Форум
Без тебя.
винни-пух: Я уже устала бороться с этой проблемой. Прошу прощения, но открываю уже третий пост. Название: «Без тебя». Дальнейший текст подвергается проверке, и если Вы находите ошибки, то это – результат моих собсвтенных изменений в последний момент, отнюдь не вина беты. Бета: Leibe, трудолюбивая и заботливая. Вот. Часть 1 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000243-000-0-0-1165817002 Часть 2 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000279-000-0-0-1169282794 Еще раз спасибо Lynx.
Ответов - 78, стр:
1 2 All
винни-пух: Ха. Конечно, он ничего не говорит, еще чего не хватало – достаточно и того, что тот теперь пить стал как проклятый, а Рики ничего не говорит, да и совестно ему, при Рики он не пьет. Он чуть ли не до земли склоняется под виной, но при Рики пить не может: у того такое лицо делается, когда он Гая пьяным видит, – лучше сразу удавиться. – Предложение дельное, стоит усилий. Человек, который его делает, не внушает доверия. – Во, – подымает палец довольный Майкл, – а я что говорю? Слышь, уж больно гладко все получается, да еще представителя своего пришлет, да еще и разложил все по полочкам – только голову совай. Да? Рики постукивает костяшками пальцев по губам – выражение колебания, изящный, никак не Цересом рожденный жест. – Слишком легко, – соглашается юноша, – слишком легко, и слишком немного он требует. – Нифига, – тянет Норрис, – дает только 10 %. Это, по-твоему, он немного хочет? – Немного, – Майкл тоже кивает; никогда не понимал, откуда Темный мог набраться столько опыта или знаний, но он прав: суммы тут такие, что 10% на уровне первичного выполнения – очень слишком. – Впечатление, что основную оплату он получит в другом месте и не от операции. Или механизм оплаты не такой, как мы предполагаем, – Рики опять надолго замолкает под вопросительными взглядами своей банды. Деньги нехилые, очень нехилые, похищенное сразу вывозится с Амой – много меньше шансов засветиться, оплата в юнитах – а это уж вовсе здорово, но... Рики не нравится. А не нравится – значит, от винта. – Так что? Отказываемся? – не выдерживает Норрис, Стил хмыкает, остальные молчат. Рики хмурит тонкие брови, но говорит неожиданное: – Соглашаемся. – Вот черт, – бормочет Майкл, – ты ж сам сказал, что сильно подозрительно. – И сейчас так считаю, – спокойно соглашается монгрел, – если бы дело касалось ограбления частника, я бы сказал, что это страховая компания проверяет своего клиента. А так – похоже на подпольные испытания каких-то новых средств безопасности, но... я считаю, что мы можем внести коррективы в план. – То есть? – Вот что... И смех, и грех – ну, правда, немного потом, после окончания, но... согласитесь, это смешно – влезать в типа секретные лаборатории в качестве уборочно-моющих аппаратов. Рики придумал, кто же еще. Явившийся вечерочком представитель принес программу-взломщик, одноразовую естественно, как сразу определил Ареес, и план проникновения на территорию института. Рики все выслушал, покивал, взял, представителя они совместными усилиями напоили до отключки и отправили отдыхать под конвоем. Не сказать, что он был против, не соображал потому как после гремучей смеси стаута и «снега», но ведь и план был рассчитан на определенные сроки, а они отправились чуток пораньше – с утречка. – Кто ходит в гости по утра, тот поступает... мудро-о, – Люк выплевывает осевшую пыль, резак даром что лазерный, а пылищи невыносимо, – тамрам-парам, тарам-парам, на то оно и утро! – Люк, заткнись, – Сид держит заряженную батарею, она тяжелая как чума, так что парень не в настроении. – Да ладно, у меня... благо... звучный... голос... так что... терпи. – Заткнись, Люк. По плану они должны были проникнуть на территорию института через служебный ход, пользуясь программой и предоставленной униформой сервисной службы. Проблемы геронтологии – мягко говоря, не те проблемы, которые являются приоритетными для Амой, где срок жизни определяется величиной полезности данного элемента, с учетом сохранения собственности, разумеется. Появилась сия отрасль исключительно ради улучшения отношений с Федерацией, и, поскольку находилась вне главных интересов Научного Департамента, больших экономических дотаций в ней не наблюдалось. В результате, уровень безопасности не превышает средний, что означает наличие боевых андроидов и сканеров только по периметру и стандартную систему доступа к лабораториям. Поизучав предоставленные сведения и всласть надергав себя за уши, монгрел решительно отвергает указанный способ. «Нет, товарищи. Мы пойдем другим путем» - официальных карт катакомб великого города Танагуры не существует, но катакомбы от этого никуда не деваются, а картами городских коммуникаций они уж все наловчились пользоваться, так что ближайшее расположение подземного неучтенного коридора с энерготрассой института «Бизоны» обнаружили быстро. Остаток дня был потрачен на поиск и подгонку соответствующего землекопательного оборудования, и вот они здесь. Рики первый проскальзывает в отверстие, как ленточка, блин, словно и костей нет. Пока парни ковыряются в решетке, проделывая отверстие побольше, успевает вставить бесценный скан и запустить вирус – впечатление, что грабить институты еще никому не приходило в голову. Так что защита коммуникаций здесь весьма традиционная: скан попискивает минут десять, плюется замком – и приветствую вас, господа, на территории научно-исследовательского института по проблемам геронтологии. Вопрос в другом: кому эти исследования не дают покоя на Амой? «Не верю своим глазам» - Катце невозмутимо осматривает своего воистину неожиданного посетителя, быстренько прокручивая в голове возможные варианты. Нужна работа? Сомнительно. Пришел с предложением? Еще более сомнительно. Значит – нужна информация. Блин, только бы не... – Привет, Катце. –- И тебе с добрым утром, – рыжий зажигает очередную сигарету. Как он в дом попал? И откуда ему знать, где... хотя нет, это-то все понятно, главное – зачем? –- Нужна консультация. – Консультации платные, – он внимательно рассматривает монгрела и становится ему... кисло. Рики даже не морщится, лицо сосредоточенно гневное, неистовое, темный, черный огонь в бессмертных глазах. Внутри, отгорожено от всех прозрачной льдистой маской, и для всех – только тонкая смуглая красота, безмятежная и гневная. Гроза. Полыхающая неистовая гроза. А ведь он его в первый раз видит, после возвращения. Бли-ин, надо было... потренироваться, что ли. Черт, так всегда было или это Ясон постарался? – Рассчитаемся, – и голос низкий и ясный. Нежный, сильный, богатый – чертовски похожий. – Это смотря за что, монгрел, - роняет Катце почти безразлично и тут прикусывает язык. Пора завязывать с многозначительными намеками, в данном конкретном случае это явно не лучшее решение. Взгляд Рики вдруг становится острым как бритва, и рыжему приходит в голову, что Ясон вполне мог бы и рассказать своему пету, как он к нему попал, во-первых. А во-вторых, Рики дураком и раньше не был, и теперь не является. Ограбления – четкие, продуманные, блестяще осуществленная операция на складах, отлично отлаженная схема оплаты – сам давно такую использует, очень продуктивно, – безупречная независимость, сохраняемая безукоризненным манипулированием, а не конфликтами... Парень не дурак, отнюдь, и его двусмысленные высказывания могут открыть Рики больше, чем прямые слова. А Консул потребовал вполне определенного вмешательства, и для этого надо было восстановить контакт, и монгрел вот сам явился... Спроста ли? Несколько секунд Рики остро, испытывающе вглядывается в бывшего босса, и Катце, к своему удивлению, чувствует откровенное неудобство. Чувствует этот взгляд словно внутри, словно это бешеное, темное пламя с гулом и стоном врывается внутрь него самого, властно требуя откровения. Врывается внутрь и вызывает, опаляет огнем и греет, требует откровения и обещает защиту. Спокойный, уверенный взгляд, твердая воля и непреклонная настойчивость – все такое же, все очень похоже, только другой природы, из огня и молний. Та-ак, ну и кто там рассчитывал на стирание личности? Парень ушел отсюда дальней звездой, огнем, неукротимым и безалаберным, а вернулся духом этого огня, его сутью, удерживающим жар и мощь умелыми прозрачными пальцами. – Рассчитаемся, – его взгляд «отпускает» Рыжего, становится просто спокойным сосредоточенным взглядом, и он продолжает: – дело вот в чем... В принципе, Рики догадывается, что именно они могут здесь найти, и понимает, кому именно нужно ограбление. Именно ограбление и никак иначе: утечка генного материала из Центра Второго, партия, избежавшая утилизации и вывезенная «контрабандистами», – вещь ценная. Очень ценная и не имеющая никакого отношения к геронтологии. Одна проблема: несанкционированное перемещение на сей раз было зафиксировано службой наблюдения, исполнители схвачены, и теперь их хозяева пытаются обрубить концы. Вывезти партию в левый институт, привлечь для ограбления посторонних наемников, подставить этих наемников и смыться, воспользовавшись их арестом и неизбежной потерей во времени, – дешево и сердито. К концу «исследований» Катце был чернее тучи. А как же: лидер черного рынка, негласный исполнитель Первого Консула, едва не допустил такое безобразие. Официальное расследование, вмешательство всемогущего департамента генетических исследований, утечка информации и цепочка, явно сформированная с активным участием дилеров рынка, – это потеря почти половины рынка сразу, это отсрочка большинства внешних операций, это страшный удар по экономике черного рынка. Ясон с хреном съест. Ну, не с хреном. Учитывая его изысканный вкус, с ежевикой и сливками, и не съест – окинет ледяным, безразличным взглядом, сдержанный и холодный, как идол. –- Я разочарован, Катце. Я ожидал от вас большей внимательности... – и все. И лучше тогда и не свет не рождаться. Чем испытать силу его разочарования. Нет, только не это, только не Минка. Только не Консула. Только не бога. Собственно, предоставленным паролем внешней службы они и не воспользовались. Институты Амой в большинстве своем снабжают сотрудников жилой площадью. И эту жилую площадь, так же как и рабочую, требуется убирать. Заводить для сотрудников второго или третьего класса модифицированных слуг – лишние затраты, поэтому традиционно проблема решается более экономичным способом: пара стандартных государственных фурнитуров, несколько киберов, несколько операторов обеспечения, андроиды и масса обыкновенной уборочной техники. А поскольку институт, тоже в силу типичной амойской традиции, работает круглосуточно, в смысле, эксперименты не прекращаются в ночное время суток, убирать всегда есть что. Исходя из необходимости постоянно использовать утилизационную технику и с учетом невысокого рейтинга института, служба безопасности приняла соломоново решение: установить сетку лазерного сканера выше одного метра над полом. Дешево и сердито, ну и кому может прийти в голову ползать на четвереньках по коридорам государственного института? Никому. Конечно, кроме диких и невоспитанных монгрелов, отключивших следящие камеры.
Тень полуночи: винни-пух А вот и продолжение появилось! Мне очень нравится Рики, я конечно понимаю, что ему пришлось пройти через ужасные вещи, пока Ясон его "лепил", но результат... мне кажется, что результат того стоит. Большое спасибо за новый кусочек!
наблюдатель: винни-пух пишет: Кто ходит в гости по утра, тот поступает... мудро-о, – Люк выплевывает осевшую пыль, резак даром что лазерный, а пылищи невыносимо, – тамрам-парам, тарам-парам, на то оно и утро! это такой намек на автора?
винни-пух: Люк не выдерживает и, когда они, наконец, попадают внутрь указанной лаборатории – пустой, как и предусмотрено, и Катце проверил пароль, никаких дополнительных нагрузок – садится, привалившись спиной к стенке, и хихикает, утирая глаза. - Лаборатория, твою мать! Блин, мы влезли в секретную лабораторию на карачках! Сид молча отдыхает, невнимательно осматривает помещение. Рики... ...обычный генный материал – использование разрешено, согласно коду доступа – материал сформирован по группам, ваш код принят, использование разрешено, - монгрел не является ценным генетическим материалом – я настаиваю на тестировании с учетом ментального сканирования – необходимо смоделировать ситуацию, способствующую расформированию системы защиты объекта – достаточно использовать обычную схему коррекции с нарастающей интенсивностью, нетипичность объекта должна формировать и нетипичные стержни – он не слышит. Он просто овощ... ...он просто овощ... ...нетипичный материал, код доступа, интенсификация, реакция неадекватная, комплекс не регулируется... Рики медленно скользит по лаборатории, беззвучно, осторожно – даже не зверь, не кошка – конструкция из невесомых теней и контуров, – не оставляет следа ни на сетчатке глаза, ни на полу. Медленно двигается, ни к чему не прикасаясь, скользит внимательными настороженными глазами, темными, смурными – темными изнутри, из глубины жутких воспоминаний, памяти, которой не должно быть. Деревья из людей, невнимательные глаза на шерсти растущих в контейнерах животных, органы, привитые внутри и снаружи, мутанты с уникальными изменениями – стенды из наборов «юных генетиков», где на общую человеческую основу прививались все возможные органы и детали. Опыты на умерщвление и восстановление, на жизнеспособность органов и качество взаимодействия живых и искусственных тканей, исследование мутаций, болезней, отклонений. Зеленоглазому было чем гордиться, созданные им исследовательские комплексы отличались экономичностью и широкими возможностями для исследования. Одно дело – содержать выборку петов, монгрелов или выбраковки, и совсем другое – всего лишь монтировать части или отдельные особи со стендовыми комплексами. С учетом длительности некоторых экспериментов экономическая выгода была весьма значительной, а уж о научной нечего было и упоминать: чистота воспроизведения на порядок выше по сравнению с отдельными особями, постоянно подвергавшимися воздействию внешних факторов. Весьма недовольный заказом Консула, Рауль, конечно, не мог отказаться его выполнить и подверг беспородного стандартной корректировке. Однако первый же результат сканирования заставил блонди отказаться от стандартной программы: реакция монгрела оказалась совершенно неадекватной и, вместо формирования заказанного императива безопасности, дальнейшее воздействие было чревато противоположным результатом. Конечно, блок в мозгу монгрела был того же свойства и основывался на страхе, на невозможности контролировать, влиять на ситуацию, но источник страха был совсем другой. Пет Ясона Минка ненавидел свое положение больше всего на свете, и для снятия блока нужно было либо устранить источник негативных эмоций, либо подавить более мощным страхом. Так как первый вариант исключался, нейрокорректор модифицировал программу в соответствии с результатами сканирования мозга пета. Некоторые из этих результатов вызвали немалое раздражение Рауля: сведения о выбраковках блонди, их использовании, например, монгрел мог получить только из уст Первого Консула, что, по меньшей мере, было легкомысленной неосторожностью. Но, обнаружив, что эта информация стала для полукровки причиной чрезвычайного потрясения, ученый не замедлил им воспользоваться. Конечно, несмотря на отсутствие образования и возможности развития, как такового, интеллект монгрела выше, чем у петов. Отсюда и большее количество информации в памяти, и скорость мышления, и развитое воображение, а в результате – устойчивый страх человека утратить разум. Сойти с ума, потерять личность – это страх человеческий, и племенным петам свойственен в куда меньшей степени. Рауль построил программу на основе страха перед перспективой сойти с ума и существенно усилил этот страх, предварительно дав возможность пету наблюдать за лабораторными занятиями будущих генетиков Амой. Результат был впечатляющий: монгрел кричал, просил о пощаде, проклинал и мучился, с исключительной точностью воспроизводя течение опытов на собственном организме. Сообразить, что конструкты не обладают человеческой чувствительностью, полукровка не сумел и к концу дня не мог ни говорить, ни думать. Сканнеры демонстрировали хаотичную мозговую деятельность, рассудок монгрела отказывался реагировать, он периодически терял сознание и впадал в оцепенение. Дав передохнуть существу и вновь с неудовольствием отметив недостойный для блонди выбор Консула, ученый приступил к индуцированию созданного пси-блока. Для научных исследований результат оказался отвратительным, из серии тех неудачных опытов, когда эксперимент проваливается из-за неверно выбранного образца. Для пета результат вылился в прогрессирующее психическое заболевание и настоятельную рекомендацию Рауля утилизировать неудачный объект. Минк не послушался. А Рики ничего не забыл. Ничего. Вежливые лаборанты, внимательные серьезные взгляды, чудовищная выставка бывших людей и кого-то и чего-то еще – обыкновенная лаборатория, человеческий генетический материал, рядовые опыты и испытания. Из каждой партии продукции делается генеральная выборка и тестируется по указанным параметрам: выносливость, кровожадность, исполнительность, уродство, работоспособность – все указанные в заказе характеристики. Образцы, признанные годными – отправляются к заказчику, образцы, не выдержавшие тестирования – утилизируются и используются при клонировании или создании следующих модификаций. Паноптикум сердечного вырождения, энтропия души – а это уродство генетикой не исправишь. «Медленно провести рукой по лбу, медленно по щеке, медленно по животу – отточенные ногти оставляют тонкие порезы, гостеприимно распахивая алое нутро его тела. Смотри, блонди, смотри. Тебе хочется? Тебе ведь хочется? Прикоснуться ко мне... такому. Из плоти и крови: не генетическому образцу, не безмозглой кукле, не голографическому изображению – ко мне. К себе. Крови внутри себя, темноте внутри себя... К себе – во мне.» – Рики? – Надо ж забирать... Он не слышит их слов. Позабыл о времени, вслушиваясь внутрь себя, вслушиваясь в отголоски впечатлений, голосов и снов, в голос того времени, бесстрастный и холодный. Он давно не имеет над ним власти, давно угас тот страх, и жестокое отвращение сменило несогласие, отрицание подобной системы, но вот с голосами тех, кто мог бы быть все еще живым и все еще человеком – к ним не привыкнешь. Не важно, виноват ты или нет, можешь ты что-то сделать или нет. Они есть, и они кричат о помощи. Совесть – она такая зараза, ее не интересуют оправдания – она просто болит. Рики дергает контакт контейнера, вводит пароль – проверка, и вовсе не для идентификации партии – он хочет узнать о содержимом. – Рики... «Объект 3 134-67-789 GH, класс обеспечения, биологическая модификация класса «ротвейлер», исполнительность-100, адекватность – 78, возможность индивидуальной настройки-83, компонента деятельности-12, спектр погашения см. в разделе рекомендаций, настройка не требует ментального вмешательства, базовая основа – модификация Z, возможность возврата к начальным установкам не предусмотрена, утилизация требует соблюдения безопасности класса 4, дальнейшие сведения смотреть в технической документации и...» «В технической документации... в технической – документации, в технической, твою мать, документации», – слова вертятся в его голове со все увеличивающейся скоростью, и Рики жутко хочется двигаться, покружить в лаборатории в бредовой имитации танца. Главный Генетик, значит, не заинтересован в данной партии, ее, значит, в утиль отправили, она, значит, неправильная, несмотря на все выдающиеся способности к индивидуальной настройке и исполнительности. У нее, видите ли, класс безопасности низкий, у нее, видите ли, исполнительность при этом шибко большая, а значит, если такому исполнителю велеть убить Блонди – он это сделает. Сделает, несмотря на внедряемый всей без исключения продукции Амой программу неприкосновенности элиты и имущества. Товарищ «изделие» после такого сам скончается от перегрузки, уничтожать не надо, но тому, в кого стреляли или еще что, может ведь и не поздоровиться. Умный, предусмотрительный Второй Консул, гениальный генетик, идеальный Блонди – отработка столь высокой исполнительности на продукции всего лишь на класс выше безмозглых секс-долл оказалась бесперспективной и запрещена для использования на внутреннем рынке. Материал исследований рекомендован для изучения, полученные образцы продаже и клонированию не подлежат. Поэтому служба безопасности и пыхтит от усердия, поэтому господин советник заинтересован в том, чтобы вернуть утраченное имущество, поэтому... и, подчиняясь тому дьявольскому голосу искушения, что заставляет ощущать мерзкую и завораживающую привлекательность уродства, гниения, Рики открывает контейнер: «Чтой-то ты сегодня без поводка? А Дерил знает? А то ты нас всех покусаешь тут, придется прививки от бешенства делать». Точно. Рики не помнит имени заносчивого светловолосого пета, так гордо демонстрирующего свою родословную и отвращение к «грязнокровкам», но это точно он. Модифицированный немного, но узнать можно. Значит, даже не в утиль его отправили, ну да, он ведь чесал что-то о своей высокой ценности, вот его и «оценили»: стандартная программа стирания и использование тела в качестве основы модификатора. Дерьмо. – Рики, че там такое? – Любопытный Люк заглядывает через плечо темноволосого и с отвращением отталкивается: – Бля-я, что это за дрянь такая! – Модификация, – голос Рики звучит совершенно спокойно и безучастно, никакое наивнимательнейшее наблюдение не заметит признаков личной заинтересованности; значит, господин Рауль заинтересован в возврате партии, значит, господин Второй Консул совершил ошибку и не желает в ней каяться, значит... ....это просто выбраковка, Рики... ты не представляешь ценного генетического материала... посмотри в глаза своему страху... Вот только страха он не испытывает. – Модифи... чего? Юпитер, ну и дерьмо, – Люк с отвращением плюется и отворачивается, а Рики продолжает смотреть, не в силах оторвать зачарованного взгляда. Измененное человеческое тело, подогнанное под многорукую форму муравья или богомола – где-то он читал о классах используемых насекомоподобных существ – вытянутая форма черепа, искаженные черты лица, вполне, впрочем, позволяющие маскироваться под совершенно человекоподобную форму – киллер, блядь, идеальный. С ним могли сделать то же самое, и то, что он похож на человека – каприз Консула, не более. Рики закрывает контейнер, уверенно загружает пароль и вводные в лабораторный комм. – Хей, а мы что, их не забираем, что ли? – план предусматривает примитивную перегрузку контейнеров в утилизационный люк, где на стыке смонтирована ловушка и ждут остальные, но Рики качает головой и продолжает что-то быстро настраивать. – Рики. – Нет, не забираем, планы изменились, – отрывисто отвечает юноша, и Люк только пожимает плечами: изменились, так изменились. Ловит себя на давешней мысли о чрезмерной расслабленности и доверчивости и пытается прояснить ситуацию. – А когда изменились? – Только что. Шикарный ответ. Парень ошалело смотрит на вожака, оглядывается на Сида, но того степень «расслабленности» не интересует, так что он просто ждет указаний. – Рики, а... а как насчет... – Заплатят, – бросает Рики, закрывая панель, и начинает быстрое и непонятное что-то делать: небрежно и совершенно не заботясь о следах, взламывает контейнеры и что-то включает. – Рики что ты делаешь? – Уничтожаю неудачную партию. Зам-мечательное заявление и почему так нехорошо становится, глядя на быстрые, уверенные движения Рики? Говорит опять, как андроид... – Ты че, сбрендил? Нас же сразу повяжут! – Нет, мы пожар сейчас устроим. – Рики... твою мать, а заказчик? – Забудь. – Твою мать! А деньги?! – Заплатят, я же сказал, – темноволосый поворачивается к нему лицом, пугая парня мимолетной ледяной улыбкой, – есть другое заинтересованное лицо. Без толку спрашивать, если Рики не хочет отвечать. А он не хочет, и улыбка у него – нехорошая. Плохая улыбка, страшная, с такой уходят на смерть или отправляют на смерть, подыхают с такой улыбкой, мучительно и страшно, глумясь над всесильным палачом, и ни для каких других житейских ситуаций она не годится. Больно страшная. Темный открывает последний контейнер, одним движением взламывает панель управления, закоротив провода энергоблока. – Рики, а «пожарка»? – Я отключил. Они вылетают, в смысле, выползают из лаборатории под звуки весело потрескивающего комма и биологических образцов. Блокируют дверь, поскорее, чтобы не выползли клубы уже образовавшегося дыма – а нехило горят неудавшиеся образцы, бодренько! – шустро ползут к «своему» вентиляционному отверстию и покидают гостеприимное здание. А «пожарка» так и не включилась, между прочим, прав был Темный, тупая система разделения блоков сыграла свою отрицательную роль.
