Форум » Фантворчество » без тебя - 5 » Ответить
без тебя - 5
винни-пух: Название: Без тебя. Пейринг: Ясон-Рики. Рейтинг:NC-17 Бета: Lynx ( и огромная ей за это благодарность) Предупреждение: авторское видение.
Ответов - 79, стр:
1 2 All
винни-пух: Часть 1 - http://ainokusabi.fastbb.ru/?1-20-220-00000233-000-0-0-1165817002 Часть 2 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000279-000-0-0-1169282794 Часть 3 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000371-000-0-0-1178138052 Часть 4 - http://ainokusabi.borda.ru/?1-2-0-00000429-000-0-0-1191604926 Спасибо Lynx
винни-пух: Странным образом игра стала распадаться на две части. Конечно, это не составляет проблемы для блонди, но Рауля неприятно удивляет сам факт. Означает ли это, что игры с использованием монгрела в качестве активной фигуры являются событиями высокой категории и, соответственно, обладают достаточным потенциалом для повышения порядка сложности? Или это все же следствие косвенного в данном случае влияния Ясона? Правомочно предполагать большую вероятность последней версии, но игра в данном случае основана не на стандартных категориях – власти, богатства, информации, корысти – а на таких нестабильных и по природе своей изменчивых образованиях как чувства. А блонди в чувствах не сильны: не обладают опытом и навыками пользования. Рауль – ученый и прекрасно сознает разницу между знанием и пониманием. Первое – лишь последовательная цепочка фактов, простая линия при отображении в пространственных схемах. Второе – знание не только самой последовательности, но и механизма образования, способа реализации, пределов вероятностных колебаний, возможных последствий и дельты погрешности; все поле осуществления фактов и все возможные и существующие связи с остальными данными. Объем, и в большинстве своем – многоуровневый и не трехмерный. Один из мудрецов еще докосмической эры высказал мысль, что жива до сих пор: у времени пять пальцев. Один – то, что было. Два – то, что есть. Три – то, что будет. Четыре – то, что могло быть. Пять – то, что может быть. Люди, породив истину столь глубокую, сами же низвели ее до художественного отражения закона вероятностей. Потрясающая беспечность, которая приводит склонную к философии элиту в недоумение. Это не образное выражение – это истина. Правда, максимально приближенная к истине. Партия на доске игры больше не помещается: разворачивающееся в мозгу ученого виртуальное образование - конструкции пяти измерений, создаваемых исключительно математическими методами, - доступно пониманию только ИскИн и коллегам-блонди В пространстве это напоминает две объемные картины, встроенные одна в другую, но не видимые одновременно, а только после активации одной из них. Трудно поверить, что люди постоянно работают с такими конструкциями: правда, без понимания происходящего, и по этой причине – не слишком успешно. Впрочем, умозаключение оправдано, если работа ведется в сфере рассудка, потому что человек не способен «видеть» и работать одновременно с несколькими параллельными или взаимовлияющими друг на друга уровнями и уступает в скорости и эффективности мышления уникальным искусственным созданиям. Но в сфере эмоций и тех областей жизни, где явления и события вызваны или образованы чувствами, правило действует с точностью до наоборот: ибо чувства – это движущийся поток с критическим градиентом. И как не бывает двух одинаковых неламинарных течений, так не бывает и двух одинаковых... людей? Или существ? Или разумных существ? Мысли еретические и опасные не в меньшей степени, чем те чувства, которыми болен Ясон, ничуть не менее. И если эмоции способны понять и разделить лишь те, что сами их испытывали, и потому безумие Минка безопасно для стерильно-чистых небожителей, то мысли... мысли для блонди есть суть жизни, смысл, цель и способ ее реализации. И поэтому являются и чудесным откровением, и самым страшным оружием. Не бывает двух одинаковых существ, а значит, любой из людей, по большому счету, является уникальным. Разница в знании и осознании данной установки выражается в том, что первое декларируется в учебном блоке биологии и основ философии, смотря по специализации, а второе заставляет Рауля Эма, великолепного сына Юпитер и второе лицо государства, внимательно наблюдать в зеркало за своим фурнитуром. Прямые светло-русые волосы, бледное лицо, глаза неясного зеленоватого цвета, прикрытые длинными густыми ресницами - пожалуй, единственная выразительная черта его внешности. Мальчик расчесывает его волосы заботливыми осторожными движениями, у него прекрасная выучка и довольно высокий по человеческим меркам IQ, что необходимо для «мебели» этого класса. Рауль купил его достаточно давно, чтобы фурнитур привык к своему высокому статусу и не проявлял этой смешной человеческой гордости, а превратился в хорошо вышколенного слугу, чья обязанность – выполнять приказания, но не быть заметным. А эта черта, неизменная для первых двух месяцев работы с блонди – причем все равно где: на бытовом, научном или общественном уровне – гордость за свою исключительность, сознание достоинства, делает людей выразительными, заметными, а работать удобней с невыразительными объектами. Ясон так не считает. Волосы блонди, несмотря на длину и общую массу, на самом деле не вызывают больших затруднений при уходе. Специальная разработка: не электризуются, отличаются чрезвычайно плотным верхним слоем, что позволяет сохранить гладкость и блеск, не путаются и легко удерживают форму причесок. Расчесывание занимает не более 10-15 минут. Каджи легко справляется, сноровисто перекладывая расчесанные ярко-золотые пряди с левого плеча на правое. Лицо мальчика сосредоточенное, но спокойное, как и следует при желании выполнить задачу как можно быстрее и качественнее. Но он расстроен и напряжен, испытывает тревогу: дыхание мальчика недостаточно ровное, зрачки расширены, если приглядеться, и парфюму не удается полностью заглушить изменившийся запах. Можно заметить, если обратить внимание, но зачем Рауль обращает внимание? Активизировать свою болезненную чувствительность, чтобы в точности узнать и оценить степень интенсивности чувств своего фурнитура? Зачем? Для какой цели? Это... бессмысленно. Даже помня об истинной сложности времени и желания – зачем? Зачем ему, Раулю Эму, чувства своей «мебели»? Расстроен и напряжен: выпьет успокоительного и отправится спать. Напьется в баре, воспользовавшись моментом, и завтра будет работать с одураченной от нейтрализатора головой – на выполнении обязанностей это не сказывается, предусмотрено. Ввяжется на пьяную голову в неприятности, заставив своего господина искать нового фурнитура. Достанет спрятанный декоративный нож и попытается перерезать глотку своему хозяину, будучи зомбированным, или желая совершить самоубийство столь экстравагантным способом. Зачем ему нужно знать? Любой из вышеперечисленных вариантов для существования блонди имеет настолько же малое значение, насколько мало влияние, что учитывать их не имеет смысла. Так почему острое и болезненное любопытство заставляет его внимательно следить за движениями мальчика, за выражением его лица, за безучастными взглядами из-под опущенных ресниц. Почему он вдруг так четко, ярко ощущает, что тут, рядом, находится чужая жизнь, целая жизнь, как спрятанный от тебя кристалл, построение Унмар, где внутренний объем сущности намного превосходит внешний? Но ведь так оно и есть: любое живое существо, особенно разумное, внутри несет все свое прошлое, реальное течение настоящего и грандиозный потенциал будущего, и каким бы прогнозируемым оно ни было - его жизнь уникальна и неповторима. Целый мир, вселенная, закрытая от тебя, а ты ничего не знаешь, и не узнаешь. Чуть ли не оскорбление для существа, созданного, чтобы познавать... Рядом течет чужая жизнь, а все, что он о ней знает – это то, что особь откликается на имя Каджи и что ему 17 лет. А о Ясоне что он знает? Больше, конечно, несравненно больше, но и информационная плотность Консула намного выше, и его влияние тоже намного сильнее. Знание приносит нам горечь и страх, ибо безжалостно к нашим иллюзиям.
винни-пух: - Чем ты расстроен? Мальчик едва не роняет расческу. Уронил бы, не будучи фурнитуром, но в данном случае срабатывает профессиональный навык. Раскрывает большие светлые глаза и недоуменно смотрит на хозяина. - Господин Эм? Я неловок? - Нет, ты не причинил мне неудобства. Я спрашиваю, чем ты расстроен. Я хочу знать. - Господин Эм, уверяю Вас, у меня нет причин расстраиваться. Лжет. Неубедительно. Разрешается ли «мебели» уходить от ответа на вопросы хозяина? Нет, конечно. А хозяину разрешается задавать подобные вопросы, указывающие на личную заинтересованность? - А причины лгать мне есть? Фурнитур заметно бледнеет, несмотря на выучку. Прямой вопрос блонди. Пристальный взгляд, обращенный прямо на него, – и не такое способно вызвать священный ужас в обслуживающем персонале. Каджи судорожно сглатывает, не в силах оторвать глаз, и еще больше пугаясь вынужденной своей дерзости. Смотреть в глаза блонди – недопустимо, это оскорбление. А не смотреть – как? - Нет, нет, господин, я не лгу. Я никогда бы не осмелился... Испуг настолько велик, что вытесняет все предыдущие эмоции, чем бы они ни были вызваны. Рауль удовлетворенно кивает про себя: вот это правильная реакция, состояние хозяина – приоритет номер один, и все остальные факторы жизни не имеют перед ним значения. Блонди отворачивается, рассеянно следя в зеркале, как, поколебавшись, фурнитур продолжает выполнять свои обязанности, и на сей раз все его внимание и чувства сосредоточены исключительно на нем, на Рауле Эме. Правильное нормальное положение вещей, которое даже замечать не следует, а не только заниматься восстановлением оного. Надо заменить фурнитура. Рауль ловит взгляд Каджи в зеркале и мальчишка замирает, как млекопитающее перед змеем. А реакция-то чрезмерная, и блонди, поднаторевшему за последние месяцы в наблюдениях за людьми, обычными маленькими людьми, это очевидно. Во-первых, фурнитур все-таки солгал, а во-вторых, ушел от ответа, даже уличенный во лжи. Ну, и какое ему дело? Ведь он уже принял решение. Глаза у Рауля огромные и слегка удлиненные к вискам, разрез век немного резок; четче, чем требуется, когда рука природы создает томные миндалевидные очертания. Такие глаза принято называть кошачьими, и они больше говорят о власти и холодной независимости, чем о возможности ласки. Как у всех блонди. Чуть большая длина и чуть большая закругленность нижнего века, когда контур плавно взлетает к виску и подчеркнут длинными выгнутыми ресницами, превращают глаза Второго в поистине змеиные очи. Бесстрастные, завораживающие, непроницаемые. Никакого вертикального зрачка не надо, чтобы добиться глубокого гипнотического эффекта. Действует даже на блонди, облегчая процедуру предварительной подготовки к нейрокоррекции – по-видимому, сказывается использование ДНК пресмыкающихся. Отвести взгляд от зеленых очей невозможно. Не поддаться внушению холодной безликой воли – еще меньше возможностей. - Фурнитуры созданы, чтобы служить хозяину, Каджи. Если они этого не делают, то становятся нефункциональными и подлежат утилизации. И все же, характеристики «мебели» были действительно завышены. Исследуя посмертные ментальные отпечатки – как-никак, личный слуга был, и самоубийство совершил в его доме - Рауль отчетливо понимает, что, обладай фурнитур нормальной эмоциональной чувствительностью, даже под гнетом каких-то оставшихся ему неведомыми раздражителей, повторная и всего-навсего голосовая активация служебной установки не привела бы к полной несовместимости с жизнью. А значит, причина иная: либо полуфантастическое, в духе увлекшейся Службы Безопасности предположение о наличии зомбированных приказов, либо преступная халатность наблюдателя, отвечающего за данную квоту. Последнее куда вероятнее. Рауль беспристрастен – с тех пор, как наблюдателями стали работать люди, количество ошибок при оценке эмоциональных показателей увеличилось. Когда наблюдателями квот были андроиды, таких ошибок не происходило. Правда, были другие: поведенческие, на основе интеллектуальных тестов – фурнитур Минка тому самый яркий пример. Но Ясон склонен искать, а главное, находить неординарные, уникальные вещи. Но он-то, Рауль, ни такой особенностью, ни стремлением не обладает. Так как его угораздило выбрать эмоционально поврежденную особь? «По принципу совпадений», - мрачно комментирует блонди. Он ведь эмпат, то есть носитель повышенной эмоциональной чувствительности, и количество несистематизированных впечатлений и сбоев, которые люди называют личным опытом, а блонди - неклассифицированными сведениями, достигло уже того критического предела, за которым начинает оказывать влияние на сознательный выбор. Что вполне закономерно – это его дар и его предназначение, не так ли? В отличие от Ясона, Второй Консул подвергался локальной коррекции уже дважды: повышенная эмоциональность у блонди - это вам не фунт изюма. Скорее – фунт тараканов. Появление черного юмора тоже, кстати, служит признаком критического накопления. Однако, с другой стороны, именно эти неклассифицированные сведения, заставляющие его использовать при решении задач нечто вроде готовых эмоциональных императивов, позволяют Раулю качественнее, а главное, быстрее ориентироваться в эмоциональном состоянии людей и эмоциональном состоянии Ясона. Они засоряют память, влияют на мышление, но именно эта нечаянная особенность сейчас так важна, так заметно способствует достижению цели: освободить Ясона от эмоциональной зависимости, куда более сильной и куда более опасной, чем весь груз эмоциональных копий, насобиравшихся в его разуме. Надо просто учитывать собственное состояние, как некую легкую травму, чтобы корректировать решения, не связанные с проблемой Минка. Не отказываться же от прогулки по улице только потому, что вывихнут локтевой сустав? Настоящий кризис наступит лишь тогда, когда накопленные эмоциональные образования покинут, если так можно выразиться, отведенный им уровень. А такое явление зафиксирует простейший тест, который зеленоглазый блонди проходит каждое утро. Ясон Ясоном, а довести себя до необходимости глубокой нейрокоррекции блонди не хочется. Это нерационально. Выбор нового фурнитура надо поручить андроиду.
Zainka: Ага! Читаем дальше!
Март: во как! это не Приключения. Пошла искать начало.
Zainka: Винни-пух писала: Он соблюдал честность, потому что работал с Рики на постоянной основе, а тут у него появился шанс исчезнуть с Амой с хорошими деньгами. Так какое ему дело до всех своих партнеров, как бы они не нравились ему лично, если он собирается помахать ручкой навсегда? По-моему, логично. Рики ведь не мысли читает, он ощущает эмоции, способен обнаружить нечто, вроде точек перенапряжения в человеческом сознании, может управлять, вернее перенаправлять эмоциональные потоки. Ну почувствует он, что с юристом что-то не так, а как псионик Рики еще не в рабочем состоянии, ну и что? Менж рассчитывает смыться быстрее, чем монгрел поймет что происходит. Ага, спасибо. Я как-то не сообразила, что Менж, видимо, понимает Рики лучше, чем тот понимает себя сам.
Тень полуночи: Очень интересно. Рауль пытается понять, сам не до конца понимая - что именно. Все-таки на мой взгляд сказывается постоянное присутствие рядом с Ясоном, не может Минк не влиять на него. Мне вот интересно - Рауль осознает, что пытаясь вернуть в принятые рамки Ясона, он сам может стать неэффективным в его собственном понимании? То есть его эмоциональность превысит всякие критические нормы, а он не сможет от нее отказаться, так как это единственный путь более менее понимать поступки Ясона в его теперешнем состоянии.
винни-пух: Рауль осознает. В тексте есть упоминание о том, что помогая Ясону преодолеть пагубную привязанность, он вовсе не желает довести себя до необходимости нейрокоррекции. Ну и в результате своих действия он предполагает привести Минка в нормальное состояние, значит, в будущем рисковать разумом не понадобится.
винни-пух: - Глянь, все по полочкам разложил, - восхищается Люк, глядя на прокручиваемую в голокубе схему. Причем, не только маршрут, который менее интересен парням, но и подробный вид здания изнутри: от подвала, в котором нет энергетической установки, а, оказывается, там кабель больно близко к поверхности лежит, до крыши, где какой-то гений-недоучка расположил вентиляционные отверстия. Не, гениальное и впрямь просто: отверстия пятисантиметрового диаметра мало сказываются на прочности силикатных плит и окружают карниз дома по периметру. Вентиляция есть, а проникнуть внутрь – низ-з-зя. - Укажи маршрут следования. Горгулья послушно высвечивает схему собственного передвижения: таким путем они не пойдут, это точно. Существо, пользуясь собственным малым размером и повышенной эластичностью костей, пробралось через отверстия фильтров по туннелю коммуникаций. Людям в любом случае нужно будет демонтировать решетки. Но, поскольку туннель есть, а оптоволокно всегда можно повредить, то и шанс на захват здания и его содержимого резко увеличивается. Судя по восклицаниям Люка, мысли его движутся именно в этом направлении. - Блин, Рики. Демонтировать решетки – не фиг делать. Возьмем батареи, как тогда, в институте, пережжем кабель, и куда они все денутся. Если нормально все просчитать, то по времени успеем. Имеется в виду, что господа-охранники не смогут уничтожить всю партию лекарств, узнать причину повреждения, обнаружить незваных гостей (уж они постараются оттянуть этот приятный момент, правда?), распределить людей на доблестную защиту и на уничтожение груза, если таковой приказ есть вообще. На все про все нужно время, и, при удачном использовании такового, можно полностью лишить противника шансов утилизировать охраняемое. С год назад подобные выкладки не пришли бы в голову парню, серьезно. Растут люди. - Слышь, чудик, а в чем лекарство хранится? Увы, чудик монгрела не понимает. - Отобрази расположение предметов и их классификацию, - переводит Рики. С некоторых пор та легкость, с которой вожак «Бизонов» переходит с цересского жаргона на диалект сетевых операторов, перестала вызывать смесь удивления и непонимания. Люк усиленно старается предположить, что сие явление есть результат работы в сети. Не более чем отговорка: от настойчивого понимания, что говорить умными словами монгрел научился чуточку раньше. Жить иллюзиями, которые создают лично для тебя логичную картину мира относительно твоего уровня понимания и развития – и все становится гармоничным и ясным. А что не вписывается, то задвигается в закоулки сознания под лейблом «глюк в пространстве». Судя по изображениям с табличкой физических характеристик, наиболее перспективными являются контейнеры на пятом этаже здания: небольшие по весу, большой прочности и находятся в благоприятном для срочной эвакуации положении – рядом с лифтом. В случае тревоги - побросал все в лифт, или не все, если не успеваешь, но часть все равно спасешь, и вниз: в подвал, или на улицу, или через канализационный туннель. Легко. - Слышь, Рики, мы это сделаем. Легко. А чудик очень ценный, смотри чего умеет. - Люк, ты на него внимательно посмотрел? - А что? Горгулья со шлемом на голой башке выглядит натуральным кошмариком из аниме, одним из таких недотепистых маленьких чудовищ, которые все время вляпываются по малолетству, но не теряют принципиально милого нрава. На первый взгляд вызывает оторопь, но, когда привыкаешь к некоторым особенностям внешности – находишь существо вполне терпимым и где-то даже симпатишным. Признак тщательной разработки экстерьера высококвалифицированными специалистами. - Люк, это чучело разрабатывалось для других планет. Специальная разработка, заказная, с оговоренными свойствами, о которых ни ты, ни я ничего не знаем. - Ну и что, что не знаем. Оно ж говорит. - Оно говорит только то, что ему сказали, и оно, если ты заметил, отвечает только на те вопросы, которые ему задали. - Какого хрена? - Блин, очнись! Оно только что показало, как хорошо умеет собирать сведения и не показываться на глаза лишним людям. Ты что думаешь, кто-то позволил погулять ему по берегу? Просто так отпустил? - Да нет… Он же сказал, что его заслали на разведку. - Шпион, разработка для инопланетян, представляешь, сколько он стоит? - Ну, мы ж его спасли типа… Рики фыркает и снимает контактный шлем. - Кузя, ты получил задание попасть в то здание-склад и выбраться из него? - Да. - Ты получил задание вернуться в исходный пункт? - Нет, - с радостью отвечает существо. Для него невозможность ответить правильно на вопрос – тоже своего рода стресс. В конце концов, он должен лишь отвечать на прямые точные вопросы. Но для существа с таким предназначением неспособность ответить – мучительна. Ясненько: раз приказа возвращаться в конкретное место не было, то существо должны были забрать с места событий. Так что монгрелы уже спутали кому-то игру. Хоть бы знать, кому. - Понял? – поворачивается Рики к другу и, поскольку тот все еще соображает, с досадой поясняет: - Он выкладывает нам маршрут и отвечает на вопросы, потому что его должны были забрать с места назначения. Кто-то вроде нас с тобой, опознавательные знаки типа «монгрел». - То есть… мы вместо кого-то его забрали? - Точно. - Кто-то еще хочет взять склад? - Вот-вот. - А мы перешли ему дорогу? - Угу. А теперь сложи два плюс два и скажи, кто может заиметь специальную разработку для внешников и использовать его в качестве шпиона, с учетом того, что хозяева долбаного препарата прекрасно знают, где он хранится? Нет, если подумать, можно предположить еще какой-нибудь вариант. Но, во-первых, вероятность другой версии исчезающе мала, а во-вторых - для Рики, во всяком случае - существенным доказательством верности первой гипотезы является указание на использование всей квоты. Всей квоты, которая собирается куда-то там лететь. И заночевала, значит, нечаянно типа, в охраняемой лаборатории обанкротившейся компании. А то, что петов часто используют для перевозки особо интересной контрабанды, так это не секрет. Секретом является метод использования. Вообще, если подумать над этой темой по-нормальному, не впадая в истерику и не отмахиваясь, то сразу становится понятно, до какой степени государство участвует в этой «нелегальной» торговле. - Мы куда-то влезли. Рики с мрачным одобрением хлопает соратника по плечу. - Врубаешься потихоньку. Главный вопрос, вообще-то, уже - не «куда», а как вылезти, избежав несовместимых с жизнью последствий. Люк ему в данном случае не помощник, да и сам монгрел прекрасно это понимает, так что молчит и спрашивать больше ничего не пытается. Для него ситуация из внятного и прибыльного дельца превратилась в свалку из непонятных, но явно опасных фактов, разбираться в которых он не в состоянии. У Рики мозги работают в два раза быстрее, не зря ж он сомневался сначала. А в такие дела простым монгрелам лучше не влазить. - Слышь, Рики, а Менж чего тогда гонит? - А черт его знает. Может, просто не знает о Катце. То есть, о его участии в деле. Не знать о существовании почти легендарного дилера нелегальный юрист, конечно, не может. Но предположить, что он сознательно попытается влезть к Рыжей Лисе в ее курятник – это вряд ли. Если… ему не сделали неотразимого предложения. - Слышь, Рики. Может, бросим все на фиг? Монгрел окидывает друга сумрачным взглядом, отрицательно качает головой: - Уже поздно. До того момента, как познакомились с этим летучим навигационным приспособлением, можно было без последствий отказаться. А теперь - поздно... - Рики, слышь. Но если это шпион типа, и он Катце должен докладывать, то чего он нам все выложил? Ну, там, пароль не спросил… - Потому что мы спросили. - ??? - Люк. Никому не придет в голову, что монгрелы могут задать такие вопросы.
