Форум » Фантворчество » Весна » Ответить
Весна
винни-пух: Название: Весна. Автор: Винни-пух Бета: Lynx Пейринг: Ясон/Рики Рейтинг: агнст. Предупреждение: AU, смерть персонажа (упоминание) Предупреждение: наш ответ Чемберлену.
Ответов - 29
винни-пух: Весна начинается, когда изменяется воздух. Вчера еще обычный, холодный, заставляет бежать быстрее в искусственное тепло здания, смотреть вниз. Там, внизу - неубранные лужи, тонкий незаметный ледок, на котором так легко поскользнуться, и тумана вроде бы нет, а холод – зябкость, промозглость, мокрая холодная пленка на одежде – есть все время. Просто холод, путается в одежде, остается на лице, на волосах – даже когда заходишь в дом, принимаешь душ, греешься – что ни делай, он все равно остается. Холода столько скопилось за зиму, что от него невозможно избавиться. Это кажется вечным: холодный воздух, промозглый дождь, серое небо, никого у тебя нет, и у шлюхи на улице ледяные пальцы. Это навсегда. Прямо над головой – белый, светящийся диск лампы. Он смотрит на него так долго, сколько может выдержать. Свет яркий, режет глаза, от боли текут слезы, но он смотрит, пока не решает сам про себя – достаточно. Свет белый. Он есть. Потолок белый, стены белые, свет белый. А другие цвета здесь бывают? Чтобы проверить, он поднимает руку. Движение дается на удивление легко, хотя он ожидал затруднений. В поле зрения попадает крепкая ладонь с длинными ухоженными пальцами. Не белая. Значит, есть и другие цвета. Он осторожно поворачивает голову: влево, вправо, приподымается – тело охотно подчиняется, но он не склонен доверять этому. Он убежден, что окружение обманчиво, таит множество ловушек и лжи, и собственное состояние тоже представляется ему обманчивым. Он обдумывает эту мысль, пытаясь оценить ее вероятность. Найти доводы для опровержения или доказательства не удается, но интуиция подсказывает, что все вокруг – обман, и он считает, что к ней стоит прислушаться. Он лежит в кровати, на нем удобная одежда из мягкой белой ткани. Он не привязан – это наблюдение придает ему сил, он ощущает вспышку радости, и тут же пытается встать. Вернее сначала сесть, а потом встать. Испытывает удовольствие от соприкосновения босых ног с теплым, чуть шершавым покрытием пола. Он не помнит, как оно называется, но ощущение приятное и вызывает ассоциацию с заботой. Стены, отолок, нет ни окон, ни дверей. Отсутствие двери вызывает у него беспокойство, и он тут же решает, что найти выход необходимо. Он подходит к стене, двигается по периметру комнаты, проводя кончиками пальцев по покрытию – такому же теплому, как пол, но гладкому – пытается найти дверь на ощупь: крошечное углубление или выпуклость, маскирующую замок. Это продолжается довольно долго, но он ничего не находит и останавливается в растерянности. А есть ли выход на самом деле? Может быть ему только кажется, что он должен быть? Собственно, а зачем ему дверь? Он думает, что есть другое место, где нет белых стен, но есть многое другое. Есть пространство, можно двигаться в любую сторону, и чтобы добраться до этого места, ему не нужна дверь. Тогда он ложится и закрывает глаза.
винни-пух: А потом наступает сегодня и все изменяется. Ты поднимаешь глаза вверх и видишь тучи. Ты смотришь на деревья, на асфальт – нет ничего, что напоминало бы о тепле, но воздух, воздух наполнен неуловимым чудесным запахом свежести, чего-то ожившего, теплого. Ты пробуешь этот запах, осторожно, как пробуешь ломоть арбуза, боясь, что тут же перемажешься соком: сок слишком вкусный, его слишком много - и улыбаешься. Весна пришла. Все. Весна – пришла. Через какое-то неопределенное время он открывает глаза и снова видит пустую белую комнату. Это вызывает раздражение и недоумение: он совсем не хотел оказаться вновь запертым, ему хочется быть в другом месте, и он хочет оказаться там немедленно. Почему-то это не получается сразу. Очень странно и неправильно. Ему почти больно думать об этом, это нечестно, он чувствует себя беспомощным. И тогда ему приходит в голову мысль, что есть кто-то, кто этого хочет. Не он, а кто-то еще. И этот кто-то заталкивает его в запертую комнату, куда он сам, конечно, попасть не мог. Как можно попасть в комнату, где нет выхода? Он обещает самому себе найти этого кого-то и сильно его ударить. Намылить ему шею, хорошенько отдубасить, как только он вернется обратно. Но сейчас он этого сделать не может, поэтому он встает и долго, тщательно осматривает стены, чтобы найти дверь. Возможно, на этот раз он найдет искомое и сумеет выбраться отсюда. Поверхность стен идеально ровная, идеально белая, ни малейшей царапины, щели, изъяна – ничего. Ничего не изменилось с прошлого раза. Это раздражает. От злости он скидывает на пол постель, пытается оторвать кровать от пола. Она не поддается усилиям, словно составляет одно целое с этой комнатой. Тогда он думает, что дверь может быть расположена в полу; так бывает, он не помнит, откуда он это знает, но так бывает. Он оставляет кровать в покое и исследует пол. Сделать это