винни-пух: – Ты что сдурел? Ты больной, Рики?! Катце не кричит – это недопустимо, ни в коем случае недопустимо. Медленно, немного слишком медленно, раскуривает сигарету, но вместо того, чтобы засунуть ее в рот, гасит в пепельнице. Очень тщательно. Очень долго. А потом начинает все сначала. Ледяным монотонным голосом: – Ты сдурел, придурок? Ты сжег всю партию? Всю партию? Рики бесстрастно наблюдает за необычным поведением Рыжей Бестии. Катце почему-то думает вдруг, что они оба сейчас копируют одного и того же человека, вернее, одного и того же нечеловека, соревнуясь в бесстрастии и совершенстве лица. Это сравнение неожиданно задевает рыжего, и ему одновременно хочется и взбеситься окончательно, и успокоиться. У монгрела выходит лучше: его лицо, не оскверненное шрамом, на редкость спокойное и твердое, только под ресницами - бушующее пламя. Могучее, ровное пламя, контролируемое и уверенное, и спокойствие, порожденное твердым решением, осознанием своей силы и правоты. «Как ты это создал, Ясон Минк? Как сумел не раздавить мальчишку? Почему не раздавил? И почему тогда раздавил меня? Иногда, мне больно от того, что ты живой, Темный» – Собственность Рауля Эма? Рики, ты вообще соображаешь, что ты сделал? – Да, – спокойно отвечает монгрел, – уничтожил партию неудачных, запрещенных к использованию и клонированию образцов. Очень ответственный, высокогражданский поступок. – Ага, ты об этом еще в полиции заяви, может, тебя к государственной награде приставят. Блин, чем ты думал, монгрел? Какого черта? В принципе, поразмыслив и оценив перспективы, Катце тоже склоняется к тому, что решение монгрела в свете появившихся обстоятельств – далеко не худшее. Если подумать, не все так и плохо, даже... более интересные варианты проклевываются, да и придраться в общем-то не к чему. Но с другой стороны, слишком уж большая самостоятельность служащего – не та черта, которая приветствовалась бы в сотруднике-исполнителе. Но ведь Темный – не служащий, даже партнер условный, и пришел с этим делом сам, и склонности к подчинению никогда не проявлял. А варианты небезынтересные, особенно, учитывая заинтересованность Ясона в полном контроле рынка и пользователей, а здесь... такая мина замедленного действия... хм-хм... любопытно, хм-хм. Но ведь и признать сразу свое согласие с принятым без него решением – тоже не слишком к лицу Большого Босса. – Я старался действовать адекватно ситуации, – Катце затягивается сигаретой, демонстративно морщится. Спокойное непоколебимое достоинство, ясный голос, лексика выпускника социологического факультета – пет, да? Пет, значит. «Дмашний питомец, изящная сексуальная игрушка для услады и удовлетворения сублимированной сексуальной потребности. Пет, значит, – та-ак. А он сам – фурнитур, «мебель» такая. Склонность Минка к неординарному выбору становится угрожающей. – Ты мог крупно меня подставить, парень. Крайне не советую в следующий раз поступать настолько решительно без предварительного согласования. – Если будет такая возможность, – безмятежно соглашается монгрел. Подставить рыжего – честно говоря, последнее, что его тогда заботило. Решение уничтожить партию появилось спонтанно, порожденное чувством и лишь потом рассуждением, пополам с чувствами. Потому что отвращение к подобным достижениям генетики смешано со страхом, и первое, что пришло Рики в голову, – это то, что модификатор можно использовать для убийства блонди, а второе – собственные воспоминание и боль, намешанные на ужасе, темном потрясающем кошмаре и неприятии этого уродства. Отвратительного извращения, мерзкого недопустимого извращения, осквернения человеческой природы, творящегося ДЛЯ РАЦИОНАЛЬНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ! Даже не для удовлетворения садизма или склонности к насилию, ей-богу, было бы понятнее и спокойнее, а для вот этого – для рационального использования органического материала. Творить такое из живых людей, делать такое с телами и умами, создавать эти... огрызки! Создания, недочеловеки и недозвери, и вообще неизвестно что из людей – пусть дурных, пусть блонди, но людей же, мать вашу! Он просто не мог, не мог их не уничтожить, и то, что эти модифицированные особи сохраняли физиологические реакции и нормальную чувствительность, его не остановило ни на секунду. Лучше сгореть живьем, чем быть, чем стать – ни хрена! Сохраняй они хоть каплю рассудка, хоть капельку себя – предпочли бы умереть, не так мучительно, но предпочли бы. Он на это надеется. Он в это верит отчаянно, исходя из требований собственной неукротимой натуры. Ладно – согласиться на унижение ради денег там, привилегий. Совершать преступления, предавать и продавать ради собственного благополучия. Прислуживаться и унижаться, блин, даже петом стать – если тебя не выращивали! – ладно. Дерьмо, дрянь, но... ладно: решения принимаются все равно самостоятельно! Все равно приняты человеком, живым, мыслящим, пусть каким угодно ублюдком, но живым разумным существом. А вот так, вот таким – это намного хуже смерти. Собственно, это смерть, и они все давно умерли, а он лишь утилизировал тела. Радикально. Рассуждения в данном случае имели место быть, только когда он искал способ уничтожения: сделать все надо было так, чтобы не подставить ребят – ни сейчас, обеспечив нормальный побег, ни позже, не допустив санкций со стороны «заказчика». Катце рассматривался в качестве одного из условий сохранения безопасности – подход рациональный и конструктивный.
винни-пух: Эмоции потом были. Когда они выбрались, и вместо объяснений Рики с наслаждением избил представителя. Когда, кратко обрисовав ситуацию своим друзьям, он не сумел сдержаться и сдавленным, режущим от удерживаемой ярости и боли голосом, объяснил, что именно они видели и для чего именно их пытались использовать. И их растерянные лица, испуганное молчание – физиологическая человеческая реакция на мерзостные подробности и пакостную суть модификаций – послужили ему своеобразным молчаливым ответом на его сомнения, стали негласным подтверждением его правоты. И чуть позже они напились все вместе, напились капитально, и пили молча и целенаправленно, безо всякого веселья или удовольствия. Просто, чтобы напиться и немножко забыть о происходящем дерьме. Вся эта блядская планета – сплошное дерьмо. – Ты... твою мать! Тебя убьют, понял?! Я скажу... – Валяй, – сдержанный спокойный голос, как будто и не он наносит удары. Как будто монгрелу не требуется переводить дыхание чуть реже избиваемого. – Вас закопают, ты не знаешь с кем связался!!! – Да ну... – ровно и спокойно. Контролируешь дыхание – контролируешь себя, и давно сгинуло в прошлом раздражение по поводу «почему блонди всегда правы». – Я скажу Боссу!!! Вас зароют. Тебе конец, Темный!!! Я скажу... я скажу... Рики хватает синеволосого за грудки, подтягивает к своему лицу, к своему ослепительному, прекрасному лицу – черному и страшному от гнева. – Можешь передать хоть самому Раулю Эму, – почему полукровку не удивляет, что посредник затыкается и только смотрит в ужасе? Церес – средоточие отбросов. Дело не в том, что здесь живут потомки революционеров и ссыльные, унаследовавшие склонность к бунтам и повышенную тягу к справедливости. Церес – это клока Танагуры, потому что сюда рано или поздно стекается дерьмо. Настоящие преступники любого происхождения, психопаты и социопаты, действительно больные люди и результаты самых разнообразных экспериментов. И подонки. Просто подонки, подлецы и насильники, которые все равно появляются, но довольно быстро исторгаются благополучной и информационно-активной гражданской средой. Потому что все вышеперечисленные объекты являются объектами с чрезмерно высокой ментальной энтропией, и среда, защищаясь, вытесняет из себя подобные объекты в соседнюю среду, чей показатель вырождения выше. Это ад, это тот древний чудовищный бог, что пожирал своих детей, и те немногие отчаянные и прекрасные, что рождаются здесь или приходят сюда, умирают или становятся такими же злобными тварями: чтобы выжить среди чудовищ, нужно самому стать чудовищем. «А чтобы выжить среди машин, нужно стать машиной. Потому что с той, другой стороны этой системы, где на самом верху находятся продукты искусственной эволюции, происходит то же самое, так ведь, блонди? Только не с помощью естественных физических законов, а с помощью механической регуляции, и выбрасывать недоброкачественные образцы блонди некуда – их просто утилизируют. И знаешь, блонди, каста элиты – тот же Церес, и так же вырождена, потому что эмоционально выхолощена. Собственно, ты же сам говорил, что отдельно от людей, андрогины вообще не образуют ментального поля. Так что если Церес – помойка, то Эос – стерильный морг. Я не знаю, что ты сможешь с этим сделать, Ясон. Я не понимаю, что с этим вообще можно сделать. Я помню, что ты говорил о главенстве потребностей и об определяющем факторе экономики и все такое, но... блонди, нам не нужны деньги. Правда, это совсем не то, что требуется... Ты с ума сошел, да? Ты о чем думаешь, монгрел?» О маниже. Маниже со сливками. Сказочный гибрид мутированной терранской ежевики и чего-то еще с Зерги, крупная сочная ягода с глянцевой черной кожицей, упругой, и душистой и неимоверно сладкой багрово-черной мякотью. Рики ни разу не удавалось съесть ее без конфуза: плод переполнен соком, и как только прокусываешь плотную кожицу, в горло ударяет струя одуряюще сладкого, игристого сока. Свежая темно-красная влага течет по подбородку, по шее, голова кружится от неимоверного залпа ароматов – сады Шехерезады, и Ясон не упускает случая притянуть пета и слизать дразнящую влагу с кожи. – Пере... ну перестань. – Как только ты перестанешь есть, как поросенок. Даже не черная, а скорее, темно-шоколадная, обернутая со всех сторон нежной белой эмульсией, – гораздо приятнее об этом вспоминать, правда? Гораздо приятнее. Похоже на то, как они спят.
Milky: винни-пух Это ужасно...у меня волосы дыбом встали ...что Ясон позволял делать с Рики !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Даже не черная, а скорее, темно-шоколадная, обернутая со всех сторон нежной белой эмульсией, – гораздо приятнее об этом вспоминать, правда? Гораздо приятнее. Похоже на то, как они спят. А вот это ВЕЛИКОЛЕПНО
Мимо шла: чевой-то я запуталась. Попытаюсь чуть позже перечесть еще раз. Но вообще - нравится))))))))))))
винни-пух: А Вы попробуйте предыдущие темы прочесть. если получится. У меня вот не получается. пришлось новую открывать.
Fan: Мимо шла пишет: [Попытаюсь чуть позже перечесть еще раз] Мне потом расскажешь, ладно? А то я один ничего не понимаю...
винни-пух: Мысль приходит совершенно неконтролируемая, Рики немедленно изгоняет ее, но странноватое сходство остается. Когда Ясон оставляет его в своей постели до утра, он спит с ним именно так: не пытаясь разогнуть сжавшийся комочек его тела, обертывается вокруг него, вплетается внутрь его попытки отгородиться властной рукой, покрывает своими сказочными волосами и засыпает. Сонно посапывает ему в ухо, может погладить во сне, потереться щекой, и мир вокруг совершенно невидим и не существует за снежной переливчатой пеленой прохладных прядей. «Странный, жестокий, ласковый повелитель меня». Можно потрогать волосы блонди, когда он спит, можно потрогать его руки, только очень осторожно. Можно, в принципе, выкрутиться из его рук и убраться на подоконник. Раньше монгрел так и делал, если, конечно, не был закован, а сейчас... в этом нет смысла. А теперь вот присутствует на завтраке, поданном в малую столовую. Опять Ясон что-то затеял. Вот только Консул душ принять успел: влажные, чуть-чуть, волосы блестят первозданным нежным светом, влажная кожа искрится на открытой груди – атласная, нежная, прозрачная, глаз не отвести. А он-то голый: сонный, взбудораженный, теплый, весь в сперме и следах жгучих Консуловых поцелуев – изумительное зрелище, да? Теплый, голенький, светится розовым как спелый плод, бодрая утренняя эрекция красиво подчеркивается блестящим кольцом, исполненная достоинства поза так противоречит хмурому, горькому выражению лица. Тщательно поставленные движения тонких рук, пасмурные, опущенные ресницы – стыд и унижение. Его мальчик так привлекателен, так хорош, почему же он до сих пор считает свою наготу унижением? Почему не понимает, насколько приятно на него смотреть? Насколько яркое, изысканное удовольствие получаешь от вида его тела, лица, взглядов. Бестолковый мальчишка. – Рики, а есть ты собираешься? Монгрел заметно напрягается, хотя и не вздрагивает, как раньше, хмуро взглядывает исподлобья. – Я демонстрирую манеры, а не аппетит, – и продолжает в том же духе: накладывает, режет, действует со всем возможным изяществом, но количество подносимой ко рту пищи не стоит этих усилий. Вот упрямец. – Как хочешь, – равнодушно произносит Консул, продолжая трапезу – со всем свойственным ему изяществом и благородством. Королевские манеры, достоинство принятия пищи, равное принятию государственных решений. Блин, блонди и ест так, как будто ритуал совершает: полное совершенства и изысканности действие, красивое, артистичное, – следствие воспитываемого с детства чувства собственного достоинства и совершенства. Его манеры выглядят обезьянничаньем рядом с Ясоновскими. Мысль – откуда только взялась? – окончательно портит аппетит. Рики непроизвольно начинает есть медленнее, стараясь вообще ничего не глотать, мучаясь этим устойчивым, противным разделением самого себя на часть, которая безоговорочно начинает соглашаться с блонди по всем позициям, и часть, по-прежнему требующую независимости и свободы. Разделение, противное само по себе, живо напоминает о его болезни, и независимая часть его преисполняется глубоким отвращением к самому себе. Вы только поглядите: Рики Темный, бывший вор и главарь банды, учится красиво есть под взглядом своего хозяина – голый, крепко оттраханный, насквозь пропахший запахом Блонди. Пропитанный желанием блонди, пробитый и заполненный его мыслями, желанием и волей, и слово молвить поперек не может. Даже не пытается. Жалкое зрелище. Жалкое ублюдочническое зрелище. И что еще хуже – больше не пробуждает в монгреле ни гнева, ни желания сопротивляться, только горечь и нескончаемую тоску. Даже не по свободе, не по любви человеческой – просто тоску, бесконечную и бессмысленную тоску от бесконечности и бессмысленности своего существования. Он выбрал жизнь, сдуру, наверное, или от страха, а она превратилась в одно бесконечное несмертельное мучение. В этом был смысл раньше, точно был. Но куда делся – неизвестно. Глупый, упрямый мальчишка, глупый и... и упрямый. Опять затосковал, опять мучится непонятным и неслышимым. Не закрывается, не сопротивляется, от горячего сладкого тела – столько наслаждения, столько любви, от горячего сердца – столько силы и страсти, и в упоительном сверкающем мире совмещенных сознаний – ослепительный свет, сказочные цветные огни, волшебство, восторг и ликующий смех жизни! Но когда Ясон, смеясь, торжествуя и радуясь, ощущает себя прекрасным и сильным, чувствует столько вдохновения и неугомонного веселья, тот, кто стал его маленьким солнцем, его собственным удивительным миром, остается печальным и несчастным. Открыт, весь открыт и душой, и телом, но в глазах только тьма, непроглядная, безответная тьма, и удивительного искрящегося чувства счастья, могущества счастья белокурого не хватает, чтобы заполнить темноту. Рики покорно улыбается в ответ на его вопросы, отвечает телом, горячо и нежно, и Консул, отложив сомнения, продолжает любить своего мальчика. Брать, бережно и чутко, ласкать настойчиво и щедро, и любить, любить, любить своего маленького, пока Рики, наконец, не начинает светиться, пропитанный его ласками и золотистым блеском наслаждения. Пока не начинает стонать восторженно от глубины проникновения, от требовательных, жадных движений в своем тесном теле. Пока не начинает смеяться в ответ сквозь эту темноту, и Ясон целует его удовлетворенно и покровительственно: «Видишь, монгрел, мои эмоции уже достаточно интенсивны, чтобы воздействовать на твое эмоциональное состояние». «А к утру маленький опять загрустил, опять хмурился и пытался избежать поцелуев. Глупый мой, кукленыш, все еще пытаешься отвернуться от меня, до сих пор пробуешь разозлить. Но в тебе нет ничего, что я не могу принять, Рики, все равно, что ты испытываешь и что думаешь. Ты нужен мне весь, целиком, всякий, и все твои чувства и метания равноценны для меня и нужны. Только равнодушие и скрытность неприемлемы, но ты никогда таким и не был. Темные нежные глаза, широко раскрытые – ему, до глубины пылающей души; гибкое тело, отданное – ему, до глубины сердца, и отчаянное непокорное золото, стекающее в его подставленное голодное сердце. Нет, Рики, ты никогда не сможешь быть равнодушным. Грустное мое солнышко, темная жемчужинка – ничего, я знаю, как тебя развеселить». Десерт вызывает у него совершенно ту же ассоциацию, что и у Рики. Ясон задумчиво рассматривает ягоду, хмыкает, отправляя в рот, и не надо быть псиоником, чтобы почувствовать мысль маленького, и не надо глядеть, чтобы почувствовать его возбуждение. Впрочем, глядеть приятно: юноша сжимает зубы, заставляя себя держать колени раздвинутыми – только шевельнись, и ему немедленно прикажут раздвинуть ноги. Стыдно. Ясон чуть не улыбается, наблюдая, как пылающий румянец, прозрачный, нежный, заливает лицо Рики, как старается его пет удержаться и не стиснуть колени. Блонди опускает задумчивый взгляд, купая очередную ягоду в сливках, и хмыкает про себя, посматривая на витую ложечку в пальцах монгрела. Донести до рта он ее не может, придется покормить темноглазку иным способом. – Подойти ко мне. Рики вскидывает ресницы, с тревогой глядя на блонди, но приказ выполняет. Ясным и мягким голосом отданный, но все равно приказ, а он, похоже, и так нарушил сегодняшние правила. Минк не любит, когда эмоциональное состояние его пета не совпадает с его приподнятым настроением. «Маленький, любимый, глупый, что ж ты у меня такой грустный, что беспокоит твою бедовую голову?» Блонди мягко, с едва заметной укоризной взглядывает на пета, оглаживает узкие бедра – член юноши вздрагивает и немедленно поднимается до предела. Судорожный рваный вздох, опущенные глаза, привычно-изгоняемый стыд; Рики не пытается отвернуться, когда Консул гладит его по щеке, но и не пытается поцеловать ласковые пальцы, как делает, когда находится в хорошем расположении духа. – Что не так, Рики? Тебе плохо? «Блонди, ты хоть догадываешься до какой степени это бессмысленный вопрос в твоих устах? Хоть немного представляешь, до какой степени бессмысленен любой ответ?» Ему все время хотелось объяснить это блонди, но никогда не удавалось – ни с помощью рассудка, ни с помощью чувств. Первый никогда не сравнится с разумом блонди, а вторые... тоже не могут. «Во мне что-то испортилось, блонди». – Нет, – Рики качает головой, отрицая, – нет, нормально. – Перестань, Рики, я же слышу. Господи, с какой огромной самоуверенностью говорит это Ясон, с какой гордостью и удовлетворением. О да, блонди его «слышит» – эмоциональный резонанс совместимых матриц. Почему ж тогда он остается таким бесчувственным? «Испытывает чувства, слышит мои чувства, берет из меня эмоции – продолжает опыт. Всего лишь продолжает опыт, занятно, да? Самая удивительная часть тебя, самая волшебная, лежит препарированная на твоем столе, блонди и священная, божественная природа твоей любви не мешает тебе продолжить эксперимент. Надо мной, над биониками, над людьми, над самим собой. Ты – чудовище, Ясон Минк».