винни-пух: - Интересно. Катце невозмутим, по обыкновению: узкие янтарные глаза с равнодушием сканера скользят по мутанту, потом по обоим монгрелам. Зачем Рики приперся вместе с Люком? А затем, чтобы подчеркнуть неличную природу своего интереса. Умник, дипломат районного значения. Люк заметно нервничает под бесстрастным взглядом цересского босса – для него это первая встреча с фигурой такого масштаба, и слухи, ползающие по Цересу с подозрительным упорством, отнюдь не уменьшают степень его беспокойства. Впечатляющий мужик, ничего не скажешь, и система охраны, которую они преодолели, чтобы попасть в его полулегальный офис, тоже впечатляет. А Рики… Темноглазый монгрел отвечает дилеру спокойным уверенным взглядом, словно не было их странного разговора и не обменивались они смертельными тайнами. Но, когда глаза их встречаются, рыжий вновь ощущает это невероятное захватывающее чувство полета во тьму. В глубину черноты, что наполнена дальними звездами. Бездна. Край мира, с которого не вернуться, и … «Ясон-сама, прямое наблюдение больше невозможно». «Используй аппаратное. Я предоставлю соответствующие ресурсы». «Д-да, Ясон-сама». «Это настолько трудное задание для тебя, Катце?» «Мне бы хотелось уточнить степень моей ответственности за объект. Только наблюдение? Непрерывное? Или Вы заинтересованы в сохранении жизни объекта?» «В сохранении жизни» - голос блонди звучит как-то… растерянно, и, когда он оборачивается, Катце буквально остолбеневает, превращаясь в одни глаза и уши. Потому что ледяное совершенное лицо Ясона искажает боль. Горестное выражение режет сердце, и глаза наполнены тоской, светом внутреннего воспоминания, и уголки рта чуть-чуть вздрагивают, еле заметно. Эти тонкие и чудесные по красоте признаки страдания невозможны на лице блонди, правда же? И они делают его лицо живым, настоящим, потому что они - неправильные. «Такое механическое выражение… по отношению к моему Рики». Блонди улыбается слабой печальной улыбкой, но и этого, право же, слишком много для нормального положения вещей. А Ясон прижимает пальцы в перчатке ко рту, словно удерживая нечто большее, чем имя - имя пета, монгрела, объекта - и, сквозь неверие и шок, Катце ощущает волну потрясающего звенящего восторга и перепуганной радости. Он знает блонди, наверное, лучше всех на планете. Потому что, признавая мощь и обаяние этой незаурядной личности, невольно проникаясь не только уважением, преклонением перед силой ума и воли Минка, Катце испытывает к своему бывшему хозяину и более яркие, не положенные служащему эмоции. Восхищение, гордость, радость - не только от оказанного доверия, но и куда более человеческую радость от общения с кем-то столь выдающимся, от причастности к делу большему, чем примитивное выживание или накопление богатства. То, что соединены бывший фурнитур и Первый Консул отношениями полулегальными, на основе незаконной деятельности, и потому связанными с риском, заставляет и Ясона испытывать блондевский вариант эйфории: от ощущения этой запретной свободы и чувства собственной неуязвимости, своей силы. Не той власти и силы, что дает его должность и его статус, а той, которая обеспечена его сутью - только его умом и волей. Это ощущение тоже из рода победы, но, в отличие от побед легальных, полностью совпадающих с представлениями касты белокурых, эти победы несут дополнительное ощущение – свободы и независимости. И эти ощущения привлекают блонди намного сильнее, чем положено бесстрастным андрогинам. Но именно они являются причиной его уникальных отношений со своим доверенным слугой: не дружба и не служба, не сотрудничество и не партнерство – нечто, происходящее между ними двоими. И осознание уникальности и неповторимости такой формы связи с человеком заставляет Ясона уделять много внимания и времени как самой связи, так и ее участнику. Надо сказать, время это нравится блонди, и он с удовольствием наблюдает за эволюцией своего Рыжего. Но для самого Рыжего эта особенность отношений, некое дополнительное доверие, внимание Ясона, оборачиваются совсем другой стороной. Для того, чье сердце так голодно, любое внимание будет даром небесным. Легчайшей привязанности окажется достаточно, чтобы заполнить его звонкими звуками и лучами, и оно, бедное, поверит в самую невероятную сказку, и ради нее поклянется в верности. Если, конечно, тот, кто уделяет это внимание, обладает достаточным интеллектом, чтобы покорить едкий и изворотливый ум. И если Катце, явившись на службу, испытывал лишь какое-то невнятное чувство общего восхищения перед таким высококлассным организмом, какими есть блонди, то, уходя из дома Минка, Рыжий навсегда оставил там свое сердце. Со свойственным ему мрачным сарказмом, Катце считает, что сделал удачное капиталовложение. И собственное сердце в безопасности, и Ясон, как любой здравомыслящий блонди, будет считать его влюбленность дополнительной мотивацией. А ему самому это чувство, тщательно хранимое внутри, вовсе не мешает правильно оценивать и внимание блонди, и собственные обязательства по отношению к Первому Консулу. Но зато оно позволяет ему куда острее и тоньше воспринимать любимое существо, позволяет отчетливо видеть эту разницу - почти невидимое, но ощутимое, как гроза, собравшаяся за горизонтом, отличие Ясона от всех остальных. Вообще ото всех, не только от блонди. Сознательно Катце никогда не формулировал эту мысль. Но, если порыться в тех неопределенных образах, впечатлениях, что скользят по краю рассудка, едва задевая его легкими искристыми крыльями, не оставляя мыслей, только устойчивое ощущение, то рыжий согласился бы с выводом: если среди блонди и есть существа, способные на чувство - на чувство с большой буквы, на которое и люди-то не все способны - то это, конечно, Ясон Минк. Есть в этом блонди нечто особенное. Но одно дело – думать так, настолько неслышно, что и собственное сознание не улавливает крамольности и красоты этой мысли, и совсем другое – видеть, как ледяная блистательная красота, за которой ты ловил таинственные светлые движения и почитал их откровением, тает, стекает прозрачными каплями, и прямо в твои изумленные зрачки льется живая, горячая сила, свет настоящий и прекрасный. «Господи, он же… он же его… Да нет, невозможно, что он, с ума сошел?» Но прекрасное ледяное божество продолжает улыбаться, доказывая свою принадлежность к живым и горячим сынам человеческим, и продолжает говорить нечто, от чего все внутри переворачивается от страха и восторга. Этого не может быть. Не может быть, потому что не может быть никогда. Максима, достойная страусов, но не людей – во всяком случае, один черноглазый монгрел точно не знал, что это невозможно. «Надо полагать, это затруднительно выполнить. Но я рассчитываю на тебя, Катце». Собственно, разве не для облегчения выполнения задания он стал привлекать монгрела к своей сфере деятельности? Но, правда, раньше речь о защите жизни и здоровья не шла, а Рики – не тот человек, который будет слушать чьи-то советы. Говоря по чести, самый простой способ обеспечить безопасность монгрела – посадить его в тюрьму. Но вряд ли Ясон-сама согласится на подобные меры. Внимание, да? Эмоциональная привязанность? Катце закуривает, демонстрируя непоколебимую выдержку бывшей «мебели» и внешне никак не реагирует. - И что мне прикажешь делать с твоим «найденышем»? - Использовать по назначению, надо полагать, - невозмутимо парирует Рики. Катце хмыкает и качает головой. А вот интересно, почему из всех возможных случайных участников амойская фортуна привлекает именно этого монгрела, и никакого другого? Ну почему именно темноглазый оказывается вечно не в том месте и не в то время? Или, наоборот: в том месте и в то время - это смотря с какой стороны поглядеть. Может, правы господа мистики, утверждающие, что линии судеб человеческих связаны с именами? Не с собственными именами, а именами тех, кто им дорог и кто имеет значение? Нелепица с точки зрения здравого смысла и линейной логики, но имя Ясона Минка связывает этих двоих монгрелов, связывает намертво. Не общими воспоминаниями, которых и нет, а настоящим и будущим, где это общее для них имя становится магнитом, одинаково притягивающим к себе. Это словно внезапно обретенное родство – неизвестной природы, но огромной глубины. Никак не объясняется голосом рассудка и должно быть отвергнуто. Но те, кто достаточно долго жили на свете или наделены мудростью, понимают, что родство не по крови сильнее родства фамилии, а те, кто раскладывает человеческие души в ряды бесконечных производных, знают, что резонансный контакт пси-матриц – явление весьма желательное и многообещающее. Резко увеличивает силу и эффективность использования образованной системы. И как, черт возьми, Рики успел перехватить пета? - Откуда ты его притащил? - Из Цереса, - хладнокровно говорит монгрел и в бездонных, черных глазах появляется насмешливый невеселый блеск. - И знаешь, что это такое? - Ка У Зет 223-33-игрек, квота «Панорама», выпуск 9-ый, - что свидетельствует не только о хорошей памяти полукровки, но и о понимании цели создания подобных объектов. А о том, что за его деятельностью стоит Минк? Катце сам рассказал, не так ли? Ну, и что дальше? Сказать спасибо за потерявшегося шпиона? Играть в гляделки? Какого черта он там шарился?! Эта операция проводится под негласным надзором Синдиката, и лишние участники в ней не предусмотрены. «Если с Рики что-нибудь случится, блонди… даже думать не хочу». - Церес большой, где ты его нашел? - Недалеко от Острова. Та-ак, на территории второго склада, куда данная особь была отправлена на рекогносцировку. В силу патологической подозрительности Катце и природной добросовестности: и шпиона заодно проверить можно в боевой обстановке, и присмотреть за товаром. Ну что ж, правы его патологическая подозрительность и добросовестность, совершенно правы; но почему-то положительным результатом свою правоту Катце не ощущает. - И что же ты там делал, Темный? - Гулял, - безмятежно отвечает Рики. Трепета перед всемогущим дилером он не испытывает, волнует его куда больше сохранность жизни своих бандитов. Для чего безмолвным свидетелем тут торчит Люк, и сама акция передачи потерянного имущества является демонстрацией лояльности. Просто это, наверное, единственные моменты, когда то, что осталось от веселого и щедрого паренька, прорывается наружу. Не смехом и радостью, а иронией и насмешкой. - А на бережке ты не гулял? - И там гулял. Люблю свежий воздух. - Для прогулок по свежему воздуху ты выбираешь какие-то неудачные места, - флегматично замечает Катце. - Посоветовали неудачно. Но я всегда готов выслушать совет умного человека, - замечание из уст неукротимого полукровки, половину жизни с боем доказывавшего свою независимость, воспринимается как издевательство, но Катце понимает настоящий его смысл. Приятно знать, что пет твоего господина отличается умом и сообразительностью. Но для отношений их уровня эзопов язык будет уже только мешать.
винни-пух: - На каком этапе ты внедрился в операцию? - Катце заговорил языком менеджеров – явный признак повышения рейтинга. - Присматривался потихоньку. Активных действий не предпринимал, - Рики оглядывается на горгулью, примостившуюся возле стола, и добавляет, - за исключением освобождения этого… наблюдателя. И не предпринял никаких самостоятельных действий? Не верится как-то. Катце недоверчиво щурится: - И ты прямо с того места, где подобрал чужое имущество, приехал ко мне? - Ну что ты, я должен был убедиться в ценности имущества. Может, его просто выбросили и он на самом деле никому не нужен. Блестящие желтые глаза, кажется, смолу из силиката могут выплавить. Но Рики спокойно выдерживает пристальный взгляд: когда не испытываешь страха за себя, ничего не страшно, правда. А Рики плевать на собственную безопасность, все, что его интересует – это безопасность друзей, и ее он собирается отстаивать до последней капли крови, буквально. «Так что не сверкай глазами Рыжий, ничего ты не узнаешь». - Хочешь поучаствовать в дележе? – переходит на деловой тон дилер, и только теперь указывает на кресла незваным гостям. Хорошая штука – повышение рейтинга, вот уже и присаживаться просят. Честно говоря, Люк с облегчением переводит дух. Смотрит искоса на Рики - на предмет проверить адекватность своего понимания - но на лице монгрела мало что можно увидеть, если он не хочет. Только силу и страсть, но это не относится к оценке ситуации, верно? - Смотря, на каких условиях… Родство, ирреальное и дикое родство по чужому имени, темные нити, наполненные тем, что могло быть, но не состоялось. Нечто, чего нет, но слышно так сильно, что они все время каким-то образом ощущают их, чувствуют натяжение. И почему-то это решительно не способствует доверию Рики, и почему-то усиливает тревогу Катце, пока в голове бывшего фурнитура не закрепляется напрочь мысль, что монгрел значит для блонди намного больше, чем он себе представляет. «Что он с тобой сделал, монгрел? А что ты сделал с ним?» - И сколько же ты хочешь? - Ну, я думаю, от потери одного склада никто не обеднеет. Это не наглость, простой расчет: стоимость пета-шпиона, являющегося типа перевозчиком украденного продукта, выше, чем того лекарства, которое он может вывезти. Вывод: партия петов с нелегальной контрабандой в пузе – прикрытие, и настоящей целью операции является вывоз самой партии, наверняка зарегистрированной как низкосортная продукция. А господа горе-преступники послужили прекрасным поводом, или даже стали им, с благословения соответствующих служб. Неважно. - Наглый ты стал, не приведи Юпитер. - Катце, вместимость желудка этих чудиков заказчик проверить не может. - Угу. И чей же это гениальный расчет? - Наверное, кто-то из директоров считает, что раздел прошел неправильно. И решил предпринять самостоятельные действия. А товарищ, к которому он обратился, тоже не лыком шит и решил поиметь не в меру жадного гражданина. Что ж, жадность – смертный грех, разве не говорено было? Спросить Рики о его источнике – ниже достоинства дилера. Оно и так сегодня пострадало благодаря его работникам. Почему появление этого монгрела постоянно указывает на организационную ошибку? Черт знает что!
винни-пух: - Та-ак, твой «Канцлер», два «Венуса» - у Гая и у меня… - А… - А ты стрелять научись нормально. Тебе хватит дымовых шашек, у остальных шокеры и оптика. - Оружия маловато, - замечает Майкл. - Хватит. Охранники пузом за чужие гроши ложиться не будут, а с Мирком отношения портить не хотелось бы. - А зачем он нам нужен? - Все бывает в первый раз, - философски отвечает Ареес, немало удивив Рики реакцией. Геймер одно время вообще ни с кем, тем более с вожаком, не говорил; видать, прочунялся малехо. А Мирк – хозяин здания-склада, и ссориться с ним и впрямь не резон, тем более что мужик серьезный, солидный и личных целей не преследует. То есть, парни его склад и груз защищают, но если он сам в нем не заинтересован, то только в меру служебного пыла. И главное: он не устраивает погонь и преследований своим нечаянным нападающим. Положительный мужик, в общем. Наверняка, платят ему дополнительно из интересных источников. - Сид, батарея на тебе, комм у Арееса. - На фига он там сдался? - На всякий случай. Как только потухнет свет, Майкл и Мисри, блокируете выходы, у вас парализаторы. Все. Кретин. Вместо того, чтобы думать о деле, любовника вспоминал. Кретин!
винни-пух: - Нет, Лаэль, ты очень хороший. Очень хороший – в этой голубоватой полутьме, с распущенными светлыми волосами, с улыбкой пережитого удовольствия, и темные от расчерченной тени ресниц глаза нежны, как лепестки. И в том месте, где в сердце Рики живет любовь, он - словно одно из немногих постоянных чудес, что в любую минуту возвращают тебя к теплу и радости. Теплый вечер, горит огонь в старинном камине, смеющаяся игра солнечных зайчиков на стене, куда их отбросила причудливая игра волны, книга, забытая на подоконнике и наполненная глубоким смыслом и словами, что звучат в сердце. «Я очень хотел бы любить тебя, Лаэль. Ты не представляешь, насколько ты хороший человек и насколько стоишь самой лучшей и чистой любви на свете. Я очень хотел бы любить тебя, я любил бы тебя всем сердцем, если бы мог, если бы я…» Нечто, чего никогда не было и никогда не будет. Он крепко обнимает юношу и целует. Изо всей оставшейся силы, изо всей не понадобившейся нежности, изо всей величины недостижимого и потерянного. Обнимает и целует - так, как хотел бы обнимать другого, ласкает и любит - так, как хотел бы, чтобы любили его. Жадно и нежно, со всей страстью и до конца, открыто и правдиво – ничего скрытого, никаких расчетов. Все правда, от первого до последнего. И только ты и я на ладонях вселенной. «Но так и было, Рики». «Для тебя. Может быть. Не для меня». И, раскаленный своим огнем, собственной силой, что струится в нем кровью, дыханием и мыслями, он любит - с той страстью и яростью, что стала неизменным качеством его любви. Всем собой, до последнего предела, сознанием, телом и чувством, отдавая до конца всю бурлящую мощь псионика и раздирающую тоску сердца, всю огненную волю, все мечты и желания – весь пульсирующий празднично-алый ток своей сути. И в какой-то момент ему кажется, что он любит своего партнера как блонди. - Пожалуйста, еще. Юношу колотит от перенесенного, глаза у него одержимые и безумные совершенно. Как если бы их мягкость и теплый свет сгустились и поменяли свойства на более прочные. На его плечах, груди, бедрах пятна гематом, следы крепких поцелуев, которыми Рики с щедростью покрывал тело любовника, но Лаэль их не слышит. Вообще не чувствует боли – крошечная перед бушующим между ними огнем, она отпечаталась резкими линиями фона и забыта. - Тебе не больно? - Нет, пожалуйста, еще, Рики. «Если бы ты мне это сказал. Хотя бы раз, все равно по какому поводу, все равно…» Рики, забивая голос внутри, прижимается лицом к плечу юноши, ощущая нежный ванильный запах, чистый и невинный, с ароматом нагретых на солнце ягод. Вдыхает, стараясь лучше ощутить и нежность теплой кожи, и такой родной запах. - Ты вкусно пахнешь. Молочком. Танн смеется тихим горловым смехом, утыкается носом в волосы и говорит. - Ты тоже… ты тоже пахнешь молоком. - Нет. Кожа блонди ничем не пахнет. Он чувствовал пленительный аромат распускающихся роз, светлых, цвета утренней зари, вкусный запах молока и меда, и немного горького кофе, горячего и будоражащего. Но когда Рики попытался доказать это блонди, Ясон посмотрел на него с тем непонятным выражением из недовольства и потребности говорить правду, которые у блонди означают смущение, и сказал… он сказал: «Моя кожа пахнет тобой, Рики». «Чудесный светловолосый юноша, что с такой любовью и радостью смотрит на меня, почему-то не ты, Ясон, и почему-то не тебе так приятны мои ласки, и не ты хочешь любить меня, и не ты жалеешь, что не можешь подарить мне весь мир. Мне так все это нужно: любовь и внимание, желание и уважение, мне так нужно, чтобы мне подарили весь мир и взяли все то, что могу подарить и сделать я. Но почему-то это все делаешь не ты. Это все нужно не тебе, а я… я так хотел бы быть с тобой, быть кем-то для тебя. И теперь ничего не могу взять от другого. Не могу ничего дать. Все – твое, Ясон». И монгрел вновь ласкает и любит светловолосого любовника, выливая всю тоску и обреченность в форме нежности, всю горечь в червонном летнем жаре, словно все несостоявшееся, несбывшееся - все, что уже стало невозможным между ними - пытается вместить в одну ночь, в одну встречу. И каждое касание, каждый поцелуй обретает силу признания. Каждый взгляд – значение обещаний и радости; каждый стон, каждый глоток дыхания – не проговоренное и прекрасное, что могло состояться, да не сбылось. Прощание это было. Неизвестное для обоих, но прощание, и он ласкает, берет и любит, пока светящееся от любви тело и сознание любовника не перестают отвечать, и он лепечущим нежным голосом просит прекратить. Едва слышным голосом, но во взгляде остается ощущение силы и настойчивости: - Я уже не могу больше. Я с ума от тебя схожу. Лаэль берет руку монгрела и подносит ко рту, и в мягком поцелуе – та же крепость клятвы. - Ты удивительный, Рики. Я все для тебя сделаю. «Уже нет, маленький. Никто ничего для меня не сделает – я не возьму». И Рики, прижавшись к любовнику, повторяет бессмысленное и единственное, что можно: - Все хорошо маленький, все хорошо.