труднее: покрытие шершавое, пальцы быстро устают, но он не сдается, пока не обнаруживает метрах в двух от кровати тонкую незаметную глазу щель. Он тщательно прощупывает ее пальцами; предполагаемое отверстие имеет вид окружности, достаточно большого диаметра, чтобы он, например, мог в него поместиться. Правда, стоя. Как же тогда им пользуются? В памяти всплывает картинка: раскрывающийся люк, фигура в лиловом медленно поднимается из него и, когда полностью поднимается, становится видна подающая платформа. Да, здесь должная быть платформа. Он усаживается рядом с люком, намереваясь ждать. Ему уже не хочется немедленно оказаться в другом месте, ему хочется найти этого шутника, того, кто запер его в этой комнате. Значит надо дождаться того, кто поднимется и заставить его говорить. Он заставит его говорить, он из него дух выбьет, если тот откажется говорить. Пусть только попробует не отвечать, на всю жизнь запомнит… Он останавливается в мыслях так резко, как если бы несся сломя голову и неожиданно столкнулся со стеной – ощущение сильного удара. Запомнит кого? Кого кто-то должен запомнить? Как его зовут? У него должно быть имя, собственное имя, что может быть проще, чем его вспомнить? Он помнит, что вот это – пол, а это – стены, а это – кровать, а как зовут кого-то он не помнит, потому что не знал никогда. Но свое имя он должен знать. Раз он есть, раз здесь сидит, то у него должно быть имя. Он роется в памяти, но это напоминает давешние поиски двери: должно быть, но никак нельзя найти. Это ощущение – теплого свежего воздуха, - то исчезает, то вновь появляется. Но когда исчезает, ты уже не испытываешь страха. Ты твердо знаешь, что весна уже наступила. Надо подождать совсем чуть-чуть, и тогда наступит такое время, когда небо станет синим-синим, когда темные квадратики газонов наполнятся зеленой, блестящей травой, а на ветках застрявшей в углу улицы акации появятся нежные маленькие листочки – прозрачные, тонкие, дрожащие. А по небу начнут ползать огромные кучевые облака. Такие бывают только когда тепло: пухлые, вкусные, окрашенные в лиловый, и розовый, и зеленый. То ли замки плывут по небу, то ли невиданные звери летают, то ли сказочные страны проплывают наверху. Никакие небоскребы не могут закрыть эти облака и это небо с золотистыми полосочками заката. И тогда ты уже не спешишь домой, а стоишь, привалившись к ограде и смотришь, смотришь… Здесь кто-то был, пока его не было. Он знает это совершенно точно, потому что помнит как сидел возле люка и ждал, что оттуда кто-нибудь появится. А потом глаза сами собой закрылись, и он оказался в другом месте. А очнулся опять здесь. В комнате с белыми потолком, и это неправда насчет надежды. Он опять лежит в постели, а это означает, что кто-то все-таки приходил, и перенес его на кровать. И этот кто-то мог делать с ним еще массу вещей, ему неизвестных, потому что он все равно ничего не чувствовал. Если бы чувствовал, он бы… Он вдруг понимает, что еще может означать то, что он оказался в постели, хотя оставался возле люка. Это означает, что его тело находилось здесь, иначе этот кто-то не смог бы его перенести в кровать. Или это означает, что он на самом деле не покидал эту комнату, что все время был здесь, и что никакого другого места нет. Эта мысль ему не нравится, не нравится очень сильно, она вызывает у него страх и обиду, и он изо всех сил старается придумать какое-то другое объяснение и с легкостью находит его. Он покидает эту комнату, когда закрывает глаза. Но, возможно, он возвращается в нее только определенным образом? То есть, только в кровать? Как это проверить? Лежать не хочется. Он никогда не испытывал потребности в благостной лени и не находил ничего интересного в том, чтобы валяться на диванах и бездельничать. Ему нравится двигаться, нравится чувствовать силу своего тела, упругость мышц, нравится двигаться стремительно, так, чтобы ветер в лицо. Он вскакивает и носится по небольшому замкнутому пространству. Мерзкая комната, она очень маленькая, не разбежишься. Даже чтобы ходить быстро не хватает места. А уж чтобы ветер в лицо… Чтобы так быстро, нужна машина. А еще лучше байк. Тогда скорость слышишь всем телом, ощущаешь, как машина дрожит под тобой, становишься с ней одним целым и несешься по дороге вперед, только вперед, и мир вокруг сливается в цветные полосы. Он невольно останавливается, раздумывая над тем что вспомнил. Скорость, движение – он хорошо помнит скорость, и то, какое удовольствие он получает от нее. То, что он заперт в таком маленьком месте – лишнее доказательство, что он попал в руки врага. Не шутника. Это враг. Но кто этот враг – он не знает. Он не знает даже как сюда попал. И каким образом попадает сюда снова. И думает, что доказательством того, что он не покидал комнату может стать его возвращение не в постель, а в какое-нибудь другое место. Но это можно сделать, только покинув еще раз комнату и вернувшись в нее же. Ему бы не хотелось возвращаться. Но раз здесь живет его враг, то с этим надо разобраться.