винни-пух: Но ему уже все равно. Рики неопределенно поводит плечами, невольно краснеет сильнее, когда Ясон, обхватив его за талию второй рукой, начинает ласкать интенсивнее. – Рики, чего ты опять стыдишься? Стыд, да. Отличный повод. – Чем мое желание отличается от вчерашнего? – Потому что это была вчера ночью. А сейчас утро. – И? Время суток что-то значит? – Значит, – сердито взблескивает глазами пет, – я и так... вечером хоть вообще не одевайся, но я же потом в постель с тобой ложусь. А сейчас какого черта? Ну, наконец-то: Рики вертится в его руках, закусывает губы, очаровательное возбуждение его тела во сто крат усиливается страстью и горячностью его маленького сердечка. Хорошо. –- Потому что я так хочу, Рики. Пет кривится, отворачивается, но когда Ясон привычно вздергивает подбородок мальчишки пальцами, только морщится, а когда Консул начинает его целовать – умело, нежно, засасывая и сжимая нижнюю губку – стонет и дрожит всем телом, и нетерпеливо вскидывает руки ему на плечи. «Мой горячий маленький». Ясон подталкивает его на край стола, усаживает на угол, настойчиво раздвигая длинные ноги, целует – мягко и настойчиво, глубоко погружаясь в сладкий рот. Рики тянется к нему, желая и стыдясь собственного желания, но возбуждение монгрела всегда сильнее его стыда, и он послушно отвечает на поцелуи блонди и чуть сжимает дрожащие пальцы на его плечах. – Уже не стыдно? – иронизирует Ясон, отрываясь от нежных губ. Монгрел вспыхивает немедленно, но вырваться или укротить желание уже нет сил, и он лишь с горечью опускает ресницы. «Стыдно. Неправильно, нельзя так владеть кем-то, но ты владеешь, блонди... владеешь мной». Горькая мысль, лишь очередное напоминание о его слабости, но сейчас, в руках божественного любовника, в ласковом искристом тепле его взгляда, на волне упоительного возбуждения от тоски так легко избавиться, так легко выбросить еще кусочек себя. «Еще и еще кусочек – не жалко. Да, Ясон, твои эмоции оказывают на меня воздействие. Угодное тебе». – Нет, – тихо отвечает монгрел, опуская глаза. У Рики длинные и густые ресницы, очень длинные и кажутся слишком тяжелыми, слишком роскошными, его пету легко удается прятать свои печали под этим шелковым пологом. Ясон мягко целует эти пушистые красивые ресницы, дует на них, заставляя Рики смешно смигивать. – Это правильный ответ, Рики. – Нифига не правильный. Просто ты так хочешь. – Это и есть правильно: то, что я хочу, – Ясон решительно пресекает дальнейшие попытки к препирательству, накрывая пальцами горячий рот пета. – А я хочу... – Ясон поудобней усаживает монгрела на столе, – я хочу тебя покормить. Рики такой забавный, когда удивляется. Мужчина набирает полную ложку десерта и переливает его в рот монгрела. Крепко удерживает за плечи, чтобы мальчишка опять не начал вырываться, и насмешливо, весело рассматривает его, пока монгрел не начинает хмуриться. Ирония, легкий блеск превосходства – маленького так легко дразнить, так приятно дразнить. Рот у смугленыша теперь вымазан, глаза очумелые и бешеные: Ясон бережно слизывает капельки сливок с пухлых губ, набирает ложечкой вторую порцию и, когда Рики пытается отказаться, наполняет рот лакомством и целует строптивца. Поцелуй горяч и нежен, и рот юноши сладок от предложенного яства и медового жара его возбуждения. – Не-е... перестань. Я не... – но договорить не получается. Как обычно. Ясон овладевает ртом монгрела, следующая порция десерта переправляется изо рта в рот горячим языком блонди, и Рики лишь стонет от нежного, восхитительно-нежного желания, что льется с губ Ясона, превращая все его тело в лучшее удовольствие для рук и губ блонди. Стонет от тоски и бессилия. Самое мучительное из всего, что здесь сейчас есть, – эти его невесть откуда взявшиеся человеческие поступки. Нежность эта, тепло, игривость, как будто Консул – обыкновенный и настоящий. Как будто играет в сладкие игры, как будто он – любовник Рики, настоящий любовник, и имеет право на эту нежность и тепло. Нет ничего этого на самом деле, нет, и никогда не было. Имитация, переживание чужих эмоций и чувств, эксперимент, накопление опыта, и человеческого искреннего здесь ровно столько же, сколько в плачущем писке механической куклы. Нет, и не было ничего и никогда: машина, интеллект-комм высшего класса, информационно-энергетический управляющий центр пробует способы использования различных эмоций. Его чувств, своих эмоций, и не больно же ему. Хотя с чего бы это машине будет больно? Чувства здесь по-прежнему рождаются его сердцем, человеческим сердцем, просто использует их теперь блонди, а не он. И нужно блонди все больше и больше, а отдавать остается все меньше и меньше. «Ты выпьешь меня до дна, и что дальше, блонди? Не хочу думать об этом. Ясон «услышит» и вновь будет изводить допросами». – Рики, не капризничай, – ну вот, пожалуйста, дочувствовался. Монгрел пытается отвернуться, привычно скрываясь за сердитым сопротивлением. – Это ты перестань. Что за дурацкие игры! – Тебе не нравится играть? – Нет, не нравится! Ну... ну какого черта! Так привычно, так приятно – игра в противостояние. Ненастоящее, но сердитый блеск глаз, но вечные попытки Рики преодолеть силу Ясона – физическую, волевую – бесконечно забавляют блонди, и он с удовольствием подхватывает. – Ты такой лгун, пет. – Я не лгу! – Если бы от вранья росли волосы, твои уже давно стали бы длиннее моих. – Значит, ты свои лохмы стрижешь, блонди. Пусти! «Ты испытываешь эмоции. Ты ощущаешь мои чувства, как же ты умудряешься оставаться таким бесчувственным? Или тебе просто все равно, Ясон? А ведь я не лгу». Насильственное кормление продолжается, пока Рики не начинает задыхаться от желания, и последний поцелуй истрачен напрасно. Пет проглатывает предложенное, лишая тем самым блонди возможности проталкивать языком сладость. Консул чуть усмехается и мягко интересуется – Наелся? – Да, – откровенная ложь, но им не до этого. – Прекрасно, – и мужчина резким движением руки укладывает Рики на прозрачную столешницу, – прекрасно, а я – еще нет. Придется тебе мне послужить. Следующая порция десерта размазана у Рики по животу. Юноша вздрагивает от холода и от возбуждения, но пытается вырваться: – Нет, черт, не надо, Ясон! Блонди с упоением покрывает его кожу лакомством. Сливки растекаются и тают, багровый сок безжалостно пачкает шелк кимоно и тонкие пальцы блонди – похоже, его это не слишком волнует, – и мужчина продолжает. Ласкает затвердевшие мышцы живота, ямочку пупка, гладит бедра и пах, набирает полную горсть сладости и размазывает по члену и внутренней стороне бедер. Невозможно сопротивляться, невозможно сдерживаться, Рики отчаянно пытается молчать, всхлипывает, судорожно сглатывает, коротко резко выдыхает, не понимая, не зная, насколько привлекателен он такой для блонди, насколько возбуждают эти скомканные нецелые звуки, такие притягательные, нежнее и откровеннее стонов. Он грызет губы и стискивает руки на краях стола, когда уверенные пальцы блонди проникают внутрь, поглаживая, растягивая, сдерживается, пока Ясон дразнит его, ласкает заветные местечки, от которых крышу срывает, и стонет, мучительно и сладко, когда мужчина наполняет его целиком этими чертовыми сливками, а потом начинают впихивать туда ягоды – одна за одной. Боже – не надо! Бог мой, да что же это такое! Медленные, мучительно-медленные движения языка по его телу, везде, по всему телу, слизывая эту проклятую сладость с его кожи. Вспыхивающие живые дорожки, жгучие точки, оставленные им на теле, горят и проникают внутрь, под кожу, не угасая и не замирая, и только растут в нем сладким сокровищем, лучатся драгоценными завитками удовольствия. А потом губы блонди накрывают сосок и смакуют словно темную ягодку. – Ясон! Пожалуйста, пожалуй... ста-а-а... о-о-о... нет! – тонкие пальцы глубоко внутри, двигаются сильно и быстро. Ягоды там мнутся и трутся о стеночки, и Рики трясет так, что стол ходит ходуном, каждое прикосновение пальцев порождает выворачивающую сладкую судорогу, целую охапку умопомрачительных упоительных судорог. Он уже не в силах ни просить, ни стонать, тело бьется под рукой Консула, от медленных мягких прикосновений разлетается сознание. Рики откровенно ничего не видит, полностью захваченный, утонувший в сияющем золотом тумане, полностью растворяющийся в сумасшедшем неистовом упоении, в наслаждении – одуряющем, неуемном. Ничего не может со всем этим сделать: « Возьми меня, Ясон. Боже мой, возьми меня!» – Яс... Ясон... Ясо-он... возь... возьми, – голос прерывается в задавленный хрип, когда пальцы в настойчивом целенаправленном ритме давят на простату. Волны, струи, целые водопады наслаждения затопляют все его тело, все его сознание. Ничего нет, кроме ослепительного прекрасного нежного лица над ним. Ничего на свете нет, кроме ослепительных сладких рук на его теле. Ничего на свете нет, кроме пронизывающих золотых нитей по всему его телу, натянутых, звенящих, вспыхивающих от прикосновений божественных рук. Ничего нет, кроме нежного взгляда возлюбленного, кроме сладкого прикосновения губ, кроме мягкого, властного поглощения. Ничего нет, кроме растворения в золотом жарком сиянии, в нежности его Консула, в могуществе голубой звезды, в золотом восхитительном блеске упоения и восторга, пленительном сверкании, что излучает, создает его Ясный. «Нет ничего на этом и на другом свете, кроме него – нет и не было никогда. Ничего на свете нет, кроме сказочной сапфировой любви моей и этого доброго света от тебя в меня».
винни-пух: Тело словно взлетает, растворяется в плещущем волшебном море, в блеске и невероятном лазоревом небе. Летит, растворяется, излучает свою свободу и поглощается чудесным светом, горящем в его маленьком теле, текущим по этим золотым проводам его нервов и безумным всплескам сознания. Свет в его теле, созданном только для удовольствия блонди, в его душе, рожденной для того чтобы быть, стать чем-то для Ясона, но сейчас, в огромном сияющем небе, в сказочном его блеске, монгрел больше не сопротивляется, больше не протестует. Истина растворяется в нем вместе с упоительным блаженством, терзает его вместе с неистовым наслаждением, течет слезами из его сияющих глаз, и когда Ясон наконец-то входит в него – одним сильным движением, сразу до конца, не встречая ни малейшего сопротивления, – Рики даже не стонет. Не может стонать: язык отнимается, он что-то лепечет непонятное, а потом кричит его именем и ослепительными вспышками. Кричит певучими непрерывными звуками, словно ему не надо дышать, словно не надо воздуха, словно всякое дыхание заменило ему желанное имя. – Ясо-о-о-он! Ясон!!! Ясоо-о-о-о-н!!! Рики отчаянно выгибается, раскрывается, сам, бесстыдно и жадно подставляя себя. Раскрывая себя так, как только может, чуть ли не разрывается, закидывает ноги ему на плечи, подаваясь навстречу, требуя настойчиво и страстно, отдаваясь неистово и яростно – невозможно удержаться, невозможно сдерживаться. Ясон сильно, быстро двигается в сладком теле, восторженно, с наслаждением наблюдая это жадное желание, стремительно, неотвратимо наращивая темп, глубину, силу. Отдавая себя, свое желание и вбирая своего маленького, нежность своего маленького, неистовость своего маленького – все его сумасшедшие и запертые чувства. Запрокинутое любимое лицо, безумно сладкий крик вперемешку с требовательным рычанием, тело Рики неудержимо стремится к окончанию, но монгрел настолько успел возбудить блонди и настолько сладко его утоление, так полно желание, что блонди легко поддается и сверкающая волна собственного наслаждения накрывает Ясона с головой, невероятно быстро и мощно. По-видимому, наблюдается обратное наложение, он не успел бы настолько быстро прийти к разрядке. Как хорошо, как нежно, как сладко. Как упоительно хорошо, Рики. Маленький взрывается наслаждением, недостижимым счастьем, тонет, растворятся в золотом светоносном естестве своего ослепительного любовника: «Невозможно, не могу, сейчас умру! Просто умру, я не могу больше» – не замечает, что пытается все это вышептать вперемешку со стонами, со всхлипами. Мокрый, сладкий весь от сливок, вымазанный маниже, спермой, едва переводит дух, едва открывает припухшие полыхающие губы, не может на самом деле ничего сказать, и у Ясона сердце щемит, когда он слушает эти нежные захлебывающиеся звуки, едва слышные всхлипы и попискивания, словно у монгрела даже язык не шевелится от наслаждения. Рики плачет, слезы текут из прекрасных глаз широко распахнутых, сияющих глаз, переполненных ним, его блонди, переполненных его лазурным сиянием, откровенных, нежных и влюбленных. Переполненных небесным светом и нежностью – ох, как редко бывают у него такие глаза, как редко смугленыш позволяет правде овладеть его прекрасными глазами. – Рики, маленький, все хорошо. Все прекрасно, золотой мой. Мальчишка вряд ли слышит нежности Консула, он слишком оглушен, охвачен сияющим блаженством обоих тел. Он только согласно кивает и улыбается счастливо и ласково – так желанно, так нежно. И у прекрасноликого блонди сердце поет, тело кричит от радости, смех заполняет каждую клеточку естества, и ему хочется взлететь. Научится летать, как Рики. Так легко «слышать» маленького сейчас так легко отдавать себя родному человечку: они ведь и, правда, одно существо, они были вместе только что, совсем вместе, полностью разделив все. И это дивное упоение, поглотавшее их обоих, подарившее нежданно блеск взрывного наслаждения, полного согласия друг с другом – это только вместе, это из одного целого на двоих, золото их собственного мира. И если монгрел еще не понимает это, боится и старается отмолчаться, то Ясон с упоением и настойчивостью, раскрывает и развивает в себе изумительный дар. Дар разделения – у блонди такого не бывает, потому что обычно делить им нечего. Но у него-то есть. Он разделяет с Рики его чувства. Берет его чувства, изучает, испытывает и разделяет, а теперь ему самому есть, что подарить. И это прекрасно – Рики дрожит всем телом, ослепительный оргазм настолько силен, что забрал все силы маленького, и его пет даже встать не может от слабости. И полукровку это не волнует, совсем не волнует и не смущает. Он все равно счастливо улыбается, когда сползает со стола на пол, искрящимся весельем глаз признавая свою позорную слабость. Без малейших колебаний позволяет Ясону целовать себя, долго, очень-очень долго, умопомрачительно нежно, отвечая по мере сил, и блонди по-прежнему чувствует его тело и сердце как свои собственные: светлое, торжественное, наполненное сиянием и покоем счастье. «Как хорошо, Рики. Мне с тобой счастье, маленький.» Рики протягивает руку и пальцем, осторожно, но не боясь, проводит по щеке блонди, шепчет непослушными губами: – Вымазался... весь... весь в ма... в соке, – тихо, прерывисто смеется, и бессильно прижимается к груди Консула. Рики. Мой Рики. Ясон притягивает маленького к себе на колени, обнимает нежно и властно. Только блонди так обнимает: всего и целиком, словно у него не две, а все шесть рук, как у терранского бога созидания. Монгрел не может встать, колени трясутся и разъезжаются, старается и не получается; и Ясон, смеясь, сильнее прижимает к себе юношу – удерживает, целует и наслаждается. С ума сходит от этого ослепительного разделенного сияния из лучистых глаз Рики, упивается разделенным сияющим поцелуем – впитывает, разделяет, тянет за собой алое обнажившееся сознание своей ненаглядной звездочки, своего неласкового солнца. Весь мой, здесь, и он слышит мысли и ощущения пета и нежный, невыносимо хрупкий и всемогущий ток его нежности, его радости, его запретного желания и отторгаемого влечения6 «Здесь, сейчас, разделенное со мной, и я слышу тебя. Слышу без физического контакта. Тебя: твою нежность, радость, твое счастье – со мной. Рики, как здорово тебя целовать, Рики, как трудно оторваться от твоих губ, как не хочется отрываться от твоих губ. Жар моего солнца. Утренний свет моего солнца, неистовость и ярость моего чудесного темного солнца – моего Рики. Моего сумасшедшего бестолкового Рики, моего темного кукленыша – целый океан света, целый мир огня, целое бездонное сознание человеческой любви – для меня. Мне.» – Вот ты и развеселился, Рики, так ведь? – Да. «Я утонул в нем. Растворился и исчезнул, и он баюкает меня в своих руках-лучах, и мне некуда от них сбегать. Отпусти меня, Ясон. Отпусти, пожалуйста, неужели ты не чувствуешь?»
винни-пух: Fan, ничего непонятного тут нет: начало фика допропорядочно выкладывалось под этим же названием, пока в одни замечательный день пост отказался на меня реагировать. Поскольку проблема никак не разрешилась, я открыла второй "Без тебя-2". Пардон, но он тоже почему-то умер, для меня во всяком случае. Пошукайте на форуме, где-то он тут валялся. если Вы окажитесь удачливее меня, то даже сможете прочесть. Если нет - киньте мне в личку, я Вам перешлю.
didelma: Завораживающий слог. Хоть я и не верю в такого поэтически мыслящего Рики, равно как и в него же - социально озабоченного. Но здесь у каждого в голове своя "внутренняя" Амои, с равными правами на существование. ))
Anuk-sama: винни-пух, внесите, пожалуйста, в шапку ссылки на предыдущие темы с этим фиком.
винни-пух: Утонул в нем. Растворился и исчезнул, и мотающееся по Церес тело, настойчиво пытающееся выдрать из этой помойки своих друзей, ни в малейшей степени не является ни Рики Темным, ни вообще человеком. В нем жизни и воли не больше, чем в андроиде, только программа сложнее и включает в себя имитацию человеческих чувств. «Блонди, я не лгал тебе: меня нет больше. Понимаешь? Больше нет, и то, что я люблю тебя, ничего не меняет. Хорошо, что ты не слышишь.» Катце недоверчиво косится из-под рваной красной челки, хмыкает неопределенно: – Рассчитываешь на следующий раз? – собственно, это он рассчитывает. Вернее, это ему надо сделать так, чтобы был этот следующий раз, но похоже, что монгрел невольно облегчил ему задачу. «Как же, жди». Темный равнодушно пожимает плечами. – Сотрудничество с наиболее авторитетным дилером рынка всегда выгодно, – пет, значит, да? А выражается, как дипломат на приеме. Не то, чтобы Катце так не умел, еще как, без специфического этого умения жонглировать словами нечего делать на рынке. Но, черт возьми, он – это он Рыжая Бестия, как правильно замечено, один из самых старых дилеров на черном рынке, а этот... бывший пилот... бывший пет, и все остальное? – В качестве пилота? – решает задать Катце неприятный вопрос. Рики смотрит на него с очень странным, совершенно непередаваемым выражением лица, усмехается – надменно и с горькой иронией. Очень быстро, так что уловить может только внимательный человек. – Не думаю, – это радует, потому что объяснить именно бывшему своему очень нехилому пилоту, почему теперь вынужден отказаться от его услуг, довольно затруднительно. Объяснения, тщательно выверенные и требующие специального встраивания в беседу, заготовлены, но выглядят все равно натянутыми. – В качестве лидера банды я смогу быть более полезным, – опять мимолетная странная усмешка, нехорошая, и безмятежное заявление: – мне нужны деньги, Катце, достаточное количество, простому пилоту заработать их нелегко и долго. Вернее, требует большого количества труда, а в качестве лидера отлично организованной дисциплинированной банды заработать можно больше и с меньшими усилиями. Совсем неплохо можно заработать, и немало. Можно было, потому что Катце получил от Ясона совершенно противоположное указание, и ему теперь требуется не использовать, а разрушить, уничтожить эту прекрасно организованную, дисциплинированную банду. – Хм... деньги, – ворчит рыжий, привычно встряхивает волосами, прикрывая внезапно ставший чесаться шрам, – звучит странно из твоих уст. Правда, Темный, меркантильностью ты никогда не отличался. Примитивный тест, но монгрел, кажется, не понял. – Люди меняются, – парень не понял. Но факт есть факт, словарь монгрела значительно обогатился. – И можно узнать зачем? Рики пожимает плечами – что ж, это как раз не тайна. – Что бы свалить отсюда, Катце. Как можно дальше и как можно быстрее. Заявление откровенно настораживает Рыжего, потом он думает, что без личного разрешения Минка такой номер не удастся, и неужели Рики не понимает? Черт его знает, может и не понимает. Но что тогда ему делать? Соблазнять красотами Амой? Но ведь... между прочим... – Ты мог бы сделать это прямо сейчас. И особых денег тебе не надо, – задумчиво произносит Катце, внимательно следя за сосредоточенным выражением лица Рики. Влияние Блонди, так же как и на него самого: стремление «держать лицо» становится производственной необходимостью, – хотя ты и отсутствовал три года, твоя репутация пилота не еще не слишком забылась. Мог бы, верно. Но только в одиночку, а это прямо противоположно тому, чего Рики хочет добиться. – Возможно, – сухо соглашается монгрел, – повторяю еще раз, мне нужны деньги. Слова сказаны почти равнодушно, и почти так же равнодушен взгляд полукровки, когда Рики подымает глаза на Катце. Тот не вздрагивает, не отводит лисьих узких глаз, но дилеру кажется, что ему в лицо плеснули кислотой или обожгли драконьим огнем: таким гневом, бешенством вдруг полыхнуло из Темного. Действительно Темного, и действительно огненного: дышать тяжело, словно воздух вдруг пропитался жаром, и непонятно, как это одежда на нем не горит и воздух не ярко-красного цвета. «Твоими глазами костер зажечь можно, монгрел. Немаленький такой костерчик, величиной всего лишь с Танагуру». – Надеюсь, какая-нибудь дурацкая идея насчет революций не отягощает твои мозги? – Катце удивляется чуть позже слов, вылетевших изо рта, – что это ему, право слово, взбрело в голову. Хотя он понимает причину: огонь, внутренний огонь и ярость, что полыхает из этого черта, и в голову может придти все, что угодно. А такие сумасшедшие – они не о себе думают, честолюбие и власть для них - звук пустой, а вот перевернуть весь мир с ног на голову – привлекательная задача. Только этого не хватало. Что тогда делать, интересно? Монгрел удивляется в неменьшей степени, утрачивая бесстрастное выражение. – Нет. Странное предположение. – Почему же? В конце концов, бунт у тебя в крови, – тонкая ирония пропадает зря: авторитет лидера черного рынка не впечатляет Рики. Естественно, слишком близкое общение с Первым, не так ли, Темный? – У нас обоих, насколько я разбираюсь. Революция – чушь какая-то. Какая, нафиг, революция может быть осуществлена на планете, где даже способ размножения контролируется, где характер личности и способности закладываются на генетическом уровне, согласно инструкциям по воспроизведению касты? Революция, ха! Было уже. Провалилось. Надо иначе. – Тогда зачем? А вот это уже совершенно не касается рыжего, и на объяснения он не имеет права. Катце – дигитал, функционирующий класс – менеджер, класс потребления – лидер, темперамент сангвинический, социальная детерминанта – советник. Целей не устанавливает, рекомендована работа в аналитической сфере, наиболее продуктивно влияние при помощи логических доводов. – Мне нужны деньги, Катце, – бесстрастно повторяет Рики, совершенно определенно не собираясь объяснять истинную причину. «Ну-ну, куча денег, говоришь? Уж, не потому ли, что ты догадываешься о желании Ясона?» Дилер затягивается сигаретой, не отвечая ни да, ни нет – имидж требует, не так ли? – но монгрела не особо интересуют тонкости оформления соглашения. Он коротко кивает, тоже закуривает и топает на выход – точеная изысканная фигурка в грубой болтающейся одежде, как будто это может скрыть очевидное. Страшный сжигающий огонь, плазма, магма из чрева планеты, где земля поранена, раскрывается и истекает своей огненной темной кровью. И кто-то удерживал все это, кто-то прилагал усилия, чтобы сорвать звездную оболочку и раскрыть для себя пылающую плоть звезды. Кто-то любил свою обнаженную звезду, срывал человеческое обличье со звездного и любил, владел своим собственным солнцем. Как этого не видят другие? Может, и Катце не видел бы, если б не знал, теперь понять трудно, но сейчас он остро, неправдоподобно остро чувствует это в монгреле. Наравне с твердостью и яростью, наравне с ледяной отчужденностью и страстью, наравне с той непонятной, не существовавшей раньше силой, яростью, что хлещет из Рики не хуже белого света Унн, где от него прячутся и никогда не смотрят, а темноглазому летать можно в том небе. «Брали. Любили. Насиловали. Ласкали, уничтожали и делали – для себя. Не спрашивая и отвечая, убивая и прислушиваясь - делали. Резали на кусочки, анализировали, утешали каждый мой кусочек, а потом монтировали и переплавляли по собственному вкусу – и... что из меня сделали? Что из меня сделали, если пополам со всей моей яростью и холодом – тоска смертная и печаль, и свет черного цвета? Что же ты сделал, Ясон Минк? Что ж ты сделал? Как же ты... как же ты теперь, без всего этого?» Сигарета горчит так, как если бы он опять пережил антиникотиновую компанию в исполнении Готфрида. Почему-то противно, словно Катце о чем-то догадался. О чем-то из прошлого, которого никому нельзя знать, словно знает... к черту! Не может этого быть, просто у рыжего встало, даром что кастрат. Это-то как раз ничуть не удивляет полукровку, это-то как раз привычно: когда тебя берут, когда ты три года только уке, только тот, кто дает, желая или сопротивляясь, через боль или умирая от наслаждения – но все равно дает, – это сказывается. На каких-то неуловимых выражениях, на пластике тела, в глазах как-то отражается – видно, в общем. Тем, кто не знал его раньше. Остальным память о железном упрямстве и неукротимости не дает этого видеть. А вот петы, например, на раз видят... Рики крутит головой, отгоняя мерзкие мысли: «К черту! Думайте, что хотите, пытайтесь видеть, что хотите – мне все равно. Мне. Нужно. Вытащить. Своих. Отсюда. И я ради этого ох как много могу сделать: пользуйтесь, пока дают, но не забывайте о высокой цене!»