винни-пух: Импульс кляксой ионизированного воздуха расплывается по стенке: Рики, ругнувшись сквозь зубы, плюхается на пол подвала и замирает. Хорошая идея надеть инфракрасную оптику, но явно они к первооткрывателям не относятся. Судя по прицельности выстрела, боевики снабжены такими же полезными приспособлениями. Ну, и что делать? В здание они пробрались по указанному в схеме шпиона туннелю, перерезали кабель и принялись быстренько резать решетку фильтра. И даже успели, но исключительно в силу опыта: охранники примчались в подвал, как по сигналу, и дальнейшее общение свелось к противостоянию примерно одинаково вооруженных людей: все залегли за укрытиями и пытались провоцировать друг друга – неудачно. А время-то идет. Дымовые гранаты помогли мало, из-за упомянутых приборов – эх, балда, не догадался спросить у горгульи, а та самостоятельно ничего полезного выдать не могла. Чего-нибудь ядовитей использовать в ограниченном пространстве никто не решился. Вот и сидят, ожидая, кто в кого попадет, а время идет, и кое-кто что-то наверняка делает с грузом. Он-то приоритетный, в отличие от здания как такового. «Недостаточный уровень организации, монгрел, - ты прав, блонди, как всегда, недостаточный. Потому что вместо того, чтобы думать о деле, я думаю о светловолосом золотом мальчике, которого я собираюсь… ударить. Который мог бы стать мне счастьем, но которого я ударю. Ударю так сильно, чтобы он никогда не приближался к неприкасаемым. Это неправильно, что мысли о нем затмевают мысли о моих друзьях. Моя жизнь принадлежит только им, и я не могу делить ее еще с кем-то». И если сегодня кто-то из них погибнет… Если сегодня он не справится… Что ж, он не скончается на месте. Просто ему будет еще тяжелее, просто будет еще больше боли, и больше сил надо будет приложить для спасения остальных, и меньше времени останется для этого. «Значит, Менж. Просто некому больше. Решил, что делиться не надо не только с заказчиком, но и с исполнителями, благо маршрут его никому не известен. И предупредил, мудила. И если хочет сам вывезти груз, то и кого-то из охраны купил...» Может, зря он не сказал Катце? Но Катце на фраера и сам выйдет, только немного позже. А вот как ему теперь выкручиваться? Слинять уже не получится. Да и поступиться какому-то инопланетному хаму невместно: что ж это, в Цересе, и монгрел не сможет обыграть гражданина? Не, ребята, так не пойдет. На первом этаже стоят криогенные установки. То есть это, конечно, те еще установки - просто двухслойные контейнеры, наполненные «сухим льдом» с емкостью для собственно заморозки и хранения содержимого, и ручным управлением. Но грузы бывают разные, некоторые требуют пониженной температуры, вот и держат здесь приспособления. И расположены они в аккурат над данным простреливаемым пространством, и перекрытие здесь старое и не укрепленное. Рики быстро ползет по направлению к Сиду, который до сих пор придерживает батарею – в качестве самого сильного члена команды он ее всегда и таскает. - Сид, надо добросить батарею до потолка. Заявление монгрела выглядит весьма странно. - Нужно, чтобы она взорвалась как можно ближе к потолку. - Зачем? - Завалить перекрытия. - Некогда объяснять подробнее. Сид оценивающе окидывает взглядом фронт работ, качает головой. - Я сам не смогу. Монгрел оглядывается: Люк далеко, его заперли в углу, Норрис не годится, Шу – тоже. Гай присел за соседним контейнером, но, чтобы добраться, ему нужно пересечь открытое пространство. Рагон тебя задери! Сероглазый монгрел, словно услышав мысли Рики, немедленно поднимает голову. Сквозь дым Рики не видит подробностей, но условным языком жестов пытается объяснить Гаю, что ему надо выстрелить. «Канцлер» только у Рики, у остальных оружие попроще. Но заряда «Венуса» вполне достаточно. «В батарею?» «Да. Мы ее подбросим, а ты выстрелишь». Гай согласно кивает, монгрелы приноравливаются ухватить немаленький груз – хорошо, кидать невысоко, но надо учесть кривизну броска, чтобы элементарно самому не оказаться под завалом. И тут сероглазый совершенно спокойно встает во весь рост, и так же спокойно, как бы даже не торопясь, пересекает открытое пространство. - Твою мать! Кажется, именно возглас Рики заставляет боевиков, ошалевших от неожиданности, отреагировать. В таком же состоянии стресса и напряжения, ожидая провокации или каких-то невиданных номеров от знаменитых «Бизонов», парни просто не поверили в такой простой факт. Встал и пошел? Что, как на прогулке? Рики активирует «Канцлер» в режим веерного излучения и перекрывает полосу воздуха между Гаем и стрелками подобием силового щита. Энергетические сгустки нейтрализуются, встречаясь с препятствием, противники увеличивают мощность импульсов, но Гай уже за металлической стенкой какого-то остова. - Придурок! – Рики от злости швыряет «Канцлер» на пол - подобный режим стрельбы поглощает заряд за считанные секунды, - хватает парня за воротник куртки и, приблизив лицо сероглазого к своему, рычит, едва превращая бешенство в слова человеческого языка. - Твою мать! Ты что творишь, скотина! Ты что делаешь?!.. - и замолкает на полуслове, встречая, ощущая внутри себя взгляд бывшего любовника: стеклянный от тоски и равнодушный до смерти. И единственная отрада – его гнев и ярость; единственная радость – его злость и обвинения, его внимание, купленное такой ценой. Что-то вспыхивает в серых соколиных очах монгрела, словно в ответ на что-то непроизнесенное, в ответ на острое горестное понимание. И вся сила любви за три года вместе и три года врозь обнимает прозрачной искристой стеной, ожидая и надеясь, все еще надеясь, и говорит, что не предаст. Разряды полосуют стены за ними, с металлических полос укрепления падают горячие капли расплавленного железа и Сид, глухо матерясь, отодвигается от стены. Что-то заканчивается, движется к окончанию, непонятно что, и Рики сам не замечает, сколько в его голосе просьбы - еще немножечко потерпеть, скоро все закончится. Скоро, потерпи. - Гай. Не смей так делать, слышишь? Не смей так рисковать, мудак чертов! - Ты ее не подымешь, - спокойно говорит парень, как если бы дело и впрямь касалось только аккумуляторного устройства. - Да пошел ты! Вообще-то, парень прав: темноглазый любимец Консула подвергался многим интересным опытам, но все они сводились к воспитанию большей выносливости и скорости восстановления, особенно в постельных утехах, и ментальном контакте. Штанги монгрел не таскал. Парни, примерившись, подбрасывают батарею вверх: потолок достаточно низкий, но при броске нужно учесть кривизну траектории. Зарядная батарея, которая никогда не считала себя способной к полету, взмывает вверх, Рики только один раз выстреливает из «Венуса» Гая, но можно было даже обойтись без этого. Охранники на неизвестный летающий предмет отреагировали бурно и эффективно – расстреляли еще в полете. В благодарность батарея взрывается красивым синим шаром, и ударная волна успешно разрушает древние потолочные перегородки. Куски арматуры и шлакоблоков сыплются вниз, боевики быстро маневрируют, но тут в подвал валится одна из долгожданных «самоделок-морозилок» и Рики прицельно выбивает вентиль.
винни-пух: От входа обе команды оказываются примерно на одном расстоянии. Но, в отличие от противников, «Бизонам» не надо избегать ледяной струи азотистого соединения, так что, оказавшись перед перспективой быть замороженными насквозь, охранники предпочли сдаться на милость победителя. Тем более что дело свое они, судя по всему, сделали: Норрис, немедленно посланный на разведку, возвращается ни с чем. - Там ничего нет. Угу. А боевики не все, и спокойные, как холодильники. - А в лифте? - И в лифте нет, - это уже Шу, с интересом ожидающий действий вожака. Новенький, и немало наслышан о фантастической удаче Темного. А сейчас они вроде как накололись: груза нет, кто-то с ним смылся, и боевики их ждали. Не с подвала, иначе постреляли бы на входе, но ждали. Ну, и что теперь сделает эта ходячая легенда? Взгляды остальных подобного рода любопытства не отражают – одну преданную уверенность. Кроме Гая: уверенность у него другого рода, и Рики опять остро и совсем не ко времени ощущает силу и яркость этой поддержки своего бывшего. «Я весь здесь, я твой – ты только скажи, что сделать, и я все сделаю». - Ну, и где груз? – без особой надежды интересуется Рики. Ближайший охранник, оправдывая его ожидания, криво и зло усмехается: - А понятия не имею. Нам не докладывают. Злится он из-за нехилого обморожения, да и прибило его осколком, но лучше бы ему этого не делать. Сид, на редкость серьезно разъяренный неудачной атакой, а главное, если честно, идиотским выступлением Гая, хватает парня за грудки, подымает в воздух и шипит сквозь зубы: - Не докладывают? Ну, это я счас узнаю! - и, размахнувшись кулаком, наносит такой удар, что немаленьких размеров мужчину относит к стенке, и он безвольно опускается на пол. Немая сцена продолжалась не больше пары секунд: прежде чем Сид находит следующую мишень, Рики нарочито спокойным голосом спрашивает коллегу пострадавшего: - Кто оставался наверху? - Хорек и Крайт. Они груз охраняли, но я не знаю, куда… Шум на входе и предупредительные возгласы прерывают допрос, и в комнату вваливаются Майкл и Мисри: парень поменьше чапает своими ногами, хотя и неуверенно, второго Мисри тащит – поласкал парализатором. - На выходе словили. - Груз? - Пустой, - отвечает Майкл, оглядывая живописную картину разборки. Груза значит, нет. Нехорошо. Рики поворачивается к самостоятельно передвигающемуся беглецу и интересуется: - Куда контейнеры дели, уроды? Урод молчит, отрицательно крутит головой, собираясь играть в партизанов. Набычившийся Сид делает неопределенный жест рукой и направляется к охраннику. И что-то такое нехорошее и решительное видит последний в глазах самого спокойного из «Бизонов», что невольно пытается отступить, причем не к выходу, а по направлению к остальным бандитам, пока Люк не хватает его за шиворот и говорит чрезвычайно ласково: - Слышь, урод? Где груз? А то вот дядя хочет знать, где груз. А дядя злой сегодня, как бы он тебе чего не оторвал, что потом не вставишь. Дядя… Парень судорожно дергается, открывает рот, пытаясь закричать или еще что-то. Но ни кричать, ни говорить монгрел уже не может. Люк, вглядевшись, отталкивает его от себя, словно принудительная хирургическая операция состоялась с ним, а не с молчаливым боевиком. - Б****! У него языка нет! Пара секунд молчаливого ошеломления не дает нервной разрядки, и взгляды бандитов, лихорадочные и злые, вновь устремлены на лидера. - Сид, Майкл, остаетесь здесь. Остальные обшаривают дом. - А что мы ищем? - Откуда я знаю, - пожимает плечами Темный, - найдем – скажу. Почему-то темноглазый красавец уверен в большей эффективности метода научного тыка, чем в добросовестном допросе пленных. Почему-то остро ощущает нехватку времени, вполне логично полагая, что в случае, когда одна из сторон, совершающих сделку, пытается партнера обмануть, то обман свой она должна строить не столько на хитроумии интриги, сколько на скорости побега и предотвращения погони. Груз находился здесь. Менж может без последствий использовать лекарство только тогда, когда подозрение не упадет на него самого: то есть, после нападения бандитов, «Бизонов» то бишь, и забрать он его должен срочно. Где же можно перепрятать 45 кг полных контейнеров? Или куда отправить из закрытого здания? Приз достается неугомонному Норрису: - Тю, такой домик навороченный, а сортир разваленный. - ??? - Ну, разваленный. Хм, действительно: унитаз сорван напрочь, открывая любопытному взору канализационную трубу, причем со срезанной изогнутой частью. Амбре из него идет соответствующее, так что цель варварских действий, причем недавних, разжигает немалый интерес, особенно в сочетании с гибким кабелем на полу. - Ареес, карту канализации района. Где ближайшие сток или фильтр? Парень мгновенно выполняет команду, так же зараженный азартом, как и остальные члены команды. - Сток на границе Четверки, под мостом. - Погнали. Вряд ли Менж сам собирался их забрать, да и подкупленные охранники не согласились бы упускать гарант будущей оплаты. Впрочем, всякое возможно. Контейнеры, предусмотрительно связанные кабелем, чтобы не разбежались по всему заливу, благонравно плавали возле берега в ленивом дрейфе, и Люк, под неизменные рыбацкие шуточки, никогда не имевшие на Амой своего первичного значения, выловил их шестом. Голь на выдумки хитра!
винни-пух: Инопланетянин внимательно обвел взглядом зал ожидания, делая вид, что целиком поглощен содержимым новостной голограммы. Удирать приходилось спешно, буквально чувствуя дыхание преследователей на загривке, и удирать, что хуже всего, приходилось с пустыми руками. Темный, скотина ментальная, натравил на него Катце. Кто ж знал, да и кто мог узнать, говоря по справедливости, что в это дело окажется замешанным Рыжий Лис? Кто бы мог подумать, что такой гордый из себя Рики Темный продаст его с потрохами? А он мог бы поклясться, он, выходец с Новии и прирожденный телепат, мог бы поклясться, что мальчишка никого и никогда не предаст в силу того прирожденного благородства и преданности, что чувствовалась в нем горячим алым стержнем. Как он мог ТАК ошибиться?! Как мог так просчитаться? И откуда дилер знает о грузе? Его заказчик клялся и божился, что они сами вывезут лекарство, а он лишь хочет перераспределить ценности… Чертова рыжая тварь! Чертов ублюдок! Честно говоря - трудно сказать, согласился бы Менж поделиться с Катце - вычисли его дилер чуть раньше - или нет; да и возмущение отсутствием благородства у человека, которого ты элементарно подставил, тоже выглядит, по меньшей мере, противно. Но в данном случае некая локальная справедливость имеется и тот, кто рассчитывал оттяпать жирный кусок чужого пирога, приправив его кровью исполнителей, теперь удаляется не солоно хлебавши. Причем, рискуя жизнью. Людей Кацте Менж знать никак не может, но острое напряженное внимание улавливает натянутыми нервами мгновенно. Мгновенно напрягается, и так же мгновенно тошнотворная волна бессилия, понимания бесполезности усилий выжимает его тело и ум, как плод в соковыжималке, и, чтобы устоять на ногах, мужчина опирается на стенку и медленно глубоко дышит несколько секунд. Конец. Пользуясь черной зеркальной поверхностью кабинки, он наблюдает за двумя высокими гражданами, медленно пересекающими зал. Как-то отстраненно думает, что они мало похожи на монгрелов. Да впрочем, у Катце, говорят, связи не только среди граждан и полиции, так что нечему удивляться. И он никак не может пересилить это бездумное туманное ощущение конца, даже когда в дверях технического коридора появляется знакомое смуглое лицо в обрамлении почему-то каштановых волос. Длинных, косичками, с блестящими золотыми ниточками – не парик, а новогодняя елка. Рики досадливо морщится, ловя недоуменный взгляд юриста, и делает знак рукой. Для беглеца мужик на диво несообразительный. Скорее от безнадежности и удивления, чем следуя здравому смыслу, Менж уверенной походкой - Бог знает, чего она ему стоила - добирается до коридора и ныряет в тоннель. Монгрел в заляпанном комбинезоне техслужб цепко хватает новийского телепата-неудачника за руку и споро транспортирует по лабиринту космопортовского обслуживающего хозяйства. «Транспортирует», правильное слово - Менж не отдает себе отчета в том, что происходит, и самостоятельно уразуметь причину внезапного появления Рики и участия в своей судьбе не в состоянии. Только, когда они выбираются на территорию грузовых ангаров, пытается остановиться и спросить: - Куда мы идем? - Ты улетаешь, не забыл? – лаконично напоминает Рики, продолжая целеустремленное движение. Менжу становится даже смешно: невысокий черноглазый мальчик упрямо тащит солидного дядю на буксире, а дядя сопротивляется и что-то спрашивает. Учитывая, что дядя по уши в дерьме, а мальчик должен быть, по меньшей мере, разочарован в их плачевно закончившемся сотрудничестве – смешно не очень. - Темный, ты сдурел? - Нет. - Б***! Рики, я тебя подставил, вернее, хотел, ты сдал меня Катце, понял, наверное, да? Так куда ж ты меня теперь тащишь, родной? Может мне пора отбиваться руками и ногами? - Попробуй, - мрачно бросает полукровка, но движение останавливает. Просто потому, что они добрались до места. - Менж. Ты, конечно, та еще сука, но я тебя не сдавал. Рыжий тебя и сам прекрасно вычислил, потому как в деле был с самого начала. Знаешь, твоя идея о перераспределении ценностей ему не понравилась. - Значит, ты все-таки говорил с ним. - Говорил. Я же сказал, он был в деле с самого начала, я наткнулся на его людей, как только стал изучать обстановку. - А почему мне не сказал? - Если бы ты вел себя по-честному, то и говорить тебе было бы незачем. А так, извини, не сказал тебе, что охрану склада не надо было предупреждать о готовящемся налете. Мужчина кивает, соглашаясь: все верно, но все равно непонятно, что теперь полукровке от него надобно? Груз он забрал, раз связной не появился. Или не нашел? Ха! Ищи его теперь по всему Цересу. Но юристу уже все равно, в общем-то. Если скрыться от недовольного первоначального владельца несчастного груза не составляло особого труда, то сбежать от людей Рыжего можно было, только покинув Амой. Без денег и перспектив. Возможно, что и с ищейками на хвосте. - Так ты что, жаждешь узнать, где груз? Поздно уже, монгрел, так что можешь спокойно сдать меня Рыжему – контейнеры поплыли. - Контейнеры летят на Маас, - холодно говорит Рики, прекрасно улавливая эту ранее незаметную нотку превосходства. «Ах, смотрите какие мы умные и гордые. Тоже мне, его сиятельство нашелся – шваль инопланетная». - Что? – изумление на лице Менжа приносит небольшое мстительное удовольствие, но на большее нет времени. Рики продолжает говорить быстро и четко. - Груз летит на Маас, как лекарственная сыворотка, хранится до востребования, пока ты его не продашь своим покупателям. Аванс ты переводишь на мой счет, получаешь пароль и забираешь груз. Все. Летишь, переводишь, забираешь? Что за… Что происходит?! - Какого хрена, Темный? - Тебя что-то не устраивает? - Парень, вообще-то я собирался оставить тебя ни с чем. И даже как бы считал, что ты погибнешь. Какого хрена ты мне помогаешь? - Не твоего ума дело, - отрезает Рики, и от густого, яркого и совершенно неожиданного всплеска в зрачках монгрела телепату становится нехорошо. Люди ТАК этого не ощущают, они могут принять навязанную эмоцию, мысль, волю, могут услышать ее изнутри, как нечто чужое. Но они не чувствуют то, как эта мысль или воля вторгается в сознание. Словно воткнули два красных провода, по которым несется ток бешеной силы. Новиец быстро, тщательно подавляет эффект вторжения, а монгрел как будто и не заметил. - Мне нужны деньги. Деньги на инопланетном счету - раз, нормальные документы - два. Не гражданство, а «зеленые карточки» с какой-нибудь нейтральной планеты. Несмотря на напряженность сложившейся ситуации и даже некоторую бредовость, которая всегда является неотъемлемой частью внезапных и решительных перемен, Менж вполне одобряет решение полукровки. Соображает парень, что, будь у них хоть сто пятьдесят раз настоящие документы, клеймо амойских изгоев не стереть ни с лица, ни с поведения. Так что с документами граждан они вызовут массу подозрений, а вот с карточками эмигрантов с какой-нибудь заштатной колонии – ни в жизнь. «Жаль, что мы не встретились с тобой при других обстоятельствах, полукровка. Очень жаль». - И ты думаешь, что я их тебе сделаю? - Угу. Всей команде. Менж внезапно разражается смехом, но довольно быстро овладевает собой. Отличный день, просто отличный. Что еще ему предстоит узнать? - И зачем я это сделаю? Ладно, за пароль ты получишь аванс, это понятно. Но как ты заставишь меня сделать документы? - В благодарность. - В благодарность? - Ага. За то, что ты сегодня отсюда улетишь. Не на рейсовике, конечно; полетишь, как все порядочные контрабандисты, нелегально, и не на Маас, а на Перекрестье. В благодарность за то, что я увел тебя сейчас, и не буду указывать, в какую сторону ты полетел. И в благодарность за то, что ты покидаешь планету с непромытыми мозгами. Рики с кривоватой усмешкой наблюдает, как откровенное недоверие и истеричная веселость на лице мужчины сменяются недоумением и опасением, и холодно поясняет. - Ты знал, в чем этот твой заказчик вторую часть партии повезет? - Груз животных. Рики хмыкает с откровенной насмешкой. - Надо же, ты ж три года на Амой торчишь, ты что забыл, что здесь называют животными? - Ну, петы какие-то. - Точно. Да только одна особь из этих «транспортировщиков» стоит половину твоего гребаного груза, понял? Некоторое преувеличение, конечно, но не намного. Монгрел со злостью смотрит на внезапно опостылевшее донельзя лицо своего юриста, отворачивается и говорит дальше, словно высекая слова из тяжелой массы. - Так что если тебе опять захочется… избежать выполнения своих обещаний, то я знаю, кому о тебе сообщить. Монгрел, не прощаясь, поворачивается спиной, чувствуя странный взгляд Менжа, злой конечно, но и какой-то завистливый. Закуривает по-настоящему, потому что противно ему сегодня донельзя. Менж что-то кричит вслед, но Рики не обращает внимания. Мучительное и непонятное ощущение тоски, приближения вновь окатывает его и он чувствует себя спутанным этим ощущением, словно все время натыкается на горячие колючие нитки, которые не дают ему никуда двинуться. И злость пополам с безнадежной тоской становятся такими острыми, такими пронзительными, как будто он их в первый раз испытывает. Рики останавливается на краю площадки, подставляя лицо пылающему солнцу: сквозь сомкнутые веки свет все равно слишком ярок, багровое и алое наполняет глаза жаром и горячей влагой. На минуту от этого становится легче и Рики переводит дух. К черту! Менж все сделает. Хорошо, что остались у него знакомые еще с тех лет, когда он был пилотом, иначе мимо Катце организовать вылет полукровка не сумел бы. А с надёжными документами и кое-какими кредитами парни не пропадут. Побыстрее бы только, нет времени почему-то, и от этого желание не вляпаться в последний момент, не наделать роковых ошибок особенно мучительно. И особенно сильно хочется, чтобы побыстрее все закончилось, и это накопленное, так незаметно выросшее до степени ядерного заряда внутри, напряжение отпустило его наконец-то. И все закончилось. Лаэль… как с другой стороны жизни, мираж. Призрак. Катце… неужели не просек до конца? Он о грузе-то и не спрашивал еще. Но раз юриста ищет, если понял, то какого черта позволил ему вывезти фраера? Странный он какой-то. Непонятный. Блонди… Светлый мой, мечта моя звездная. Мечта. Не было и не будет. Скоро все кончится. - Кирие? - Ага. Про него столько плетут.
Ela: А дальше?...
