы подобной мощи. Ты – совершенство, Ясон. Теперь уже и в... «эмоциональной сфере» влияния. И ты, и твоя Юпитер должны быть довольны. Ты стал как солнце, Ясон и... Как хорошо, что ты так далеко. Как хорошо, что ты все равно не можешь слышать мои мысли как слова. Как хорошо, что ты отказался от меня: не слышишь, не желаешь и не жалеешь – как хорошо. Потому что... потому что я никогда не смог бы сказать этого вслух. Да я даже смотреть на тебя не смог бы так, как смотрю сейчас – бесстыже и жадно, как в последний раз, и, наверное, так оно и есть, насчет последнего раза. Никогда не смог бы признаться и... и не надо. Я люблю тебя, Ясон. Бессмысленно, глупо и безнадежно, и теперь когда ты не слышишь - я могу это сказать. Могу даже прошептать, глядя прямо на твое прекрасное лицо и зная, что слова не оставят следа на этом ясном лике. Сказать, прошептать, прокричать внутри себя это огромное, горячее и постыдное – люблю тебя. Того, кто истязал и насиловал меня, того, кто лишил меня прошлого и изгнал из будущего, того, кто сделал меня вещью и отобрал человеческое достоинство - все равно люблю. И за боль за нежность, и за твою непроходимую глупость и за непререкаемый интеллект, за подаренное мне время и за то, что вообще ты есть... все равно. Я рад, что смог что-то сделать для тебя. И как бы это не разрушило меня, но... время с тобой, все равно, было самым лучшим, и зачем бы ты это не делал, для каких еще целей, кроме проектов, для Юпитер – все равно, я рад. И рад, что я не с тобой больше. Знаешь, Ясон, ты ведь, правда, бог, и рядом с тобой быть - нужно быть очень сильным. А я... я слишком слаб для тебя, ты растворяешь меня в себе, поглощаешь меня, одним взглядом, одним движением. Так что... так что я не могу быть рядом с тобой, да и не нужно. Не могу быть рядом с тобой – а без тебя подыхаю. Просто подыхаю, могу притворяться, могу... испытывать эмоции, они не настоящие, они – искусственные, потому что родились не сейчас, а выдернуты из моего прошлого, а сегодняшних – во мне нет. Я умираю, кажется, и мне в радость, просто смотреть на тебя. И у меня на сердце – отрада, и знаешь, если мое сердце способно выжать из себя еще парочку ударов, то причиной этому – ты. И я, наверное, все ж доделаю свои дела, потому что это просто стыд и позор: так долго пробыть с тобой рядом, так долго ощущать тебя в себе, и оказаться неспособным выполнить единственную свою, настоящую мечту, свое настоящее желание. А то, что больно... всегда было больно, и ты тут не при чем. Плохо только, что рядом полно людей, и мне негде спрятаться. Не могу опустить ресниц, не могу уйти, не могу даже зажать свое дурное сердце. Так сильно бьется зараза, словно и вправду рассчитывает стать своим собственным существом и прыгнуть к тебе. А ты... Ясон, ты... что ты?
винни-пух: Рики. Мой маленький, мой прекрасный, мой живой золотой мальчик. Мое глупое-преглупое сердце, отчего-то решившее, что может стать своим отдельным существом, и прожить жизнь без меня. А я как же? А как же ты? Вот так и будешь жить? Тратить драгоценною свою душу и волю на вот это, вот? На примитивную борьбу? На простейшее обеспечение? На добывание средств к существованию? Себя, прекрасного и живого себя, без всяких надежд, без всякой мечты, без всякой цели, кроме простого о-б-е-с-п-е-ч-е-н-и-я? Ты? Ты Рики? Ты, со своей огненной душой, со своим прекрасным телом, своей неукротимостью. Страстностью, неистовостью? Своей вдохновенной яростью и свободой, своим, как кислота, едким и мечтательным умом, своим непреклонным сердцем и сутью темного солнца? Ты? Здесь? На вот эту псевдо жизнь? Грабежи, драки, гонки, дешевая одежда, дешевая пища - дешевая жизнь и дешевые потребности. Разве это для тебя, Рики? Разве это – может быть твоей свободой? Монгрел - средний и ограниченный, красивая стать, растерянные глаза. Отсюда вижу насколько он слабее, ниже, проще тебя, насколько нет в нем ни настоящей свободы, ни настоящих желаний, ни настоящей страсти. Обычный, маленький, не умеющий желать до разрыва, человечек, и его досье лишь подтверждает впечатление. Ты говорил, что он считал тебя равным, что вы равны, но Рики, маленький, он намного ниже тебя, что