винни-пух: Если Вы мне подскажите как, я с удовольствием. Я, извините, просто не знаю как.
Тень полуночи: винни-пух Открываете предыдущую тему, копируете ссылку из окна браузера, потом выбираете "Править" для первого поста этой темы. Пишите что-то типа "Начало здесь" и вставляете ссылку. Раз тем несколько - пишете: Начало1 - ссылка Начало2 - ссылка... Вот и все, собственно. P.S. Спасибо за очередной кусочек, он прочитан, облизан и утащен для дальнейшего перечитывания.
lynx: Если я правильно поняла, проблема в том, что автор не может добраться до предыдущих тем. А поскольку я их уже откопала через поиск, брошу ссылки сюда. винни-пух , думаю, у Вас получится скопировать их с моего поста в шапку. Часть 1 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000243-000-0-0-1165817002 Часть 2 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000279-000-0-0-1169282794
наблюдатель: нашла обе старые темы - у меня они прекрасно открылись
винни-пух: Lynx, огромное спасибо. Ура!
Страж: винни-пух, пожалуйста, свяжитесь со мной через личку или мылом - буду пытаться решить Вашу проблему с постами. Тень полуночи, lynx - спасибо за проявленную гражданскую ответственность:)
винни-пух: Без тебя – Рауль. Рики. Игра не по правилам. Что можно сделать с королем? Странная фигура, в полной мере отражающая потребность в бинарности власти, но указывающая на ее неудовлетворенность. Потребность, порожденная самой эволюцией человеческого общества – и именно человеческого. Лидером популяции неразумных всегда является сильнейший – положение актуальное и для популяции разумных, но с одним существенным добавлением: лидер, сильнейший, носитель воли, нуждается в носителе разума, в советнике, и последний почти никогда не бывает лидером в силу своего рассудка. Разум, рассудок, интеллект - самое ценное достояние человека, то, что позволило выжить первобытным обезьянам, и им нельзя РИСКОВАТЬ, он слишком ценен, и популяция не может позволить себе терять носителей разума. Впоследствии развитие цивилизации все больше и больше требовало непосредственного участия советника, шамана, серого кардинала в осуществлении власти, но при этом не лишить значения волевого лидера. Так, на определенном этапе развития появились и прошли успешные испытания бинарные системы: пара, комитет, президент и первый министр, командир и комиссар – равное партнерство стратега и тактика, власти законодательной и исполнительной, позволяющей оптимально решать практически любые виды задач. Король – фигура неактивная и небоеспособная, это символ, условный знак власти, и наличие такового на шахматном поле является знаком незаконченности партии и не более того. Но все остальные фигуры отдадут свои жизни, лишь бы защитить бесполезный символ. «Так же, как король, существо не представляет самостоятельной ценности, но, являясь символом, становится востребованным в качестве принадлежащего тебе объекта, Ясон». Обидно, именно обидно, что Минк готов пожертвовать столь многим ради фигуры, которой присвоил значение короля, но если он хочет помочь своему другу, своему лидеру – придется смириться со значением фигуры. Или изменить ее. Рауль задумывается, автоматически меняя освещение на доске в такт своим мыслям. Ясон – ярчайший, максимальная мощность света, а его пет? Ведь связь очевидна, но освещением он обозначил внимание Юпитер, а не значимость фигуры. Но разве Юпитер не знает о связи Минка с петом-монгрелом? Знает и не вмешивается, исходя из своих интересов. Уничтожить короля нельзя – это конец игры, провал партии, и Консул пострадает в результате резкого уничтожения столь глубокой эмоциональной связи. Разрушительной, неприемлемой, но слишком глубокой, чтобы можно было рубить этот гордиев узел. Так что можно сделать с королем? Короля нельзя убить. Короля нельзя убрать с доски. Короля... можно лишить его достоинства. Обесчестить короля. Клуб как клуб: старая станция техобслуживания, еще со времен существования гидропонических установок, давно заброшена по двум немаловажным причинам. Во-первых, находится на территории Цереса, а после «подписания вольной» абсолютно все технические станции и лаборатории были эвакуированы, кроме группы первого обеспечения. А во-вторых, была сожжена после одного из достопамятных походов островитян. Собственно, остались одна коробка и живописные последствия пожара. Последние, в силу возвращения моды на стиль «хард-тех», показались предприимчивому шоу-организатору достаточно живописными, чтобы занять бесполезную территорию, выгнать бомжей и организовать нечто вроде открытого городского клуба. Отрытого, конечно, для граждан, но соблюдать точно разграничения на самой границе районов довольно трудно, так что тусуется здесь публика разномастная и подчас весьма колоритная. К тому же клуб, несмотря на месторасположение, очень не плохо обеспечен технически, а как раз близость к мятежным районам позволяет запускать и не рекомендованную музыку, и откровенный пси-драйв, что создает атмосферу эдакой вседозволенности и легкой угрозы, что так приятно щекочет нервы законопослушных граждан. Не вседозволенности, а равнодушия, и не угрозы легкой, а бесстрастной механики. Соблюдаешь технику безопасности – и твоя жизнь будет о'кей, не соблюдаешь – станешь жертвой двигающегося механизма. Это был первый истинный принцип «хард-тех», давно похороненный потребительской культурой. Музыка механизма, символ вращения шестеренок и полной зависимости людей от своей машины. Конечно, тоталитарное государство не может позволить развиваться такой культуре, но, в отличие от политиков первой половины третьего тысячелетия, Амойская машина поступила мудрее: «хард-тех» получил полулегальное покровительство нескольких популярных личностей, привлек внимание выдающегося галактического композитора и, окончательно утратив под лоском мелодичности свое предназначение, проиграл с начала и до конца заезженную пластинку шоу. И получил государственную лицензию на звучание. Музыка умерла. Осталось некое подобие богемного образования, пытающегося изобразить агрессивностью и скандальностью свой источник – отчаянное желание человека быть независимым. Те, кто умеет такие вещи слушать, говорил, что «хард» умер. Другие – болтались под звуки лицензированной розовой кашицы, рекомендованной психологами для сброса агрессии и напряжения. Немногие, имеющие доступ к сетям и связям, могли разыскать настоящие вещи, храня их на моменты тяжких душевных переживаний или превращая в постоянного спутника жизни, загадочного и изысканного в своей элитарной правдивости. Ну а всех остальных привлекали вещи потривиальней: во-первых, обеспечение и впрямь шикарное: индивидуальные капсулы, причем бесплатные, мультиплетные зоны, и при особом желании или за деньги можно включить любое свое ауди, и никто и не вякнет. А во-вторых – возможность кое-чем поживиться: от более высокого класса наркотиков, которые просто нет смысла тащить в Церес, до кредиток зазевавшихся любителей щекотать нервы. С последним, конечно, борются, но в меру – это тоже особенность, подчеркивающая вольную атмосферу клуба. На памяти Рики это уже четвертый клуб, предполагающий столь демократичную атмосферу, и это наводит его на определенные размышления. Организовывать подобные мероприятия, «размывая» границы свободного времяпровождения безработных монгрелов и благонадежных граждан, – вполне в духе Минка. «Но думать об этом я не желаю. Понятно?» «Хард-тех» сам по себе предполагает интенсивное, на грани дозволенного, использование элементов, оказывающих дополнительное пси-воздействие. Собственно, почему и большинство композиций относится к нерекомендованным. Можно представить, что творится в клубе, позиционирующим себя, как свободный: открытое использование усилителей, бесконтрольное пользование проекторами, наложение пси-линий, создающих на поле мелодических композиций музыкальный бедлам, половина симстимов излучает собственные пси-образы. Выхолощенно-эротичная, агрессивная и бесстрастная, где настоящая злоба прикрыта тяжелыми равнодушными веками, – и эта двойственность и сила увлекают сознание, выбивают все ограничители, нагревают кровь до критического градуса и выключают мозги, оставляя единственно животные инстинкты в качестве мотивации поступков. Глухой шум двигающихся молчаливых людей, ровные удары ритма и рвущие мелодии – то гениальные, то откровенно вторичные; трансляторы резко усиливают пси-влияние, и равноценны и безразличны городу его пользователи. Кто пришел с молодым любопытством оленя в надежде обнаружить настоящее волнение и кого привлек запрещенный наркотик, кто принес свои программы, чтобы словить кайф, и пребывает в собственной нирване, кто пришел в бессмертном желании найти свою любовь и кто пришел оторваться и уже крушит недогоревшее оборудование под равнодушное молчание соседней зоны клуба – все равноценны и одинаковы. Никого здесь нет. И оборудования здесь никакого нет, дешевый обман: просто каждый день сюда привозят безопасные пластиковые остатки, Аллах ведает чего, и никому не угрожает острый скол провода, являясь простой имитацией. А на границе зон кто-кто вскрикивает, преодолевая невидимую черту секторов, и наложение разночастотных излучений больно щекочет нервы, и никакой техники безопасности здесь нет, но зато есть те, кто странно увлечены подобными переходами и лишь ждут вот этих противостоящих моментов, когда напряжение достигло предела и переход так силен и резок, что может выбить из тебя и дух, и сознание. И вранье, конечно: безопасность здесь соблюдается, и комм клуба просто не активирует трансляторы на предельное напряжение, как того требуется для нарков. И переходы не повлекут смерти, а лишь потерю сознания для самых нездоровых или обкуренных, и на самом деле это не случайная композиция и не проявление преступного свободомыслия. Пропускать собственные разработки и разрешать использовать усилители для трансляции – очередной способ сброса накопленной агрессии, и сочетание резких острых мелодий, ровного движения танца и пронзительных одиноких воплей ди-джея, как умелая игра шамана, доводит молодых жадных до крови самцов до экстаза... И тогда зал взрывается: одна мелодия на всех, как пронзительный удар в сердце, и толпа страшно и мгновенно превращается в единое и слитое и способна одним движением смять, уничтожить весь город и любой из его районов, докричаться до звезд и призвать ангелов служить себе. И от воплей содрогаются стены и лопаются вены, и криком исходит Молох, не получивший свою кровавую жертву, а лишь виртуальное ее явление, и толпа вновь превращается в толпу – страшное и огромное явление многих рук, кулаков, ног и ртов. Безмозглое и пока лишенное своей воли, но... Явление было зафиксированно и взято под наблюдение. Рики такие места странно привлекают. Раньше он никогда не задумывался почему – это было одно из средств «оторваться», заглушить постоянную тоску, забыть о реальности. Он мог часами двигаться как сомнамбула, не особо отличаясь от всех остальных подростков, такой же бессмысленный и потерянный, с глухой пеленой глаз и горьким привкусом «тягучки» во рту. Но когда откуда-то появлялась музыка, что-то затрагивающая в его душе, он преображался. Он не забывал и не отрицал, но реальность словно теряла над ним власть, и он мог свободно путешествовать по всем оставленным мирам, отобранным скупой долей. Он улетал отсюда, далеко от этой планеты и от всех ее созданий, и в чистом и ясном пространстве, еще ни имеющем определенного имени, он был абсолютно свободен и абсолютно всемогущ, и бесконечно добр, и любим, как и достойно бессмертных богов. Ни за что на свете и никому на свете не смог бы объяснить маленький монгрел, что с ним происходило и где он тогда находился. Тело двигалось здесь, в своем собственном танце, и он мог просто не слышать, вообще не слышать никого вокруг, пока не заканчивалась музыка, но он был далеко и видел нечто, что, вернувшись, не забывал и не возвращался полностью. И долго-долго еще не восстанавливалась безусловная власть настоящего, а может – так она и потерялась как-то, и больше ее не было никогда, а только мечты и сны вели его вперед... Теперь точно не властна, он уверен. Его пространство обрело имя, его свобода стала чужой волей, а сам он – часть чужой прекрасной сущности, так о какой власти может идти речь? Когда Рики стал чуть-чуть разбираться в собственных ощущениях, то понял, что особенно ему нравиться взламывать проекторы и коммы регуляции. Забавно и странно было заставить всех слышать свою музыку, слышать ее и слышать так, как слышал он, слышать все то, что он чувствовал в гремучем переборе звуков и видеть как твои сны отражаются в незнакомых глазах. Позднее блонди объяснил ему природу этого явления. Это было рассудочное понимание, но много ли стоит такое понимание, если то, что блонди называл первичным импульсом, воздействием на узловую точку, называлось на самом деле порывом души, тоской, страстью. Шло из сердца, питалось его кровью и текло в людей через него.
винни-пух: «Я не знаю, насколько ты прав, когда говоришь о пси-воздействиях и точках равновесий, когда называешь меня искателем и обучаешь методам манипулирования, – я не знаю. Часть того, что ты используешь, создана, чтобы обманывать, часть – чтобы говорить правду, часть предназначена для непонятных мне целей, но одно я знаю точно, блонди. Чтобы тебе поверили, чтобы пошли за тобой, чтобы услышали все, к кому ты обращаешься – твои слова должны выйти из твоего сердца. Ты можешь говорить словами рассудка, если ты обращаешься к умам, но твои слова должны выйти из сердца, должны напитаться его кровью и вырваться, наполненные кусочками твоей души, если ты говоришь с другим сердцем. У тебя никогда так не получалось, и вряд ли блонди способны на нечто подобное. Не потому что ты совсем не любишь, и не потому что у тебя совсем нет сердца – есть, конечно, есть. Но оно у тебя – белого цвета, в нем нет человечьей крови. Так что если слова в нем и живут, то не могут быть услышанными. Твое сердце – такое же жадное, как твой мозг и иногда... раньше... мне казалось, что именно поэтому я тебе и нужен. А теперь я просто не могу ни о чем таком думать». Но клубы со странной музыкой и странными механическими попытками организовать подобие общей идеи, создать единое из свалки человеческих сознаний, по-прежнему остаются привлекательными для Рики. хотя и по другим соображениям. Он научился их взламывать и не упускает случая. Наверное, это должно называться иначе, и наверняка блонди подобрал ему специальное наименование, несущее достаточное количество смысла. Для Рики весь смысл сводился к тому, чтобы заставить всех этих людей слышать. Дать им возможность услышать песню, которая звенела в его сердце и заставляла мечтать и радоваться. Она переполняла его так, что не вмещалась, выплескивалась – безумными словами, дикими поступками, бесшабашностью и той стремительной огненной силой, что так легко увлекала за ним. Но здесь, где массы людей сталкиваются вместе в надежде обрести нечто общее и, не находя, спутывают в беспорядке свои чаяния и эмоции и теряют их красоту и насыщенность, не видя им применения, кроме разрушения; здесь, где критическая масса тоски и ненужности может превратить их в стадо бешеных животных или цельное движение к звездам, – Рики отчаянно хочется сделать все, чтобы сбылось второе. «Зачем? Хочется. Тянет меня на подвиги». Мы стоим большего, чем быть толпой, чем быть животными. Намного большего, чем просто быть: и в самый пронзительный и яркий тот момент, когда толпа готова качнуться и совершить выбор, псионик с чипом удаленного доступа подавляет компьютерные программы, и на всю осатаневшую толпу валится откуда-то сверху пронзительная и дикая мелодия: о любви и печали, о поиске и надежде. Вторгается в беззащитное, человеческое и остается после нескольких минут настоящего звучания – следом твоего будущего. Однажды Рики пришла в голову мысль, что если клубы, подобные этому воплощают одну из сторон социальных проектов Консула, то он, конечно, следит за ними: посредством отчетов, естественно, аналитиков и так далее, так что все его попытки моделировать иное пси-внушение можно рассматривать как своеобразную попытку привлечь внимание блонди. То ли просто обозначить свое существование, то ли выразить протест, то ли, наоборот, следовать заявленному принципу - неважно. Все равно – привлечь внимание. Мысль Рики очень не понравилась, и он постарался от нее избавиться. – Тебе опасно. – Чего? – изумление Норриса вылазит за рамки приличий, возможностей и границ собственного лица – вот уж точное воспроизведение выражения «глаза на лоб полезли». – Ты чего, Рики? Чего это мне опасно в клуб идти? – Потому что, – как интересно псионик объяснит стандартному человеку, что он является подопытным материалом на таких тусовках? Расскажет о величине психического воздействия музыки? Проведет ликбез по теории информационно-событийных объемов? – Кто на прошлой неделе слямзил там карточку с идентификатором? – Ну-у, так это когда было... все забыли давно, – тянет Норрис. И карточка-то оказалась почти пустой, и «маячок» на ней наделал шуму, впрямь ведь удирать пришлось. Но... когда это было-то. Ясон поименовал бы сие явление инфантильным восприятием действительности и отсутствием механизмов прогнозирования. В человеческой среде это куда короче называется дуростью, причем дуростью очень раздражающей, действительно детской. – На прошлой неделе, – сухо уточняет Рики, – и я думаю, не следует рассчитывать на то, что у андроидов такая плохая память, как у тебя. – Ну-у, они ж не всех запоминают, – интересный вывод, откуда только. – Не всех, но тех, кто стащил карточку и засветился – обязательно.
Iren: винни-пух Рауль - сволочь. Других слов нет:)))
винни-пух: Не-е, он просто честный Идеальный Блонди.