винни-пух: А потом весны становится много-много: трава лезет из земли прямо на глазах. Набухшие клейкие почки утром вызывают умиление, а вечером на их месте ты обнаруживаешь мягкие, дрожащие от усилий, листочки. Это так неожиданно и здорово, что не веришь собственным глазам. Почему так быстро? Ну как так быстро, а? Вот вчера ничего не было. А сегодня р-раз – и все есть. Это чудо. Весна приходит с целой охапкой чудес, их полным-полно. Надо лишь идти за ветром, за запахом мокрой травы, за громкими звонками звуками, каких никогда не бывает в зимнем воздухе – и ты увидишь все-все, что только что родилось на белый свет. Это удивительно. Ему приходит в голову, что если его враг что-то с ним делал, то на его теле должны были остаться следы. Он снимает одежду и тщательно осматривает себя. С сожалением он понимает, что сейчас он ничего не узнает, потому что не догадался сделать этого сразу. Но в следующий раз, если он сюда вернется, у него уже будет с чем сравнивать. Очнулся он снова в кровати. Долго рассматривал потолок, потому что ему показалось, что его цвет изменился, стал более темным и мягким – сливочным. Эта загадка – почему он вспомнил, как назывался этот цвет, но не помнит собственного имени – вновь беспокоит его, заставляя искать объяснение. Может дело в том, что о сливках – в чашке кофе, точно, он пьет только кофе – он думал без желания вспомнить, а вот о собственном имени, о самом себе, он думает с напряжением. И именно это усилие и сбивает ослабевшую память... О ветре и байках он подумал без усилий. Просто вспомнил. Надо попытаться вот так думать: нечаянным, случайным образом. Тогда, когда он вспомнит достаточно много, он сможет восстановить все остальное логическим путем. Где-то он такое слышал, говорил кто-то неприятный. Да рагон с ним, что неприятный, но говорил, кажется, дело. Надо думать то… да ни о чем не надо думать. Надо ходить и само вспомнится. Тогда он встает и ходит. И не пытается вспомнить. Сначала это напоминает сказку о белой обезьяне, о которой нельзя думать, но попробуйте выгнать ее из головы. Тогда он пытается отвлечься от собственных мыслей: считает шаги, умножает на количество пальцев, измеряет расстояние между стенами в шагах, ступнях и ладонях в качестве единицы измерения, вспоминает, сколько раз он здесь просыпался и сколько раз был в другом месте. Воспоминания о другом месте поражают его нечеткостью. Оказывается, он не помнит ничего толком, кроме ощущения пространства, огромного, ничем не ограниченного пространства, но не успевает этому огорчится, потому что в его голове словно открывается люк… нет, скорее – обваливается потолок и короткие вспышки-воспоминания беспорядочно осыпаются в его сознание, заполняя вакуум образами, словами, фрагментами. Без всякого смысла, без цели, беспорядочно, и он может лишь гадать, какую мозаику составляли эти отрывки... Он помнит грязную подворотню; какие-то люди в гражданском, это точно не форма, блеск лазерного лезвия, прикосновение к чужому телу, жжение в груди. Он помнит небольшую захламленную голоплакатами комнату: дурацкая круглая кровать, нарисованное окно раздражает до безумия, человек в лиловом… нет – фурнитур, зовут… как же его зовут? Он помнит огромные сверкающие великолепием залы и прогуливающихся по ним людей удивительной красоты и достоинства. Почему-то они вызывают у него неприязнь. Кроме некоторых. Нет, кроме одного. Помнит совсем другую комнату: плохо убранную, бедную, здесь не любят жить, здесь не хотят жить. Помнит улицу в зелени весны, праздничных людей, к числу которых никогда не принадлежал и никогда не будет принадлежать, помнит… Он удивляется, что среди всех этих воспоминаний он так мало помнит человеческих лиц. Здания, дороги, коридоры и помещения, немного улицы и немного зеленого парка. И совсем мало людей. Странно как-то. Но он не успевает обдумать эту мысль до конца, потому что в его воспоминаниях появляется что-то непереносимое, огромное, красное, что-то полное боли и страха настолько, что он не может выдержать этого. И тогда он кричит. Долго, надсаживая горло, кричит, и красное, страшное полностью заполняет его. Весна – это туманное прозрачное утро, призрачное, светлое. Капли дождя стекают по краям подоконника, дождь шуршит, шелестит в молодой листве – такой певучий, особенный звук бывает только весной, когда листья совсем юные, не тронутые зноем. В тебе – хрустальный покой, свет, и ты чувствуешь необыкновенную свободу. Ты проговариваешь вслух эти слова – кристальные, прозрачные – и непомерно удивляешься тому, что ты – ты! – знаешь такие слова, чувствуешь их силу и красоту. Ты слышишь вечность в этих словах, в этом шелесте, в призрачном сиянии дождливого утра. Может пройти тысяча лет, но это не изменится. Будет весна, будет дождь, будет молодая жизнь. Всегда. Он снова в кровати: опыт не удался, но можно сделать кое-что другое. Он раздевается и осматривает себя. Прежде чем он заканчивает, ему приходит в голову, что есть другое доказательство того, что он не покидал комнату. Одежда чистая и свежая, полностью отсутствует запах, он не испытывает нужды ни в еде, ни в питье, ни в утолении других физиологических потребностей. Или время движется теперь иначе и его прошлые воспоминания больше не могут служить эталоном для сравнения? Однако доказательство он получает. Не обнаружив ничего на теле, он одевается, раздумывая, считать ли подобную проверку достаточной, и приходит к выводу, что его противник мог, во-первых, не оставить следов воздействия, а во-вторых, оставлять их так, чтобы они не поддавались визуальной проверке. Особенно, если комната находится под наблюдением. Последнее соображение заставляет его одновременно испытать и страх, и гнев. Сколько раз он приходил в сознание, а его неизвестный враг наслаждался его растерянностью и очевидной беспомощностью! Отвратительно! Но если его предположение верно, то значит, он имеет дело с очень сильным противником. Подумав еще, он пытается прощупать область затылка и височные доли, и почти не удивляется, обнаружив там припухлости и болезненные участки – следы подключения к… Мысль неожиданно обрывается и он не может вспомнить, ни к чему его могли подключать, ни что именно могли с ним сделать. Очевидность повреждений заставляет его сжать кулаки от ярости и мысленно пообещать своему врагу, что их встреча простым выбиванием мозгов для него не закончится. Ярость такая сильная, такая «живая», что почти приносит удовольствие. Ему невыносимо хочется вскочить и начать крушить все, что попадется под руку. Хочется почувствовать что-то прочное, крепкое и доказать, что он сильнее, что может уничтожить любое препятствие. Но он сдерживается. Если за ним наблюдают, а это было бы очень даже логично, то его взрыв эмоций позволит врагу посмеяться над ним. Если нет… он все равно сдерживается, потому что тот неприятный, чье имя тоже теряется в его памяти, утверждал, что гнев надо сдерживать, что боль надо сдерживать, чтобы использовать эмоции в наиболее выгодный момент. Толку будет от того, что он тут что-то сломает? Никогда от этого толку не было, да! Но и пребывать в бездействии тоже нет смысла. Что он может сделать? Думать в движении легче. Это он хорошо помнит, поэтому встает и отправляется в бесконечное путешествие вдоль стены, ведя пальцами по гладкому теплому покрытию. Запереть его здесь, запереть в этой клетке, представляется ему отвратительным делом, преступлением. Никто не имеет на это права. Разве только, если он сам совершил преступление. Мысль заставляет его на миг остановиться, но потом он продолжает вышагивать: нельзя давать повод врагу что-то заподозрить. Он не знает, кто его противник, но стоит предположить, что он силен и умен, правда же? Он пытается представить, какое преступление он мог совершить, но, так же как и тогда, когда он хочет вспомнить имя, ничего не получается. Надо думать по-другому. А какие вообще законы существуют? Какие он помнит? Почти сразу он вспоминает, что нельзя носить оружие. В голове при этом появляется образ лазерного лезвия, кто-то держит его в руке. Но картинка сразу гаснет, оставляя его с убеждением, что сам он в руках ничего подобного не держал. Он вспоминает каких-то совсем незнакомых людей – во всяком случае он ничего не чувствует, когда эти образы всплывают в памяти – у которых в руках было оружие, настоящее, смертоносное оружие. Но, опять-таки, после вспышки у него не возникает ощущения, что он когда-нибудь стрелял, а уж тем более убивал. Нет, здесь что-то другое. Может, воровство? Он не успевает додумать до конца эту мысль: словно в фильме, когда изображение идет неестественно крупным планом, он видит пульт – совсем простенький, три кнопки – и понимает, что с этим прибором связана гибель. Красное и невыносимо горячее обрушивается на его мозг, и он медленно сползает по стене, чувствуя боль, жар, страх и какое-то немыслимое облегчение, почти радость. Как можно радоваться, когда умираешь? Так не бывает.