ты можешь найти приятного в том, что кто-то, такой обычный, считает тебя равным? В одном твоем взгляде, в одной твоей мысли больше страсти, силы и яркости, чем во всей его жизни! Он никчемен! Это никуда не годится: ты достоин много большего, можешь намного больше, монгрел, и... я собираюсь тебе это дать. Даже если ты не хочешь этого, если считаешь себя потерянным, если это твоя глупая свобода не хочет уступать место независимости. Рики, ты тут совсем потеряешься, ты еще не настолько силен и не настолько развит, чтобы твоя сила и разум стали защитой, движущей силой, а не средством к выживанию. Я верну тебя. Я верну тебя, как бы ты не сопротивлялся, как бы тебе не было больно. И я использую всех рядом с тобой, и я использую тебя, и использую себя, чтобы вернуть. Чтобы ты понял, насколько мне нужен и насколько я нужен тебе. Он чувствует его сердце, чувствует как свое – резонанс. Они оба, являются обладателями оточенных, настроенных друг на друга матриц, прекрасно совмещающихся, настроенных на оптимальную синхронизацию. Они, в мгновение ока, услышали друг друга, и мгновенный резонанс вынес их обоих за пределы реального восприятия мира и времени, так что за считанные секунды, по застывшим сознаниям обоих, пролетела настоящая буря. И за считанные секунды восстановилась та сверкающая связь, что была разорванной и казалась потерянной. Ничего не изменилось, мы по-прежнему идеальная система, Рики, а значит, ты - по-прежнему мой, мыслями, кровью, телом - мой. И у тебя болит сердце от непонимания. Глупый, я тебе покажу. - Вам нехорошо? - нелепо звучит вопрос, просто до невозможности. Что может быть нехорошо с высококлассной, совершенной машиной, выверенной и созданной, с абсолютно чистотой и совершенством. Дурацкий вопрос, но Консул, неподвижно сидевший в кресле, истинным воплощением власти и золотого совершенства воли, неожиданно подымает руку в перчатке и прикладывает к груди. Напротив сердца. Сердца, готового выпрыгнуть из груди. Сердца, которое болит там, наверху. На террасе. Болит маленький? Так, тоже больно? Нет, Ясон, так нельзя. Так нельзя, ты не можешь... Я могу...
винни-пух: - И тебе он не кажется подозрительным? - Ма-айкл, закатывает глаза Норрис, - кто бы новый не появился, ты все время утверждаешь, что это - подозрительный тип. Старший парень свысока и раздраженно глядит на юнца. - Именно поэтому я до сих пор живой и здоровый, а ты, если бы за тобой не присматривали, давно б уже на рудниках отдыхал. - Хватит парни, так что мы делаем, Рики? Принимаем предложение или нет? Рики странно задумчив. Молчит больше, чем обычно, задумчив больше чем обычно, но хоть не пьет, и то счастье. От одной мысли о пережитом том кошмаре становится нехорошо, не дай Бог еще раз. Предложение крайне выгодное, на редкость серьезное, гражданин неизвестный, но рекомендации солидные. Так что стоит обратить внимание, но... Рики очень, очень задумчив, а они давно убедились: всегда и во всем, в делах и драках, Рики следует доверять безоговорочно. Он в минуту придумает так, как любой другой и за день не допрет. И судя по его беспокойному молчанию – что-то Темному сильно не нравится. - Классная идея, не слушай ты этого труса, Рики, - Норрис следит за главарем своими восторженными глазами, и Люк только фыркает безнадежно. Иногда кажется, что весь утерянный безмятежный свет из глаз Рики перешел к этому бестолковому мальчишке. Но видимо заряд был слишком велик, и если Рики справлялся со своей бесшабашностью с легкостью и изяществом прирожденного принца, то у Норриса с этим проблемы – очень уж легко он увлекается, особенно, рядом с Рики. Если честно, они вообще стали слишком сильно увлекаться – все. Они стали крайне беспечными и легкомысленными – все. Они верят в Рики как в бога, и ... не так уж это хорошо. В том смысле, что такое полное и абсолютное доверие делает из их команды настоящий, крепко спаянный, организм, позволяет удерживать безупречную дисциплину без всяких ограничительных мер, но... Мы стали слишком легкомысленными, беспечными и уверенными: мы знаем, что Рики рядом. Рики подумает, Рики выручит, Рики сообразит, не поймается, уловит удачу. Все это так, но что