винни-пух: Она и вправду не понимает, что происходит. Сначала эти нелепые тесты, и она точно знает, что тестированию подвергались все человеческие сотрудники института, без отличий по профессиональным признакам, что само по себе было весьма странно. Затем такое же необъяснимое внеплановое сканирование, причем результаты ушли под секретным кодом даже без первичной обработки. Потом приказ о наблюдении уровня «Ц» за двумя сотрудниками. И, опять-таки, информация отправляется без обработки, как будто ее уровня или ее квалификации недостаточно для построения даже первичного аналитического поля. Это было унизительно, по меньшей мере. Но распоряжение пришло из секретного отдела, снабжалось первым приоритетом, из чего следовало, что, во-первых, никаких кулуарных слухов нет и не будет, потому что лишний раз задумываться над рациональностью распоряжений со значком Второго это все равно, что самостоятельно укладывать себе торную дорогу к увольнению. А во-вторых – немотивированные, на взгляд рядовых участников, приказы означали проведение эксперимента. А Таня Новак не просто так была лучшей на курсе, чтобы не понимать, чем это грозит с одной стороны, но и каким призом это может обернуться с другой. Так что, прежде чем отправлять материал, она его, естественно, дублировала, а потом отрабатывала как обычный лабораторный. Допуск допуском, но сырые данные отнюдь не являются ценными сведениями, важной информацией они становятся только после обработки хорошим специалистом. А Таня себя таковым считала и очень даже обиделась на проявленное «недоверие», и потому работала над материалом ревностно и прилежно. Результаты не замедлили себя явить, но вид имели специфический и не классифицирующийся. Среди массы человеческих сотрудников отбирались особи с повышенной эмоциональной чувствительностью, а затем с помощью ментасканирования отсеивались особи с повышенными показателями агрессии и отбирались носители высоких показателей по пассивным эмоциональным характеристикам: отзывчивость, сочувствие, жертвенность. Программер голову себе сломала, пытаясь представить, зачем руководству института или даже Департамента понадобилось такого рода исследование. Тест на устойчивость – как эмоциональную, так и ментальную – проходили все сотрудники государственных учреждений, без этого граждане к работе такого уровня просто не допускались, так в чем же дело? Выявление особей с критическим значением порога эмоционального влияния могло означать подготовку к «зачистке». Не секрет, что психические параметры сотрудников подвергаются периодическому пересмотру, и подобная проверка могла означать предварительное исследование. Но последующие запросы, которые уже не относились к наблюдению как таковому, вновь вернули Новак к начальным позициям. Зачем? Среди предложенных кандидатов неизвестно на что предлагалось сделать выборку по возрастному цензу, семейному положению, внешним параметрам и графику сексуальной жизни. Подобное исследование уже не предполагало наблюдения человеческого оператора, но крайне заинтригованная программер просто… приняла меры к тому, чтобы не пропустить дальнейшие негласные исследования, и обнаружила его результаты. Ну, и что все это значит? Пока Таня рассматривала итоги теста, на ее имя пришел приказ о негласном наблюдении за двумя сотрудниками, оставшимися в списке: Кларк Гейл, выполняющий роль стандартного образца, и Лаэль Танн, являющийся объектом опыта. Конечно, она выполняет приказ, куда бы она делась с подводной лодки, но то, что ее, высококвалифицированного специалиста, используют в роли примитивной камеры слежения, унижало неимоверно. С другой стороны, высокие требования секретности, допуск и квалификация мастера, работающего с психикой объектов, наводили на мысль, что данный проект является как раз таким проектом, о котором лучше знать поменьше. Для большей сохранности жизни и личности. Действия коллеги-программера она бы обнаружила: ну, во всяком случае, так утверждает ее опыт специалиста и уверенность в собственных возможностях. С другой стороны, чем выше статус или финансовое положение клиента, тем более высокая квалификация требуется его оптимизатору. Психика не есть последовательность установок и блоков накопления памяти, это сооружение строится в объеме и изобилует невероятным количеством дополнительных связей, ссылок и ассоциативных цепочек. В результате нет такого воспоминания, понятия, запрета или навязчивой идеи, которая существовала бы сама по себе. Человек – не блонди, нельзя просто вытянуть из него ненужный блок и заменить новым, и любая ментальная структура связана с окружающими ее образами и комплексами. Во-первых, просто потому, что расположена в данной области, как связаны умение вышивать бисером и способность к пространственному ориентированию; во-вторых, устанавливаются связи с аналогичными конструкциями, и в-третьих, появляются связи рабочие, созданные для разрешения сиюминутной ситуации. В общем, дело сложное и запутанное. Собственно, для людей среднего или низкого социального статуса, для которых недостаточная выносливость, наблюдательность, вынужденные перерывы и простои являются реальной угрозой их благополучию, действия программера куда прозаичнее и грубее. Блокирование помех, принудительный сброс накопленной нецелевой информации, нейтрализация особо болезненных воспоминаний – действия эффективные, но, по глубокому убеждению любого программера, ведущие к неизбежной процедуре полного отключения и перезагрузки. Убеждение оправдано, но люди, озабоченные необходимым количеством денег, обычно соглашаются на подобные последствия. Загрузка ведь не с воздуха происходит, это все та же родная память, полный объем сведений, которые получаешь на протяжении своей жизни, но без образовавшихся и не подвергающихся коррекции болезненных связей или блоков. Это правда, действительно правда, и отличается от истины тем, чем правда всегда отличалась от таковой: она маленькая, меньше истины. Столь глубокое воздействие на «рабочий» человеческий блок – восприятие, усвоение, знание и использование – неминуемо сказывается на личности, и как – одному Богу известно. Хотя статистические исследования ведутся. Но когда требуется вмешательство в мозг человека высокого гражданского статуса, эффективность и скорость теряют первый приоритет. Люди, не озабоченные насущными нуждами, куда как трепетнее относятся к своей личности и в полной мере понимают ее уникальность. Потерять что-то из воспоминаний, насильно подавить стремление или желание, не говоря уже о полной блокировке какого-либо императива – значит посягнуть на собственную личность, уменьшить, утратить ее особенности. Это совершенно верная, правильная точка зрения; но только на уровне, совсем свободном от необходимости выживания – как физически, так и духовно – человек в состоянии в полной мере усвоить эту нехитрую истину, а главное – претворить ее в жизнь. Лаэль Танн в качестве первоклассного специалиста относится к представителям высшего гражданского статуса. Априори, он является последним кандидатом для экспериментов, и тем более, экспериментов по пси-конструированию. Но именно это и происходит. Причем, создается впечатление, что не только сами опыты, но и основное наблюдение производится не в стенах института. Стандартное ментальное сканирование, которое выполняет Новак, регистрирует только косвенные признаки неких маневров. Для обнаружения внедренной – а она в этом уже не сомневается – конструкции исследование должно быть куда более подробным и длительным. Да и не годится стандартный ментаскоп для тонких исследований. Но, учитывая степень секретности, с которым проводится наблюдение, на несанкционированное изучение девушка не решилась. Понятно, что конструкция сделана многоплановой, наверняка с собственным оперативным полем, и наверняка с изрядным допуском погрешностей – иначе она просто не прижилась бы настолько органично, чтобы быть незаметной при сканировании. А внедренный блок незаметен, не сказывается на поведении или мышлении, не создает заметных ограничений и не вызывает заметных отклонений. Ни один из тестов, которые Таня сумела провести под видом стандартных проверок, никаких больших отклонений не показал. Небольшие наличествуют, но в пределах нормы, и имеют причину естественную. Совершенно естественную, если бы эта причина так ловко не улеглась во временные рамки опыта. Но предположить, что в полноценное сознание внедрили целиком столь глубокую симуляцию жизненного опыта и не оставили следов, не получается. Это, знаете ли, уже за гранью фантастики. Значит, его партнер все-таки существует в действительности, и цель воздействия была иная. Что, влюбить в себя недоступного биолога? Ага, используя департамент Науки и специалистов их института. Поверьте, для этого надо нечто большее, чем деньги. Так что предположение отметается как бредовое. А допуск, объект опыта, мастерство внедрения и тонкость наблюдения однозначно свидетельствуют о чрезвычайно высоком уровне власти. О тех, кто может позволить себе использовать силы государственного аппарата с полной отдачей. Плохо дело. И зачем, скажите на милость, проводить такие эксперименты на столь успешных и высококлассных субъектах? Это нерационально в кубе! Танн – ведущий специалист Второй лаборатории, Гейл – первый экспериментатор Четвертой. Подвергнуть опасным опытам ведущих специалистов – значит рисковать работой обоих лабораторий, ставить под удар исследования в целой области. И смысл, цель какая? Определить устойчивость первоклассного исследователя в критическом режиме? Ну что ж, по сравнению с контрольным образцом, Лаэль Танн находится на данный момент в состоянии душевного подъема, что позволяет ему решать задачи и действовать с максимальной эффективностью. Вполне, знаете ли, нормальное состояние для влюбленного, которому отвечают относительной взаимностью. Человеку любить вообще полезно – это способствует развитию личности и оптимизации функциональных режимов. Но если целью опыта действительно является поведение конкретного объекта в условиях критических, то, несомненно, наступит момент, когда его «партнер» откажется от продолжения отношений, и в максимально категорической форме. Что тогда будет с Танном? Его эмоциональные показатели пороговые, в связи с состоянием эмоционального подъема находятся на критическом уровне, так что будет, когда источник его радости исчезнет? Теоретические расчеты предсказывают спад как эмоциональной, так и интеллектуальной активности вплоть до депрессии, но подобного рода расчеты, основанные на сведениях только об одном участнике связи, ошибочны. Связь любого рода является нелинейным образованием и обязательно ведет к взаимному влиянию участников друг на друга. Прогнозировать поведение одного объекта без оценки поведения второго взаимодействующего объекта – глупо и безответственно. А влияние этого второго на Танна очевидно: возрастание уверенности, устойчивости по отношению к внешним факторам, воли, как активной, так и пассивной ее составляющей – свидетельство не накопления жизненного опыта, а влияния его партнера. Два-три месяца назад у него просто не хватило бы силы воли и убежденности так упорно, и опираясь лишь на предварительные теоретические выкладки, отстоять новое направление. И пассивность психики Лаэля в данном случае сыграла роль катализатора изменений: обладай он большей агрессивностью или просто замкнутостью, не мог бы так быстро подстраиваться под партнера.
винни-пух: Воздействие, в принципе, положительное: из интеллектуального и эмоционального юноши появляется мужчина, характеризующийся теми же отличными качествами, но обладающий еще и волей. Разве это плохо? Субъективно – нет, а вот объективно… это результат опыта, эксперимента с неизвестными целями, и скорость этих изменений угрожающе велика. Зачем? За-чем? - Может, теперь я спрошу? – Как накликала. Предмет размышлений занимает место напротив, и не надо быть ни психологом, ни программером, чтобы понять, что предмет счастлив и пребывает в блаженном состоянии гармонии и душевного подъема… Лаэль мягко улыбается задумавшейся девушке, она чем-то огорчена: не хмурится, но неприятное заставляет ее думать тоскливо и невесело. А ему сейчас так хочется обнять каждого встречного-поперечного и выплеснуть на него хоть немного восторга, толику своего сумасшедшего счастья. Нельзя быть грустными на этой планете, если на ней случаются такие чудеса. - О чем? – поддерживает она беседу, стараясь не слишком реагировать на искренность и открытость этой улыбки, этой счастливой щедрости. Это – опыт. Проявляя излишнюю эмоциональность к объектам опытов, ты указываешь на свою профессиональную несостоятельность. - Думаешь, хмуришься, на вопросы не отвечаешь – может, влюбилась? И, поскольку он почти дословно повторяет ее слова, Таня поддерживает полушутливую беседу: - А что, так заметно? - Заметно глазу профессионала. Какие глаза у Лаэля, теплые и золотистые по краешку, и улыбка у парня такая чудесная – жаль. Что с ним делают? Кто это делает? И почему потребовалось отбирать по принципу отсутствия родственников? - Ну, думаю, на твою профессиональную оценку в этой области мне не стоит рассчитывать. - Как сказать. - Есть вещи, которые не поддаются логическому анализу. Как звезда в небе, которую человек или видит, или нет, и бесполезно указывать ему на ту часть неба, где она, без сомнений, находится. Эти вещи ты понимаешь изнутри, в собственном мире, они действуют в реальности, но их важность и ценность ты понимаешь только тогда, когда в твоем внутреннем мире находится такое же. Это та глубина понимания, которая доступна только человеку, и открывается только с помощью чувств. - Знаешь, чувство многое может изменить. Очень многое. - Тень скользит по лицу юноши, но он уверенно отбрасывает грустные мысли и вновь смотрит с непривычной для него веселой серьезностью и уверенностью. - Многое, - соглашается девушка, - но не все. Ты вот, как был сторонником теории Штангейра, так и остался. И как поклонником «Свидетеля Башни» был, так и остался. Лаэль фыркает, легко попадая в ловушку теста: - Сторонником теории Штангейра я останусь, если не доведется ее опровергнуть. А «Свидетель»… знаешь, мне разонравился. Персонаж популярного пси-сериала, благородный страж с фиалковыми глазами и водопадом голубых волос – вполне мужественное воплощение доминирующего партнера – на протяжении года оставался устойчивым объектом фиксации Танна. И, как она знает, своих партнеров он подбирал по сходным внешним параметрам. - Хм, смена параметров? - По-видимому. В реальном мире идеальные образы теряют свою привлекательность. - Зато у идеальных нет недостатков. - И достоинств. Они статичны и неизменны. «Это неинтересно, это влияние. Не только смена эмоционально привлекательного образа, но и следующие за ней переосмысление и осознание происходящего процесса.» - Юпитер, Лаэль, тебя и впрямь не узнать. Ты, наша Принцесса-Ландыш, отвергаешь идеального рыцаря ради незнакомца с неустановленным статусом. Ты влюблен. - Последнее рассматривать как заключение специалиста? - Да, - с невольной твердостью отвечает Таня и вновь замечает уверенность и спокойствие юноши. Так ведут себя люди, принявшие решение, преодолевшие этап колебаний и размышлений. «Кто этот второй? Чем это закончится для тебя? Чем это закончится для него?» - И с точки зрения специалиста, замечу, что… процесс характеризуется очень высокой скоростью. Скоростью… Эта мысль как-то приходила ему в голову. Даже несколько раз, но так же быстро улетучивалась: разве красоты и уникальности его избранника недостаточно, чтобы все объяснить? Разве яркости личности и таинственности монгрела мало? И разве социальное положение и воспитание полукровки не становится достаточным обоснованием его поведения? Сколько живут монгрелы в своем Цересе? Чем и как рискует Рики каждый день? Есть у него время на переустановку мировоззрения и сопроводительные процессы? Только потому, что его любовник – гражданин? «Нет, конечно. А значит, и у меня нет. А стоит твой избранник этого? Стоит, да, он того стоит!» - С кем поведешься, от того и наберешься. Да, взаимное влияние участников эмоциональной связи. Но этого второго участника не выбирал Танн. Его навязали, и непонятно с какой целью. В любом случае, внедрение пси-конструкта выше третьего уровня без согласия объекта незаконно. - Хм, ну что ж, если следовать логике романтических саг, принцесса отвергает придворного ради бродяги, а он потом оказывается инопланетным принцем. Ну, или колдуном. Лаэль фыркает: ну да, кому, как не программеру, даже если она не увлекается популярными ВСВ-поделками, знать принципы выбора героев и образования связей? История стара как мир, и новой становится только тогда, когда ты становишься ее непосредственным создателем. - Скорее колдун. Шаман. Разводит ночами костры, приносит жертвы огню, и он его слушается. Образ, противоположный его предыдущему приоритетному партнеру. «Приносит жертвы огню, и он его слушается» - персонификация в роли жертвы, а не подопечного, свойственная Танну ранее. И к сколько-нибудь влиятельному семейному клану Лаэль не принадлежит. - Не боишься? А насколько я помню сагу, для принцессы подобное увлечение плохо закончилось. Боится? Нет, ничего он не боится. - Для принцессы – возможно. Но это не симстим, и я – не принцесса. Правда, но не истина. Симулятор погружен в его собственное сознание, и принцесса лишена свободы выбора. - И колдунов нет, но есть большая возможность совершить ошибку в выборе, которую сценаристы сериала не допустили бы. Вернее, принципиально другой выбор: создатели театральных действ разного уровня следуют законам жанра и подчиняются выбору зрителей, в конечном итоге. Иначе не обеспечат нужный уровень популярности. - Знаешь, этого просто не надо бояться, вот и все. - Бояться? - Да, бояться. Нас останавливает вовсе не отсутствие подходящих партнеров или ситуаций, материальное обеспечение или моральные принципы – нас останавливает страх. Страх перед болью и страх быть отвергнутым, страх перед переменами и страх оказаться недостойным. И страх быть осужденным: за неподобающий выбор, или за легкомысленность решения, или еще за что-нибудь. Знаешь, чепуха все это: если любишь, ты все можешь преодолеть. Все. Он… просто он удивительный. И ему никогда раньше не доводилось сталкиваться с чем-то, настолько отличающимся от обычной реальной жизни, от нормального ее течения и обыденных явлений. Никогда раньше не доводилось чувствовать и ощущать жизнь так остро, так пронзительно. Словно заставили родиться заново и внезапно, словно со всего мира сдернули пыльные одежки и он вдруг весь, от малого до великого, засиял невообразимым колдовским разноцветьем, стал весь яркий, быстрый и неизвестный. Стал разный на ощупь и на взгляд, стал разнообразный. И не огорчает и не пугает, что некоторые его прикосновения приносят боль – это нормально и правильно. Даже свет солнца может принести вред.
винни-пух: В коконе гостиничного номера полутемно и странно пахнет, нет окон, и все помещение целиком занимает кровать с дешевыми, но чистыми простынями. Рики раздевается где-то в этой темноте, потом зажигает свечку – настоящую стеариновую свечку, не имитатор – хмыкает, глядя на его лицо. Но удивление перед очевидной и нерациональной древностью приспособления быстро сменяет очарование живого огня, и Лаэль восхищенно улыбается. «Настоящий огонь. Живой. Как мой Рики, и плевать на правила безопасности». Монгрел ставит широкую чашечку с древним светильником на пол, почти рядом с кроватью. Обнаженный, с дразнящим, мудрым и злым блеском в глазах, опускается на корточки перед сидящим на краю постели Лаэлем и, прежде чем юноша успевает что-то сказать, протягивает руку, прижимая его губы пальцами. «Молчи». В черной бездонной глубине его взгляда дикая смесь злости, тоски, нежности и угрозы, и каждое из этих чувств – настоящее, и каждое может немедленно стать действием. И это противоречивое непонятное существо с одинаковой силой и одержимостью может любить, пока не убьет, и терзать в бешенстве, чтобы потом выть от тоски. И то, что они оба это понимают, сейчас понимают, почему-то совсем не пугает юношу, а лишь привлекает сильнее, завораживает, как завораживает человека текущая из вены кровь. Балансирование на самой грани, на тонком лезвии, что может разрезать твою жизнь – самая привлекательная игра. Рауль просчитался: Рики способен взаимодействовать с любой эмоциональной матрицей. Рики не дает любовнику прикоснуться к себе, мягко, но настойчиво укладывает его ладони на край кровати, гладит его бедра и промежность сквозь ткань брюк, пока Лаэль не начинает задыхаться и стонать от чудесных ощущений. Тогда монгрел позволяет любовнику приподняться, стягивает опостылевшую одежду и берет его член в рот. Целиком и сразу: обволакивает нежным жаром глотки и тут же освобождает, щекочет пальцами аккуратные яички юноши, и вновь полностью вбирает в себя напряженную плоть. - Рики… - Ладонь монгрела мгновенно закрывает рот и Танн покорно замолкает, только смотрит умоляющим и жадным взглядом. Монгрел кривится в жестокой и мрачной усмешке, и снова берет в рот – не отрывая от лица юноши горящих черных глаз. Невыносимо, остро, прекрасно и больно – темноглазый любовник мучает его наслаждением, смеется и дразнит жестоким и соблазнительным взглядом. Охватывает до самого корня жаром и теснотой, посасывает с мучительной силой и оставляет, дразнит, касаясь щекой пениса, и вдруг острыми болезненными царапаньями по внутренней стороне бедер заставляет вздрагивать от боли и невольно стонать. И от этого возбуждение только растет неимоверно, и от этого наступающая следом ласка растворяет тело в мерцающее облако, заставляет ощущать блаженство необыкновенно остро и ярко. Чтобы потом так же остро и ярко чувствовать желание и невольное электрическое напряжение всех мышц тела, когда монгрел вновь лишает его своих прикосновений. И вновь неистовое сверкающее наслаждение от ощущения его прекрасного рта, и наслаждение от власти Рики над собой, удивительное ощущение принадлежности себя своему любимому. Целиком, полностью, и вынужденное молчание усиливает эту завораживающую выразительность ощущений, и дразнящая игра удовольствия и боли, в которой так искушен его любимый, способна завести далеко, ох как далеко от самого себя. Он кончает, каким-то чудом удерживаясь от откровенного крика, и когда приходит в себя, встречает взгляд Рики, отчего-то такой печальный, что это невыносимо видеть. Монгрел все еще сидит между его разведенными ногами, тихонько поглаживая его бедра. Смуглая кожа темна, как черная сталь лучших клинков Кото, и твердые линии лица и тела светятся золотистым блеском отраженного огня, и от этого красота монгрела обретает тот нежный, прелестный оттенок, что так противоречит его силе и заставляет думать о полукровке как о существе, нуждающемся в заботе и любви. В прозрачном сумраке комнаты и в слабых золотистых отблесках, клинок драгоценного металла, чей цвет темного бархата – свидетель твердости и гибкости, но не мягкости. И все же, когда касаешься лезвия, чувствуешь его нежность – клинок живой, певучий и печальный, и этот клинок хочешь беречь, и этого человека хочешь избавить от грусти и подарить ему все радости мира. Лаэль кладет ладонь поверх руки монгрела, мягко произносит: - Ты опять печальный. Я совсем не могу тебя развеселить. - Ну что ты, светленький. Ты очень хороший. Рубашка и плащ куда-то улетают, тело Рики над ним, гибкое, сильное, грациозное, и он стонет от наслаждения, накрывая ладонью горячий шелковистый член монгрела. Тяжелый, подрагивающий, такой чувствительный, и охает от разочарования, когда Рики снимает его руку и прижимает к постели. Не позволяет, Рики не позволяет себя трогать, но думать об этом не хочется вовсе, потому что прекрасный любимый накрывает его собой и ласкает его рот, лижет кончиком язычка и охватывает губами, обнимая. Сначала верхнюю губку, потом нижнюю, пока Лаэль не захлебывается в этой нежнейшей сладостной ласке и не умоляет о большем. И Рики соглашается, и от крепких объятий монгрела жар льется по телу могучими светоносными потоками. Он так силен, что кажется – тело должно светиться, раскаленное изнутри, должно давать ему силу богатырскую и стойкость героев. И когда он принимает монгрела, затопленный его жаром, истомленный его ласками, Лаэль чувствует, как вместе с наслаждением в него вливается какая-то живая сила, сверкающая и дикая, и он опасается, что не сможет сладить с таким подарком. И когда смотрит в его глаза – бездонные, черные, нет границы человеческого тела, если протянуть руку, она пройдет сквозь условную линию зрачка – ощущает себя настолько сильным и твердым, что способен справиться с любой мощью, с любой стихией. Чувствует себя той гармоничной частью, концентратом яркой энергии, которая рождена, чтобы управляться с потоками вселенных. И когда Рики кончает в нем, двигаясь сильно, не щадя партнера и глядя в его глаза пристально и со страстным волнением, – эта тьма, полная невидимых огней, живая, полная темнота предвечного, внезапно надвигается, опрокидывается в сознание всей громадностью, всеми силами. И, задохнувшись от потрясения и восторга, Лаэль рождается, дрожащий и ошалевший, в тот упоительный феерический мир информации и человеческих душ, что буйствует своими цветными мощностями и возможностями. Никем не покоренный и не познанный, и ждет не дождется тех, кто сможет увидеть его и жить в нем. На один толчок сердца – стать всем сразу, окунуться в головокружительную пляску человеческих чувств и мыслей, стремительных потоков жизни и сверкающих кристаллов машин. Открыть прозревшие глаза, удивиться – до остановки дыхания; вобрать в себя всю трепетную красоту, мощь и бесконечность, и отпустить в не мерянной щедрости создателя. А потом вернуться на землю, пьяным от восторга и откровения, не забывая ничего, уверенным в реальности возвращения. И попросить шамана еще. - Еще, Рики, пожалуйста. - Тебе не больно? - Нет, еще, Рики. Ночь, тьма, гроза в ночи, и молнии вместо привычных звезд, но он знает, что если выдержать испытание – небеса очистятся, и сияние полнозвездной летней ночи вознесет тебя в мир блистающий и бесконечный. И странно, что испытание должно придти от любви, и удивительно, что во власти человека открыть такие двери. И Лаэль доверчиво тянется к этому порогу, угадывая, но не зная ни цену ему, ни его сути. Чудо невиданное, нечто, чему нет названия на человеческом языке. Но люди так устроены, что предпочитают называть привычными понятиями то, что похоже на известные вещи, и стараются не понимать, что природа у нового – иная. И ни с чем не сравнить чувства и ощущения, и лазоревую ясность понимания, что следует всегда за духовным напряжением и становится то ли вдохновением, то ли знанием, то ли любовью. Танн и называет так, как привыкли называть это люди, и нелюди, что дивный мир человеческой души определяют как эмоциональные отражения выброса гормонов. Оставим тем, кто ползает по земле, их плоские понятия: Рики не ощущает активность своих способностей. Не только не регулирует, но и не осознает бурлящую мощь своего сознания, своей сути. Не слышит, как, скрывшись от горечи, эта сила росла в нем и накалялась, и теперь рвется наружу – взглядами и словами нечаянными, действием и помыслами. И то, что для обычных людей стало открытием только в истинной взаимной любви, для него становится постоянным даром: тем, что он отдает так же, как отдает свою жизнь. Эта сила и есть его суть, вещество из которого он сделан – и Рики ее не ощущает. Страсть и ярость, отвага и смелость, любопытство и щедрость, мужество и веселье неукротимого духа, способного с одинаковой одержимостью и силой сражаться до последнего, хохотать до упаду, и любить до звездочек перед глазами и в небе. Но только Рики – псионик, и то, что блонди назвал «устойчивым эмоциональным резонансом», присуще любому контакту активного оператора с любым партнером. И то, что люди называют способностью вытащить упавшее сердце, вдохнуть смелость и уверенность – делается из свойств его души. Нечаянно. Но так же нечаянно он использует и свои ментальные силы. Горящие яркие языки пламени, способные разогнать любую злую темноту, способные согреть целый заледеневший океан – способные подарить любовь блонди. Так что же сделает этот огонь с простым смертным мальчиком, чья отвага раньше не покидала пределов тренировочного зала? Это удивительно. И, чувствуя этот живой огонь внутри, ощущая, как пламя проникает внутрь и дает силы, много вы найдете тех, кто откажется? - Еще, Рики. Еще любви. Еще немного огня, чтобы еще один из родившихся вновь услышал неслышимый ранее голос, и, ведомый красными нитями страсти, снова родился в колеблющийся, изменчивый и фантастический мир. И возврата больше нет… Улыбнувшись собственной пылкости, парень опускает взгляд на тарелки с едой, и Новак не может заставить себя замолчать, и не может ничего сказать. «Над тобой ставят опыт, а ты поверил. Кому-то поверил, полюбил всей душой, как и было вычислено. А тебя просто используют. Прости Лаэль. Но я ничего не могу тебе сказать» - Вы можете. - Прости? Таня качает головой в такт своим мыслям и повторяет: - Вы можете – вместе. Один ничего на самом деле решить не может.