винни-пух: А еще весной влюбляются. Это совсем странная, невероятная вещь, если рассуждать здраво. Вот ты живешь, ходишь на работу, смотришь по сторонам, когда переходишь улицу. Ты с кем-то знаком, кто-то кивает приветливо на твое «здрасьте», кто-то не обращает на тебя внимания. Кто-то делит с тобой ужин, кто-то постель. Кто-то вместе с тобой оправдывается перед начальством, и кто-то празднует с тобой успех. Их много, этих кто-то, некоторых из них ты знаешь всю жизнь, некоторых совсем недолго. О некоторых тебе не хочется даже вспоминать, а кто-то заставляет тебя улыбаться. Но все эти люди… они живут сами по себе. У них своя жизнь, у тебя – своя, и всех все устраивает. А потом приходит весна, и мир переворачивается вверх ногами. Ты знаешь этого человека сто лет. Ну не сто лет, конечно, но все равно давно. И никогда не обращал не него внимания. Ну, живет человек на твоей лестничной площадке, или работает в соседней лаборатории, ну и что? Ты с ним здоровался, оттягивался на корпоративных вечеринках, ну, может, пару раз матч обсудили, пиво выпили. А потом ты вдруг замечаешь, что когда он сидит у окна, солнце целует его в макушку и в воздухе над его головой вспыхивают рыжие искры. Что у него необычной разрез век, но это его совсем не портит и даже наоборот, делает таким особенным, неповторимым, что когда он говорит – у тебя по телу бегают мурашки, а когда он нечаянно коснулся твоей руки, передавая папку, тебя молния ударила. Грозы не было, электропроводка в порядке. Но тебя все равно ударила молния. Потому что ты вдруг понял, что без этого человека ты просто не можешь жить. Вот вчера, блин, мог, а сегодня не можешь. Он приходит в себя, но старается сделать вид, что еще не проснулся. Оглядывает комнату сквозь опущенные ресницы, но не замечает никаких изменений. Повернувшись на кровати, как бы для того, чтобы занять другое положение, он кладет руку под голову и старается незаметно ощупать виски. В таком положении найти что-то новое тяжело, волосы мешают, но он не сомневается, что над ним проводились какие-то процедуры. Он не хочет есть, пить и ходить в туалет. А люди долго без воды, например, не могут. Получается ему дают воду во сне? Потому что на руках нет следов от капельницы. Тут он отмечает, что говорит сам про себя «проснулся» и «во сне», и ему становится больно и тоскливо. Значит то, другое место, где простор, свобода и пронзительное ощущение счастья – это сон? Он просто спит в этой долбаной комнате, и какой-то гад ставит над ним опыты. Ну правильно, и помнит он мало что, потому что ему… что-то там сделали. Что-то сделали с памятью, да. Он потрясен и раздавлен. Он чувствует ненависть, жгучую ненависть, от которой слепит глаза и сводит руки. Ненависть жаждет уничтожить эту комнату, уничтожить к рагонам своего мучителя и вообще всех, до кого сумеет дотянуться. Ненависть заставляет его вскочить и, вцепившись в кровать, дергать ее в разные стороны. Простыни и подушка слетают на пол, он бросает кровать, раздирает простынь на полоски, потрошит подушку. Ткань прочная, он испытывает злобное удовольствие от того, что нужно прилагать силы, и что материал все-таки рвется. Потом снова дергает кровать. Он помнит, что она вмонтирована в пол, но это не имеет значения. Он не собирается действовать РАЦИОНАЛЬНО, мать твою Юпитер, он собирается просто все разрушить. Чем-то словосочетание «мать твою Юпитер» ему невероятно нравится. Он чувствует, что что-то нарушает, что-то серьезное. И что, произнося их, он вызывает недовольство наблюдателя, оскорбляет его. Так что он тянет и корежит пластиковую раму, выкрикивая: - Мать твою Юпитер! Его голос необыкновенно громко раздается в комнате, или, скорее, он отвык от звуков. Но прокричав оскорбление один раз, он понимает, что останавливаться нет смысла, что, может, именно это преступление и есть причина его неволи. Но теперь он хотя бы знает эту причину. Почему-то это приносит облегчение, и он повторяет снова и снова: - Мать твою, Юпитер. Твою мать, Юпитер! – пока пластик, наконец, не разрывается и кровать не застывает подобием абстрактной скульптуры. Один угол поднят настолько высоко, что ножка разорвалась, а еще две вытянулись и прогнулись. Это выглядит забавно, и он смеется. Потом опрокидывает кровать и думает, что делать дальше. Смех заставил его гнев отступить, и доламывать кровать ему уже не хочется. Но зато появляется идея: ему надо притвориться, что он устал и засыпает, и подстеречь противника. Так он и поступает. Еще какое-то время он бродит по комнате, пиная ногами стены, но без всякого вдохновения. Потом тяжело опускается на пол, уставившись в потолок. Ложится спать сразу он считает неразумным: слишком быстро, его враг не поверит. Так что он сидит и пытается вспомнить как выглядел тот неприятный человек, чьи советы на поверку оказались довольно эффективными. Это не тот вопрос, который его сильно беспокоит, так что он совершено не переживает из–за невозможности воспроизвести лицо этого человека. Не помнит он его: так, что-то смутное – высокий рост, волосы длинные, глаза большие. Кроме этих расплывчатых примет в памяти больше ничего нет. Что он гораздо лучше помнит, так это его голос – мягкий, чуть приглушенный, необыкновенной, завораживающей красоты. Его можно было слушать часами, если бы не то, что он говорил. Вот если бы не знать языка… К голосу привязываются красиво очерченные тонкие губы. Почти всегда неподвижные