винни-пух: Люку здесь не нравится: возможность слиться с толпой, ощутив себя частью одного механизма, его никогда особо не привлекала, и в атмосфере рваной и резкой музыки нельзя ни продемонстрировать свою индивидуальность, ни найти какого-нибудь жаждущего романтики на сей вечер. «Хард-тех» – музыка огромного города, полиса, музыка неживой планеты, где люди давно стали механическими частями и способами сцепления друг с другом только и могут выразить свои эмоции и свои желания. Бесстрастные глаза – одинаковые у тех, кто думает, и тех, кто давно забыл о мыслях, – романтики не приемлют. Но и Рики отпустить одного он никак не может: «Я, блин, скоро курой-наседкой стану, а что делать? Сида попросить с ним сходить? Или Майкла? Сид напьется, Майкл... он следить не будет так, как надо, он же знать ничего не знает. Да и не захочет». Так что приходится тащиться ему. Рики с некоторым недоумением оглядывает друга, качает головой: Люк в своих очках, пижонистом светлом пиджаке и с манерами записного мачо в клубе тяжелого техно смотрится так же подобающе, как таракан на тарелке. Ну куда он такой идет? – Может, останешься? – сам Рики, в растянутой майке и свободных штанах, выглядит не в пример органичнее и как-то... малозаметней. Словно он и вправду только часть общей схемы – простая, заменимая деталь, ничем не примечательная и не значащая. Даже красота его и яркость как-то сникают и исчезают за непроницаемым экраном глаз. Рики причину озабоченности Люка прекрасно осознает, да вот сделать пока ничего не может. «Ну что мне, прямым текстом пообещать не совершать попыток к самоубийству? Так ведь не поверит друг сердечный, уж больно напугался. Так напугался, что даже намеки на его новоявленную влюбленность не действуют, а для Люка подозрение в трепетном отношении к кому бы то ни было всегда являлись самым тяжким обвинением». – Люк... – Насколько я помню, я никаких карточек не воровал, так что совершенно свободно могу идти куда хочу. – Можешь, кто же тебе запрещает. Вот только хочется ли Рики это делать? Не хочется, псиоником быть не надо, чтобы это слышать. Надо срочно решить эту проблему, срочно, не хватало ему только внезапного усиления того давнишнего влечения, которое когда-то беспокоило очкастого. Слабого влечения, пацаны мы еще были. Да и с Гаем у них тогда все было звонко и прекрасно, но когда один человек вынужден сильно беспокоиться за другого, эмоциональная связь между ними несравненно усиливается, и простое влечение вполне способно перерасти в чувство куда более сильное. А ему только этого и не хватало: надо переводить дела на более высокий уровень – хватит разбоем заниматься, пора переходить к экспроприациям в особо крупных размерах. Интенсивная деятельность способствует снятию эмоционального напряжения. Он сразу растворяется среди посетителей клуба – органичная, неотъемлемая часть общего механизма. Он так выглядит, он так хочет, и среда принимает его как равный элемент, не задумываясь о последствиях и опасностях. Люк выглядит иначе, воспринимается иначе сразу, и та же среда отвергает его как чужого. Парень лениво толкается возле самой стены, и кажется, что он даже музыку другую слушает, настолько он тут не приемлем. А что делать? За Рики надо присматривать, надо, чтоб там себе темноглазый не думал, и он терпит. Толкается вместе со всеми, держась границы одной зоны, изображает что-то приятное на своей физиономии, и, кажется, совершенно зря. Непроницаемые, как давеча у Рики, взгляды скользят по его фигуре, не замечая, никак не реагируя, словно его и нет здесь вовсе. Ненужный элемент, не используемая деталь, еще чуть-чуть – и его просто вынесут отсюда. Вытеснят каким-то общим, незаметным движением толпы. Люк плюется про себя, почему-то опасаясь выражению своих чувств на глазах чужих и непонятных андроидов, запрограммированных на согласные движения и двигается к бару. За стойкой безопаснее, правда. Незаметный, свой, органичный – Рики пляшет посреди зала, абсолютно не отличимый от всех остальных: такая же часть, такой же инженерный монстр, и взгляды окружающих скользят по темноглазому монгрелу, выделяя лишь пластичность и экзотичную красоту мальчишки. Просто выделяя, регистрируя, как измерительный аппарат, но никакими эмоциями не обозначая. Очень напоминает внимание блонди, но только не того, кто владел им, а всех остальных: регистрирующая аппаратура, страшно, потому что непонятно, но не означает, что несет непосредственную угрозу. Хотя, конечно, монгрелов это не касается: их должно уничтожать за границами района как болезнетворных бактерий. «Тебе тоже следовало так поступить, Ясный, зря ты затеял этот дурацкий эксперимент. Впрочем, может, ты уже все закончил? Хотя ведь в Мистрале ты меня узнал – значит, по крайней мере, коррекцию памяти ты не проходил, и зачем-то тебе понадобилось обозначать свое внимание, и зачем-то понадобилось восстанавливать пси-связь. Хотя последнее, кажется, больше не зависит ни от тебя, ни от меня. Ты получил допуск, абсолютный допуск в мои мозги, и хочешь ты того или нет, но ты сразу оказываешься в сфере моего сознания, так что... никакого желания-то могло и не быть, верно? Простая механика на уровне ментальных полей. К черту!» Полупрозрачный интенсивно-розовый пузырь свернутого голопослания настойчиво крутится возле монгрела, но Рики упорно его игнорирует. Несмотря на убежденность Люка в полной асексуальности посетителей подобных клубов, романтические отношения тут завязываются ровно с такой же частотой и таким же результатом, как и во всех остальных местах планеты. Он просто не улавливает способ, которым здесь оказывают внимание и которым его заслуживают. С точки зрения местных завсегдатаев, умение полностью сливаться с общим движением и музыкой – необходимое условие для возможности такого внимания, а способность выразиться, выделиться, не утрачивая слитности и согласия с обозначенной на данный момент формой – достаточное условие для привлечения внимания. Рики получает от пяти до десяти романтических и откровенных предложений, отвергая их с постоянным равнодушием. Пузырь, поболтавшись рядом с неуступчивым красавцем, печально отлетает, и монгрел продолжает танцевать. Бывает хуже: «послание» может оказаться не романтической записочкой, а дистанционно-управляемым голообъемом и при умелом манипулировании может причинить немало неприятностей. Ослепить, оглушить, временно дезориентировать и, если программа достаточно долгая, даже создать внушенную реальность. Последнее, правда, требует высочайшей квалификации, и Рики с таким видом пси-терроризма сам не сталкивался – читал в сводках. Но и того, с чем приходилось иметь дело смазливому и бесправному монгрелу, более чем достаточно. Пару раз сферы разворачивались, демонстрируя своих создателей во всей красе и при всем параде, несколько раз самораспаковывающиеся файлы проигрывали захватывающие ролики фантазийного сексуального характера и с довольно точными анатомическими подробностями строения монгрела. Не то чтобы подобные фантазии особо беспокоили Рики, но извлекали его из полусознательного-полубредового состояния погружения. «Странный и вбирающий тебя сплав из легкого наркотика в воздухе, механических движений, ритма и музыки – и позволяет полностью забыть себя. Ты словно перестаешь быть, перестает беспокоить реальность, тебя нет здесь, и никого нет здесь, и тебе не надо думать. Для этого здесь все: отрешенность, изоляция, бессознание – бесчувствие как форма жизни. Так о каких, блин, встречах и свиданиях может идти речь? Нет ничего болезненнее и ненужнее, чем когда тебя выдергивает из пленительного живого небытия в холодное и железное желание, в чью-то страсть, нежность, даже просто похоть. Отвалите». Рики такие вещи просто игнорирует, если "послание" чересчур назойливо – покидает границы зоны, обычные незащищенные голопослания такой самостоятельностью в перемещениях не обладают и отстают. Если это управляемые проекции, Рики просто уходит из клуба: вкус к силовым выяснениям отношений он стремительно утратил. Хотя один раз пришлось-таки прибегнуть к силовому решению, но полностью не по его вине. Какой-то шутник «засферил» изображение на редкость омерзительного чудища – колонию шелковичных червей, сращенных основаниями и предающихся бесконечным любовным утехам с помощью разного рода ростков и отверстий. На первый взгляд даже трудно понять, совокупляются особи или согласно жрут друг друга, так что на неокрепшую психику зрелище производило сногсшибательное впечатление. Рики не впечатлился: подобные колонии-конструкты, где выращивали, спаривали и ставили многочисленные опыты, использовали в качестве «живых» стендов в генетических и селекционных лабораториях, и он их навидался вполне достаточно, чтобы не обращать внимание на безобидных животных. Он видел и хуже. Там, где испытывали опытные части организмов, например, – и человеческих и звериных, и блонди. Это просто материал. Просто – материал. Остальные присутствующие подобную снисходительность не разделяли: танцоры с воплями ринулись из зоны, нарушая границы и внося сумятицу в работу аппаратуры, – дело едва не дошло до паники, но внезапно все прекратилось. Голограмма исчезла, проектор оказался поврежденным, и виновника безобразия киберы-охранники не обнаружили. Гражданин, вернувшийся с попорченной физиономией домой, иск о побоях предъявлять не спешил и сведения счетов не затевал. То ли Рики оказался сильно убедительным, то ли совесть в нем разбудил, недовольный срывом досуга псионик. Кто его знает. Ровный диковатый ритм, темп то падает, то ускоряется, музыкальные последовательности рвутся резкими диссонансами, странным образом не нарушая впечатление механической, ровной гармонии – небытие. Не смерть и не отсутствие жизни, а просто не жизнь. Механическое перебирание дней. Ненастоящее. Говорят – это плохо, говорят – свидетельствует о расстройстве психики, говорят – признак пустоты и отсутствие мотивации. Все мнения правильны и верны, но когда ты пуст и не живешь, это то, что тебе нужно. Музыка выталкивает Рики в центр круга. Всегда, он ничего для этого не делает и не стремится занимать ничьего внимания. Он двигается, как все, погружен в безразличное общее сознание, как все, но какое-то тайное и такое же механическое движение определяет в нем свой центр, свой источник и выталкивает монгрела на середину – для ориентации. Рано или поздно, вне зависимости от окружения, но темноглазый безразличный юноша оказывается в самой середине, и все остальные вращаются вокруг него и в такт его движениям, как его собственная планетарная система. Возможно, настоящая причина того, что он здесь, состоит в том, что в таких клубах не приняты телесные контакты. Не принято смотреть в открытую и с желанием, не принято касаться партнеров, и нет такой музыки, что провоцировала бы на дуэт. Обработанный воздух не передает сексуальных флюидов, и никто не обнимет неожиданно и пылко. Не попытается овладеть твоим вниманием, не осмелиться проявить свою индивидуальность до такой степени: проявить желание к одной особи, провести рукой по плечам, обнять и прижать разгоряченное танцем тело. Максимум – прозрачно-многозначительное голопослание. Когда следующее из них настигает Рики, монгрел уже танцует в самом центре, расслабленный и успокоенный равнодушными толчками музыки. На редкость равнодушной и безразличной музыки, и даже наркотик какой-то другой распылен – хорошо. Он уклоняется от проекции, отсылая жестом сферу, но вместо вежливого исчезновения призрачный шар устремляется к монгрелу и окутывает мерцающим покрывалом. »Чтоб тебя!» Это проекция, и управляемая, обычная – не способна преодолеть достаточно сильный ментальный барьер, свойственный любой устойчивой психике. А значит, чтобы избавиться от принудительного сеанса надоедливого головидео, надо найти источник и приглушить. Рики привычно активирует порт, аккуратно обшаривая настенные проекторы. Хм, странно: источник не стационарный и... и почему-то до сих пор не раскрылся. Псионик морщится, уже откровенно оглядывается, стараясь определить автора, и ощущает настоящий удар. Не физический, нет – в реальности он замирает посреди круга, охваченный густым опаловым мерцанием, и выглядит, как любой другой, просматривающий голоролик. Удар ментальный, почти оглушительный, четкое ощущение, что его выдернули. Кто-то... подошел очень близко и выдернул из него сегодня. За неимением чувств выдернул сегодняшнее состояние. Настоящий глушитель. Это совсем не то безразличие, механичность, за которой он приходит сюда. Нечто того же рода, но куда более глубокое, под все мысли, под все сознание, не только для подавления эмоциональной сферы. Глубокое потрясающее равнодушие, равнодушие куклы, вещи, охватывает стремительно и властно, проникает внутрь, под корку мозга, растворяя мысли и эмоции в сером, безразличном ничто. Проникает, вбирает, поглощает – растворяет его в пустоте и делает частью себя. НЕТ!!! То, что Рики считает безвозвратно утерянным, то, что он упорно не чувствует в себе – нечто, парящее над ним сверху, стремительно концентрируется в густой, горячий сгусток, в комок звездного вещества страшной плотности и яркости, и сверкающей огненной вспышкой устремляется навстречу покусившемуся. Безо всяких усилий – послушная страстная стихия, его собственная сила, не отчуждаемая и не отделимая от него. Моментальный сосредоточенный взгляд, всплеск густого жара – кто-то за прозрачной стеной кричит, что-то вспыхивает у кого-то в руках, разъяренная огненная сила с гулом несется по его жилам, по его мыслям – молниеносная, яростная, послушная и рождаемая малейшим движением его мысли и воли, взыгравшая от длительного неиспользования, вскрывает с одинаковой легкостью чьи-то мысли, чьи-то приборы, чью-то волю и чьи-то намерения. »Вы. Собрались. Овладеть. Мной? Не слишком много захотели?» Его собственная сила, неслышно и невидимо пребывающая в клеточках его сознания, излучаемая его волей, являющаяся его частью так естественно и неотделимо, что Рики сам ее не чувствует. Не ведает о ее наличии и не ощущает ее грозной мощи, не понимает, насколько то, что он делает – невозможно. Он просто разгневан. Разгневан и оскорблен, и отметает неразумного, осмелившегося покуситься на малую толику его независимости. Вот и все. Грозная огненная стихия, первородное пламя – его сила. Яростная, страшная, так легко сметает со своего пути, так послушна и покорна своему источнику, разрывает чье-то сознание и мгновенно сворачивается внутри его воли, опять невидимая и неслышимая для своего властелина. Как он умудряется ее не слышать? Каким загадочным, извращенным способом он умудряется не ощущать своих сил? Как можешь быть повелителем исключительной ментальной энергии и при этом даже не слышать самого себя? Но это так. И это не первый тест, который проходит монгрел, не подозревая об этом. Далеко не первое испытание, которому его подвергает изощренный пытливый ум, и далеко не первая попытка если не овладеть ним, то хотя бы пробиться к нему, заглянуть глубже, чем позволяет равнодушное зеркало черных глаз. Проклятая бездна. Омут. Мрак, полный черного сияния, и затягивает тебя, как в пропасть. Оболочка «полусознания» истаивает с монгрела, как снег. Рики оглядывается с выражением гнева, холодного, расчетливого, и его яростная сила струится рядом, словно представляет собой отдельный источник. Его собственное существо, послушная, ждущая в готовности отдельно от него и слитая с ним в каждой капле его существа одновременно. Он слышит, чувствует что-то – какое-то насилие, какой-то урон, – но не может понять, какой. Рики еще слишком неопытный псионик и к тому же не утруждает себя практикой. Что-то произошло, что-то еще было внутри того момента, проекция – какая к черту проекция?! – настоящий, согласованный пси-удар, концентрированное излучение попыталось подавить его барьер, понизить сопротивляемость. Такие вещи делают, он знает, это нечто вроде удаленного внушения, когда на объект действуют с помощью аппаратного излучения и настройки бионика. Конечно, удовольствие дорогое, и странно, что это использовали здесь, в дешевом клубе, и кого он, черт возьми, так зацепил, чтобы тратить столько кредитов, а не попытаться выбить нужное физическим способом?.. Что вполне объяснимо, если этот кто-то обладает некоторым количеством информации: например, о том, что он бандит, что у него есть оружие, что у него огромный опыт уличных схваток и собственная банда в придачу. Что он является носителем некоторых секретных данных и не поддается традиционному внушению. Вполне все хорошо объясняется и означает, что охотятся именно на него. Опять. Надо сказать, что мысль о том, что этот кто-то заинтересован, так сказать, в образовании отношений личного характера, в голову монгрела не приходит. Даже не замечается и не отсвечивает в качестве варианта. Уж больно глупой кажется бывшему пету такая причина. Нет, правда: монгрел, старый, бандит – и предпринимать такие траты ради захвата в личных чувственных целях? Даже не попытавшись договориться, заплатить наверняка меньше или просто схватить? Чушь! Рики размышляет о Ясоне. О сохранении тайны. О степени сохранения тайны, утечке информации и заинтересованных лицах. Ясон видел его в Мистрале, знал, что он там, и Рики не желает понимать, что означал тот жест, но он мог означать что угодно, не так ли? От экстравагантного приветствия до своеобразной просьбы о прощении. Но если Минк просто лишает его своего покровительства, а это было такое извинение по-блондевски, то никто бы никаких изощренных трюков не применял: его просто уничтожили бы и все. А попытка подавить его сознание свидетельствует о другом... Черт, как разобраться?
винни-пух: И было что-то еще. Что-то еще, что проникло, пыталось проникнуть внутрь, словно вызывали какое-то воспоминание. Что-то хотели узнать без него. Рики слишком неопытный псионик и еще менее опытный искатель. Он действительно не может пока вычислить пути и точки создания и передачи информационных потоков. Способен лишь ощущать их, чувствовать и выявлять направления – и то вне зависимости от своей воли. Внутреннее состояние, конечно, более послушно волевым движениям, но так же хаотично, как и внешние потоки, и нужно прилагать усилия и владеть специальными методами, чтобы контролировать себя и быть способным к объективному анализу. Говоря о контроле, Ясон говорил именно об этом – способности и умению не подавлять, а владеть, направлять по собственному желанию. В конце концов, Рики понял, что имеет в виду блонди, но в тот момент это уже ничего не могло решить, а с тех пор над всеми темами, связанными с Ясоном слишком тесными узами, монгрел старается не думать. Так что уразуметь, что он подвергся краткосрочному сканированию, прикрытому голограммой в качестве отвлекающего маневра, псионик не сумел. Он даже вспомнил, что именно всплыло в его сознании в тот момент, но установить причину провокации и заинтересованное лицо не смог. Это была слишком уж трудная задача, и не только для монгрела. Согласитесь, заподозрить, что тебя подвергают секретным экспериментам с целью выявления структуры твоей эмоциональной матрицы довольно тяжело. А уж предположить, что это крайне заинтересованное лицо – главный нейрокорректор Рауль Эм, и проделывает он эту работу, потому что не может просто убить тебя... Фантазия должна быть буйная и необоснованная. У Рики для этого все ж таки слишком много умственных способностей. Это произошло... это произошло где-то во второй год его пленения. Или в первый? Рики не рискнул бы указать точную дату: в том времени, которое он провел рядом с блонди, очередность дней и ночей странно смещается. Время искажено, плывет и изменяется не последовательно, и уж точно не подчиняясь строгим календарным датам. Время, чье течение определялось не сменой светила над горизонтом, а количеством событий, умещающимся в коротком промежутке сердечного стука. Во всяком случае, это точно было до лаборатории. И до того, как Ясон стал его «слышать». Любопытство – самая сильная из эмоций блонди. Не мотивация поступков, отнюдь, – но эмоция, если так можно выразиться, типичная, характеризующая блонди. Ради утоления именно этой потребности андрогины находят возможным нарушить запреты и нормы, каждый в своих познавательных рамках, естественно, и поскольку Ясон – управленец, специалист в области социологии, то и сфера его интересов находится в нетипичной для остальной элиты области – человеческом сообществе. Он потребовал у Рики сопровождения. Ну-у, в стиле блонди – то есть в добровольно-принудительном порядке. Предприняв очередное путешествие в город а-ля Гарун-аль-Рашид, вместо бессменного «визиря» Минк взял с собой пета. Забившись в уголок сиденья, Рики с тревогой и недоумением наблюдал за блонди, пытаясь сообразить, что бы это значило. Он не покидал территории особняка Ясона уже... не помнит сколько. Но и тогда, когда его по приказу Консула привозили в Эос, он ничего не видел: загрузили в кар, зафиксировали и привезли. Как животное, как дикого непослушного зверя. Стыд и возмущение монгрела встретили у Ясона лишь ироничное замечание, и получилось, как всегда, все наоборот. Как если бы именно его возмущение и было причиной подобного обращения, как если бы именно он, его «невоспитанное» поведение вызвало необходимость вести его в ошейнике в пустом экипаже и сопровождать в консульские покои с помощью двух андроидов. Это было частью правдой, потому что Рики пытался оказать активное сопротивление, но второй частью это было неправдой, потому что оказывать сопротивление он стал после того, как его приковали. За шею приковали, правда же, как пустынную тварь. – Но ведь так и есть. – Пошел к Рагону, блонди! – Ну вот видишь. Ты ведешь себя таким образом, что окружающие тебя люди не верят, что с тобой можно обращаться как с разумным существом. – Пошел к Рагону! Поскольку Рики – натура увлекающаяся и бескомпромиссная, то обоснованная часть рассуждений блонди отметается в гневе и оказывает свое влияние намного позже. Ночью, когда блонди засыпает, а Рики, выскользнув из его объятий, до утра просидел на подоконнике, глядя на сияющую Танагуру и давясь слезами от тоски. Днем позже, когда на какое-то замечание Дерила он только собирается ответить и замечает, как фурнитур заранее тянется к браслету, ожидая вспышки злобы. Даже в ту же ночь, когда Ясон, приподняв за подбородок лицо только что укрощенного монгрела, осторожно целует его глаза, что-то дополнительное и непонятное вкладывая в эту ласку, и тихо говорит: – Поэтому ты так привлекателен, монгрел. Ни на кого не похож. »А теперь куда мы едем?» Ясон что-то делает на плоской доске деки, просматривая маркированные цветом софты, но это его обычная манера поведения, и обращаться к нему бесполезно, пока блонди не окончит работы. Если бы они ехали на шоу, Рики одели бы иначе, а на нем сейчас вполне терпимая одежда – отнюдь не сбруя или те клочки, которые обычно одеваются на петов. Даже ошейника нет, только браслеты-фиксаторы на запястьях. Так что происходит? Рики упорно сдерживается, несмотря на нарастающее беспокойство: неизвестность вызывает у людей самую большую тревогу, это естественная реакция. Монгрел молча зыркает на светловолосого, кусает костяшки пальцев, наверное, скоро язык проглотит от усилий промолчать. Но когда блонди, оставив портативный комм, стягивает верхний сьют и под ним оказывается одетым в обычные городские брюки и свитер, натянутые нервы полукровки не выдерживают, и Рики выпаливает: – Куда мы едем, блонди? Что ты задумал? И что, черт подери, на тебе одето? – И на какой вопрос отвечать? – насмешливо интересуется Консул. Учитывая, что спрашивать пет, в общем, не имеет права, и получать ответы – тоже, можно сделать вывод, что блонди настроен благожелательно. Рики беспокойно ерзает и безапелляционно указывает: – На все. – Хм. Ясон окидывает пета лукавым, почти веселым взглядом, действительно спокойным и мягким. Рики расслабляется, и природное любопытство немедленно берет вверх над тревогой. – Не на шоу, это точно. И не в Эос, туда меня б Дерил отвез. Так куда, блонди? Что ты затеял? Затеял? Хм. – И что, по-твоему? Лукавый, веселый, в глазах пляшут черти, и уголки губ чуть приподняты. И если не сосредотачиваться на мыслях о постоянной угрозе, можно почувствовать легкость настроения Консула, как водяные пузырьки на коже. Щекотно и забавно. – Откуда мне знать? Я не блонди, – пожимает плечами пет, настойчиво глядя на Минка. Блонди равнодушно улыбается, не отвечая, Рики, прищурившись, наклоняет голову, тоже собираясь проявить выдержку. Но когда Ясон вытаскивает пульверизатор с одноразовой краской и НАЧИНАЕТ НАНОСИТЬ ЕЕ НА ВОЛОСЫ, глаза полукровки становятся как блюдца и даже рот приоткрывается от удивления. – Что за... что ты делаешь? Ясон?! – Окрашиваю волосы, а тебе что кажется? Блонди забавляется: Рики напрочь забывает об обычной угрюмости, его любопытство просто кипит и живое выразительное личико изменяется с необыкновенной скоростью. Так удивительно приятно видеть его не закрытым, не злым и не сопротивляющимся. Так удивительно приятно наблюдать за непосредственностью его реакций и яркостью чувств, так приятно слышать его положительные эмоции. »Маленький. Хороший мой. Такой любопытный, такой забавный, мог бы – наверняка попытался бы потрогать и волосы, и краску, и флакон, чтобы убедиться в фантастической реальности и все попробовать на ощупь. То, что Рики не чувствует пальцами, для него не существует». – Нравится? – Ты чокнулся, блонди!