винни-пух: Да пожалуйста, читайте.
Тень полуночи: Спасибо. Очень трогательно и нежно... и невероятно жаль Лаэля. Могущественные блонди и один непокорный и очень изломанный монгрел решают свои проблемы, а страдать в результате будет он. Поневоле заставляет задуматься - лучше испытать и жить потом, зная что такого больше не будет, или не испытывать и жить в блаженном невежестве.
Zainka: Спасибо, почитаем Хотя первая реакция - ожидаемая: хорошо, но МАЛО. А если серьезно, то здесь интересна не просто история Лаэля Танна, история человека, вышедшего - пусть и не совсем по своей воле - из башни из слоновой кости в чуждый ему, в общем-то, мир (хотя сама по себе эта линия очень увлекательна и неожиданна), а то, чего совсем нет в каноне и почти не бывает в фаноне - жизнь обычных граждан Амои. Ну, может, и не совсем обычных - ученые, они народ особенный, - но все-таки не преступников, не плебса, которому нужны только "хлеб и зрелища", а живых, нормальных - как мне кажется - людей.
Zainka: А насчет Лаэля... Я сначала за него боялась (типа, "Ясон голову оторвет"), потом того, что с ним может сделать разочарованный результатом Рауль. Но вряд ли Идеальный Блонди предпримет что-то против своего подопытного - в конце концов, проблема опять в том, что "он неправильно оценил ситуацию". Разве что решит "зачистить" хвосты неудачного эксперимента. Но вряд ли. Лаэлю в любом случае, при любом исходе будет безумно тяжело, но, как мне кажется, это человек с сильным внутренним стержнем, из тех, кто после испытаний поднимается на новый уровень, становится мудрее и сильнее, не ожесточаясь.
Тихе: лучше испытать и жить потом, зная что такого больше не будет, или не испытывать и жить в блаженном невежестве В любом случае лучше это делать самому.
винни-пух: Всем сестрам по серьгам достанется. И нелегко придется даже Раулю. хотя и нескоро.
Ela: винни-пух пишет: Всем сестрам по серьгам достанется. И нелегко придется даже Раулю. хотя и нескоро. Печаль какая... А им всем будет уже насовсем плохо - или все-таки не все так безнадежно? ;)
винни-пух: "Лаэлю в любом случае, при любом исходе будет безумно тяжело, но, как мне кажется, это человек с сильным внутренним стержнем, из тех, кто после испытаний поднимается на новый уровень, становится мудрее и сильнее, не ожесточаясь". Zainka я очень рада, что у Вас создалось такое впечатление, потому что именно такой образ и я пыталась сотворить. Мне очень-очень лестно. Спасибо.
Ela: винни-пух пишет: именно такой образ и я пыталась сотворить ИМХО - именно такой и удалось.
винни-пух: Воровство – достаточно гадко? Черт его знает… По идее, да: твой избранник воспользовался тобой для пополнения своего кармана… С другой стороны – Рики не уверен, что Лаэль на это купится. Он не оскорбится, а огорчится скорее, потому что, с его готовностью к самопожертвованию, парень вполне способен заявить о принадлежности его имущества монгрелу, поскольку он его любит. И, в отличие от большинства других людей, с легкостью швыряющихся подобными заявлениями, солнечный мальчик скажет правду. Не так уж тяжело было сюда пробраться: все-таки, жилой комплекс института – не сам институт и не территория полигона. Тем более что в данном районе располагаются и учебные комплексы, и студенческие жилища, а совокупность таких объектов на какой угодно планете является центром свободомыслия, оплотом беспорядков и мелких нарушений законов – в той мере, в какой это максимально позволяется правопорядком государства. Так что соблюдение комендантского часа в районе студенческих учебных и жилых зданий – пустой звук, и начинает ограничивать, так сказать, свободу перемещения только при достижении границ научно-исследовательского комплекса. Чем Рики и воспользовался. Ну а для того, чтобы пробраться в здание, где он уже один раз побывал, квалификации вора и бандита достаточно. Квартирным вором, как таковым, Рики, правда, быть не приходилось, так что он бродит по комнатам с раздражающим ощущением подглядывания и вины за него. Стандартный блок институтского специалиста: гостиная, спальня и кабинет, плюс нежилая площадь. Стандартный набор мебели, оборудования и коммуникации, выдающий человека, основные интересы которого находятся в профессиональной сфере. Но человек оставляет свои следы везде, где живет достаточно долго. У блонди не было никаких личных вещей. То есть, в доме у Ясона место всяким вещам находилось, но они не были ему нужны. Он не интересовался их состоянием, они его не развлекали и не забавляли. Разве что эстетическое удовольствие доставляли, такое холодное и равнодушное, что узнай об этом создатель вещей – обиделся бы, наверное. Хотя… кто ожидает от блонди чувств? Только один идиот монгрел. А у людей личные вещи есть. Они сразу видны: по следам частых прикосновений и тщательно выбранному месту, где они находятся. Поближе, чтобы можно было взять в руки, или возле окна, чтобы можно было любоваться. А у Лаэля личные вещи – катана. Оружие подобного рода хранилось в коллекции Консула вместе с другими любопытными образцами орудий убийства. Мечтательный, как и положено мальчишке, монгрел мог часами разглядывать, читать и моделировать на симуляторе разные модели кораблей – плавающих, летающих и космических. Но к оружию подошел с практичностью пользователя, и ножички длины чрезмерной не привлекли его внимания. Заинтересовавшись, Рахнер предложил пету попробовать изучить азы фехтовального искусства, надеясь привлечь полукровку. Но если приемы рукопашной борьбы пользовались неизменным вниманием монгрела, то к предложению взять в руки катану Рики отнесся с большим пренебрежением, заявив, что такой фигни ему и даром не надо. Когда на тебя нападают с ножом, шокером или пульсатором, махать в ответ стальным лезвием – петам на смех. Надо же, Лаэль – такой мягкий, такой деликатный – тренируется с мечами. И они ему нравятся: в кабинете на стене висят две настоящие катаны и затейливое переплетение голограммных «звездочек» с изображением мечей, древних и славных. Рики осторожно проводит пальцем по темной «муаровой» поверхности клинка, невольно ожидая ощущения той бархатистости, которое вызывает вид оружия, но сталь остается сталью – звонкая, певучая и твердая. Настоящая - есть в настоящих старинных вещах та степень гармонии и спокойной уверенности, которой они отличаются от дешевых поделок. Монгрел быстро покидает кабинет, когда слышит шум раскрывающейся двери: нечего ему тут делать и незачем оставлять лишний след. Незачем знать, чем еще интересен светловолосый юноша с карими глазами. - А… Рики! Ой, Рики! Удивление, недоумение, и тут же все смыто волной неожиданной радости. Рики явился в том же парике, в каком провожал Менжа: бронзово-золотистые косички до пояса с вплетенными блестящими нитями. Волосы выглядят настолько ярко, что лицо и фигура монгрела за ними исчезают – старый прием. - Ха! – Лаэль, словно и не поняв, что полукровка попал в его квартиру самостоятельно, занят только ощущением радости и забавным видом Рики. Моментально оказавшись рядом, схватил косичку, пропуская между пальцами, засмеялся, бросил и вдруг пылко прижал монгрела к себе. - Рики, - голос искрится от счастья. И это инстинктивное страстное желание прижать крепче, быть как можно ближе к тому, кого любишь. И жадные торопливые поцелуи, на которые он уже не спрашивает разрешения, а покрывает ними лицо монгрела, не зная, куда бы получше и побыстрее поцеловать. И сквозь смешную торопливость и нежность – страсть и воля. «Когда ж ты успел, а?» Рики, пришедший для дела грязного и жестокого, стоит, не шевелясь, немея под этой шквальной лаской, под гулкими сверкающими волнами полноценного счастья и любви. Не ожидание и не привязанность – сила прекрасная и слишком могучая, чтобы могла скрыться под скромными одежками слов, несется, буйствует, сворачивается прихотливыми кольцами, желая поиграть, не боясь истратить себя, щедрая безмерно-ласковая. Горячие нежные поцелуи осыпают его кожу, смывая грязь и дурные помыслы. Нетерпеливые от жажды, от тоски руки гладят плечи, спину, даря ощущение собственной бесценности, исключительности, и счастливые смеющиеся глаза обрушивают на него это безмерное счастье и восторг, и не наглядятся никак, и никак не насытятся. И Лаэль то смеется, то стонет от нежности, то прижимает любимого к груди, то снова осыпает поцелуями. И Рики кажется, что он весь, все то, что он привык называть своей душой, вымыто и переполнено этим огромным чудесным разноцветьем. Словно вошел в молодой летний сад Даарс – и все это волшебство густой листвы, неба и зноя, все это волнение, радость и вдохновение, вся любовь и счастье – ему. Для него. Ему. Им вызваны к жизни… «Почему это не ты? Ну, почему-у-у-у?» Потому что светлое удивительное существо, которому он должен причинить боль, расцветает на его глазах, раскрывается светом, самому Лаэлю неведомым. Но заказаны чудеса любви несчастному, и монгрел должен отказаться от нее, должен уйти. Это чудесное ощущение, внутреннее, когда человек перед тобой вот так прекрасно меняется, когда человек влюбляется, и ты видишь, сколько силы и красоты дает ему любовь, и радуешься, если можешь ему помочь, и волнуешься за это чудо внутри него – ведь это самое большое и доброе, что может произойти с человеком. И самое прекрасное, самое правильное, что можешь сделать ты: приподнять сердце, ум, открыть кому-то что-то удивительное, если он не знал. И когда ты встречаешься с этим в форме дружбы или нечаянного подарка – это чудесно. Но насколько сильнее и ярче это преображение, когда человек влюблен. Невозможно оторвать глаз. И Рики слушает и смотрит, странным образом теряя ту острую грань горечи и ощущение предательства. Теперь это – печаль, и уверенность того, кто выполнил свою роль, и кому надо идти. Печаль, нежность и причудливое чувство долга: потому что если нужно, он все-таки ударит. Но почему-то он уверен, что эта красота и сила Лаэля уже никуда не исчезнут. Скоро все кончится. - Лаэль… - Что? – спрашивает юноша, явно не понимая, что говорит монгрел, и не желая задумываться о таких мелочах. Рики сам пришел! Сам! Рики здесь! Не позволял спрашивать, закрывал ему рот пальцами, ничего не обещал вовсе – и теперь он здесь. - Не хочешь спросить, как я сюда попал? - И как? – спрашивает таким далеким от действительности мечтательным голосом, не прекращая нежных пламенных касаний ртом. Рики опускает глаза, пережидая минутку, и губы светловолосого тут же начинают пересчитывать его ресницы, шепча: - Одна, вторая, третья, четвертая… - Лаэль… - Не-а, я считаю. То есть да, хотел бы. «Рики сам пришел. Ко мне. Не звонил, не назначил встречу, не обещал потом сказать, когда увидимся, опуская виновато глаза и хмурясь с отвращением человека, вынужденного прибегать ко лжи и недомолвкам. Глупый монгрел, я же все понимаю, ты не хочешь впутывать меня в свои дела, не хочешь, чтобы твоя жизнь, которая тебе так не нравится – я же вижу, – оказывала влияние на меня, как-то касалась меня. Рики, любимый, но такая жизнь не достойна тебя, и если ты не хочешь делить свою жизнь со мной, то мою я хочу разделить с тобой. Быстро? Да, наверное. Но никто ведь не знает о той силе, что лучится из тебя, Рики, никто не знает, как раскрывается пространство в твоих глазах. Никто не знает, как полно и сильно бьется внутри жизнь, когда ты касаешься меня, как что-то происходит невероятное, и я из обычного человека вдруг превращаюсь в кого-то, кто наделен силой вселенной, в кого-то, кто призван непреклонными высотами». «Почему не ты?» Дурацкий вопрос, и ответ, как указание на ошибку рождения. Рики вслушивается в эти смятенно-нежные перечисления, бессмысленные цифры, произносимые только для того, чтобы он не открывал рта. Наверное, Лаэль тоже слышит, что это неправильно. - А зачем я пришел, тебе не интересно? - Двадцать пятая, двадцать… да, – юноша бросает занятие, к черту любую ласку, если это наскучило Рики, и приникает ко рту монгрела деликатным, мягким поцелуем. Уж слишком чудесное сокровище досталось ему, чтобы торопиться: нежные алые губы, как раскрывающийся бутон, еще полусвернутый, с твердыми контурами лепестков и обещанием невозможного наслаждения. Дразнит упругой свежестью, бутон раскрывается под нажатием, и язык ныряет внутрь, в дурманную густую сладость, касается жемчужинок зубов и эти ощущения подобны волшебному благоуханию, и вкус монгрела прекрасней всего на свете. И Рики отвечает на поцелуй – без страсти и жара, только печальной нежностью, блеском хрустального осколка: нежно коснуться, потрогать уголок рта, подождать; просто подождать, когда его светловолосый друг устанет. Лаэль, задохнувшись, прерывает поцелуй. Рики грустный и отдаленный какой-то, и через радость внезапную, и от того ослепительную, пробивается тревога. Монгрел отстраняется из его объятий. Не слишком настойчиво, просто отодвигается немного. - Я решил, что ты пришел ко мне. «Да, верно. Но у этих слов значений больше, чем прожитых мною дней». Рики хмурится в задумчивости, он как-то растерял нужную ему мрачную решимость, и теперь то, что он задумал, надо сделать с чувством печали и выполненного чужого долга. А это странные ощущения, и мешаются с теми волшебными видениями сада, что обещает любовь Лаэля. - А зачем, не хочешь узнать? Тревожное, печальное ощущение от слов монгрела, от его голоса. «Ну как же так? Вот он, любимый и желанный, в моих руках. Такой сильный, яркий, прекрасный, здесь, совсем рядом, и я вижу пляску огненных протуберанцев так опасно близко ко мне. Что не так?» - И для чего ты пришел? - Украсть, - печальным и чистым голосом, которым о таком не говорят. - Украсть? - Да. Карточки или вещи. Тебя это удивляет? Разве когда приходят воровать, ждут хозяев? И говорят об этом так равнодушно? - Зачем? - Я вор, Лаэль. Бандит. Я так обеспечиваю пропитание. Ты забыл? Забыл. Вернее, никак не связывал действия, которые должен совершать бандит и вор, с Рики. Эта часть жизни существовала в другой плоскости восприятия и становилась реальностью только когда монгрел исчезал в своем страшном Цересе. - Ты мог просто сказать мне, - неуверенно предлагает Лаэль. Монгрел слабо улыбается, вспоминая свои размышления. - Я бы все тебе дал. - То, что мне нужно, я сам беру, - но полукровка так и думал, что светловолосый не так обидится, как он рассчитывал. Танн все еще не понимает: сквозь недоумение и обиду, вроде той, какую испытывают, если человек не поверил в твои дружеские чувства и отказал в доверии, усиливается тревога. Рики беспокоит что-то, что-то серьезное, плохое, а он не знает, как спросить. - Рики, - нерешительно говорит Лаэль, - я имею в виду, если ты не хочешь… спрашивать меня, то все равно просто бери. Это не будет… воровство. Объяснения замирают на устах юноши: Рики в упор смотрит на своего любовника и взгляд у него полон тех значений, которые Лаэль расшифровать не может. Не будет воровством? Предложение сродни милости, и гордость монгрела взвивается от оскорбления, требуя ответить унижением и злом. Но все остальное, что знает он о человеке, искренне предлагающем свое участие, заставляет его мучаться будущей болью и горькой печалью. Не над расставанием, а над невозможностью ему, Рики Темному, сделать что-нибудь, изменить что-то так, чтобы ему могли предлагать помощь, а он вправе был бы принять, и не считать подаренное унизительной подачкой. Всего себя и весь мир придачу. От знания одни печали, если знаешь пусть немного больше тех, кто надеется и ждет. Чувствуешь себя так погано. И чувство это придаёт лицу Рики то отчужденное, печальное и спокойное выражение, что присуще смертникам и ангелам, приходящим за их душами, и от безжалостной суровости взгляда становится нехорошо и тревожно - Лаэль, мне не нужна милостыня. - Это не милостыня… зачем ты так говоришь? Я не понимаю, – вот теперь обида живая и настоящая. Юноша недоверчиво вглядывается в глаза монгрела, но ответа никакого не находит, а Рики твердо отстраняется из его объятий. - На будущее, попробуй понять: когда предлагаешь кому-то помощь, даришь что-то, тот, кому ты ее предлагаешь, должен быть в состоянии ответить тем же. Иначе это подачка. Или попытка купить. - Но… разве так правильно? Я же… если я могу больше чем ты, если у меня больше кредитов, то разве не правильно помочь тебе? - Правильно. Но это оскорбляет даже монгрела. - А… воровать у меня ТЕБЕ – это правильнее? - Нет. Но честнее. Рики пришел к нему, чтобы украсть? После всего того, что было между ними? Всего того, что Лаэль ждет и того, что может дать? После того, что родилось внутри и ощущается силой и полнотой себя, цельностью себя? Это должно исчезнуть, потому что монгрелу честнее украсть, чем просить? Что за бред? Это все неправильно! Это неправда! Зачем тогда он ждал его и сказал об этом? Да он бы в жизни не поверил, что его монгрел способен на такое… зачем сказал тогда? Чтобы оттолкнуть. Заставить его подумать о себе дурно и отвергнуть предателя и вора. - Ты лжешь мне, Рики, - почти растерянно говорит Лаэль и тут же вспыхивает другой догадкой, более отрадной, потому что она не указывает на страшное решение Рики. - Ты проверяешь меня? Если бы ты пришел… за тем, о чем говоришь, ты бы не стоял здесь, не говорил бы со мной. Ты хочешь, чтобы я поверил в такое? Но это ложь, Рики, ты так не можешь. Непонятное удовольствие бликом скользит по отрешенному золотому лицу любимого, но облегчения не приносит. Монгрел хмыкает и грустно говорит: - Я так и думал, что ты не купишься. - Ты и вправду хотел, чтобы я в это поверил? – Лаэль неуверенно и умоляюще улыбается, надеясь, что испытание закончилось и все хорошо между ним и Рики. Такой нежный, такой добрый и храбрый: не внешней бравадой сильного физически и потому уверенного в своем превосходстве – сильный внутренним даром щедрости и открытости. «Как мне жаль. Как же мне жаль, что ты…» - Да. Так было бы проще… расстаться, - наконец-то он это сказал. Противное и больное, и внутри вопит отчаявшаяся замерзающая душа, просит и сопротивляется то хорошее и светлое, что ожило от подаренного тепла, и умоляет не отказываться. Но все эти голоса больны слабодушием, все эти просьбы порождены слабостью и трусостью, так как же может внимать им гордый и мужественный дух?