или изогнутые в высокомерном выражении иронии. Он на пальцах может пересчитать его улыбки. На редкость мрачный и занудный тип. Собственно, зачем ему улыбаться? С такой работой как у него много не наулыбаешься. Дальше воспоминание снова обрывается. Какая такая работа? Почему работа оказывает такое плохое влияние на него? Он невольно закрывает глаза, пытаясь уловить ускользающее понимание – но вот же оно, еще чуть-чуть – и внезапно мозг наполняет совсем другое видение/ощущение. Очень четко: характерное скуластое лицо, холодный взгляд, падающая на глаза рваная челка, шрам до виска. Видение чуть отодвигается, превращается в худого мужчину, закуривающего сигарету: желтые от никотина, подрагивающие пальцы вставляют сигарету в рот, вспыхивает огонек. Медленная затяжка, такая медленная, словно нарочно, чтобы подразнить. Во всяком случае, сейчас он готов душу продать, чтобы затянуться. У его сигарет был особенный горьковатый резкий запах - очень катцевский. Катце! Да! Этого человека звать Катце. Он его знает. Он удовлетворенно вздыхает, чувствуя себя победителем. Так оно и есть, это первое имя, которое ему удалось вырвать из упрямой памяти. Нет, первой была Юпитер, но это имя скорее нарицательное, не вызывает никаких внятных ощущений. А вот Катце – это совсем другое дело. Катце – это настоящий человек, реальный, физически ощутимый и… неплохой? Обдумав эту мысль со всех сторон, он соглашается со своим впечатлением. Неважно насколько хреново Катце относился к нему - может и не хреново, поди пойми Рыжего Лиса - но человек он неплохой. Если бы он мог к нему обратится, то получил бы от него помощь. Но обратится к Катце он не может. Зато он может сделать вид, что устал, и лечь. Вряд ли возбуждение от такого яркого и ясного воспоминания даст ему уснуть на самом деле. Он ловит себя на мысли, что ему хотелось бы уснуть. Да, уснуть и оказаться подальше от белой комнаты и врага, но он понимает, что это было бы слабостью. Это трусость – убегать от реальности. Так что пусть будет эта чертова комната, а уж способ вырваться из нее он найдет.
винни-пух: Весна – это когда твой любимый человек улыбается тебе по утрам. То есть, ты выходишь на площадку, или на лестницу, или являешься на работу на час раньше – а вдруг, ну вдруг он тоже придет раньше и можно будет поболтать с ним, вроде как по работе – и ты приходишь, а он там. Он тоже за чем-то притопал в лабораторию на час раньше – бедолага, этот чокнутый сапфир со своими вирусами заставляет людей работать сверхурочно, вот урод! - так что ты можешь с ним поговорить; выйти на свежий воздух – кондиционер – фигня, я вас умоляю, все эти стимулирующие запахи полная туфта! – покурить, если он курит, или просто поглазеть по сторонам, обменявшись глубокомысленными замечаниями о том, что погода хороша и будет еще лучше. А потом ты можешь провести его до дверей, увидеть как он, оглянувшись, еще раз тебе улыбается, и почувствовать, что ты летишь. Ты летишь. Неважно, что ты делаешь: гоняешь образцы, пишешь отчет, пьешь кофе в перерыве – ты летишь. Туда, где небо синее и ясное, где громадные необыкновенные облака, где солнце смеется, где просторы, где такие просторы, что можно летать всю жизнь и никогда-никогда не опускаться на землю... Он чуть не заснул. Долгое время ничего не происходило, а он так старательно изображал спящего, что действительно едва не заснул. Но он оказался прав насчет своих воспоминаний: они не дали ему по-настоящему уснуть, так что когда люк в полу наконец-то опустился вниз, он мгновенно очнулся от дремы. Ему хватает выдержки оставаться в прежней позе, и он продолжает наблюдать как платформа – да, он правильно вспомнил – понимает двух андроидов в белой санитарной форме. То, что это – андроиды, он понимает сразу, и это разочаровывает его. Что он может сделать с андроидами? Побить их, что ли? Или взять в заложники? Но все же ему интересно, что они будут делать с кроватью, например. Однако искусственные существа не обращают внимания на материальный ущерб, который причинил пленник, и сразу направляются к нему. Кормить, поить и водить в туалет, как он понимает, глядя на соответствующие приспособления. Что же ему делать? Андроид аккуратно приподымает его с пола, заправляет волосы за уши, чтобы удобней было начать процедуры, он открывает глаза и холодно интересуется: - Ты прямо так и будешь живого человека юзать? Андроид замирает, явно не имея инструкций на случай бодрствования пациента. Тогда он поворачивается ко второму и продолжает говорить. Говорить можно что угодно, лишь бы не давать перехватить инициативу. В конце концов, это просто тупые роботы. - Нельзя использовать эти средства на живом человеке. Ты что, жестянка, собираешься нарушить Первый Закон? «Жестянка» не хочет нарушать Первый Закон. Почему-то наблюдатель не спешит вмешаться, а Первый Закон запрещает такие действия, как заткнуть рот больному, если он не буйнопомешанный, конечно. А Второй Закон требует отвечать на вопросы человека в здравом уме, если квазибиологическая жизнь андроида ему еще дорога. - Кто вас прислал? Этот человек хочет причинить мне вред. - Нет, не хочет, вы больны, – не соглашается робот. - Я был болен, а теперь я вполне здоров. Не сплю, не брежу и полностью осознаю свое положение. А вы причиняете мне вред своим нежеланием отвечать на вопросы. Кто этот человек? Андроиды молчат. По-видимому, наблюдатель все же отреагировал и запретил отвечать. Тогда