будет, если он опять исчезнет. Что? Или если он... Люк опять выплывает в тот страшный день, где безмятежные глаза несостоявшегося самоубийцы, запах спама на золотой, смуглой коже, его поцелуй и дикое желание, и чудесное обнаженное тело до сих пор перед глазами, и он помнит каждую веночку, каждый изгиб, каждое прикосновение – и каждый шрам. Тонюсенькие ниточки, глубоко под кожей, давние, зашлифованные, и те, что по-новее: тоненькие, аккуратные, выполнены специалистом. Он истыкан ними в самых странных местах, и я не понимаю, что и зачем делают, чтобы оставить глубокие вертикальные шрамы у основания шеи или под коленями. Лаборатория? Но почему тогда так... бережно? Чтобы осталось как можно меньше следов? А я и не хочу, знать не хочу, и ведать и не ведаю. Когда он возвращается из похода за едой, Рики больше не спит: смотрит на него своими невозможными глазами и молчит на все его попытки завести легкую беседу. Молчит и ждет, и юноша физически, на своей коже чувствует отстраненно-бесстрастный взгляд, оценивающий, сканирующий, как у какого-нибудь уродского андроида, и нет возможности дышать под этим взглядом. И нет возможности оторваться от него и отлепить жадные глаза от прекрасного, прозрачного до свечения изнутри, лица, и губы начинает покалывать от вчерашнего поцелуя и, наконец, Люк не выдерживает и орет во весь голос: - Какого черта, Рики? Какого черта это вчера было? Какого черта ты делал и где в черта был, что решил такое сделать? Прекрасное, равнодушно участливое, создание продолжает рассматривать его истерику, пока он кричит пару минут, пару минут возмущается, потом ругается, потом просит и, наконец, замолкает. И молчит, глядя на светящееся, тонкое лицо с серьезными темными глазами. - Не надо ничего никому говорить. Люк молча кивает. Все. Больше он ничего не услышал и не узнал ни о чем. И не желаю. И не хочу. Хватит с нас Гая. И Рики хватит, который с тех пор опять стал молчаливый и печальный. Не получается у них ничего, и дело не в той жуткой истории, а гораздо раньше и глубже. Не ладится у него здесь, и слепому видно, что Рики здесь не место, но... и там, где он был - ему тоже не место. Рики, не стоит носить на своих плечах шрамы, это неправильно. Ты стоишь много большего. А с Мистраля он вообще вернулся сам не свой. И Гай и ребята видят это почти с одинаковой четкостью, и почти с одинаковой безнадежностью молчат. Если Рики не хочет, черта с два добиться от него ответа: отшутится, отмолчится, отвлечет взимание, может вообще, просто встать и уйти. Что он, черт возьми, там такое увидел? Они тогда неплохо поживились, освободив от лишней наличности парочку торговцев. Сделали красиво: Рики запустил вирус на передающий сервер, а поскольку эта сладкая парочка спешно покидала Амой, то жадность не позволила им плюнуть и заплатить налог за нормальный перевод – деньги перевозили в живую. Рики элементарно перехватил оба шаттла, они перегрузили наличку прямо в шлюзах и отправили шлюпки по назначению. Ах, если б можно было на их морды посмотреть, когда их шлюпки пришли пустые. Причем они ведь не могли выяснить этого сразу, поскольку груз проходил нелегально на вполне легальный рейсовик. И обратится с требованиями, как к официальным властям, так и к нелегалам, не могли... ох как хотелось бы на морды посмотреть. Ох, как хотелось бы! А Рики вроде и не обрадовался, он вообще перестал улыбаться, вечером потом уехал и гонял на байке. Приехал вымотанный, с разбитым плечом, завалился спать и на вопросы опять отмалчивался. Только потом, когда Люк его байк на станцию отбарабанил, Марк высказал все, что он думал об их боссе-психе, и о придурках, соглашающихся работать с этим сумасшедшим. - Чтоб я, когда-нибудь, хоть когда-нибудь... с этим чокнутым. Я вроде бы и сам рисковый парень, но ваш Рики – он полный псих, понимаешь? Он полный и окончательный псих: он на виражах в открытую шел, вообще без страховки, ты такое видел? А мост? Мост над Плавоу, это ж добровольное самоубийство, его ж так и называют. Так этот чокнутый проскочил его простой стрелой, вникаешь? Простой стрелой. А потом вернулся и сделал тоже самое еще раз. И еще и еще, пока байк не сдох, хорошо хоть не в