винни-пух: Даже на пороге смерти, даже задыхаясь в пустоте и холоде, нельзя идти на поводу у слабости. Не у чувств, нет, у слабости; у того, что заставляет тебя подождать и потерпеть, унизиться и взять что не должно. Нельзя. Жить хочется – это понятно. Тому, кто три года пытался отстоять свою жизнь, понятно, насколько она дорога. Но платить за свою жизнь должно самому, а не жизнью того, кто любит тебя. Расстаться. А зачем еще Рики причинять ему боль? Лаэль немедленно гонит страшное понимание: «Нет, неправильно, почему?» И это неверие, несогласие такие сильные, что псионик ощущает их горячими порывами ветра. « А не слабак ты, парень. Выдержишь». - Расстаться? Почему? – Лаэль даже головой крутит, отгоняя нелепое, резко хватает Рики за плечи и встряхивает, - почему? Что не так, Рики? - Все не так. Правота несчастья огромна, а правота боли? Или скорбного знания, несущего смерть и боль? Но что это может значить для монгрела? А откуда ему знать? Он гражданин, он в жизни и десятой доли тех испытаний и потерь не встречал, что испытал и выдержал Рики. А что если… что если он умирает? Синдром ускоренного старения – страшная шутка, и одно из самых распространенных последствий генетических нарушений. Лечится с большим трудом даже на Амой, но… не у монгрелов, так ведь? От жуткой мысли леденеет сердце и юноша бледнеет от ужаса. - Ты болен? Ты заболел? – заразные болезни встречаются и в самых цивилизованных районах Танагуры. А что же творится в трущобах? - Рики, послушай, чем бы ты ни был болен, я смогу тебе помочь, слышишь? Поверь, современные технологии позволяют полностью заменить человеческое тело, или излечить, или заменить орган. Рики, я могу тебе помочь, поверь мне. Я понимаю, что в Цересе не знакомы с современным уровнем медицины, но я все для тебя сделаю. Конечно, в Цересе не знакомы с современными технологиями, и даже если слышали о чем-то, то уровень сей недоступен изгоям. Но Рики, в силу специфического прошлого, немного лучше знаком с достижениями медицины и со способами ее применения. - Нет, я не болен. «Я просто сдох давно и морочу тебе голову. Прости маленький, ты очень хороший». - Рики, если ты думаешь, что ничего не выйдет, потому что ты – монгрел, то ты ошибаешься. Я уверен, существует ряд специальных возможностей, с которыми ты просто не знаком. Но это не означает, что их нет, поверь мне Рики. Я многое могу. - Потому что ты гражданин. А я монгрел, - простая констатация, факт, который существует. Неважно. Все это неважно. - Да, - соглашается Лаэль, потому что это правда. Но за очевидностью факта следствие морально-этического плана в сознании Танна не появляется. Рики – да; Рики нечего делать в том ужасе и бессмысленности, которые представляются ему при упоминании «свободного» района, но о правомочности существования Цереса вопрос у благонамеренного гражданина не возникает. Он же не Первый Консул, в конце концов, да и молод слишком, и увлечен наукой и познанием, чтобы социально-правовые нормы общества вдруг стали беспокоить его моральной убогостью. Перед ним стоит его прекрасный любимый, с равнодушно-спокойной мудростью обреченного в глазах, и отказывается от него и его любви. Совсем. И для влюбленного юноши это намного важнее. - Это ведь то же самое, Лаэль. Подачка, разве не понимаешь? - ничего он не понимает. Пусть не блонди. Но все равно лучше, чище – и по рождению и по крови, и не понимает, что достоинство и гордость полукровки только в презрительном отвержении помощи и благотворительных подачек и состоит. Если их принять, то только звания побирушки и достоин. А у Рики слишком много сил, страсти и внутренней красоты, чтобы он признал себя достойным только подачек, чтобы признал себя нуждающимся. О нет, если хочешь оставаться человеком среди зверей и падали – ты должен быть злым и сильным, гордым и беспощадным, и если находить в себе место чувствам нежным и добрым, то только отдавая, защищая друзей, или оказывая покровительство. При чем тут Лаэль, правда? - Я ничего не понимаю. У меня есть деньги, но ты не хочешь их взять по моему согласию. У меня есть возможности, которых нет у тебя, но ты не хочешь их использовать, потому что это милостыня. Я ничего не понимаю, Рики, ты говоришь какие-то дикие вещи. И говоришь их, потому что хочешь расстаться со мной. Зачем? - Чтобы тебе было больно. Объяснение ужасает Лаэля и лишает его возможности искать какие-то доводы. Чтобы сделать ему больно? Не желая верить, и не зная, как защититься, он с надеждой смотрит в глаза Рики, но та сила, глубокая страстная воля, что он всегда чувствовал в монгреле, лишь подтверждает серьезность полукровки. - Когда думаешь дурно о своем… друге, проще расставаться. Проще потом забыть. «Расставаться. Забыть. Какие жуткие неживые слова. Какие холодные». - И… что ты думал сделать дальше… если бы я не поверил. То есть, когда я не поверил. Взгляд монгрела удивительно спокойный; сожалеющий, но спокойный, и юноша невольно вздрагивает от этого спокойствия. Вовсе не от слов, которые произносит Рики. - Я собирался изнасиловать тебя. Изнасиловать. Сначала обвинил себя в воровстве, а если не поможет, то не остановится перед необходимостью действа более мерзостного. Дикость, чудовищный смысл слов любимого крутится в голове, но Лаэлю никак не удается осознать их, понять, уловить все их значение, втиснуть в ткань действительности. Как в страшном сне каком-то, где законы не работают, где бежишь на одном месте и не можешь сдвинуться. Кричишь, а голоса нет, и никто не придет не помощь. Лаэль судорожно хихикает, стискивает, не соображая, пальцами плечи монгрела, потом осторожно, нежно гладит его лицо: «Мой прекрасный удивительный Рики, мой чудесный любимый, этого ничего нет на самом деле, правда же? Этого ничего нет». - Рики, я не понимаю. Зачем? - Когда думаешь дурно о ком-то, с ними проще расстаться, - повторяет темноглазый и добавляет задумчиво, - так было бы легче и тебе, и мне. - Легче? - Да. Тебе, потому что насилие прощать нельзя, а я преступник и насильник. Мне… - снова тень скользит по выразительному лицу полукровки, навязчивое воспоминание, никак не связанное с Лаэлем, - в общем, тоже проще. - Это все неправда. Я не понимаю. Это все неправда, - он снова умоляюще смотрит на монгрела, прося и убеждая его вернуть слова обратно, улыбнуться и сказать, что это была шутка. И какой бы жесткой она ни была, это лучше того, что говорит его любимый. «Расстаться было бы легче. Почему?!» - Это правда, - тихий голос Рики, без того певучего сладостного журчания, что ласкает слух любимого, потому что говорит о его избранности. Взгляд твердый и суровый – любовник предлагает испытание, уверенный в его стойкости, словно сам проходил через него и знает, что выдержать можно. Да. Можно. Он знает. - Почему? - Потому что я не люблю тебя. «Это правда. Это чистая правда, но ведь я знаю об этом. Я знаю, что ты не любишь меня, и это немного больно, но, Рики, любимый мой, это не значит, что ты не сможешь полюбить меня. Это не значит, что ты не можешь принимать мою любовь». - Я знаю, - признание звучит так… просто, так легко, и на лице Лаэля отражается облегчение, как будто причиной он подозревал нечто худшее. Странно. Что худшее-то? Рики с невольным недоумением смотрит на юношу и тот убежденно говорит: - Рики, я знаю, что ты меня не любишь. Я это чувствую. Это… не мешает. Это не мешает мне любить тебя. - А мне мешает. Не мешает любить, отдавать всего себя? Не получая ничего взамен, да? Так можно, он точно знает, но, в отличие от влюбленного юноши, знает, чем это заканчивается. Любовь не может жить в одном сердце; то есть может, конечно, куда же ей деваться, но тогда она становится ущербной, как ребенок без ног или птица без крыльев. Обидно и больно, что прекрасное существо так искалечено и не живет в полную силу. Она все равно живет, оно все равно светит, и возвышает тебя и твоего избранника. Но только не с той живительной и всемогущей силой, как делает это любовь разделенная или хотя бы гордая. А когда ты отдаешь ее, бескорыстно и навсегда, как и следует любить, как и должно, она берет силы твоего сердца, иссушает ум и тело. И ты все равно любишь, пока в тебе остаются силы, но когда все заканчивается, ты умираешь вместе с ней. И если мало кому нужна и важна жизнь какого-то монгрела, вора и бывшего пета, то жизнь этого доброго удивительного человека несомненно важна и нужна. И не стоит ее унижать недостойным, и не стоит отдавать по первому зову. «У тебя все еще будет хорошо и правильно. Я знаю». - Нет, Рики, подожди. Я хотел сказать… то, что ты не любишь меня, не означает, что не сможешь полюбить. Тебе просто нужно время. Время. Несколько секунд темноглазый монгрел пытается представить себе время – отрезок жизни, когда дышишь, смотришь, действуешь и ощущаешь. И все то, что ты переживаешь где-то внутри, делает нужную работу, и в какой-то волшебный момент внезапно понимаешь, что ты – живой. Настоящий, живой, свободный, и сердце свободно, и оно есть. «Откуда же мне столько взять, светленький?» - Нет. - Рики, послушай. Я… я знаю, что ты был с кем-то. Что ты любил его так долго и сильно, что теперь тебе кажется, что чувство исчерпало тебя, что эта любовь – единственная в твоей жизни. «Так долго и сильно, что кажется… Нет, не так: так долго и сильно, что это навсегда.» И Рики с какой-то отстраненной усталостью удивляется, как ему вообще могла придти в голову мысль, что он может кого-то любить еще, кроме Ясона. Бред это все. Дурость и маета бесполезная. - Я знаю, он был так жесток с тобой, что ты никому не веришь. - Что? - Он был жесток с тобой! Слова юноши, их правота и запальчивость, с которой он обвиняет неизвестного ему человека, сначала вызывают у монгрела оторопь, а потом – возмущение, тем более сильное, чем более оно неправильное. Ясон Минк был жесток с ним, и Рики позволял ему быть жестоким, и он чувствует себя виноватым в том, что не сумел справиться со своей слабостью. - Что ты можешь знать об этом? Да кто ты вообще, чтобы говорить об этом? - Я знаю, потому что видел шрамы на твоем теле. Я знаю, что такие следы не остаются от простых повреждений. И я знаю, что ты любил его, несмотря ни на что, потому что теперь боишься! Ты боишься к кому-то приблизиться, потому что он жесток был с тобой... - Заткнись, слышишь! Заткнись! Шрамы на его теле – следы чего угодно, от операций, до насилия. Но не того случайного или сделанного во злобе, а того, напоминание о котором Ясон хотел сохранить. Чтобы помнить его ценность и значение. И потому – в силу их жертвенного, важного для блонди значения – тонкие веточки рубцов становятся для Рики едва ли не священными знаками внимания и участия белокурого бога. Символы его… любви, наверное. Той страшной и убийственной версии ослепительного чувства, на которую способны андрогины. - Ты не даешь к себе прикоснуться! Ты же боишься, Рики! Прикасаться к ним кому-то чужому – оскорбление. Никто не имеет права. И касаться, вспоминая – никто не имеет права. И требовать отчета и осуждения того, кто, будучи палачом, был для него и мечтой, огнем сердечным – никому не дозволено. Жесток был с ним – да, да, прав мальчишка. Словно истину принесли ему на фарфоровом блюдечке – традиционном подношении лукавой судьбы, когда она хочет напомнить о своем садистском характере. «Жестокий, равнодушный и холодный... и как же я хочу обратно. Прекрасный, светлый и ясный, как звезда на небе, понимаешь? Если бы он любил меня, как ты. Хоть немножечко. Хоть несколько минут». - Замолчи! - Тебе больно, когда я говорю об этом. Значит, я прав. Ты боишься, что все такие же. Все те ощущения, что казались безумием, а потом становились признаком реальности, мысли – чужие, не его – мелодичные и прохладные, не мысли даже, но нечто из воли и мыслей блонди, который получил право прикасаться к его сознанию без разрешения и предупреждения. Прикосновения светлых рук, заставляющие выгибаться тело безропотно и блаженно, отдаваться с желанием – не любить, а умереть за него. Боль, что причиняли его прикосновения и его мысли, и его воля, ледяная, свирепая; и за каждой болью – новый шаг, и снова меняется что-то, и Рики не успевает понять, зачем и что. И слова, множество слов – жестоких и безжалостных, сдирающих с него одежку убеждений и веры, ломающих его гордость, его достоинство. А потом его ледяная воля вдруг тает и вымывает из Рики боль и страх. А потом его ласка ощущается не прикосновением горячих пальцев, а золотым ярким сиянием. И от его простеньких слов: «Все хорошо, маленький. Я рад», от его нежданного волнения и его улыбки, такой живой, такой чудесно живой, внутри все раскрывается, смеется от радости. И тогда в твое тело, в мозг, в сердце обрушивается вся красота, и счастье, и сила планеты. Нужно просто немного привыкнуть к чувствительности оголенных нервов, привыкнуть к собственной способности видеть и понимать – и ты сам пойдешь дальше. Сам захочешь идти дальше. И надо чтобы кто-то, кто знает о цене прошлого и будущего, немного поддерживал. Не рвал. Увлеченность Ясона сыграла плохую роль в его отношениях с Рики. Для человека, пусть даже такого сильного и влюбленного, пусть псионика, но еще мальчика совсем, одинокого и беззащитного перед ним, перед его властным желанием и огромной волей, настойчивость блонди, высота его требований оказались чрезмерными и нарушили то равновесие, которое необходимо соблюдать, если хочешь, чтобы перемены изменили, а не убили человека. А человек… он так устроен: когда думает, что испытал много, считает, что испытал все – наивный, правда? - Он использовал тебя! Использовал. Да, правда, он ведь блонди, для них все на свете – полигон для испытаний и исследований. И они сами – тоже. - Ты ничего не знаешь об этом. - И не хочу. Я только слышу, насколько тебе плохо, насколько холодно. И насколько сильно ты боишься, что если кто-то привлечет тебя, то поступит так же. Так же использует и выбросит, как этот мерзавец! - Не смей! Ты!
винни-пух: Гнев врывается в Рики гулкой багровой волной, выплескивается из него нестерпимым сжигающим жаром, словно солнце перед твоими глазами вдруг покрылось темным, и злые лучи заливают кровью небо. Впору глаза зажмуривать и отворачиваться, но Лаэль только бледнеет и не отводит взгляда. Вздрагивает невольно от резкого черного сверкания, в которое может превратиться сияние глаз монгрела, но не отворачивается. «Он - мой любимый. Мой». Лаэль открывает рот, собираясь сказать что-то еще; из того, что – он надеялся – не надо будет произносить никогда, но понадобилось, если он не хочет упустить Рики, если не хочет, чтобы Рики, считая его старания случайными, отверг его любовь и желание. - Не смей! Нечаянная полуправда больно бьет, как наотмашь нанесенная пощечина, и Рики не пытается удержаться от ответа. Никто не смеет говорить так о Консуле. Никто не смеет обвинять Ясона Минка. Удар заставляет юношу пошатнуться и замолчать от неожиданности. «Да его, наверное, в первый раз в жизни ударили», – но эта мысль бесследно исчезает из сознания монгрела, и Рики, чувствуя, как душит его боль и горечь, хватает Танна за плечо и швыряет на пол. И чувствует себя совершенно свободным от вины и от той унизительной, мучительной жажды тепла и участия, что привела его в объятия этого мальчика. Только сожаление. Лаэль вытирает ладонью рот, недоуменно глядя на кровь на пальцах. Лицо у него жалобно сморщивается, но когда он подымает взгляд на Рики – выражение становится упрямым и отчаянным. - Ты ударил меня, потому что я прав! Он прав? Да, наверное, если смотреть человеческими глазами и на людей – тогда, да, прав. Но это неверно. - Я ударил тебя, потому что ты плохо о нем сказал. Рики стоит, сжав кулаки, и горестное лицо его невыносимо, разрушительно прекрасно, как если бы нарочно адские силы решили предъявить пример любви, созданной на страдании и боли. И странное выражение глаз, вдохновенное, суровое, пристало больше воину, чем любовнику. - Но это не отменят моей правоты. Он использовал тебя, и теперь ты не веришь другим. Ты думаешь, что так и должно быть. - Ты ничего не знаешь. - Но я прав. А так нельзя! Никто не имеет права использовать другого. «Да. Ты прав. Ты чертовски прав, парень, и это хорошо, что ты это понимаешь». Рики резким движением опускается перед Лаэлем на корточки, удерживает пальцами подбородок светловолосого и смотрит ему в глаза, требуя внимания. Пронзительно и нежно, почти угрожая и страстно надеясь. Знает ли монгрел, какое впечатление производит такой его взгляд? Знает ли, как страшно и невыразимо привлекательно смотреть в его глаза, когда они так близко? Когда страсть, гнев, ярость, нежность становятся физически ощутимым темным светом, и это свет льется внутрь, сметая на своем пути все ненужное, и ждущая чья-то душа оказывается в черном звездном мире, откуда все дороги и все желания найти можно? Сияющая, зовущая тьма, и нет ничего, кроме свободы и бесконечности. - Я использовал тебя. Что ты теперь скажешь? Он ведь решил причинить ему боль, так ведь? Причинить боль светлому человечку, по несчастливой неправильной случайности оказавшемуся рядом с ним в минуту слабости и горя. А разве признание в том, что его используют, пользуются как предметом, не самая жестокая и унизительная вещь на свете? Разве это не то понимание, что убило, в конце концов, гордого монгрела? Заставило его любовь онеметь и умирать под чужой холодной волей? Слезы, что так долго удерживались, медленно стекают по натянутой щеке. Лаэль их и не замечает, для него существует только Рики, только его любимый, который не хочет, чтобы он его любил, и какая-то там кровь и слезы не имеют никакого значения. Использовал? - Ты лжешь. - Нет, я не лгу. Я не люблю тебя, и использовал тебя, - истина далека от этого места, но правдоподобия достаточно – это ведь тоже правда. Юноша крутит головой, невольно освобождаясь от удерживающих пальцев. Не пытаясь освободиться, просто все это чудовищное, вся эта никуда не лезущая дикость в голове не укладывается. Может, если потрясти, то уложиться? - Рики, ты… лжешь мне! Если бы тебе был нужен секс, то почему ты не сделал этого сразу? Я же сам просил. А если ты меня просто использовал, то зачем ты теперь все это делаешь? Зачем говоришь, что если причинить боль, то будет проще расставаться? Значит, ты привязался? Раз тебе и мне нужна боль, чтобы было проще? Умненький хороший мальчик. Монгрел испытывает мгновенный прилив чувств, что-то из нежности, признательности и снисходительности взрослого. И жалости, что не имеет права оставаться с ним. И радости, что еще ничего необратимого не произошло, и если юноша даже сейчас, под действием сильных переживаний, не утрачивает способности думать, анализировать, значит с ним все в порядке. Так ведь? «Он не испортился. Я не успел ему навредить». - Лаэль, я пытался быть с тобой, чтобы кое-что забыть. Заменить. Но ты для этого не годишься. Встречался и разговаривал, беспокоился о своей грубости, и брал его, и любил его так, что у него дыхание заканчивалось от блаженства, превращал его плоть в невесомое золото и сознание в яркий свет небесный. Использовал? «А как на твоем первом свидании?» - «Монгрелы - народ грубоватый, я не хочу причинить тебе боль» - «Я преступник и вор, потому что монгрел». Все вертится перед глазами, запутанное в пестрый сверкающий калейдоскоп, послушное случайной работе памяти, а не гласу рассудка, в сознании вспыхивает не то, что нужно, чтобы решить задачу, чтобы удержать любимого, а какие-то нечаянные цветные обрывки. То он вспоминает, как увидел монгрела в первый раз: огромные нежные глаза на взволнованном чудесном лице, и как он потом всю ночь просыпался с воспоминанием об этом лице и глупо улыбался в темноту, соображая, что это не приснилось, а было на самом деле. Вспоминает, как Рики курил, сидя на парапете, с сумрачным сосредоточенным выражением лица. Но когда он тихонько коснулся рукава его куртки, монгрел повернул голову и улыбнулся своей невероятной обезоруживающей усмешкой, чуть печальной и сияющей ярче солнца в небе. Вспоминает, как Рики лежал рядом на постели, после любви, обхватил его голову руками, притянул и стал целовать – так нежно, так невыносимо нежно, что у него сердце надрывалось. «Как объяснить все это словами? Я не могу без тебя жить, да? Если у тебя есть совесть, то ты не можешь оставить меня? Глупо». - Почему? Почему, Рики? С чем я не справился? Что я делаю не так? Все так, все замечательно у него выходит. И если бы была у Рики какая-нибудь другая запасная жизнь, и если бы те безжалостные уроды, что столкнули его четыре года назад с прекрасным богом, беспощадным и бессердечным, привели его к этому человеку, то он, наверное, и любил бы его. А может, и нет: четыре года, прожитые только в Цересе, наверняка изменили бы его так, что ценить чистоту, ум и душевное благородство он, может быть, и не разучился бы, но в любом случае не искал бы их среди добропорядочных граждан, а только среди изгоев. То, что могло быть, но уже точно не будет, как бы ни хотелось. - Но раньше ведь получалось. Все это время… что-то же тебя привлекало, раз ты встречался со мной. - Ты привлекал. Такой отзывчивый, доверчивый, послушный. Гражданин, такой красивый, умный, а слушаешься, так как будто я первый, кто к тебе прикасается. Слушаешь меня так, как будто я говорю важные вещи. Знаешь… это очень лестно. Брови Лаэля выгибаются страданием, и взгляд становится умоляющим. Слова Рики ранят его, унижают, как если грубо трогают нечто дорогое тебе равнодушными пальцами. И хуже всего, что это делает тот, кому ты подарил – в надежде, в уверенности, что он оценит дар и примет его. Принял. Вертит бесстрастно, холодно рассматривает – больно, очень больно. Он знает, Лаэль. Поверил бы ты в какую-нибудь из его сказок, он бы уже ушел и не терзал бы тебя, а ты… Ты так настойчиво веришь в силу своей любви, ты так упрямо веришь в свою любовь и способность любить… «Как я верю. Верил. Нет, и теперь верю. Просто мне сил не хватило, я слишком слабый». - А теперь что… не лестно? – губы у парня дрожат, получается не очень внятно, но Рики понимает. Кивает, соглашаясь, лицо его снова принимает отстраненное спокойное выражение, которое – Лаэль понимает – означает готовность и решимость монгрела использовать все силы, возможности и способы для достижения цели, какой бы эта цель ни была. «Он уйдет. Я ничего не могу сделать». - Лестно. Только… вранье это. Грязное вранье. Грязное вранье? Все это? Вся эта радость, этот восторг, нечто, чудесное и не подвластное словам, что было у него с Рики? Что он не знает, как назвать, но что живет с тех пор в его сердце и заставляет его чувствовать себя стоящим на вершине, обладающим силой, удивительной могущественной ясностью и пониманием, все это - ложь? Все это есть для него, и нет для Рики? Так не бывает. Это не-прав-да! - Это не правда. Так просто не может быть, - Лаэль хватается рукой за плечо Рики и с неожиданной силой притягивает монгрела. Вглядывается в него блестящими от волнения глазами, словно пытаясь найти отгадку, настоящее значение произнесенных слов. - Это неправда, - повторяет со всей возможной убедительностью, и вновь противоречие почти спокойного застывшего лица и страсти, бешенства в глазах монгрела завораживает и подчиняет. Рики медленно снимает его ладони с плеч, опускает вниз и сжимает запястья так, что Лаэль бледнеет и невольно вскрикивает. Там, в месте сочленения костей очень болезненные точки, легко причинить боль. Блонди такие глупости не нужны, он мог просто раздавить ладонь монгрела между своими пальцами. - Это правда. Рики сейчас уйдет, и он ничего не сможет с этим сделать. Что? Что нужно монгрелу, чтобы удержать его? Что так привлекало его в этом его… первом? Его бывший партнер был лидером, жестким и сильным лидером, и полукровка до сих пор преклоняется перед этим качеством. Что же может сделать он, Лаэль? - Рики, послушай, Рики. Неправильно то, что ты хотел заменить кого-то кем-то другим. Если меняешь образец опыта, результат будет другой, но это не означает, что он будет хуже. Почему ты не хочешь просто быть со мной? Не заменяя никого. Разве тебе было плохо со мной? «Тебе было плохо со мной». - Да. - Что? – шепот Лаэля еле слышен, и от обиды, недоумения и боли в его глазах Рики становится невыносимо стыдно и горько. «Прости светленький. Пожалуйста. Так надо». - Да. «Если бы хотя бы минуту, хоть каплю своего времени, тот, кого я люблю, любил меня так, как ты. Хоть немножечко похоже любил. Если бы я был для него кем-то, а не чем-то, хоть несколько минут… Прости, маленький. И никогда не прощай». Он сидит на полу, такой растерянный и беспомощный, что, кажется, оставь его здесь, он вот так и просидит до самого утра, пока его на службе не хватятся. Хмурит брови, что-то обдумывая, трет лоб рукой – бесполезные, беспомощные жесты, только чтобы заполнить ужасающую пустоту, отвлечь потерявшееся сознание. «Плохо с ним было. Было плохо. Но, как же тогда…» - Значит, ты мне лгал. Зачем? Рики пожимает плечами. - Ну,… жалел, наверное. Жалел. Признание неожиданно вызывает у Лаэля гнев, почти злость. Жалость недостойна его чувства. Сильное и светлое, оно так выросло за это время, стало таким ярким и заманчивым, что отвечать на него жалостью – это оскорбление. Его голос дрожит от слез, но говорит юноша твердо и гордо: - А меня не надо жалеть. Как бы ты это не называл, но я все эти дни был очень счастлив. Я любил и был счастлив. Так что это ты ничего не получил из нашей связи. А я получил. Я тебя люблю. И ты с этим ничего не можешь сделать, монгрел. «Если бы тот, кого я люблю, был хоть немного таким, как ты. Был способен так любить, так бесстрашно и по-человечески. И если бы я никогда не встретил его, как было бы здорово встретить тебя». Рики снова испытывает ту диковинную смесь радости и облегчения. Пусть его чувство бесполезное, пусть больно сейчас кареглазому мальчишке, но он все-таки сильный и гордый. По-настоящему гордый, не на пустом месте кастовой принадлежности или даренного природой ума, а по силе своей души и сердца, которые потерять или не найти куда как проще, чем разум. Справится, крепкий парень. - Значит, сам все сделаешь, - старательно равнодушно произносит Рики, подымаясь. Секунду Лаэль смотрит на него снизу вверх, потом резко вскакивает и хватает за рукав куртки. - Да, сделаю. Я тебя никуда не отпущу. Бледное и мокрое от слез лицо юноши преисполнено решительности, и карие глаза высверкивают столько огня, что впору удивиться. Но монгрела слова Лаэля обжигают постыдной памятью, и он, помрачнев, резко выдергивает руку. Парень не отступает и тут же хватает его за плечо. - Я никуда тебя не отпущу, пока мы не попробуем снова. Ты только должен мне сказа… Конец фразы исчезает вместе с дыханием: Рики резко, не жалея, бьет парня в солнечное сплетение. Лаэль падает на колени, хватая ртом воздух, и даже не ощущая толком причиненной боли. Рики удерживает его за плечо с бесстрастностью медицинского автомата и, когда юноша немного приходит в себя, говорит с горькой злой усмешкой: - Никогда не пытайся удерживать монгрела, Лаэль. Мы как животные, с нами нельзя разговаривать, и удержать можно только силой. Лаэль отчаянно крутит головой, с трудом шипит сквозь стиснутое горло: - Нет, ты не такой. - Такой Лаэль, такой. Так что ничего не выйдет. Его никогда не били. В тренировочном зале Танну приходилось, конечно, наносить и получать удары. Но вот такие, специально для того, чтобы причинить боль, оскорбить – нет, с таким Лаэль еще не знаком. Жгучее ощущение довольно быстро стихло, когда он прижал руку к груди. И красные круги перестали плясать перед глазами, когда он повернулся, чтобы посмотреть, как уходит Рики. И вся эта боль, и унижение, и горечь оттого, что эту боль причинил любимый, исчезли перед тем, что произошло. Рики ушел от него. Из-за его дурацких слов о том, что он его не отпустит. Ох, чем же он думал! Разве с самого начала не было видно, как высоко ценит монгрел свою независимость, свою свободу? Разве не сразу же было понятно, насколько важно для него это качество в других людях? Чем он думал?! Лаэль опускается на пол, сворачивается в комок, закрывая глаза и почти автоматически напевая слоги древней мантры, давно не имеющей никакого значения, кроме физиологического, успокаивает дыхание. Проходит боль, медленное перечисление звуков настраивает и тело, и мозг в режим спокойствия и очищения. «Я подумаю, что надо сделать. Ты ударил меня и не слушал, потому что ты все решил для себя. Но у меня есть свое мнение и тебе придется его выслушать. Я тоже упрямый, монгрел, и слишком сильно люблю тебя, чтобы уступить призраку из прошлого. Мы – животные, и удерживать нас можно только силой. Но, судя по шрамам на твоем теле, с тобой такое уже делали, Рики, и ты вырвался на свободу. Значит, ты солгал, и тебе это не нужно. Но, Рики, почему ты решил, что свобода может быть только в Цересе?»