он наклоняется к коленям, стонет и раскачивается, как будто от сильной боли. Роботов это беспокоит. - Позвольте использовать комбайн. Вам сразу станет легче. - Вы не говорите, не отвечаете… вы мучаете меня, утаивая ответы. - Вы больны. Болезненная реакция может быть устранена применением успокоительного, позвольте… - У меня аллергия! Я же все время сплю из-за этих лекарств. Своими действиями вы причинили мне вред. Кто этот человек? Он вас обманывает, он заставляет вас причинять мне вред. Он видит, как напрягаются обычно неподвижные лица андроидов. Они явно встревожены. Они подозревают, что нарушили Первый Закон, они реагируют соответствующим образом, но почему тогда не отвечают? Ему кажется, что где-то в глубине мозга вспыхивает яркая белая точка. Никакие образы не возникают у него перед глазами, но после вспышки остается понимание. Он задает неправильный вопрос: его враг, его противник – не человек, вот в чем дело! - Кто это существо? Как зовут того, кто вам приказывает? Он помнит, как они называются, эти не люди, у них есть общее наименование, как и у людей. Нет, не так, он знает, как они называются, но не может вспомнить, кто-то… высший, самый лучший. Как результат мысленных усилий в памяти всплывает слово «дети» и он испытывает желание отвесить самому себе подзатыльник. Ну, какие дети? Чьи дети? Неожиданно лица обоих андроидов изменяются, становятся совершенно бесстрастными и равнодушными. Он понимает, в чем дело: наблюдатель взял управление на себя и теперь роботам без разницы, нарушают они закон или нет, потому что они полностью управляются извне. Черт! - Твою. Мать. Юпитер, - произносит он громко и внятно, с отвращением и ненавистью глядя на безмозглых исполнителей. Один из андроидов перехватывает его руки, поднимает на ноги. Он сопротивляется, пытается вырваться, прекрасно осознавая, что это безнадежно. Параметры медицинских андроидов рассчитаны на самых буйных пациентов и далеко не всегда человеческого происхождения. Но его терзают гнев и бессилие, невозможность что-то изменить. Наверное, это недостойно - так глупо и бессмысленно себя вести, но он тут же отбрасывает эту мысль. Эти гады держат его тут как младенца, поят какой-то дрянью, от которой у него мозги набекрень, держат силой, ставят какие-то опыты. Да это последние люди на Амой, которые думают о достоинстве! Так что он продолжает проклинать неизвестную ему Юпитер, лягаться, вырываться и кричать, просто чтобы дать выход гневу. Долго так продолжаться не может: андроиды действуют слаженно и умело, и в конце концов один из них скручивает ему руки за спиной, заставляя согнуться. Второй, крепко удерживая его за волосы, надевает мерзкую на вид стальную конструкцию, и он чувствует пронзительную боль в местах, где расположенные на внутренней стороне нейрошлема – да, это так называется, никакой это не комбайн! – контакты впиваются в его кожу. Мать. Твою. Юпитер. Но если в прошлый раз, перед тем как потерять сознание, он видел огонь, ощущал смертельный невыносимый жар, испепеляющий их обоих, то теперь ему кажется, что вода переливается внутри его мозга. Чистая, прохладная вода, живительная, ласковая, льется ручьем, потом речкой и очень быстро превращается в бездонное синее море. И он плавает в этом море как рыба, и острые колючки воспоминаний не тревожат его. И в последний момент он думает, что ему больше нечего спрашивать у роботов. И когда наступает весна, наступает время сказать об этом. Сказать о любви. И для этого нет лучше времени, чем время, когда цветут деревья. Весь год можно увидеть цветы, даже кустарники цветущие. Достаточно прийти на выставку или в оранжерею. Но это совсем не то. Пусть хоть сто раз прекрасны эти удивительные цветы с мудреными названиями спятивших селекционеров, они остаются искусственными. Они выращены специально, их специально заставляют цвести. За деньги. Они цветут для денег. Это - не настоящее. Настоящее растет просто так. И цветет просто так. От счастья жизни и желания жить. И люди любят тоже просто так, от избытка счастья в душе. Это чудесное невероятное ощущение растет само по себе, без твоего участия – ты ведь не выбираешь в кого влюбляешься? Это просто случается, потому что пришло время. И это правильно, так и должно быть. Но сказать об этом все равно боязно. А вдруг тот, кого ты любишь, относится к тебе как к другу, и все? А вдруг ты его вообще не привлекаешь, а так, просто собеседник. А вдруг… Этих «а вдруг» за ночь набирается такая масса, что ты засыпаешь только под утро с больной от кофе и сигарет головой, и идешь на работу с этой больной головой, и рассчитываешь по количеству машин белого цвета свое будущее – любит, не любит, отвергнет, приголубит. Ты понимаешь, какая это чушь, ты жалобно смотришь в небесную синеву над головой, спрашивая, почему это случилось со мной и раз уж случилось, и по твоей милости, то почему ты теперь не можешь подсказать мне ответ. Но небо молчит, снисходительно выслушивая одну из миллиона миллионов просьб, которые оно сегодня услышит, и не вмешивается. Если ты любишь, то решать должен сам. Это очень страшно: сказать, что ты любишь. Это действительно очень страшно. Но не сказать об этом – еще хуже. Не сказать – это значит сделать вид, что никакой любви нет, что не было никакой любви, а то, о чем написано в книгах – ерунда и романтические бредни. Но это будет самой страшной неправдой на свете. И ты приходишь и говоришь.