винни-пух: И никакого уважения к хозяину. Ясон фыркает, с интересом наблюдая за поведением мальчишки: право слово, за сегодняшний день это самое приятное занятие. Недоумение, недоверие, живейший интерес – быстрая нервная игра в лице, приоткрывшийся рот, чуть склоненная голова, глаза изумленные. И снова, и в который раз – мимолетное стремительное ощущение распахнутого, бесконечного мира там, за краем полуночи, в черноте зрачков. Краткий, неуловимый миг смещения равновесия, нарушение физической границы – и на сердце остается след ошеломительного восторга и опасности, не успеваешь вздохнуть. »Неуловимое мгновение, одно из многих невероятных ощущений. А ты знаешь, маленький, сколько ты их даришь мне? Знаешь, как сильно они привязывают тебя ко мне? Как волнуют, будоражат и привлекают? Вряд ли: ты так усердно хмуришься, мой пет, так старательно отгораживаешься – откуда тебе знать, сколько загадок содержит твоя мятежная душа». Повторяющееся впечатление, устойчивый развивающийся образ, служащий идентификатором источника эмоциональных колебаний – явственный признак образования связи более плотной и информационно-насыщенной. Возможно, более верно было бы назвать обмен такого рода не связью, а образованием общего информационного пространства, но такая гипотеза нуждается в проверке и подтверждении. Рики действительно не понимает и беспокоится, потому что неожиданное редко приносит что-то хорошее – но черт возьми! Что-то происходит совсем странное, и тревога отметается. Любопытство – качество, свойственное не только блонди, монгрелов оно тоже заставляет совать нос, куда не надо. Волосы блонди выкрашены ярко-красным, светлого кораллового оттенка – в контрасте с ним кожа стала сверкающе белой, как чистейший снег, огромные глаза смеются, правда смеются, и в обычной городской одежде он кажется... почти настоящим, почти живым. Как если бы был обыкновенным, и когда он сидит, разница в росте почти не заметна... Рики приходит в себя только когда оказывается совсем рядом с блонди, только когда его рука почти дотягивается до алых прядей. Вот черт? Когда это он успел? Но в полном очаровании он действительно слез с противоположного сиденья, перебрался к блонди без всякого позволения и теперь жадно и с восторгом вглядывается в это неожиданное обличье. «Вот черт, что ты делаешь, ненормальный? Ты сдурел?» Глаза у блонди искрящиеся и мягкие, непонятные, и он позволяет приблизиться к себе так близко, что Рики кажется – он слышит его дыхание на своей щеке, кажется, что слышит его взгляд, как мягкое ласковое прикосновение чем-то теплым, чем-то... добрым. Как если бы блонди вправду стал человеком, как если бы Ясон и вправду стал настоящим. Глу-пос-ти. Рука в неизменной перчатке сжимает его ладонь, блонди укоризненно качает головой и мягко произносит: – Рики, ты не можешь меня касаться, – совсем мягким, почти сожалеющим голосом. Но почему же его мягкость так отталкивает маленького? Почему его монгрел отпрянул от него с гневом и горечью, резко выдергивает руку и вновь забивается в угол с выражением отвращения и злой тоски на лице. Почему, Рики? «Ты не можешь меня касаться» – а ты что подумал, пет? Что тебе с какого то дива позволено забыть об этом? Что-то изменилось только потому, что у блонди какие-то хитрые забавы сегодня на уме и «теплые глаза» стали? Твою мать, монгрел, блонди не меняются, он просто ловит тебя. Обычный психологический трюк, обычное умение блонди, предназначенного работать с людьми, а ты и растаял, идиот». Придурок. Господи, какой же придурок! – Рики? – вопросительная мягкая интонация наталкивается на полный ненависти и горечи взгляд. «Мне еще спасибо тебе надо сказать, блонди, что ты словами ограничился, а не включил колечко, правда же? Можно, конечно, и включить, не так уж трудно заставить тебя это сделать», – несколько секунд Рики всерьез обдумывает это перспективу, но в конце концов отказывается. «Что мне, неприятностей мало? Ты куда-то везешь меня, блонди, чего-то от меня хочешь – ну и чудненько. Захочешь – сам скажешь, петам вопросы задавать не положено». – В чем дело, пет? Монгрел кривится от явственного приказа в голосе Консула: о да, вот это уже куда как ближе к истине. – Ни в чем, блонди. Впрочем, какой ты блонди, ты красный, как какой-то Руби! Почему-то его попытка сарказма никак не оказывает на Ясона ожидаемого раздражительного действия. Блонди серьезно разглядывает себя в зеркале на боковой панели и так же серьезно спрашивает у Рики: – Ты действительно считаешь, что я похож на Руби, или это попытка оскорбить меня? Серьезность блонди сбивает Рики с толку, и странная покладистость тоже прибавляет тревоги. Ясон далеко не всегда обращает внимание на его ругательства и оскорбления, только если хочет использовать его собственные дурные вопли против него же. А так: «Карцер... третий уровень... мне позвать Дерила». Чего же он хочет? – Похож, – мрачно подтверждает Рики. Это правда, похож, но только это фигня. Потому что стоит блонди пошевелиться или хотя бы слово произнести, и сразу становится понятно, что перед тобой блонди и надо делать ноги. Его несостоявшиеся убийцы были до черта правы, а он сглупил, дурак безмозглый. Гордость у него, видите ли, достоинство. Ну и где теперь его гордость и достоинство? Остались в том переулке. – Пока молчишь. – ..? Рики кривится: – Блонди хоть в черный цвет покрась, все равно останется блонди. Это видно. – Почему? – Ты... – Рики делает неопределенный жест рукой, пытаясь найти нужные слова, – ты двигаешься не так, как люди. Ты говоришь не так, как люди, ты слишком красив... не так, как люди. – А как? – беседа почему-то удивительно привлекает блонди, и он старается сохранить мягкость интонации, но и не нарушить мрачноватую отстраненность полукровки. Это немного угрюмое состояние – одно из самых лучших для ведения разговора, именно в таком, несколько подавленном, но не окончательно горестном, состоянии Рики наиболее податлив для воздействия с помощью доводов рассудка. А разговаривать с петом ему хочется. Это очень странное занятие, это совершенно невозможно ни с сотрудниками, ни с гражданами, ни тем более, хм, с петами. Разговаривать можно только с Рики, потому что слова монгрела правдивы и неожиданны. – Как... как скульптура, как идол в симстиме. Не по-настоящему, люди не бывают такими... идеальными. Люди такими не бывают. Не бывают настолько, что Рики, Рики, у которого останавливается дыхание при взгляде на Ясона, Рики, который улыбается во сне, когда ему снится блонди, Рики, который силком отводит глаза от самого прекрасного на свете лица и клянет себя всеми известными ему проклятиями, потому что иначе у него не хватает силы воли – Рики нетрудно говорить Ясону, что он красив. Это так очевидно и естественно, что отрицать просто глупо, более чем глупо, если такое возможно. – Хм. А отсутствие яркого освещения может скрыть эти особенности? У Рики появляется четкое желание покрутить головой, закрыть и открыть глаза: блонди шутит? Блонди издевается? Что происходит? – Разве что ты забьешься в самый дальний угол, а не полезешь в драку. Намек на их знакомство заставляет Ясона приподнять бровь в удивлении и внимательно посмотреть на маленького. Рики раздражен, мрачен и обижен, так что, скорее всего, слова его следует отнести к подавленному эмоциональному состоянию. Это правда – то, что говорит монгрел, – но правда, окрашенная его горечью и тоской. Его мальчик – правдив и открыт. Особенно когда может сказать что-то неприятное своему хозяину. Положительную оценку, признание собственного желания, да даже простое восхищение его внешностью, которое, как Ясон знает, всегда чувствует его монгрел, вырвать из Рики куда труднее. Их приходится вырывать – насильно принуждать к признаниям... «Глупый мой мальчик. Глупый, гордый и жестокий, и рассматривает весь мир только с собственной высоты. Но ведь высоты разные, монгрел, и мне никак не удается объяснить тебе важность моих требований, их обоснованность. И никак не удается заставить тебя смириться с ними. Привлекает меня это или нет?» Занятный и бессмысленный вопрос, которым часто озадачиваются люди, напрочь забывая о том, что ни одно из их впечатлений, суждений или желаний не является константой. Не является постоянной и неизменной величиной – это процесс. А что может знать об этом блонди? Интеллект, сверхразум – да, но созданный машиной, несущий, как бы то ни было отпечаток, личности Юпитер? Считает ли ИскИн конечным и неизменным какое-либо из своих решений? С уверенностью можно сказать, что нет. Блонди тоже не считает. И если упомянутое суждение люди рассматривают исключительно в качестве постулата философского учения, то для андрогина он является одним из принципов оценки информации и планирования действий. Иначе нет смысла воспитывать полукровку, не так ли? – Можешь дать мне совет по этому поводу? Какое место ты бы избрал, если бы хотел наблюдать человеческое поведение, но оставаться неузнанным? »Совет? Мне? Дать совет тебе, Ясону Минку?» – Это ты у меня спрашиваешь? – А здесь есть кто-то еще? Блонди слегка усмехается: едва приподымаются уголки рта, почти по-настоящему, и Рики готов взорваться гневом и злостью, всегда находящимися рядом. Удобная защита, ведь так? Разозлить, спровоцировать на наказание, и «отвали блонди в светлые дали вместе с твоими выматывающими допросами». Легко, но тогда он точно не узнает, какого черта происходит и ЧТО может заставить Первого Консула маскироваться красным цветом и интересоваться у своего пета, куда в таком виде он может отправиться, чтобы его не сразу заметили. «В бар, блин, в элитный бордель с теми гетерами, по образцу которых натаскивает меня чертов Рахнер». А глаза у блонди все-таки искрятся от сдерживаемого смеха. Это-то он точно может распознать. И любопытство – настоящее, щекотное, и как бы Минк не намерился забавляться, его консульское сиятельство желает включить его в свою забаву. – Только не говори, что ты собрался встретиться с тайным информатором. – Почему нет? Издевается. Точно. Рики презрительно кривит рот: – Фигня блонди, за столько лет своего существования ты мог бы найти способы встречаться с кем угодно и как угодно, и чтобы никто не знал, – и, подумав, добавляет: – И уж точно не спрашивал бы мнения у своего пета. Ясон прекрасно слышит злость, которую полукровка вкладывает в последнее слово, но реагирует по-своему: – Если учесть, что мой пет родом из Цереса, вполне возможно, что его рекомендация могла бы быть интересной. Но встречаться с тайным агентом я не намерен. – Тогда зачем? – Рики, я задаю вопрос, а ты отвечаешь. Не наоборот. Ну да, петы вопросы не задают. Но и советов – тоже не дают, а вот отвечать должны. Рики хмурится какое-то время, соображая, но в конце концов отвечает: – Я бы выбрал клуб, средний, может, даже дешевый, но обязательно с мультизональной установкой, чтобы можно было в своей зоне ставить свет, какой захочешь. Я торчал бы возле бара, а не в индивидуальной кабинке, потому что в случае разборок гости в кабинках оказываются запертыми и их проще захватить. Я бы точно сидел, будь у меня такой рост, и точно не надевал очки, никакие вообще, потому что они привлекают внимание намного больше, чем ты можешь получить информации, если на тебе сканы. И, черт возьми, я не поперся бы в одиночку ни при каком раскладе. Любопытные наблюдения, и судя по тому опыту, который есть у негласного куратора черного рынка, – рекомендации правдивы и взвешены. – А кого бы ты взял? – Я? – Рики с удивлением смотрит на блонди: вообще-то, говоря о прикрытии, он имел в виду как раз Консула, слишком заметную фигуру. Сам он таковым не успел стать на черном рынке, так что с ситуацией необходимости прикрытия сталкивался буквально пару раз. В непредвиденные неприятности и приключения монгрел предпочитал ввязываться в одиночку. – При чем тут я? И вообще ты сказал, что идешь не на тайную встречу, а... просто так. Как Первый Консул может идти куда-то просто так, а, монгрел? Цель наличествует всегда. Даже если она не до конца сформирована и представляет собой, м-м, процесс – наподобие терранской охоты на рыб. – Гулять. Ясон фыркает и подводит итоги «содержательной» беседы: – Значит, охрана мне не нужна, а для украшения досуга я взял с собой тебя. Можешь назвать клубы, которые ты бы предпочел? Рики недоверчиво хмурится, но... продолжает думать – добровольно и взвешенно. Редкий случай. – Навряд, чтобы эти места подходили тебе, блонди. – Главное, чтобы они отвечали перечисленным тобой характеристикам. – Ну-у, «Кораль». Наверное, «Дезинфекторы», если, конечно, их еще не закрыли. «Хроники», «Клуб орков», хотя там музыка похуже. Что-то вроде этого. Что-то вроде этого – типичная человеческая рекомендация, расплывчатая и неконкретная. – А что бы ты предпочел? – Я? «Дезинфекторов», наверное, – там классные раньше были композиции и, несмотря на запреты, можно было протащить свои софты и глючить сколько влезет. Рики пытается представить блонди, болтающегося в зоне полугражданской шпаны под звуки пси-техна, и даже головой крутит, отгоняя видение. Никогда. Ясон Минк в роли глюкающего пси-лузера, среди полуграмотной кодлы и нарывающей изнутри плоти конченных нарков? Никогда! Божеству нечего делать в нужнике, у него этот... метаболизм другой. – Нет, лучше «Хроники». Блонди, ты идешь гулять, а не я, ты и выбирай. И что ты там наблюдать собрался? – За тобой, Рики. Я хочу понаблюдать за тобой в соответствующей среде. «И поэтому мы разговариваем, а не указываем безапелляционным тоном, и поэтому на мне одежда, а не ремни, и ошейника нет. Ставишь очередной опыт, блонди? Монгрел в своей дикой среде? Ладно, белобрысый, посмотрим, как ты это проглотишь».
винни-пух: Так, случилась небольшая неприятность. Я использовала слово "подия" в качестве опредления подобия. но видно что-то я напутала, это не подобие из биологии. а архитектурный элемент. Я дико извиняюсь. пока не придумала чем заменить, так что пожалуйста не обращайте внимание.
Страж: винни-пух, под(о)-, -подия (греч. pus, podos нога, стопа) — относящийся к ноге, к стопе; например, макроподия; (медицинский термин). есть биологический термин "псевдоподия" - "ложноножка". есть слово "подия" - архаичный жаргон, означает "сплетни, слухи" архитектурный термин "подия" (из древнеримской архитектуры), насколько я помню, означает террасу, (по-моему отсюда происходит слово "подиум"). есть еще термин "подия" в литературе, относится к размеру стихов.
винни-пух: Наблюдать за ним любопытно, он не ошибся: в каре Рики принял какое-то решение, это было заметно по изменившемуся дыханию и тому характерному прищуру, с которым он смотрел на закрытое окно. Монгрел никак не может свыкнуться с мыслью, что все его попытки утаить что-то от блонди обречены на провал. Изо всех сил старается, но может ли сравниться опыт полукровки, практикующегося в непроницаемости среди генетических отбросов, с опытом Первого Консула, блонди, которого учили не скрывать свои эмоции, а изображать соответствующие? Вряд ли. Но попытки кажутся Ясону трогательными и воспринимаются как свидетельства цельности и упрямства, а эти качества привлекают сердце повелителя. И смотреть на реализацию решения дерзкого мальчишки приятно. Он все-таки очень хорош: стройный, длинноногий, широкоплечий и с такой тонкой гибкой талией. Немного тонкокостный, но эта особенность позволяет его телу казаться более юным и нежным, несмотря на развитую мускулатуру. Тело, созданное для наслаждения, для любви – отзывчивое, гибкое, чувственное. Совсем не тот набор характеристик, который используют при разработке очередного проекта Элиты, и, диковинным образом, не тот, что используется при получении моделей петов. Ни в том, ни в другом случае не задается в качестве условия ни эмоциональная первичная выразительность, ни высокая сопротивляемость давлению, ни чрезвычайная при таком цельном, сильном характере эмоциональная отзывчивость. Занятно, но именно эти качества – качества характера, отражающиеся в движениях гордого тела и выражении сияющего лица, – несравненно усиливают базовое эротическое очарование, придавая чисто телесной чувственности силу и яркость озвученного желания. Создать такое существо искусственно, конечно же, можно, хотя на данном этапе это потребовало бы немало затрат и усилий, поскольку все эти параметры никогда не были приоритетными. Наоборот – подавлялись, и наукой Амой накоплен значительный опыт именно по подавлению чувств и неординарных, нетипичных ментальных конструкций. В искусственных созданиях, конечно же, но не секрет, что гражданские слои населения, сознательно или подчиняясь естественной для человеческой среды потребности подражать лидерам, стараются следовать указанным образцам. В результате, наиболее ценимая внешность на Амой – та, что наиболее близка к блонди, и наиболее уважаемый стиль поведения – тот, что наиболее близок к Элите: серьезность, ответственность, сдержанность – если и не настоящая, то тщательно вырабатываемая. А Рики... Рики непосредственен, выразителен и беззастенчив в выражении чувств так, что это кажется неприличным. Правдив и бесстрашен так, что кажется грубым и наглым. Испытывает, ощущает и выражает столько чувств, и таких яростных, страстных, что это кажется чуть ли не безумием. Трудно поверить, что это буйство, ослепительная яркость, жар – следствие силы и страсти его духа, качество его неукротимого сердца. Все ли обитатели Цереса обладают такими удивительными качествами? Нет, ничуть. Опыта Ясона достаточно, чтобы ответить на этот вопрос. Все ли псионики являются столь яркими личностями? Ответить труднее, но его личный опыт указывает на необязательное сочетание этих характеристик, хотя для внушающего доверие анализа недостаточно данных. Фактом является пока лишь то, что Рики сохранил свою волю и неприкосновенную чистоту сути, потому что... потому что оказался достаточно силен для этого. Формирование личности Рики в условиях Цереса не является причиной. Единственное, чему могла способствовать эта унизительная среда обитания – так это умению сопротивляться. Хотя, родись он в гражданском слое, его эмоции все равно подавлялись бы обычным воспитанием. Даже здесь, где спутаны, как сваленные вместе результаты небрежного анализа, граждане, монгрелы и те полуофициальные личности, что периодически ставят в тупик юридическую систему Амой, Рики ярок и выразителен, как язык живого огня, как дикий прекрасный зверь посреди механических игрушек. Как забытый сказочный ребенок, обладающий властью оживлять игрушки – потому что они оживают. На его петах эффект не так заметен, потому что петы – всего лишь механизмы отображения чужих эмоций и состояний. А здесь свободные, относительно самостоятельные люди, и тем интереснее, увлекательнее наблюдать, как монгрел притягивает их, завораживает и подчиняет себе. Своему настроению, своим чувствам или замыслам. Мальчишка осознанно ничего такого не делает: уж о чем - о чем, но об уровне логического мышления своего пета Ясон прекрасно осведомлен. Осознанно монгрел людьми не манипулирует, и уж тем более не способен, да и не догадывается о своих способностях преобразовывать волевым усилием ментальные конструкции. Но его эмоции такие яркие, такие сильные и прекрасные, что привлекают к себе людей просто в силу своего существования. Типично для объекта высокой информационно-событийной плотности. Явление не требует никаких специальных волевых движений, это нормальное состояние среды: информационно-насыщенный объект обязательно привлекает к себе и перестраивает по аналогии с собой объекты меньшей плотности или качества, в зависимости от сиюминутных возможностей и степеней свободы, естественно. А чувства, яркость сознания, насыщенность событиями короткого промежутка времени – это бытовые признаки высокой плотности. Ясон, «следуя рекомендации пета», занял место в барной нише, слегка преобразовав эффекты зоны. Что стоит блонди откорректировать простой проектор, чтобы щедро усыпающие зону яркие вспышки не касались самого блонди? Ничего трудного, и теперь он полностью сосредоточен на наблюдении. Это забавно, это познавательно и это... вызывает новые чувства. Сознательно или нет, но Рики занимает центр площадки, нимало не смущаясь под разного рода взглядами и чьими-то замечаниями. Уж в чем - в чем, а в своей безопасности он сегодня полностью уверен, так что может полностью игнорировать и взгляды, и намеки, и любое презрение. Он здесь не для того: впервые за столько времени он оказался вне дома Ясона и делает что-то для себя, а не для него. Какая ирония, как сказал бы знакомый рыжий кастрат. Но Рики прекрасно понимает случайную природу своей сегодняшней свободы и не собирается поддаваться ей ни на йоту. «Я здесь из-за блонди, и если я только подумаю, что я просто выбрался потанцевать, я с ума сойду. Нет уж, белокурый: ты приволок меня сюда, чтобы «понаблюдать», ну так не удивляйся, что я тебя не разочарую». – Что здесь делает сука-полукровка? Рики поворачивается к оскорбителю, но вместо внушительного приглашения выйти и побеседовать одаряет парня мягкой, безмятежной усмешкой и взглядом – ясным и чистым под медленно опускающимися ресницами. Томными тяжелыми ресницами, что опускаются достаточно медленно, чтобы собеседник оценил, с каким интересом Рики смотрит на его ширинку. – Ищет породистого кобеля. Парень торопеет от контраста между грубостью ответа и сияющей улыбкой, а Рики улыбается еще нежнее, еще соблазнительнее взгляд глубоких завораживающих глаз. Монгрел на краткое мгновение приближается к парню, даже не прикасается, а лишь намекает на возможность прикосновения, тянется к его лицу, приподымаясь на носки, светится от желания и радости, и от одного взгляда на его подрагивающие сочные губы у парня кружится голова. Рики еще медленнее отводит взгляд, отворачивается, словно склоняясь перед силой мужчины, и прерывает этот несостоявшийся контакт: делает шаг назад, невыразимо плавным движением, словно покинуло ресницы сонное видение. Стиль «шелк», первая фаза соблазнения, и что Рики обычный гражданин, если он сдавал ненавистные тесты наравне с выпускниками Академии? Но, правда, в отличие от упомянутых академистов он проходил практику во вполне себе человеческой школе «Садов», так что его поведение «наполнено чувством и эмоционально мотивировано» – твою мать! Ладно, черт с вами, конкретная реакция конкретно этого индивидуума его мало беспокоит. «В любом случае, желание оскорбить и набить морду зарвавшейся полукровке гражданин потерял» - невесело усмехается про себя монгрел, а значит – это действенный эффективный способ разрешения ситуации. Проблема в том, что в нормальном состоянии Рики бы так ситуацию решать не хотел, сам бы нарвался, чтобы набить морду гаденышу да никто этого ему не позволит. И цель у него другая: «Парень обалдел и пускает слюни, а что наш светлоликий? Как тебе, блонди? Понравилось? Черт, я ничего не вижу отсюда, даже твою фигуру не различу. Ну ладно, сиди, красавец, наблюдай! Я тебе сегодня еще не то устрою...» Одна из причин, по которой «специалист петовских наук» отказался от стандартной программы и воспитывал монгрела с привлечением методик, применяемых при обучении граждан. Рики искренне не верил в то, что реально существуют граждане, настоящие граждане, которые трудятся проститутками в Мидасе, где от бывших петов, ей-Богу, тесно. Но ему пришлось убедиться в этом собственными черными очами и, к своему искреннему огорчению, узнать практическую разницу между нормальным племенным петом и гейшей. Если рассматривать всю совокупность изученного, эта была самая омерзительная его область. Все-таки, когда обучают управлять своим и чужим удовольствием, это в большинстве своем механика – правильная последовательность действий, основанная на безусловных рефлексах и чувствительности рецепторов. Биологическая механика, ничего большего, а она обучала его именно этой... эмоциональной мотивации. Так что когда Минк выбросит его, Рики не составит труда обеспечить себя. Дрянная мысль, паскудная, но он уже даже привык к ней. – У тебя удивительные глаза, полукровка. Ты обладаешь властью увлекать людей. А жаль, что его «сила взгляда» не действует на блонди, давно бы... к черту! Музыка довольно энергична, но содержит ту множественность скрытых один под другим ритмов, что позволяет людям разного темперамента и настроения двигаться с разной скоростью, не нарушая некоего общего порядка. Рики выбирает самый медленный из них, тот, что только рокочет под мелодичными наслоениями, и начинает движение – медленное, сосредоточенное, плавное. Рассеянное очарование: в неопределенном поле существует огромное количество возможностей, но в потенциальном состоянии, и для выделения объекта наиболее привлекательного необходимо самому задать условия. Снять клиента, говоря откровенным языком Цереса, и грубый цинизм монгрела был самой частой причиной наказаний в «Садах». Не