полете. Я его, когда с машины снимал, у него же руки застыли, и перчатки плавились, я ж его силком отдирал, а ему хоть бы хны! Починишь мой байк, Марк? Своим нежным голосочком, тьфу. Парень в сердцах сплевывает, и продолжает ругаться и поливать матом головы всяких психов, не желающих втихую резать вены, или там еще что, а желающих устроить себе шикарную кончину и размазаться по дороге тонкой пленочкой. Люк молчит. А что ему говорить, что он может сказать-то? Где ты был, Рики? Где ты, мать твою, был. Что произошло за эти три года, и не гони про тюрьму, хотя и я не помню, кто это говорил, Гай что ли? Не помню, вранье: тюрьма многих ломает, могла... хрен знает, может, и тебя могла сломать, Дарк, да только ты–то не сломан. Не сломан, так как ломают монгрелов, до состояния тупого животного или жратвы. Да и не выпускают потом таких, а ты... не знаю как. Не знаю! Не знаю, кто и что могло такое сделать, не знаю, что и как с тобой сделали, что ты стал... совсем другим... Поломали и расплавили, разбили в куски, а потом оплавили и вылили в какую-то невероятную форму, в статую из кусочков драгоценных камней. И в каждом - сверкающий огонь, но закрытый и не приемлет прикосновений. Ты же шарахаешься от прикосновений, Дарк, ты же шарахаешься. От прикосновений. Он всех, всяких: от касаний, от слов, от вопросов, и научился от не отвечать так, как мне и не снилось. Находишься здесь,.сверкаешь, этими своими, внутренними драгоценностями, яростно, ярко, глаза слепит, и душу выдергивает. Тянешь за собой, как на веревочке и посмотришь на тебя и подйешь. Всюду куда ты не позовешь: в постель, мать твою, на битву, на подвиг, на любую самую ненормальную затею – пойдешь, весь сияющий и переполненный, твоим сверканием и твоей убежденность. Огонь, мать твою, свет и огонь, который только и греет. Долбанный огонь и ярость из тебя . И чтобы прикоснуться к ним - душу отдашь и пойдешь куда угодно. Это что, ломка такая? Таким ты не был, может, стал бы здесь, потом, но точно не был, тебя таким сделали. Кто-то, что-то проехало по тебе, по-твоему сознанию, по телу твоему долбанному, оставило по себе следы из шрамов, сверканья, знаний и неприкосновенности, сделало тебя другим. Лучшим, чтоб тебя черти взяли, поломанным и несчастным, но сверкающим, и из одного огня. Переплавили - и засверкало, и как же тебе, сверкающему, неистовому Рики, здесь - не место. Не место. Ты слишком большой для нас, Темный. Ты. Слишком. Большой. Не влазишь ты в эту жизнь, вовсе не влазишь: пылаешь, горишь, глаз не оторвать, бля-я, да ты весь Церес перевернуть можешь, если захочешь, так ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ! Тебе здесь не место. У него кожа – шелковая, парни. Понимаете? Шелковая! Такого здесь не бывает, я смотрел на него в той дешевой постели, и меня тошнило, что эта кожа, в шрамах, в следах, шелковая, изнеженная, сияющая, словно вся - из смугло-золотых капелек солнца прикасается к этой грязи. Она же только для поцелуев сделана, она же вся исцелована: горячая, наполненная жаром и нежностью, и кто-то целовал, выцеловывал ее три года, чтобы она стала шелковой и сияющей, так что от одного взгляда сводит кончики пальцев. И кто-то носил его на руках, наверное, или где ходили его ноги, что у него на ступнях мозолей нет, только свежие, розовые еще, отпечатки грубой обуви, как у ребенка, впервые натянувшего сандалии на узкие, нежные ступни. Бля-я, к ним губами, ресницами прикасаться надо, а не слинт-кожей, кто-то... таскал его на своих руках, целовал и пытал, обучал и плавил – ломал, блядь, на куски и плавил, чтобы получить... получить такое... Неистовое. Сияющее. Пленительное. Могучее. Солнце.
Eliss: Винни-Пух ты где? Обновлений уже нет целую неделю. Ну, так нельзя поступать с читателями, все так привыкли, что новые главы появляются через пару дней. Где твоя фантастическая работоспособность?
винни-пух: У нее Рождественские каникулы. А вообще-то, я честно предупредила. когда открывала свои темы, что воображение у меня не регулируемое. куда ведет. туда и я тащусь. А ведет, пока, в сторону. Извините. Но мне уж-жасно приятно Ваше внимание, я постараюсь исправиться.
полная версия страницы