винни-пух: Я люблю тебя. Сколько наворочено вокруг трех обычных коротких слов. Разве их трудно произнести? Я – просто приоткрыть рот. Люблю – вытягивая губы трубочкой. Тебя – сказать громко и внятно, чтобы точно быть услышанным. Так ли важно, кто тот человек, которому надо сказать эти слова? Монгрел, инопланетянин, да хоть бывший фурнитур! Да даже если блонди? Высокомерный ублюдок, который превратил его в пета и посадил на поводок? Это избранник моего сердца. Он усмехается, с горькой иронией и непонятным облегчением. Пафосные неуклюжие слова звучат как насмешка, сам бы смеялся, если б мог. Но уже не может: это правда и он говорит ее вслух. Он очень долго не хотел признаваться в этом, но оттого, что кто-то не хочет признавать истину истиной, она ложью не становится. «Я тебя люблю». Он открывает глаза. Почему-то нет света, наверное, его наблюдатель заснул. Темнота милосердна и полна понимания, она надежно скрывает то, чего стыдишься, она прячет все, что хочется сохранить в тайне. Не страшно прошептать в темноту: - Я люблю тебя. Темнота взрывается белой ослепительной вспышкой. Свет так резок и ярок, что кажется – расплавляет глаза болью. Текут слезы, он морщится, жмурится, но повторяет громко и твердо, так, чтобы быть услышанным. - Я люблю тебя. И свет гаснет. Ему все равно. Он слабо улыбается, глядя в темноту, и ждет. Все равно. Он сказал. Без разницы, что после этого будет, без разницы, что подумает себе Ясон, ему плевать. Это правда, о его любви. Он совсем этому не рад, но ничего не может с этим сделать. Она просто есть. Но вот промолчать об этом – значит сделать вид, что никакой любви нет. Это значит – солгать в самом главном. А он и так чертовски долго тянул. Хорошо хоть не слишком поздно. «Да, Ясон?» - Ясон. Никто не отзывается, но его это не удивляет. Наблюдать может кто-то другой, так ведь? Ясон не поверит сразу – это как пить дать. И даже если поверит, то все равно заставит повторять и повторять. Этому гаду всегда мало. Вспомнив, чего именно и как «этому гаду» мало, он улыбается веселее и повторяет: - Ясон! Если он жив остался, то уж блонди точно живой, так ведь? Иначе его бы никто не спасал и уж точно не лечил бы: а член у него на месте. Правда, может быть еще одно объяснение: что Дана Бан не было, а Ясон это все затеял как провокацию, чтобы посмотреть, как он отреагирует, заставить его сказать. Если это правда, он, блин, ему скажет пару ласковых! Он ему таких ласковых наговорит, что мало не покажется! - Ясон! Твою мать, отзывайся! Я знаю, что ты здесь!!! Он точно здесь, он это чувствует. Непонятно как, но чувствует. И то, что он сказал о любви, не отменяет того, что он хочет сказать Ясону об этой долбаной комнате и о том, какой он гад! И он уверен, что Ясон поймет все правильно. - Ясон!!!
винни-пух: Пет Минка погиб. Организм человека не обладает такой жизнеспособностью как организм блонди. Поэтому Ясона удалось спасти, а беспородный пет Z107M умер от яда и потери крови. Проведенная параллельно с основным лечением коррекция памяти позволила уничтожить истинные воспоминания Минка и почти безболезненно заполнить лакуну. Рауль Эм мог бы гордиться мастерски проведенной операцией. Повод для гордости сохранялся около года. Затем самочувствие Ясона начало ухудшаться: консул стал рассеян, временами невнимателен, излишне резок или, наоборот, снисходителен. Перепады настроения становились все более заметными, стали сказываться на профессиональной деятельности. Ясон с блеском разыгрывал многоходовые комбинации, добиваясь невероятных результатов, чтобы на следующих переговорах превратиться в апатичного, рассуждающего только в рамках инструкций, служащего. Рауль диагностировал нервное расстройство и назначил стандартный курс терапии. Однако, состояние Ясона не только не улучшилось, но и ухудшилось. Несмотря на использование все более сильных препаратов, последовала череда нервных срывов, припадки немотивированной агрессии, сменяющиеся глубокой депрессией, провалы в памяти, заметное снижение умственных способностей. В конце концов, Рауль был вынужден поместить Минка в свою клинику, где последний окончательно замкнулся и через несколько дней полностью утратил контакт с окружающим миром. Вывести Ясона из этого состояния не удавалось. Рауль не знал и не знает по сей день механизм загадочного явления, благодаря которому к Ясону все же возвращается сознание. Но возвращению предшествует стадия проявления ложной личности, сопровождаемая мнестическими конфабуляциями, и избежать ее пока не удавалось. Рауль пытался предотвратить приступы путем коррекции работы памяти, но результат оказался отрицательным. Любое вмешательство в течение приступа лишь увеличивало сроки выздоровления. Только после определенной стадии, на достижение которой указывало характерное поведение пациента, можно было проводить лечение. Плох тот врач, который лишь наблюдает болезнь, но не лечит ее. Но как лечить болезнь, которая проявляется только у одного лица и связана с особенностями личности больного? Это случается весной, длится не больше десяти-двенадцати дней, если не вмешиваться. Личная болезнь Ясона Минка. И максимум, что может сделать Рауль – это ускорить реабилитацию. Он откидывается на спинку кресла, прикрывает глаза. Последняя запись ничем не отличается от записей пяти предыдущих случаев: совершенный сын Юпитер, гордость элиты, смеясь и проклиная, признается в любви. И зовет своего любимого. Изо всех сил зовет того, кого не существует. Того, кто погиб в Дана Бан вместе со своим мальчишкой, того, кто обещал, что никогда не отпустит, никогда не оставит, никогда не отречется от своей собственности. Зовет Ясона Минка, которого не существует.
Zainka: Винни Спасибо! Но как же горько!
The Dark: Написано просто потрясающе!! Конец особенно, написан великолепно, но именно конец по смыслу мне не очень понравился...
Конвалия: Сильно, но... так больно и горько. Тяжелее, чем конец первоисточника.