потому, что Рики не понимал разницы между «съемом» и искусством обольщения, а потому что не желал, чтобы это умение каким-то боком его касалось. Уж больно похожи были некоторые принципы школы на требования блонди. Это... это непохоже на танец в привычном смысле этого слова: плавные бесцельные движения, затуманенный взгляд, нечаянные прикосновения. Такие изящные, что кажутся целомудренными, такие точные, что являются искусными. Он не знает, кто его ждет, и не знает, к кому придет сегодня: движения увлекают сонной лаской, непроглядный мрак глаз затягивает, дурманит, тело так послушно: легкое, горячее, покорное – обнять, притянуть к себе, поймать неторопливые пальцы, ласкающие с такой беззастенчивостью, заглядеться в таинственный мрак, в темноту. И забудешь про все на свете. Перестанешь здесь быть, увлекаемый и отдавшийся первозданной тьме, перестанешь быть, став частью глубокой ночи. Позабыв о блонди и петах, о людях и гордости, ощущая лишь глубокий рокочущий ритм внутри самого себя, медленно вести этот ритм наверх, утверждая его безусловную власть, его истинную силу и предназначение. Вести и усиливать, всем телом, взглядом, своей душой слыша и отражая это внутреннее трепетание. Звук самый низкий и мощный, желание постоянное и древнейшее из струн человеческого сознания. Усиливать и ощущать ответное дрожание чужих струн и увлекать за собой, за новым колебанием, неудержимо и жадно, словно это ты излучаешь желание, словно это ты недоступный источник наслаждения. Эмоциональная мотивация, насыщенность выбранным образом: Рики слышит жгучие взгляды, скользящие по его телу, словно оно обнажено. Слышит сбитый ритм дыхания тех, кто слишком приблизился. Слышит сосредоточенное, тянущееся к нему внимание, желание, оседающее на его коже блестящей патокой. Простые взгляды, простые желания – только обладание, только безграничная жадность, заставляющая людей снова и снова сеять свое семя. Взгляды, что равняют тебя с бессловесными тварями, – и предлагающие тебе алтарь, взгляды, что готовы уравнять тебя со звездами на одну ночь, и те, что считают тебя ничем, кем-то безответным, кого не надо спрашивать или учитывать наличие партнера. Вообще что-либо учитывать, можно просто взять и... и взять. Как пета, как кого-то, одинаково готового к любому совокуплению, равнодушно-сладострастного и безвольного. Смешно, правда? Очень смешно, потому что теперь он точно знает разницу. Теперь-то Рики как раз точно знает, как смотрят на пета и что это такое – быть петом. Все познается в сравнении, так что эти вожделеющие взгляды уже не кажутся ни унизительными, ни грязными – нормальная реакция нормального самца. «Честная! А это самое ценное. Честная и нормальная, ведь я и веду себя сейчас, как сука, так ведь?» «Тебе блонди, всегда тебе» – самый лучший из его «образов», самый красивый и самый ненавистный. Возможно потому, что наиболее близок к нему, к природе его чувственности и потому что самый привлекательный для блонди: ребенок-демон, непробужденная тьма, скрытая под невинной, еще не тронутой кровью оболочкой не-убийцы. Минк ясно выразил свое желание сохранить естественность монгрела и природу излучаемого им желания, и облики, выбранные для Рики, максимально соответствуют его личностным характеристикам. Жадные руки скользят по спине, по бедрам, кто-то высокий и сильный привлекает к себе горячее, не знающее греха тело, и тело отвечает: где-то внутри пьянящий медовый жар, ток древнего вина цвета крови, стремится к ласкающим рукам, выгибает тело к мужчине, обволакивает, завораживает чарами бесовскими; и тому, кто прикоснулся, кто слышит этот жар и эту тайну – уже все равно, чем за нее надо заплатить. Желание, страсть, неумолимое и невозможное погружение в другой мир, в алое пламя, так что цветные огни перед глазами, так что нет своего дыхания, так что нет ничего, кроме волшебной грезы ночи. Мальчик-демон разворачивается к тебе лицом, и в огромных глазах его – бездна, и в этом мраке утонет твоя душа, пропадет жизнь, а этот ребенок даже не заметит. Вторая фаза – локализация. Сколько он здесь выкаблучивается? Черт его знает, но блонди пока не надоело, и слава Юпитер. Рики кружится на середине площадки, став центром маленькой танцевальной вселенной и не заметив этого – слишком занят самим собой. Он так давно не находился хоть где-нибудь, а не во владениях блонди, что, сам не осознавая того, все же поддается на эту иллюзию: он один здесь, никого нет над ним и с ним, музыка, диковатая и неестественная, вся из железных и тягучих звуков механического города, заводит его на свой лад. Пронзительные, такие далекие от гармонии звуки будят агрессию и желание разрушать, выманивают из человеческого нутра самые старые, самые безусловные инстинкты. Заставляют одних кричать от бессилия, а других погружаться в нирвану собственных миров, подчиняя всех без исключения своему только ритму, вырывая злобу и ненависть резкими движениями, беспричинными драками и вспышками древнего как мир желания. И Рики внутри такой системы, маленьким жгучим центром наращивает вокруг себя это напряжение, наворачивает слои человеческого желания, не замечая и не отвергая ни одно из этих желаний и никому не принадлежа. Уклоняясь от случайных объятий, отметая вожделение непроницаемым взглядом и вновь привлекая рассеянной, обещающей усмешкой. И воздух вокруг него – горячий от сорванного дыхания, и тела исходят ощутимым жаром, и к центру зоны не пробиться от ревнивого внимания: «Как тебе, блонди? Нравится? Интересно, как ты меня накажешь за выходку?»
винни-пух: Мысль выбивает Рики из ритма почти физически: пропадает дерзкий кураж, истекает желание через прорванную ткань вымысла. Как он накажет? Какая разница – главное, что он имеет такое право. Тоска вспыхивает в нем резко и болезненно, словно воочию он видит тот лиловый прут, на который насажено его сердце. «Можно придумывать и представлять себе что угодно, но прут – вот он, и мое сердце двигается вдоль него, пропуская внутри своей нежной ткани пронзительное вещество тоски и безнадежности. Двигается от сих до сих, от одного конца прута до другого, и никакого больше движения не предусмотрено». «Чтоб ты сдох», – толкнувшись в один конец, его сердце привычно выбивает яростную злобу, так что руки кого-то достаточно смелого, чтобы, наконец, овладеть соблазнительным мальчишкой, приходятся весьма кстати. Рики не вырывается, а откидывает голову на плечо обнявшего его партнера, смотрит, как учили: темным, диковатым взглядом, словно из глубины таинственного колодца, из самой глубокой тьмы, сквозь многочисленные прозрачно-черные завесы, вдруг приподнятые для тебя с неведомого. Дикость и неправильность, несправедливость есть в том, какое огромное влияние оказывает на человека всего лишь внутренняя установка, волевой образ, который он втискивает в незащищенные зрачки. Неправильное есть в том, чтобы добиваться чужого сознания не словами и не действиями, а вот так – самим собой, своими чувствами, тем, что позволяет любить и не должно расходоваться на власть. Но если существуют методики и правила такого воздействия, то это значит, что люди, именно люди, давно используют свои чувства как средства подавления, не так ли? Рики так думать не нравится, да и не действуют эти его чувства на его пленителя: он их сам требует, сам заставляет его гореть постоянно и яростно. «Понятно, в общем-то, у тебя ведь нет ничего такого, блонди. Ничего из собственных чувств – ну так наслаждайся!» Мужчина крепче прижимает к себе юношу, зачарованный этим взглядом, темнотой, тоской, что клубится под прозрачным покровом человеческой печали. Гай от похожих взглядов терялся и пытался утешить. Рики чувствовал, как мучается и переживает его партнер от желания защитить, помочь, уберечь от него самого. Но Гаю это было позволено, и он единственный был и будет, у кого Рики сможет попросить утешение, единственный, у кого он сможет его взять. А блонди только изучает его чувства, как предметы на своем лабораторном столе, и все его страхи и желания использует только для принуждения, для увеличения своей власти. «А я... а мне так...» – Рики разворачивается в руках нежданного партнера, отступает, размыкая объятия и упираясь ладонями в его грудь. Упирается или привлекает? Так странно противоречат его сумрачные глаза ребячьей беспечной усмешке, словно он не знает, никак не знаком с любовью, а кожа обжигает сквозь ткань, а тело несет внутри жар, упоительный и сладостный. «Мальчик, ребенок совсем – да нет же, какой, к черту, ребенок?! Тело прекраснейшее, податливое, да не может быть, что бы не знал! Что бы ни с кем не был. Но какие глаза, Юпитер, какие глаза, и как же сладко должно быть с ним. Как горячо и сладко должно быть внутри него...» Парень, как привязанный, делает шаг за отступающим монгрелом. Идет за ним и готов следовать дальше, не желая и не пытаясь оторвать взгляда от этих глаз, этих нежных губ. «Удивительный, какой же нежный. Кожа светится, какой жаркий, нежный даже просто в руках, лишь в соприкосновении танца. Не уходи. Не смей. Слышишь, монгрел, дай мне...» – Кто ты такой? – почти только движение губ. Рики молча усмехается, не отвечая, неопределенно пожимает плечом. Они танцуют в самом центре, где освещение самое яркое и безжалостное, чтобы было как можно лучше видно, и Рики двигается так естественно и чуть неуклюже, что истинная грациозность, прелесть адская, не видна глазами, но фиксируется жадно мозгом, подтверждая неизменную власть Лилит над любыми человеческими Адамами. Так, как нравится блонди, не вызывающе и не откровенно, потому что тонкое восприятие Высшего не терпит грубости, но так резко и неправильно, как только можно позволить. Ошеломительный, тревожный контраст между почти невинными, почти нечаянными движениями и страстью, что бурлит в его теле, прорываясь случайным блеском глаз. Потом, чуть позже, блонди потребует всего, что только есть в его теле, потребует всей его ярости и страсти, всех сил и всей ненависти. Потребует и захочет большего, попытается продвинуться еще дальше. Потом. К Рагону. – Черт. Кто ты? Откуда ты взялся? – Монгрел, – безразличный ответ сквозь покрывало темной ночи, и никакой пронзительный свет не в состоянии сорвать эти покровы. Монгрел? Такой красивый? – Врешь. – Как знаешь, – безразличный взгляд, глубоко в себе, и ресницы смыкаются в ожидании. Мрак пульсирует прямо в сознание, обжигает легкое дыхание, когда мужчина решительно притягивает к себе незнакомца, жадно всматривается вопросительным тревожным взглядом. Высокий, правда, высокий и сильный, да разве сравнится кто-то с блонди? Рики не приходится задирать голову, чтобы посмотреть в испуганные и ошеломленные глаза с дышащими расширенными зрачками, не составляет труда погружать внутрь этих зрачков свое обещание и ожидание. Много обещаний, всяких. Взгляд блонди, пристальный и невидимый, это выжидание, беспокойство, раздражающая стальная музыка взвинтила нервы монгрела на ту пронзительную высоту, когда его злость и страсть толкают его одинаково сильно, но в разные стороны, и ему одновременно хочется выть, запершись в одиночку от неутолимой тоски, и рвать кого-то или что-то, заглушая тоску крепкой горячей жидкостью, цвета крови. И все равно, где она бьется: в его голове или разбитом теле противника. Но противника у него нет, а блонди недосягаем. – Я не видел тебя здесь раньше. – А меня и не было, – причина замерзает в памяти колючим комочком, но Рики продолжает улыбаться безмятежной, ясной усмешкой, не чувствуя, как разгорается в глубине его зрачков дикое злобное пламя, но чувствуя, как просыпаются его собственные голодные звери. Блонди недосягаем. Он только смотрит: на его тело, на его боль, на его рот... «Сочный, нежный рот. Кожа нежнее всякого шелка, как виноградная кожура, ткань упругая и податливая, и дыхание слаще меда, и вкус крепче вина. Мой монгрел, мой нежный горячий мальчик». Рики зря толкал своего партнера к ярко освещенному кругу, блонди позаботился, чтобы его пет все время был хорошо виден. Ясон говорил истинную правду: он намеревался понаблюдать за монгрелом, хотя и не ожидал, что Рики предпримет какие-то действия по этому поводу. А он против? Поразмыслив, Консул приходит к выводу, что нет. Во всяком случае, пока монгрел не переходит определенных границ. То, что эта граница установлена только в его сознании и пока не озвучена даже им самим, Ясона не слишком волнует: определенных границ, как и раз и навсегда установленных правил, не существует, и он пытается приучить своего пета к этой мысли. Но какая бы она ни была, в течение часа Рики ее не пересекает, и блонди пристально изучает поведение людей на танцевальной площадке и их реакцию на Рики. На ЕГО Рики. На Рики, который чувствует себя свободным. Не настолько, чтобы забыть о принадлежности, но достаточно, чтобы представить себя свободным. И этот образ, знакомый, прельстительный, так насыщен и так сладостен именно потому, что питается иллюзией свободы. Именно потому, что монгрел обманывает самого себя, позволяя выбирать или не выбирать по своему желанию. «Не для тебя, блонди». Ясон испытывает настоящую собственную грусть от этого открытия, но продолжает наблюдать за монгрелом. Рики не видит его, конечно, но ощущает, и Минк уверен, что юноша предпримет еще какие-то действия, и ему действительно интересно, какие. Как далеко посмеет зайти его пет? Что захочет сделать с людьми вокруг? И замечает ли он, как они окружают его, увлеченные, притянутые им, его движениями, его яркостью, и только половина этого влечения рождена чувственностью, а вот вторая... Вторая носит природу ментального воздействия, рассеянного, но ощутимого. Вряд ли Рики это понимает. «Тебе больно и жарко, Рики, и эти люди идут на зов твоей боли и нежности. Так почему ты их не отвергаешь, но упрямо сопротивляешься мне?» Он продолжает наблюдать, фиксировать и предавать анализу с безупречностью высококлассного ИскИна собственные ощущения и чувства – ведь он здесь ради них. Ради эмоций. И он их... ощутил. Несомненное и всегда присутствующее удовольствие от вида своего пета, мягкое, настойчивое возбуждение, как всегда, когда он наблюдает за играми своего мальчика, ласковое и нежное тепло, что пробуждает в нем даже просто мысль о Рики – о Рики маленьком, Рики нежном и сладком, под ним, в его объятиях, горячем и страстном Рики, то выкрикивающим ругательства, то стонущем от блаженства. Такое же постоянное, но куда более глубокое волнение и воспоминание о другой особенности своего пета, о его спрятанных внутри сокровищах, о его огне и восхищении, о его бесстрашии и всемогущей надежде. О том невероятном, потрясающем ощущении цельности и полноты себя, которое наступает, когда они вместе и он берет наслаждение Рики вместе с его душой и сознанием. Это не с чем даже сравнить, это особенное и уникальное ощущение, совершенно новое состояние. Как Рики может хотеть уйти от него, если испытывает такие же ощущения? Или он может дарить полноту и радость всем, без разбора, своим партнерам и потому не слышит разницы? Вот этому – тоже? Довольно высокий для гражданина, мужчина с темными лиловыми волосами недопустимо близко находится от его Рики, обнимает и притягивает к себе – Рики нарушает границы. Пет ни имеет права прикасаться к своему хозяину, но и к пету никто не имеет права прикасаться без его позволения. * А граница – его ревность, странное, властное и темное чувство, близкое по природе к разрушению. Знакомое блонди чувство, слабый след его витал еще тогда, когда монгрела ласкали петы по его приказу. Но петы – неразумные ненастоящие игрушки, они лишь выполняли приказ, ничего не чувствуя на самом деле, и вызывали в его Рики только отвращение. И ревность вспыхнула по-настоящему, когда он увидел, как его монгрел улыбается не ему, когда его монгрел во сне прошептал не его имя, когда безжалостный сканер вырвал на поверхность его пронзительные воспоминания о своем любовнике. И Ясон был поражен силой и величиной деструкции этого чувства. Власть и плохая управляемость эмоции заставили блонди принять определенные меры, от удаления объектов, привлекающие внимание монгрела, до сознательного управления чувством. И надо сказать, что целеустремленность и решительность блонди позволили ему достигнуть немалого успеха. Ревность не следует подавлять, если она свойственна твоей природе, но контролировать и управлять ею следует обязательно. – А... а ты часто здесь бываешь? – в голову лезет одна ерунда, словно вылетели вообще все заученные безотказные приемы пикапа. О чем он? «Черт, надо комплимент какой-то сделать, сказать что-то, выпить предложить. Блин, парень, ты же не в первый раз в жизни снимаешь красавчика, очнись!» – Никогда не бываю, – отвечает мальчишка. Он стоит в одном лишь шаге от мужчины, продолжая тот странный танец из визгов музыки и скрытого в ней тайного ритма, и глубина, мягкость его голоса, ласкающего, нежащего слух, так противоречит этому рваному ритму и жутковатым диким огням из глубины глаз, что пугают и привлекают одновременно. – Чего ж так? Здесь нормально. – Вот именно, – Рики хрипло смеется, запрокидывая голову. Вот именно – здесь нормально, здесь нормальные люди и нормальный мир, а он больше не нормальный. Он теперь чокнутый. «Что бы сказал это парень, если б знал, кого пытается снять? Его передернуло бы? Он бы сказал что-нибудь мерзкое? Или, наоборот, почувствовал бы любопытство, желание? В конце концов, не каждый день встретишь пета Первого Консула, да еще и в таком месте. Да еще и откровенно напрашивающегося на секс. Черт его знает, неважно, и не узнаю». Высокая изящная фигура, пляска красных волос, благородство и воля в каждом движении – и властная рука, легшая на его запястье, источает непререкаемую силу. Все, монгрел, кончилась твоя иллюзорная свобода. – Достаточно, Рики, – монгрел поворачивается к блонди со всей накопленной за час ненавистью и страстью, и Ясон едва не усмехается от силы и яркости выплеснутого в него чувства. «Да, Рики, да. Это то, что мне нужно, и я больше не ревную. Ты мой. Ни капли из сердечного пыла не проливается на этих людей. Настоящий, искренний ты – мой, а остальным достается твоя диковатая игра». «Чтобы посмотреть на тебя, в твои глаза, в твое лицо надо запрокидывать голову. А глаза лучше не открывать – целее будешь», – Рики усмехается злой, пьяной усмешкой, абсолютно искренней и самой вызывающей для блонди. Тонкие пальцы впиваются в его руку сокрушительной хваткой, грозя раскрошить хрупкие кости, и Рики улыбается еще более злобно и яростно. – Пойдем, Рики. Ясное, спокойное лицо, чистейшая синева прекрасных глаз, огромнейших, сказочных, и никакое волнение не замутит ни на йоту их сияющей глубины и покоя: воля, власть и благородство. Прекрасный. Совершенный. И злой. «Я разозлил тебя, блонди». – Отвали, – преступно резко по содержанию и своим нежным картавым голосом. «Не разозлил, монгрел, – раздразнил». Маленькая своенравная кошка скалит клыки и предупредительно шипит, и не имеет значения, насколько крепка рука у того, кто осмеливается держать ее силой Невыносимо хочется уподобиться одному из этих диких и жадных людей и засмеяться. Дерзость и ярость дразнят блонди, возбуждают сильнее любого танца, и в ответ на вызывающий взгляд пета искристая поволока желания затягивает чистоту небесных глаз. «Не желания – желания властвовать. Для желания нужно человеческое естество, а ты черпаешь его из меня. У тебя – только власть, только желание испытывать», – и чуть раньше и намного позже эта сверкающая морозная пелена заставляла Рики дрожать от страха. У него нет никакой защиты перед силой блонди, никакого заступника перед умом и властью блонди, и он хорошо, очень хорошо знает, что Ясон не остановится, пока не добьется своего, и неважно, сколько боли и страха он испытает, пока не скажет да. А он скажет, если хочет остаться живым и не утратить жалкое подобие себя окончательно. «А если я не хочу? А что если я играю в «не хочу»? – Рики не отворачивается и не вырывается, не позволяет привычной ненависти затопить его и заполнить мозг слепым бешенством. Только так можно справиться со страхом? Раньше – да. Что изменилось? Он не знает, но продолжает вызывающе и жадно смотреть прямо в глаза блонди с тем диким и страстным выражением, с той язвительной знающей усмешкой, которая Ясону нравится, но которую блонди не умеет удерживать. «Потому что это чувство нельзя удержать, блонди, оно – моя собственность, это я могу подарить его тебе». – Я не хочу, – собственная наглость и гнев блонди не пугает, а возбуждает, пьянит ощущением смертельной угрозы, и Рики очарован этим упоительным, возбуждающим чувством опасности и странной, не настоящей, но от этого не менее привлекательной свободы, что дарит ему это ощущение. Опасность и свобода, твоя воля сражаться или смеяться – что может быть более захватывающим и веселым? Что может сделать тебя более могущественным и свободным? «Обман, я притворяюсь, но это делает меня свободным», – и Рики не издает ни стона, когда блонди дергает его к себе, безжалостно и грубо, сжимает плечо до огненной боли. И чувствует это опьянение и свободу еще сильнее и ярче, когда видит, что Ясон смотрит на него, всматривается в него с такой же жадностью и яростью, как он сам. Настоящей жадностью, той, что рождена желанием, а не правом небожителя. Вбирая в себя, предъявляя права, всегда правый в безграничном эгоизме крайней нужды, – и отвечая: жадностью и страстью на его жадность и страсть, на свободу, владеющую кровью монгрела и кружащую ему голову ничуть не меньше, чем всем живорожденным. Иллюзия. Обман, опьянение от несуществующего, но какое же яркое и сильное... Головокружительное, разделенное на двоих и для них обоих – равное. – Домой, Рики, – спокойный, безапелляционный приказ, и только тонкий слух Рики чувствует глубокое, грозное рычание. – Я не хочу, – звенящим и злым голосом, полным ярости и этой журчащей сладкой шершавости сахарных орешков в темном роме... Страсть, дикость – и желание темное и дикое, звериной природы, первобытных людей. И Ясон, совершенное искусственное творение, всем телом и стертой темнотой собственного сознания жаждет, желает этой ярости, неукротимости, что не боится крови и сверкающих клыков. Потому что свободна. Он прижимает мальчишку к себе, сквозь ткань, как сквозь пелену воздуха – так она неважна, – ощущая дикую, бьющуюся в его монгреле жажду, стремительный бег крови, огнем, дикой яростью наполняющий тело под его рукой, зажигающей бешеные священные огни в полуночной тьме. Горит алое пламя, требуя крови, коли не жертв – так первой жестокости, бешено кружится вокруг них оставленный на произвол судьбы настоящий целомудренный мир, и самые отважные, став оборотнями, выплясывают вокруг вечных костров жажду крови и любви. Страсть, ярость, жажда сотрясают мальчишку, пробуждая бешенство в его искусственной крови, словно она настоящая и неважно, кто подарил ее блонди, и Ясон чувствует ее расплавленной лавой, оказавшейся внутри его вен. Видит странные дикие образы, слышит буйный смех той первичной воли, из которой растут люди, и уже не понятно, кто из них стал источником желания, и уже не важно, кто они друг другу, а лишь то имеет значение, что он удерживает в своих руках недоступное и сотканное из пламени существо, и оно обжигает ему руки, и единственно важное сейчас – не выпустить священный огонь. Дикое прекрасное пламя, и у этого огня образ смуглого мальчика и темные глаза, и прелестный дерзкий рот, улыбающийся так дразняще и порочно. – Хей, ты! Оставь парня в покое! Это кто? А-а. – Он не хочет с тобой. Ты что, не видишь? – гражданин решительно делает шаг в сторону блонди, хватает за запястье, пытаясь оттолкнуть от вожделенной добычи. Но ведь желаемое получает сильнейший, не так ли? И Ясон отвечает, не отрывая глаз от смеющегося наглеца: – Я вижу, – и эти бездонные глаза наполнены первобытным желанием, одним лишь зовом инстинкта. И пусть его дивное лицо остается спокойным и невидим для смертных ослепительный жар блонди, но Рики отвечает шалой и пьяной усмешкой на его жесткую властность. Трепещет от чувственного наслаждения и радости, ощущая непререкаемую силу Ясона и обещание в грозном рокоте голоса. Потому что он причина, настоящая причина, а не повод и не эксперимент. Сейчас, шипя от боли – но он заставляет блонди ЧУВСТВОВАТЬ и ощущает себя ему равным. «О Господи, да я душу за это отдам!» – Так отвали от... Блонди нетерпеливо отметает назойливого защитника, отбрасывая, как ненужную игрушку, и, ухватив Рики за загривок, чуть ли не волоком под удивленными и встревоженными взглядами остальных тащит к выходу. Силой, конечно, силой, да только от шипения и ругани монгрела – сияние в крови, да только от гибких движений пета – жар в теле, сверкающий жгучий жар, страсть, шальная свобода, которой все нипочем, и ничего не имеет больше значения. «Рики, мой сумасшедший, мой Рики. Мой!»