Тень полуночи: винни-пух *задумчиво* От последнего кусочка сложилось впечатление, что Лаэль в будущем поможет Рики немного разобраться в самом себе и... нет не излечит, это может сделать только Ясон... но покажет ему пути, как Рики может принять или даже скорее найти себя самого. Вернет ему частичку веры в себя, что ли? Вообщем мне кажется, что он еще окажет значительное влияние на личность Рики.
Milky: винни-пух , никогда не думала, что Рики может вот так...словно поменятся местами с Ясоном, причинять боль намеренно. Ужас. Читала и плакала...
Zainka: Milky, ну, пожалуйста, не надо, не плачьте. Сомневаюсь, что даже Ясон причинял Рики боль просто ради самой боли (хотя... что там было в начале?). Врач-хирург тоже причиняет пациенту боль (а уж если у пациента, скажем, гангрена, и нужна ампутация, так еще и калечит). Рики пытался провести сеанс шоковой терапии, но духу на настоящую жестокость не хватило, и результат - для Лаэля - получился не тот, какого хотел добиться Рики.
винни-пух: "никогда не думала, что Рики может вот так...словно поменятся местами с Ясоном, причинять боль намеренно. Ужас. Читала и плакала..." Milky, честно говоря, сцена предполагалась в более жестком варианте. Рики в принципе не ангел. он вырос в Церес, он должен быть в достаточной степени жестоким.
Milky: Zainka Врач-хирург тоже причиняет пациенту боль Рики пытался провести сеанс шоковой терапии, но духу на настоящую жестокость не хватило Это похоже на то, как врач, вырывая больной зуб, боится причинить боль, и вместо того чтобы быстро дернуть, тянет его целый час! винни-пух Рики в принципе не ангел. он вырос в Церес, он должен быть в достаточной степени жестоким. Да, но...в ваших фиках Рики очень чувствителен и эмоционален. Мне кажется, жестокость с этим не очень сочетается. Ну, во всяком случае, меня она просто шокировала...я не ожидала, совсем...
Zainka: Milky пишет: Это похоже на то, как врач, вырывая больной зуб, боится причинить боль, и вместо того чтобы быстро дернуть, тянет его целый час! Именно. Рубит хвост по частям. И если бы Лаэль не прошелся насчет "бывшего", вообще неизвестно, как бы Рики выпутывался. Впрочем, по финалу разговора, Рики совесть должна мучить поменьше. Хотя он найдет, за что еще себя погрызть.
Ela: Zainka пишет: Именно. Рубит хвост по частям. И если бы Лаэль не прошелся насчет "бывшего", вообще неизвестно, как бы Рики выпутывался. Впрочем, по финалу разговора, Рики совесть должна мучить поменьше. Хотя он найдет, за что еще себя погрызть. М-мм... вообще-то именно в каноне неумение рубить хвост в должном темпе и рубка хвоста по частям Рики и обошлись... дорого. Так что - никакого ООС, все верно, ИМХО. )))
Zainka: Действительно, так и вернулись к канону. ИМХО, Рики слишком хорошо знает, что такое боль, и потому боится и не хочет причинять ее близким людям - даже когда сам понимает, что это необходимо. Кстати, именно поэтому я "не верю", когда из него пытаются сделать тупого отморозка или вообще садиста.
винни-пух: "ваших фиках Рики очень чувствителен и эмоционален. Мне кажется, жестокость с этим не очень сочетается". Что совсем чувствительный? Это очень грустно, потому что я никак не хотела превращать его в как бе это выразиться... слишком чувствительного. Эмоциональный - это несколько другое.
винни-пух: - Шухи приходил. Рики не отвечает, наслаждаясь неподвижностью и тишиной. Тело звенит от усталости и в голове, как замкнутый, вращается клип Долти. Сколько раз он прослушивал его сегодня, тараня ночное небо на пределе скоростей и возможностей? Ерунда все: страх, боль, любовь, радость. Люди, что тебе дороги, и люди, что ты ненавидишь – все ерунда. Иллюзии твоего разума, и лишь ты выбираешь, какие из них будут жить с тобой и в тебе, а какие останутся снаружи тебя. Тягучая музыка, из шорохов и протяжных звуков, что не беспокоят сердце, а странным образом утоляют его тоску, говоря о малости твоего горя. Ты лишь путник, что идет по дороге и видит много вещей и солнца, и что-то трогает тебя, а что-то нет. Но твоя дорога – твоя, и ты идешь по ней. Все пройдет, и ты тоже пройдешь ее. И когда земля опрокидывается за спину, и ночное небо, не приближаясь, приближает границы жизни здесь, в пространстве ветра и воли, отжитое и пережитое остается внизу, за твоей спиной. Не нужное и не важное, и свобода врывается в легкие вместе с воздухом. Свобода даже от самого себя, потому что иногда – это единственная форма свободы, которой можно достичь. Голова кружится, кровь убегает от того места в мозгах, где сосредоточена боль, и неважно, что планета не выпустит тебя, и байк хрипит на пределе сил. И неважно, что звезды недостижимы, что еще чуть-чуть, и машина или ты не выдержат. Небо останется, дорога останется, и кто-то еще пойдет по ней. Печаль, а не равнодушие, тишина, а не жгучие прикосновения сердца; петля выносит байк из несостоявшегося пике, и Рики долго-долго скользит над неживой и странной землей, где довелось родиться, не испытывая больше ни боли, ни страха от этого. Так высоко и далеко, что не видно отсюда его души… Рики подымает голову, встречая испытывающий взгляд Гая, и парень отворачивается. Черное сияние, густое, физически ощутимое, тишина, а под ней, как темные звери в омуте, – страсть. Тоска, бьется что-то большое и сверкающее, и никак не может вырваться. Смотришь, словно идешь против течения, и тебя все время сносит. - Что хотел? Гай морщится. Шухи – тот еще тип, и он никогда не понимал, что находит его парень в этом старом пердуне. - Как всегда. Кредиты выпрашивал. - Угу. А что еще остается старому пердуну, как вполне справедливо называет его Гай, как не выпрашивать подачки у молодых и сильных бандитов, назойливо напоминая о своих прежних заслугах или более чем сомнительных заслугах в будущем? Разве что впрямую побираться. Да на улицах Цереса таким не занимаются, ясен пень, а в благополучных районах мегаполиса такого развлечения тем более не предусмотрено. - Мисри его выставил. Ну, я пару кредитов сунул. - Угу. - Рики, ты зря позволяешь этому козлу шляться сюда. Донесет, как пить дать. - Перестань. Кому он донесет? Что? Гай неопределенно пожимает плечами, не зная, какие доводы привести для подтверждения своей правоты. Доводов нет, а острое нежелание видеть обкуренного, слезливого, убого старикана, выпрашивающего подачку - есть. И мало тут от действительной вероятности того, что свихнутый старикан и впрямь заложит, хотя она есть, эта вероятность: жить-то всем надо. И намного больше здесь от нежелания видеть свое будущее, очень вероятное, практически стопроцентное свое будущее, если не прибьют в драке раньше. Или если не случится чудо, и они впрямь отсюда куда-то не денутся. Чудес на свете нет, конечно, но у Рики так получается, что хочется в них поверить. - Знаешь, в Цересе немало желающих разобраться с нами. И с тобой. На мгновение взгляд Рики становится пытливым, он молча изучает парня, и Гай вновь опускает глаза, но повторяет упрямо: - Месяц назад кто-то сдал людям Винча «Мясников». И Шухи с ними тоже усиленно дружбу водил. - Гай, он тебе просто не нравится. - Потому и не нравится. Как ты не видишь, да он что угодно и кого угодно продаст за дозу, только махни. А нет дозы, так просто так скажет, из одной злобы. Он просто дерьмо. Старый, выживший из ума ублюдок. - Угу. Рики соглашается равнодушно, и Гай замолкает. Не слушает и не слышит, и поступит все равно так, как сам захочет, исходя из непонятных и не здесь живущих желаний. Что ему в этом козле? Какого черта он тогда водился со старым ублюдком, зля Гая неимоверно, и не пытаясь даже объяснить, какого черта старый поганец к ним шляется? За время отсутствия Рики парни его ни разу не видели, а только монгрел вернулся – откуда только и взялся. Чуть ли не на той же неделе прибежал. Раньше с него хоть какая-то польза была: знал старикан парочку приемов с ножиками, было дело, научил ребят. Да и в карах он нехило разбирался, мог кое-чего порассказать. Да только надолго его никогда не хватало: погуторит пару часов, а потом оглядываться начинает, заговариваться, потом деньги выпрашивать и откуда только хитрость возьмется. Пару раз чуть ли не подчистую без кредитов оставил, а когда Гай его на воровстве подловил да приложил пару раз, только вмешательство Рики и спасло жизнь старому мудаку. У своих воровать, а? Ясное дело, нарки не соображают, когда у них дозы нет. Они и не люди тогда. Но на фига им такое уебище, верно? Но Рики прибить наркомана не дал, и привечал время от времени. Не за приемы и не за кое-какие слухи, что и впрямь мог услышать старикан – за те истории, которые никто больше не мог рассказать. Шухи не был монгрелом. Родился он гражданином, специализировался на истории и философии. Не те это были науки, которые способствуют воплощению честолюбивых желаний, но Шухи, вернее, Матиас Грант в то время, честолюбием не страдал, но отличался усердием и страдал той специальной формой справедливости, что заставляет, например, некоторых представителей привилегированного слоя общества или расы испытывать чувство вины перед представителями угнетаемого слоя общества. Причем не перед конкретным лицом, а перед всей совокупностью. А поскольку совокупность сия включает народ разнообразный, и, в виду угнетенности, агрессивный, недоверчивый и склонный к насилию, то попытки каким-то образом «помочь», «искупить вину» обычно плохо заканчиваются. Грант не стал исключением. «Добро должно быть с кулаками» - это как раз для социально-неблагополучного общества верно. Наработанные за годы унижений, опасности и реальной драки за жизнь взгляды изменить тяжело. Чтобы выжить в гетто, где законы устанавливает любой, кто сильнее, сам же их изменяет и только самим собой и поддерживает, нужно быть сильным и злым. Достаточно сильным, чтобы установить свои законы, и достаточно безжалостным, чтобы их защищать. И сквозь такое убеждение – сквозь понимание, что все вокруг враги, и нужно ждать от них удара, если уж претендуешь ты на роль местного властителя – проникнуть благонравным проповедям трудновато. Чего стоят слова о доброте, если ее нет вокруг тебя? Так что – да, добро должно быть с кулаками, чтобы выколотить из облюбованного объекта его защитную агрессию, и только потом, когда он уже не дергается и в состоянии слушать и слышать, пытаться чего-то добиться. А для этого силы и желания надо ой как много! А если их нет… если нет, нечего и браться. Добром не кончится. Матиас изучал историю религий и миссионерских движений и, наверное, будь в нем чуть поменьше совести и умения сочувствовать, ничего страшного не произошло бы. Но совесть у него была, заговорила не ко времени и не к месту, и договорилась до такого, что встал вопрос об изменении статуса или коррекции. И гражданин выбрал Церес. Зря. Не было в нем того мужества и одержимости, с которым истинные фанатики миссионерства добиваются положительных результатов. И стойкости нужной не было, чтобы, прорвавшись сквозь первые потрясения и разочарования, не потерять своих убеждений, не сломаться и не перестать верить. Злоба и презрение, скотская радость от возможности унизить и поиздеваться над недавним высшим, равнодушие и звериные законы безжалостной животной среды сломали Гранта с той быстротой и точностью, с какой ломается стеклянная статуэтка, попавшая под каблук вандала. Получив свою порцию изнасилований, издевательств и презрения, Грант, как и многие другие на его месте, нашел спасение в стауте, а потом в наркотиках, быстро превращаясь из цивилизованного культурного человека в опустившегося наркомана, физическую и духовную развалину. И все, что осталось в нем от того совестливого полуинтеллигента, так это длинные удивительные истории чужих планет и государств, и собственные выкладки готовой диссертации. На трезвую голову он и слов-то таких не употребляет. Но вот когда выпьет – именно выпьет, а не надерется и не вколет «треугольника» – сквозь затертое и дряблое лицо уличной шавки, как призрак из прошлого, вдруг проступает суть человеческая, помнящая еще настоящую жизнь, знающая ее цену и способная объяснить ее словами. И странно и дико видеть, как преображается старикан: выпрямляется спина, глаза перестают бегать и слезиться, голос становится чистым и внятным. Он размахивает руками, страстно пытаясь что-то объяснить, слова сыплются из него без всякого удержу. Он обижается, если собеседник пытается его остановить или уходит, и он, жалкое и страшное отребье улиц, осмеливается тогда оскорблять и что-то доказывать. Странно и дико. Но куда отвратительнее, когда, остановленный небрежным пинком, он теряет эту заговорившую свою душу и сникает, вновь становясь беспомощным обломком. Никем. Рики отбил его как-то от какой-то кодлы: не потому, что собирался кого-то там спасать, а потому что с кодлой тогда «Бизоны» чего-то делили. Благодарностей от старикана слушать ему не хотелось. Молодой монгрел брезгливо отодвинулся от кланяющегося и норовящего схватить его за руку человека и забыл о нем через секунду. Но Шухи оказался памятливым, через пару дней предупредил Рики, именно Рики, а не «Бизонов», о ловушке, и так началась эта странная дружба. Никакая не дружба, конечно, черт знает что такое, но Шухи помогал молодой банде по мелочам. Мог сказать, кто чего стоит на улице, показать кое-какие трюки, и, если бы не был стариком и наркоманом, мог бы и большую роль играть в их банде. Но с той же готовностью, с какой он помогал им, он воровал и обманывал мальчишек. Так что в банде ему места не было. А потом он напивался, так, как требовала его душа; но за то, что Рики наслышался тогда от него, и за то, что напридумывал, ловя диковинные речи с беспощадной жадностью, и за то, что потом стало правдой, а что нет, юный монгрел стал присматривать за стариканом. Слова из Шухи лезли, слова непонятные и длинные, и за ними ощущалось что-то огромное, совсем непохожее на убогое окружающее, что-то под стать космическим кораблям и полетам. И от этого душа начинала петь, и мысли лезли тоже какие-то большие и не с улиц Цереса... И мечталось так здорово, и верилось так сильно. И было это важно для того, кто начинал жить, так важно, что Рики не то чтобы прощал Шухи все остальное время, занятое слабым и довольно подлым существом, а… смирялся что ли. А что он мог сделать? Воспитывать его, что ли? - Что-нибудь он говорил? - Что он может сказать? Что знает тайну Танагуры? – идиома настолько распространенная, что уже не несёт оттенка иронии. Но, скажите на милость, что должен чувствовать парень по отношению к старому ублюдку - который никто, ведь никто же, - а его прекрасный любимый предпочитает уделять внимание этому огрызку. Но только не ему. Не Гаю. Этому старому козлу, Люку с его пижонством и выбрыками, Норрису с его восторгами, Майклу – прожженной душонке, всяким типам с рынка, в сети своей долбаной – всем, кроме него. Всем и кому-то еще. То, что кажется незначительным и неважным окружающим, но что улавливается немедленно пристальным и ревнивым взором бывшего возлюбленного. У Рики кто-то есть. На теле монгрела нет следов, и не видел он тех признаков, что в бытность их вместе указывали на любовные утехи. Но что-то изменилось в Рики, что-то проскальзывает в жестах, что-то отражается в глазах, когда, задумавшись, монгрел замирает, глядя вдаль. И тогда из его глаз льется печальный мягкий свет, и лицо тоже светлеет, но становится грустным. Кто-то появился у его Рики. И не слишком много радости ему приносит. «А я… а я ведь все для тебя сделаю, Рики. Ты же счастлив был со мной. Ну почему?» - Мог и сказать. Интонация у Рики настолько странная, что Гай теряется. - Что сказать? О тайне что ли? - Мог и о тайне. Сквозь раздражение и боль Гай пытается понять, что имеет в виду темноглазый, говоря такую ерунду, с таким серьезным выражением лица. Какая тайна? Что вообще полезного мог сказать старый козел? - Рики, ты чего? Какая тайна? Хорошо, если он знает, какой день на дворе. Может, и не знает. Позиционирование себя в пространственно-временных координатах аж никак не входит в первоочередную задачу наркомана. А вот определение личностей, способных заплатить за информацию некую толику кредитов, входит. Так что с чем-то Шухи приходил, но поскольку кредиты уже получил, то и информация наверняка уже испарилась из его мозгов, а через день вполне уже может устареть. А тайна… Что ж, человек, когда-то навлекший на себя обвинение в антигосударственной деятельности благодаря своим работам о замкнутых типах цивилизаций, много чего интересного и важного может сказать об Амой. Только здесь его слушать некому. - …поэтому обречена на гибель. Гомеостатическая система способна поддерживать свое существование, она саморегулируется в пределах установленных законов, но она не способна преодолеть порог Крамера. А для цивилизации это путь к гибели. Человеческий прогресс требует постоянного движения вперед. Не только возврат назад, но и остановка гибельна. - Отстань, старый. - Эта цивилизация обречена. Если не появится внешний раздражитель, а это возможно только в случае, если государство отказывается от позиций полной изоляции. Это... - Отвянь, придурок. - Вы не понимаете. Никто не понимает. А эта планета гибнет. - Ага, катится к солнцу. - Вы не понимаете… - Слышь, Шухи, ты лучше спой! Заявление одного из завсегдатаев бара вызывает хохот собравшейся компании. Старый наркоман и споет, и спляшет за дозу, и есть такие ублюдки, кому в радость посмотреть на унижение старика. - Или станцуй, а? Говорят, ты петом был. Так может, покажешь. Монгрелы хохочут еще громче, один из них вспоминает, как на Шухи и впрямь как-то натянули кожаные обрывки и заставили извиваться типа в танце на столе. Вот умора была, старикан да в сбруе – умора.