винни-пух: Zainka, Конвалия, спасибо. The Dark , в смысле? Конвалия. хм... а чем? Суть я не меняла. Вроде бы.
golden: однако
винни-пух: golden Краткость - сестра таланта.
Конвалия: винни-пух пишет: Конвалия. хм... а чем? Суть я не меняла. Вроде бы. Понимаешь, для меня конец аниме трагический, но все же не беспросветно мрачный. Герои поняли друг друга, признали свои чувства и признались в них. Для меня в этом есть свет какой-то. А когда погибает один из любящих это страшно, для второго нет жизни, нет света, ничего нет. А у тебя еще это слияние... особенно как-то сильно и страшно получилось. Ну для меня во всяком случае. Коряво объясняю, извини.
The Dark: винни-пух ну просто хотя бы потому что как в конце даётся особенный упор на чувства Рауля, а изначально это, на мой взгляд, не так чётко просматриватся...просто сначала мне показалось повествование ведётся об одном, а потом о другом. Но стиль повествования, ещё раз повторю, просто обалденный.
винни-пух: The Dark спасибо. Хотя о чувствах Рауля я как-то не думала. Мне надо было объяснить как ситуация выглядит на самом деле, а не в голове Ясона.
golden: винни-пух и мачеха гонорара
The Dark: винни-пух просто получилось скорее как ситуация выглядит в голове Рауля)
a_passerby: винни-пух, хороший качественный фик.
винни-пух: a_passerby Спасибо. А почувствовать Вы что-нибудь почувствовали?
винни-пух: Интеренсо надо зайти или что-то еще и написать? Ну раз тут так много людей, то я воспользуюсь. Люди. а где тапки?
a_passerby: винни-пух, боюсь, я Вас разочарую. = При том что слияние сознаний в моем понимании штука жуткая, этот фанфик мне ангстовым не показался. Более того, я в нем усматриваю даже некую хэппиэндовость. = Все живы, пусть и в такой странной форме, наконец-то достигли взаимопонимания и не постеснялись сказать о своих чувствах. И, наверно, не столь уж неадекватен Ясон, если его еще пытаются лечить, а не отправили на эвтаназию. Ну, и немного приятного напоследок. Очень здорово описано сама «смесь»: воспоминания о езде на байке и товарище из соседней лаборатории, воспоминания о Рауле.
винни-пух: "Более того, я в нем усматриваю даже некую хэппиэндовость. = Все живы, пусть и в такой странной форме, наконец-то достигли взаимопонимания и не постеснялись сказать о своих чувствах." Бум-с. К-к-как живы? Я же написала, что Рики умер? "При том что слияние сознаний в моем понимании штука жуткая, этот фанфик мне ангстовым не показался" Хм. Значит не получилось. Хеппиенд я точно не подразумевала.
a_passerby: винни-пух пишет: Бум-с. К-к-как живы? Я же написала, что Рики умер?Ясон вполне себе жив, а Рики - как его часть, проявляющаяся весной. Хм. Значит не получилось. Хеппиенд я точно не подразумевала. винни-пух, не убивайтесь: всегда находятся люди с совершенно не в ту сторону повернутыми извилинами, которые воспринимают написанное иначе. Автор в этом случае ответственности за неверное толкование не несет.
Orknea: винни-пух Кажется, это ваш рассказ "Юрэй". Я, когда его прочитала, еще подумала - какая жуть, но вы смогли написать еще более страшную вещь. Страшную но очень красивую. Здесь умерли оба
винни-пух: Угу. Мой. Спасибо. Я старался.
Nerpa: Очень страшная вещь, жуткая. Нет, это не ангст, это уже хоррор... Просто шок у меня. Хотя конечно, если так подумать... охолонувши. А чего мы ожидали? Ясон и Рики настолько, как бы сказать, въелись, вплавились в кровь друг другу, что неужели это так просто взять и откорректировать? И выйдет чисто, аккуратно? Это даже не просто кусок личности отрезать, Рики кажется уже полностью по Ясоновскому сознанию расползся... тут резать поздно, товарищи, кругом метастазы. Терминальная стадия. Проще было тогось, гуманно усыпить... что собственно и сделал добрый Катце. Но боюсь, что половина фика осталась мне не совсем понятна, а именно - та линия мыслей, где про весну. Там есть некоторые не блондевские и даже не амойские реалии, вот например: Вот ты живешь, ходишь на работу ... Ну, живет человек на твоей лестничной площадке, или работает в соседней лаборатории, ну и что? Ты с ним здоровался, оттягивался на корпоративных вечеринках, ну, может, пару раз матч обсудили, пиво выпили. Не было у Ясона таких знакомых. Нет никакого источника для таких мыслей. Опять же, обилие растительности, почки там всякие, листочки... то есть само по себе возможно - есть на Амой листочки, но всё равно как-то не очень вписывается по количеству: особенно когда подчеркивается, что растительность дикая, сама по себе. И вдруг - сапфир! Блондевская реальность, резко так вломилась. Ну и как только появляются роковые слова "я люблю тебя" -этот поток сознания стремительно сливается с "Рикиным", это как триггер. И наступает кризис. (А за ним, видимо, ежегодное "исцеление", но это уже за кадром). Похоже, что у Ясона в мозгах застрял кусок фикрайтера. Или это уже у меня безумие подступает? : ) Неееет... нейрокоррекция ЗЛО, однозначно...
винни-пух: "но всё равно как-то не очень вписывается по количеству: особенно когда подчеркивается, что растительность дикая, сама по себе" А в последних переводах упоминалось, что на Амой есть леса. То есть может конечно там иголки, а не листочки. но мне как-то листчоки ближе. "Но боюсь, что половина фика осталась мне не совсем понятна, а именно - та линия мыслей, где про весну. " Это не мысли Ясона, и не сны. Это параллельная линия обычного гражданина Амой. Вроде как: вот кому-то весна - дожди, зелень и любовь, а кому-то - ...тоже любовь в конце концов. Nerpa спасибо.
Nerpa: А, вот теперь понятно : )
полная версия страницы