винни-пух: Ясон берет его прямо в машине: запихивает монгрела на сиденье, пытаясь приказать, как обычно, или думая, что пытается, да только Рики лезет к нему сам без всякого разрешения, очумелый, бешеный, дергает ткань его одежды, пытается стянуть свитер и блонди не хочет его останавливать. Не хочет, не желает, перехватывает руки мальчишки только в непосредственной близости от кожи, и Рики скалится в ответ и шипит разъяренной кошкой. Выкручивается из хватки блонди, но только для того, чтобы торопливо сдернуть свою одежонку; чертова молния застревает в дрожащих пальцах, Ясон, рыча, раздирает ткань в лоскутья, и Рики тут же прижимается к обнаженной груди блонди. Никаких ласк, никаких слов и подготовительных действий: жесткая сила рук, что не спрашивают и не указывают даже – лишь стискивают до хруста костей и ласкают, оставляя пылающие следы на коже, и изнывающее взбесившееся тело с наслаждением и благодарностью принимает звериную ярость. Властный, полностью подавляющий рот, зубы вместо губ и рычание вместо насмешливо-искристого голоса повелителя. Кости плавятся и вибрируют от звуков грома, острые укусы снимают дань с нежности взлелеянной кожи, и Рики кричит от боли, когда зубы блонди впиваются в его сосок, но и в попытку оттолкнуть прекрасного зверя монгрел вкладывает настолько больше желания приблизиться, что сам притянул бы Ясона, вздумай ему обратить внимание на его жалкие усилия. Только он не хочет. Он вправду не хочет, чтобы исчез ослепительный зверь, чтобы вновь вместо яростного и правдивого животного появился бесстрастный блонди, с иезуитским наслаждением ковыряющийся в подоплеке его действий и желаний. О нет, не сейчас, нет, и Рики стонет и бьется под телом блонди, извивается и трется бедрами о бедра Ясона, не пытаясь сдержаться, не желая отказаться. О, наоборот: его жадность и страсть так созвучна ревнивой страсти блонди, так желанна; его горячие объятия, крики и стоны возбуждают и сводят с ума светловолосого. Нет никаких высших каст, никаких людей – в священном пространстве пылающих костров двое диких зверей занимаются продолжением рода, и смерть настигнет того, кто попытается остановить их. Жестко, сильно, одним движением – развести колени в стороны, чуть не выламывая, заставляя Рики застонать и выгнуться. Войти сразу, до конца, впиваясь зубами в смуглое плечо от наслаждения, и слушать, пить его протяжный сладкий крик, его дикое горькое дыхание в поцелуе. Двигаться в тесном жарком теле, чувствуя, как плавится от наслаждения, и, чувствуя, как плавится бешеный мальчик под ним, как дрожат натянутые мышцы, как окатывают яростью горящие бесноватые глаза, как он бьется под ним от боли и удовольствия. Прекрасно. Жгучее ослепительное наслаждение охватывает Ясона с ног до головы, словно его тело перестало состоять из органов и членов, а превратилось в одну пылающую субстанцию, в единую суть, объятую лишь одним желанием – взять своего огненного любимца, овладеть ним, взять живого огня, взять живой души из предложенного – и почувствовать в себе. Стать таким же живым и прекрасным зверем, как тот, что бьется под ним со всей яростью гнева и стремится к нему со всем бешенством страсти. Взять, войти, почувствовать, как бьется живое сердце, как оно близко и доступно, как трепещет от наслаждения, так похожего на муку, и как взрывается этим наслаждением в него. В его голодное сердце, в его ледяное сознание, навсегда оставляя в нем части своей жизни и навсегда оставаясь в нем. «Живым. Живым! Таким же живым, как ты, мой маленький, как ты, мой горячий». Они приходят в себя, сплетясь в объятиях, сотрясая воздух опаляющим дыханием. Никаких ласковых поцелуев и никаких бесстрастных взглядов – они остаются полупьяными и охваченными страстью, и быстрая разрядка ничуть не уменьшила жестокого возбуждения. И Рики откровенно рычит, когда Ясон оставляет его растерзанное тело, и блонди в ответ смотрит со странной, высокомерной и почти злой усмешкой, что заставляет монгрел взбелениться от ярости и попытаться немедленно напасть на горделивую сволочь. «Ты только что трахал меня и рычал от удовольствия, а теперь...» – он не успевает выкрикнуть ругательства, когда Ясон наносит пощечину. Он блонди, и он находится в странном и шалом состоянии, которое никогда не испытывал и не умеет регулировать. Так что Рики опрокидывается на сиденье, и кровь тут же капает из носа, а блонди наклоняется к его лицу и холодным ясным голосом сообщает: – Это тебе за танец. Я не разрешал тебе танцевать с мужчинами. – Да пошел ты! – и чего больше в гневном крике монгрела: злости или желания, восторга или ненависти? Он сам не знает, но вторая пощечина немного легче. – И вести себя так дерзко – я тоже не позволял. – От***! Ясон наклоняется еще ближе к горящим диким глазам – любимым, да, любимым глазам, – усмехается с той же смесью презрительной уверенности и превосходства, что заставляет полукровку орать от злости. Но теперь в его лице Рики видится что-то еще, что-то, что пользуется Консулом, как маской. – И если за дерзости я спущу с тебя шкуру, Рики, то за танец – убью. Что-то еще – странное дикое удовольствие, что он может так говорить. И шальной отблеск страсти, чего никак не может быть с настоящим блонди, и совсем уж непонятная нежность, той же природы, что и сила Ясона, заставляющая монгрела дрожать от восторга и желания. Ревнует, черт, он точно ревнует, и эта ревность – смешная и человеческая, потому что эта ревность относится к человеку, а не к собственности. Монгрел улыбается в ответ – пьяной и бесшабашной улыбкой, злой и чумной от дурости. «Ни хрена мне не страшно, к черту. Ничего я не хочу, кроме того, чтобы трахаться с тобой, блонди. Прямо здесь и сейчас. Эта, правда, тигр. Правда». – Валяй, попробуй, – свистящий злобный шепот мало напоминает нежность, но это тоже правда. Ясон смеется коротким гортанным смешком, переворачивает мальчишку и ставит на четвереньки. Так же властно и не спрашивая, и не беспокоясь об удобствах, ни своих, ни маленького, – какие удобства?! Разный огонь, но одинаковой ненасытности бешено бьется в обоих телах, угрожая сжечь заживо, если кто-то откажется ему служить. И под низкие протяжные стоны полукровки Ясон успевает кончить еще раз, прежде чем они добираются в Апатию. Потому что возвращаться в Эос не представляется возможным: если Ясону нужно лишь застегнуть брюки, то от Рикиных джинсов остались лишь лоскутки и драная майка, тоже мало на что похожая. Так что блистательный Консул тащит своего голого и украшенного кровью пета на своих нежных ручках, и если бы кто-нибудь нарушил его приказ и сдуру попался бы ему под ноги – зарычал бы, как зверь на соперника, и несчастный точно не дожил бы до утра. И когда они вваливаются в спальню, в светлую комнату, наполненную жасминовыми ароматами и музыкальным блеском, то последнее, что им приходит в голову – это посетить душ. И блонди кидает на шелковые и, как на грех, девственно-белые простыни мальчишку, и Рики не пытается, как обычно, выразить свое возмущение, потому что блонди торопливо раздевается перед ним, пожирая голодными глазами его распростертое тело, и монгрел отвечает таким же жадным голодным взглядом и только стонет от вожделения, когда Ясон, наконец-то свободный от одежды, склоняется над ним, упираясь коленом о край кровати и впиваясь эти диким взглядом в глаза пета. – Никогда не смей танцевать с другими мужчинами, – медленно и раздельно произносит Минк, и Рики отвечает кривой признательной усмешкой. Ревность? Блонди ревнует? Ха!
Ruti: Класс!!! Я в восторге!!! Еще! Еще! Еще!
anita: винни-пух, как всегда, великолепно! Отличная сцена, динамичная, насыщенная, эмоциональная! Чем дальше, тем больше нравится Ваш стиль
Milky: Ура!!!!!!! Долгожданная прода!!!!! Вкуснятина!!!!! винни-пух
винни-пух: «Почему у нас тогда не вышло? Потому что это была всего лишь игра? Но игры бывают разными – и те, что ведутся всерьез, где не замечаешь и нет разницы между краской красного цвета и настоящей кровью, потому что они равноценны, – разве такие игры не должны приниматься всерьез так же, как и настоящая жизнь»? Потому что утром, в ответ на вежливый приказ блонди убираться в свои комнаты, Рики сердито сверкнул глазами и послал его куда подальше, а потом нахально завернулся в его простыню, чтобы спать дальше. Консул выдернул его из кровати, волоком протащил по полу и приковал к стене, и монгрел ругался, проклинал блонди и орал дикие цересские песни, пока его светлейшество купалось в бассейне. Честно говоря, он порядком охрип, пока блонди соизволил вновь обратить на него внимание. Усевшись на корточки перед бешеным петом, Ясон ухватил мальчишку за волосы, заставляя поднять голову, но когда Рики, застонав, взглянул на него злобными, пылающими глазами в лице блонди было столько удовольствия, такой ясной, веселой была его улыбка, словно он все понимал по-настоящему. Словно признавал игру в подавление игрой, словно вся грубость и показная жестокость ночи и утра были лишь шалостью, прикрытием для той истинной, созвучной нежности, что царит между ними. – Ты опять меня не слушаешься, пет. Рики знает, каким голосом может говорить его Консул, знает, какие мастера блонди управленческого звена в модулировании и подстройке звуковых колебаний для оптимального воздействия – знает, каким колдовским голосом может говорить Ясон. Но Рики-псионик знает, когда этот голос звучит так, как хочется владельцу, а не Консулу. Ясону хочется говорить с ним так: нежным, низким, умопомрачительным голосом нимфы, желающей обворожить своего возлюбленного. Так что вместо ругательств или шипения, Рики отвечает такой же ясной усмешкой. Только более шалой, более чокнутой: «Я ведь монгрел, мне можно». – Ага, Консул, не слушаюсь. – Мне придется тебя наказать. – Валяй, попробуй. Прям счас начнем или ты сначала поработаешь над логическими связями? Неимоверная наглость, дерзость за гранью преступления. И он, Первый Консул, вместо того, чтобы наказать примерно недостойного, не только не допустит вмешательства амойского законодательства в жизнь его семьи, но и будет отчаянно защищать строптивца, нарушая все возможные запреты. Упоительно аморальная мысль, и блонди испытывает настоящий восторг и дразнящее желание продолжить нарушать закон, доказывая свою силу, свою правоту. Ходить по краю дозволенного, отодвигать указанные границы, всегда идти дальше всех остальных – удел сильных и безрассудных, и Ясон Минк относится к их числу. «Внутри своей семьи я разберусь сам», – блонди испытывает еще один прилив адреналина, радуясь очередному нарушению. Раньше объем личных отношений он даже мысленно называл пространством. Но Рики – его семья; каким бы странным понятие не было для андрогина, но степень привязанности его к пету лучше всего характеризуется именно этим человеческим определением. Блонди коротко смеется горловым диковатым смешком, оставляя Рики в таком же безрассудно-восторженном состоянии, в котором он пребывает и... уходит на работу. Сначала Рики ждет чьего-нибудь явления и, когда оно не происходит, догадывается, что блонди оставил его прикованным на целый день. Фигня это, а не наказание – это игра, символ его пленения и принадлежности более сильному зверю – нелепый и совершенно невозможный для нормального блонди поступок. Так что Рики в полной мере осознает, насколько это игра и насколько на самом деле указывает на внимание Ясона. И на некие чувства, властные и эгоистичные донельзя – но чувства. Блонди, у которого к пету особенное отношение, и не в силу уникальности объекта, а в силу уникальности его связи с ним. Интересно. А ведь он всего лишь дал себе волю поиграть, дал себе... ну, да так и есть: он дал себе волю. Сделал вид, что он свободен на самом деле и принадлежит блонди по собственному желанию, и блонди... ошалел. Блонди признал его равным, пусть только в постели, пусть в борьбе за поцелуй и ярость желания, но признал. И ох как признал! Разнежившись от воспоминаний, Рики ловит себя на том, что уже с полчаса глупо улыбается стенке вместо того чтобы демонстрировать независимость характера, и вновь начинает буянить. Песни, правда, он довольно скоро бросил петь и стал вслух описывать бурную ночку, но потом возникла непредвиденная проблема. Рики долго пытался не обращать на нее внимания, но потом, мучительно краснея, пробормотал: – Ясон, если Дерил немедленно не отведет меня в туалет, это дурно кончится. Может, Консул был далеко, может, Дерилу ничего не передали, но прошло еще два часа, прежде чем фурнитур ворвался в спальню и деактивировал фиксатор. Правда, после гигиенических процедур монгрел был водворен на прежнее место и хмуро пожаловался блонди вечером: – Знаешь, блонди, думай, прежде чем чего-то велеть. – Если бы ты придержал свой язык не более чем на пять минут, такого конфуза не произошло бы. – Если бы я придержал свой язык, ты бы сегодня не трахал меня с такой довольной рожей. Что, кстати, совершенная правда: белокурый красавец похож на сытого тигра и странноватая смесь удовлетворенной властности и нежности, рангом повыше и сделанной из вещества чистого и радостного, оживляет ясное лицо не свойственным ангелам дикостью и буйством. Угрожает и манит, так что Рики все время ловит себя на том, что засматривается на блонди, как если бы первый раз увидел толком. Может, так и есть, а может, наконец-то так и есть? – Я же дразнил тебя. Ясон с наслаждением потягивается, с откровенным наслаждением, и откровенно же соблазнительно: мускулы переливаются живой жидкой сталью, несравненная кожа светится жемчужными прозрачными оттенками, синие, живые, горячие глаза искрятся от смеха и удовольствия, и с такой усмешкой смотрят бесы соблазна, а не повелители Амой. Рики сглатывает слюну и, напрочь забыв о прикованной руке, пытается придвинуться поближе к царственному красавцу. Конечно, у него не получается, он с досадой дергает рукой, вызывая лишь звяканье цепи и насмешливую гримаску блонди, зло кривится, стыдясь своей откровенности и своей зависимости от прекрасного андрогина, но, прежде чем успевает что-то сказать – чудесный белоснежный зверь ласково-безоговорочным движением скручивает все его тело в комочек и накрывает собой. Обнимает Рики всего, целиком и полностью, закрывая от всего света и утверждая только свое существование в нем. – О-ох! И горячий упоительный шепот в ухо, и опаляющий жар дыхания: – Я тоже могу дразнить тебя, пет, так ведь? Сознайся, Рики.
винни-пух: Несогласие или признание тонут в жарком хмельном поцелуе, после чего, помнится, Рики ставят на колени и фиксируют обе руки на изголовье, а потом действительно долго и нежно дразнят языком и укусами, пока монгрел не начинает подвывать от раздирающего желания, и добиться его признания становится игрой, а не настоящим условием, поэтому Рики даже не думает на что-то там соглашаться и в назидание оттрахан, крепко и с чувством, так что какое-то время видит только звездочки перед глазами и ощущает себя новорожденным и сделанным из пламени. Конечно, он и потом не соглашается и ругается, и сопротивляется, хотя у него руки и ноги дрожат от слабости. Но это – игра, чудесная игра в сопротивление, а не то, что творили с ним раньше, забивая сознание человека в глубину выдрессированного животного. И они продолжают, вновь и вновь сплетаясь в объятиях, вновь и вновь находя способы признавать друг друга и много времени спустя, и сейчас Рики не помнит, почему у них тогда не получилось. Было так хорошо, так... многообещающе. Но он действительно только монгрел, простой глупый человечек, и он не знает, почему блонди изменил своему желанию и не знает даже, изменил ли. И как это произошло – тоже не помнит. Впрочем, нет, помнит, но вспоминать неохота: это не то, что хотел бы помнить монгрел о своем прекрасном любовнике, но то, с чем ему пришлось смириться так или иначе. Растаял очередной волшебный обман, и играть полукровке больше не хотелось, а тот снежный тигр, способный рычать от страсти, превратился в очередную маску. Все поломалось, все вновь разрушилось и вновь сдвинуло их на те же границы: пет и хозяин, ничтожный изгой и прекрасный блонди. «Наверное, это были уже другие границы, даже наверняка. Спустя столько времени, я уже понимаю, что ты изменялся, изменялся уже тогда, учился ощущать и искал себя на своем пути. Но и я изменялся, и почему-то того, что у нас получалось, все время оказывалось недостаточно. Потому что сначала ты только брал: ты был блонди, ты был машиной для анализа и точных прогнозов, и те намеки на эмоции, что были тебе доступны, мало что могли тебе объяснить, и ты брал у меня. Брал мои эмоции, искал и вызывал их, какие хотел, и ощущал через меня, через это твое дурацкое синхронизированное взаимодействие эмоциональных матриц. Мать твою, блонди, это любовью называлось, понял? Любовью! Черт, может, ты и понял в конце концов, но тебя ведь это не остановило, не так ли? Ты ставил свой эксперимент – трудный, длительный, опасный для жизни и твоего гениального ума, – но ты все же чокнутый, блонди, это точно, потому что тебя смертельная угроза не остановила. Сначала брал, впитывал целиком, а я терялся, не находя ответа, и пытался вырваться. Конечно, ты меня не отпускал, где ты еще мог найти объект чрезвычайной эмоциональности, способный синхронизироваться с недоразвитым блонди? Потом учился испытывать сам. Потом испытывал, проверял на мне и вновь уходил: искать, сравнивать и анализировать. А я снова ничего не мог понять, потому что ты стал отвечать мне, я чувствовал. Я ощущал, как бы ты там это правильно не называл, но после каждого твоего ответа, каждого момента, когда ты становился человеком, потом наступал миг, когда ты переставал им быть. Каждый раз внезапно и непонятно, без всяких причин, словно подчиняясь чьей-то черной магии, ты превращался вновь в то бесстрастное жестокое создание, что препарировало меня на своем столе и с иезуитским любопытством извлекало из меня прошлое и будущее. Причина была – теперь я знаю, искать было нужно – я понимаю, но ни тогда, ни теперь это уже ничего не меняет. Ты – блонди, ты делал все, что мог, ты... ты добился всего, чего хотел, так что я, на самом деле, давно не нужен тебе. А тогда и сейчас правдой оставалось то, что, научившись разделять мои чувства, свои – ты так не разделил со мной. Ты отдавал их мне, иссушая меня их властностью и непререкаемой силой, ты раздавливал меня своей волей, но не разделял своих желаний со мной. Прости, блонди, мне тоже нечего больше делить с тобой, и... прости».
полная версия страницы