винни-пух: Петом он не был, конечно. Да и обижаться на унижение давно отучила его цересская помойка. А вот то, что слова его, выстраданные, важные, потому как пострадал за них, достоинством своим заплатил, отвергают с таким презрением – это даже не обида, это оскорбление. И когда один из молодых монгрелов тащит его с барного стула, чтобы напомнить о его положении последнего отребья на этих улицах, Шухи отбивается и умудряется неслабо двинуть в солнечное сплетение. Сопротивление, забавы ради, привлекает еще зрителей, пострадавший монгрел обижается и, под гогот компании и сопроводительные комментарии, метелит бывшего гражданина до состояния коврика. «Коврик» выбросили на улицу по требованию бармена, и пришедший в себя наркоман долго еще лежит на земле, слабо всхлипывая и горько жалуясь на судьбу. А когда очухивается настолько, чтобы подняться, бредет к другому бару, не переставая бессильно проклинать подонков и обещать невиданную по масштабу месть. Но что может сделать старый униженный человек? Донести. В каком-то из баров его еще раз били. Где-то он подобрал косяк с «зеленухой» и захорошел. Потом добрался еще куда-то и кто-то ни с того ни с сего угостил его стаутом такой бешеной крепости, что в голове стало кружиться и гаснуть. И от крепости выпивки и докуренного косяка стало Шухи море по колено, а люди по ***. - Ты точно знаешь, что «Бизон» туда припрется? - А как же: Рики себе на уме. Он парень хитрый. А Долото ему спихивает «железо» прям со стенда. Придет. - А когда? - Дак… это… вспомнить надо, - хитрое выражение глаз мелкого вымогателя заставляет кого-то, пахнущего волком и старой кровью, поморщиться. Он выкладывает перед носом наркомана кредиты, но когда старик к ним тянется, накрывает ладонью. - Ты скажи когда, и я тебе еще налью. - Ага, - глубокомысленно отвечает Шухи, пытаясь изобразить на лице задумчивость или сомнения. Кредиты манят его звездным сиянием бывшей жизни, что всегда снится ему под хорошей дурью, и перенесенная недавно трепка и обида заливают пьяные мозги черной злобой. Ко всем и ко всякому. Диковатый и не похожий на остальных мальчишка, что спас ему жизнь и не раз выручал потом, что слушал его внимательно и жадно, и страсть, блеск в глазах полукровки возвращали ему уважение. Но разве не помнит Шухи того брезгливого выражения на лице красивого молодого самца, когда он благодарил его или когда просил? Он такой же, такой же, как все остальные крысы, и оттого, что сильнее и умнее их темноглазый мальчишка, разницу между унижением, которому Грант подвергся, став отверженным, и достоинством рожденного здесь молодого бандита, он ощущает больнее и острее, по сравнению с другими изгоями. Что с них взять: злые и сильные, но живут без надежды, потому и умирают быстро, и паршивеют: не телом – умом и сердцем. Но видеть отвращение существа необычного, того, к кому потянулась его омертвевшая душа – намного больнее. Да кто он такой, чтобы презирать его: доктора наук, гражданина и человека, осмелившегося противостоять амойской государственной машине? Да кто такой этот ничтожный монгрел? Да как он смеет презирать его?! - Через неделю. В аккурат на третий день торгов.
винни-пух: Частных сыщиков на Амой мало. Изобилие средств наблюдения, как стационарного, так и двигающегося, а именно – дроидов, сводило преступность граждан к проступкам больше экономического, чем криминального свойства. А в таких случаях опытный бухгалтер мог оказать следствию помощь куда более квалифицированную. Конечно, убийства, изнасилования и даже воровство встречались и в среде граждан - что ж они не люди, что ли? - но службы безопасности Мидас отличались столь высокой квалификацией, что привлечение каких-то дополнительных сил происходило в случаях исключительных, и причиной имело, в основном, суетное желание выделиться, если в деле оказывались замешаны инопланетные компании и частные лица. Преступность в среде монгрелов регулировалась самими цересцами, и не позавидовать было тому из дознавателей, кого интересы дела влекли в автономный район. Бесправность монгрелов, с одной стороны, позволяла широко использовать разные методы дознания, но с другой стороны – столетнее противостояние выработало множество механизмов сокрытия как субъектов, так и объектов преступления. Одни катакомбы чего стоили. И при всем этом несчастным кураторам района приходилось иметь в виду неофициальную, но вполне реальную поддержку Черного рынка некоторыми эшелонами власти, что требовало не только отличной ориентации в криминальной среде и знания всех многочисленных групп, группировок и банд, но и некоторого политического маневрирования. Так, назначение сильвера Айвена Грота куратором космопорта Кото означало конец сладкой жизни для контрабандистов и, соответственно, перемещение доли грузов на другие космопорты. А вот назначение Гарда куратором Цереса означало активное привлечение теневых средств к решению проблемы трудовой занятости района. Потому что последний, хотя и не является сторонником партии Первого Консула, но сторонником социальной перестройки этой помойки – является. Так что частным сыщикам на Амой отдана сфера нежная и многострадальная: семейные отношения и любовные конфликты. - Мне… нужно найти одного человека. Назвать Рики монгрелом отчего-то не поворачивается язык, хотя это ведь правда, не так ли? Он не гражданин, и вообще у него нет статуса, но сказать о таком оказывается не легко. Про себя, самому себе, Лаэль разрешил любить изгоя, человека с грязной кровью, решился и готов отстаивать свое право. А теперь надо произнести это вслух, чужому человеку, внимательному в силу профессиональных обязанностей, и оказывается, что это нелегко сделать. В сознании Лаэля, в его сердце, монгрел защищен от общепринятых представлений, предрассудков и незнания: его любовью, его памятью о нем, ощущением удивительности, особенности этого человека. Рики находится отдельно от всего остального мира, как и положено обожаемому объекту. Но кроме него об этом никто не знает. И как же это звучит со стороны? Для чего гражданин может искать монгрела? Но и оправдываться, говоря о своей любви, невозможно. Это собственное, это прекрасное, нежное, и не должны касаться его чужие глаза и руки. Получается, что монгрел прав. - Что вы готовы предоставить? – сыщик на удивление деликатен, что объясняется немалым опытом. Заказчики на его жизненном пути встречаются разные, весьма, и у всех, без исключений, в голове тараканы. Потому что поисками пропавших вместе с деньгами партнеров занимаются другие службы, там все понятно и солидно: люди деньги делают, хотя и незаконным способом. А те, кто разыскивают сбежавших от них партнеров – разводят в голове насекомых, по твердому убеждению господина сыщика. Но это – его собственное мнение. И на качество работы отнюдь не влияющее. Что Лаэль может предоставить? У него нет ни одной записи, даже на разовой карточке клуба, потому что она осталась у монгрела. Есть запись камеры, обыкновенные съемки, и Лаэль, рассматривая на редкость неудачные кадры, отчетливо понимает, что монгрел старался остаться неузнанным. - Снимки есть. Но неудачные. В голокубе изображение двух парней может поведать только о сильном сексуальном возбуждении. Светловолосый высокий юноша почти висит на своем партнере и смотрит на него так откровенно, что домысливать ничего уже не надо. А вот черноволосый опустил голову, и идет, сильно кренясь, вроде как поддерживая гражданина: ни лица не видно, ни жестов естественных, ни походки не угадать. Очень умело. Черноволосый, смуглый и одет хоть и прилично, но, как бы это сказать… одет как человек, чья одежда выполняет функцию, но не несет эстетической нагрузки. Сыщик вопросительно смотрит на своего заказчика, и тот кивает с видом твердым и вызывающим. - Да, Рики – монгрел. Мне нужно, чтобы вы его нашли.
Carinna: Однако история все усложняется. А я все жду реакции Ясона на роман с Лаелем, ой дождусь ли ? И кстати, вини-пух, мне очень нравится ваш Рауль, несморя весь го сволочизм. У него в вашем фике склад ума настоящего ученого. А истиный ученыйв процессе Познания -увлекатеьное зрелище.
винни-пух: Спасибо. Я старалась и очень рада. если по Вашему мнению, моя попытка удалась. Узнать узнаете точно. По поводу времени... эту часть я в черновике закончила, но уперлась в один промежуточный эпизод и не тпру не ну.
винни-пух: Ур-ря! Я его доконала! Если не случиться всемирного потопа или снегопада, то в пятницу - как штык.
Zainka: Что?! Правда?! Урра!!!!!!! Ждем!!!!!!!!
Carinna: Ждем, ждем! javascript:vst(85); 85
винни-пух: Следующий кусок потерялся при пересылке, Если найдется - выложу в конце пятницы.
винни-пух: - Рики? – в ответ молчание. Гай не слишком удивляется: с момента пьяной и страшной попытки насилия Рики часто исчезает без всякого предупреждения, и он не спрашивает. Никогда больше не спрашивает, считая, что потерял это право навсегда. Он не знает, чем тогда закончился вечер: Рики вернулся вместе с Люком, и, не отвечая на вопросы Гая, заперся в комнате. В тот день они даже не разговаривали. Парень в отчаянии отправился по барам и не возвращался, пока не кончились деньги. Тоже, помнится, дрался; помнится, с кем-то пил; кажется, даже трахался с кем-то: «Черт его знает, не помню». Когда, наконец, заявился на порог, Сид только хмыкнул и отвел его в ванную – его мутило и трясло еще почти неделю. Сид объяснил, что он где-то нечищеного «плясуна» нажрался. Рики он помнит: черноволосый приходил к нему, усаживался на стуле рядом и молчал. Держал его за руку, не смотрел даже, но отчего-то намного легче становилось, и почему-то сердце оживало тогда, становилось тепло и светло, и казалось: стоит немного потерпеть, подождать, и все наладится. Все будет прекрасно и замечательно, и он прощен, и все вновь будет как прежде. Все будет хорошо – он попытался что-то сказать ему тогда, но Рики только головой покачал. - Я только... - Пожалуйста, не надо, Гай. Просто не надо, - и тогда он понял, что прощен, потому что никогда не был обвиненным. Рики больше от него ничего не нужно: ни любви, ни надежды, ни даже дружбы. И помощи не нужно. А ведь ему плохо, видно же. Спрашивать не надо. Был кто-то эти три года для него самым важным, а потом все кончилось. И пилотом быть не получилось. Вот он и вернулся туда, где его ждали. Но раз вернулся, значит, нужен ему Гай? Узнать не у кого: сероглазый после выздоровления опять попытался запить – не получилось. Вернулся из бара, едва ноги переставляя. Сид только хмыкнул, Норрис попытался съехидничать, а Рики... Рики только посмотрел на него. Ниже ведь его ростом, запрокинул голову и в глазах такая тоска беспросветная – свету белого не видать. Так что пить он зарекся. А Люк на него еще с месяц злился, как черт: ничего рассказывать не желал, на вопросы только посылал куда подальше, да за Рики таскался, как курица-наседка, пока монгрел его вслух не попросил. Люк не обиделся, но Гай так и не узнал, что произошло. А потом был Мистраль, феерическое зрелище, от которого разом голова кружилась, и он же видел, он собственными глазами видел, как ожил, как засветился от восторга его Рики, как любовался постановкой, как смеялся, и радовался, и глаза у него светились, и улыбался он как раньше – открыто и ярко, как солнышко. А потом увидел кого-то. Там, внизу, был кто-то, от одного взгляда на кого Рики задрожал и вспыхнул. Что-то еще отвечал и объяснял что-то, а у самого глаза как дыры стали, словно вся душа через них в момент вытекла. Говорит, а сам же не слышит ничего, кричит молча, все жилочки кричат от боли – слышно же! Он же его любит, любит, что бы там ни было, и потому кажется, что вместо красных бликов голографических огней из его Рики вдруг вырастает настоящее солнце, красное, как огонь, и все, что есть живого в нем, тянется туда, вниз, к кому-то. Дотягивается самым большим желанием, всем сердцем, как рукой касается, и улыбается. Жалкой, растерянной, мучительной улыбкой, которой сам Рики не замечает. Улыбается и смотрит вниз, не отрывая глаз, жадно и страшно в бесстыжей тайне последнего взгляда. Последний раз, больше никогда не увидеть: и нет сил спрятать этот жалкий умоляющий взгляд, нет сил спрятать мольбу - нет больше ни сил, ни стыда на сокрытие. Последний, понимаете? Так какого черта! Все потом, все: стыд, боль, отвращение – все потом. А сейчас: только его глаза, только его голос, каким-то чудом слышимый. Только бы его видеть, жадно, преступно глядеть и не наглядеться, никогда уже не наглядеться на прекрасное любимое лицо, и ничего не хочет слушать изголодавшееся сердце, и душу готов продать чертовой машине, лишь бы еще немного, хоть чуть-чуть – поглядеть. Гай мог бы подумать, что ошибся, что показалось: никто ведь ничего не заметил, кроме него, но Рики вновь стал как потерянный, опять напился, как он сам давеча, гонки эти дурацкие устроил. Совсем как он, так что легко услышал и увидел Гай то, что, казалось, не видят и не слышат другие: сердце обглоданное, бессилие жалкое, унижающее – губы трясутся от усилий улыбнуться, пальцы намертво вцепились в перила. А в глазах такой восторг, такая радость – страшная, жалкая радость, мерзкая, как у брошенной собачонки, увидевшей своего бывшего хозяина. «Кто это, Рики? Кто тот ублюдок, что сделал с тобой такое? Что он сделал с тобой? Что мне теперь делать с тобой?» Рики - тот, из прошлого - и полминуты не дал бы ему так думать. Он бы и за полсекунды учуял, что с Гаем фигня творится, и заставил бы его сказать все, что он там надумал. Дразнил бы, дрался бы, трахал бы до звездочек перед глазами, а заставил бы его все сказать. И высмеял бы. Или по роже дал бы, если бы Гай надумал совсем уж фигню, или сам разорался бы от ярости или обиды. И ему бы сразу стало легче. И вся та муть и грязь, что надумывалась, стала бы полной ерундой и фигней, о которой думать – себя не уважать. Но он бы не молчал и не отворачивался, не прятал бы глаза и не боялся. Рики ни черта не боялся и никогда, никого из своих не подводил: ни словом, ни делом. Потому и шли за ним ребята, куда хочешь, потому и сейчас идут, что знают точно: сдохнет за них. Землю грызть будет, а выручит. Это правда, ничего не изменилось, вот только кроме этого ничего настоящего больше не осталось. Все остальное, что видят парни: удача да азарт, смелость да хитрость, все это - маска. Стенки вокруг него, и не пробиться, хоть голову разбей. Он их сам поставил, чтоб никто к нему не лез. И он, Гай, тоже теперь «эти все». Иначе Рики не дал бы ему мучиться. Иначе Рики не смотрел бы на того, другого, такими глазами. Рики за него, Гая, сдохнет – это верно. Но к себе больше не подпускает, и жить с ним не хочет. А эти мысли - злые, жгучие, от которых леденеет в груди, а кровь готова закипеть, и такая вот горячая, обжигающая, кружит ему голову, подбивая на дрянное дело - они не уходят сами по себе. И от простых пустых слов - тоже не уйдут. Тут надо нечто иное: голос из сердца, живой и чувствующий, и слова, что не из ума, а из души приходят. Иначе - обман, и не подействует. Эмоциональный резонанс – штука беспощадная и безжалостная, и ложь, поставленная в начале вместе с правдой, в конце сильна и режет ухо. Он бестолково таскается по дому: где вообще все - непонятно, как нарочно разбежались. Майкл на космодроме, это он знает, Люк и Норрис вроде собирались где-то прошвырнуться, Рики... Рики ни перед кем не отчитывается, и никому и в голову не приходит спрашивать, где он бывает. Но оказывается, что он дома. Ванная в здании – самая большая роскошь, просто немыслимая роскошь для Цереса, но Рики скорее согласился бы отказаться от дополнительных мер безопасности, чем от пластикового корыта. Вернее: от дополнительного распределителя на водоканале, позволяющего получать неучтенные порции воды. Остальные довольствуются душем и лишь прикалываются над аристократичными замашками монгрела. Где только нахватался? Он ведь и раньше любил плескаться, но сейчас... сейчас он так подолгу и в такой горячей воде болтается, словно смывает и никак не может смыть с себя что-то, словно пытается раствориться в горячей воде. Словно она заставляет его забыть о чем-то... О ком-то: о ком-то, кто любил смотреть на него в бисеринках воды и купать в душистых смесях. О ком-то, кто владел им под каскадами воды и сцеловывал смешливые ямочки на его смуглых пылающих щеках. О ком-то, кто укутывал его своими снежными искрящимися кудрями, растворял жестокой сияющей нежностью, топил в ласке своих рук, губ, своего всепоглощающего могущества... «Ясон, ну пожалуйста, ну Ясо-о-он!»
винни-пух: Рики заснул в горячей воде, видит что-то во сне: глаза двигаются под тонкими веками, губы полуоткрыты и нежны, как цветок. Наклониться. Поцеловать. Нежно-нежно, чтобы губы только соприкоснулись. Касаться языком влажной солоноватой кожи, пока любимый не откроет глаза. Сияющие огромные глаза, полные страсти и неги. И тогда целовать крепко-крепко, чтобы забыл навсегда. Чтобы никогда не помнил. «Кто это, Рики? Кто? Почему ты все время думаешь о нем? Почему не обо мне? Почему ты разговариваешь и смеешься, как живой, а потом вдруг наступает такой миг, когда ты… словно забываешь, как это делать: разговаривать, смеяться, ходить? Как это делать так, чтобы было похоже на Рики. Ты можешь обмануть кого угодно, но не меня же. Что мне сделать? Что? Я же люблю тебя, я умру за тебя, я убью за тебя. Скажи». Гай наклоняется к любимому в этой горячей воде. Едва слышно, едва касаясь, с той бесконечной и страшной нежностью, что способна убить, лишь бы не причинить неудобства, обводит пальцами контур лба, скул, осторожно касается изгиба рта. Рики что-то бормочет тихонько, просто говорит что-то, не просит и не отрицает, замирает под прикосновениями, словно вслушиваясь сквозь сон, нежится. Гай смелеет, гладит мокрое лицо монгрела, наклонятся поцеловать, и Рики нежданно тянется ему навстречу, сам приближается к его рукам и губам. Сам, подставляя истомившееся разгоряченное тело... сам! Сам Рики, тогда значит... Рики бормочет что-то непонятное сквозь сон: ему видится скользящая нежность просыпавшихся прядей, и во сне он не слышит разницы. Для темноглазого шелковая тяжкая масса белого золота празднично и невесомо окутывает его тело самой сладостной для него лаской – Гай, замерев, словно от удара двух слогов вместо одного, смотрит на эту счастливую улыбку и чувствует, как горячечная сумасшедшая ненависть заполняет его целиком. Словно всегда была, зрела. Всегда была, питалась его сердцем, его чувством, а теперь вот выросла наконец-то и заменила в нем все остальное. Убить! Убить, уничтожить, сжечь заживо гада! Уничтожить того, кто забрал у него Рики, кто овладел его Рики, кто отнял его Рики. -Кто это? Кто это, Рики? Ответь мне! Ответь! Он трясет юношу, не замечая, как сильно стискивает его плечи, как шатается пластиковое корытце ванной и вода плещется и попадает Рики то в глаза, то в рот. - Кто это?!!! Кто?!!! Вырванный из придуманного сна совсем не теми руками, что снились, и не тем голосом, что слышался, Рики, сквозь разницу между пониманием действительности и реальностью прекрасной грезы, почему-то никак не может уловить, что говорит Гай. Видит, как шевелятся губы на побелевшем лице, чувствует, как впиваются пальцы в плечи, но что он говорит - не понятно. - Кто? Ответь мне! «Ему нужно имя, потому что он считает, что сумеет с ним что-то сделать, и тогда все изменится, вернется. Потому что верит, как многие, нелепо и странно, но верит, как все влюбленные, что они всемогущи, могут смертью или жизнью все исправить и вернуть. Я понимаю, и я даже знаю, что это правда, но только тогда, когда любовь еще живая. Но она-то не живая». Живая была там, давно. И еще одна была – тоже живая, хотя и смертельная. От второй живой любви внутри остались куски божества. Кто бы мог подумать, что мысли и слова этого божества могут отличненько жить отдельно от него и жрать тебя изнутри. Они уже почти все съели. И поэтому, очнувшись, он совсем не слышит Гая, не слышит его боли, а только свою: острую пронзительную тоску, от которой хочется завыть, и злость к тому, кто так подло вытащил его из любимого сна. Так что совсем не важно, что кричит его бывший любимый и почему толкает его под воду. Убить хочет. - Кто?! Глухая безразличная отрешенность буквально сводит с ума: Рики не был таким! И это равнодушное безмолвие и пустота внезапно кажутся несчастному каким-то злым презрением, высокомерием, с которым смотрит на него не его любимый, а тот – вор, ублюдок, который сделал все это с Рики. Который отнял у него Рики. И, не помня себя от ненависти, Гай трясет юношу за плечи, так, что ванна едва не перекидывается, толкает под воду в диком ослеплении, и, когда монгрел, отфыркиваясь, вырывается из его рук, наносит удар по щеке. - Мать твоя, ты… отве… От второго удара Рики тоже не сумел уклониться, с каким-то странным удовольствием подумав, что руки у парня не ослабели и Гай по-прежнему может хорошо навешать. Но третий удар он блокирует и, прихватив руку монгрела за запястье и локоть, дергает к себе и вниз. Гай с шумом валится в ванну. Взбешенный от ревности и ненависти монгрел – неравный противник. Пока Гай пытался удержаться за бортик, а потом опереться о дно, Рики выскользнул из воды и теперь молча наблюдает, как парень неуклюже выбирается из ванны и становится перед ним: мокрый и угрюмый, еще не утративший запал злобы, но ослабевший от стыда. Когда-то Рики надеялся вернуться и жить по-прежнему. Когда-то он наделся вернуться, чтобы Гай помог ему забыть. Когда-то, он хотел вернуться, чтобы найти хоть что-то: и ни одно из его желаний не сбылось. Изменилось слишком многое, потерялось безвозвратно то огненное пространство, где они были один на один, только друг для друга, и больше никак. Есть теперь другое место, белое-белое, радиоактивное, жить там нельзя и любить тоже. А он верил, дурак-монгрел, верил. Синие потемневшие глаза – синие-синие, как море в бурю, властные, взволнованные, наверное, впервые в жизни, и взгляд, где все вместе: приказ, требование и мольба: «Не надо Рики. Я люблю тебя, не надо, все будет хорошо. Ну, пожалуйста, Рики, поверь мне». Глупость, правда? Разве может блонди просить? А он поверил. Наверное, зря. Во всяком случае, для него ничего хорошего так и не вышло. Наверное, не зря, потому что блонди все-таки что-то такое сделал, добился этой своей власти или как она там называлась: манипулирование информационными потоками четвертого уровня сложности в ментальных структурах открытого эгрегора. Блин, и не выговоришь. И снова зря, потому что кроме него и Ясона здесь оказались и все остальные: Гай, Люк, Дерил, и для них тоже не слишком все хорошо. В жизни все всегда запутано до смерти. - Хватит с тебя? – буднично спрашивает Рики, и когда Гай подымает голову, он видит в серых глазах боль и ненависть. Жгучую злую ненависть, которую утолить никогда не удастся. - Кто это, Рики? – настойчиво повторяет парень, голос звучит глухо, взгляд мимолетно скользит вниз, не сознавая желания: зачем ему смотреть на свои руки? Что он там в них не видел? Ненависть куда-то улетучивается, и тоска валится на душу серой глушащей пылью. - Это не важно, Гай. Не имеет значения. Не имеет. Что ему с имени? Но имя означает человека, и потому у имени есть плоть и кровь. Имя – это вещественно и его уже можно ненавидеть, можно думать о нем, как о ком-то настоящем, живом. И думать, как можно его убить. - Я все равно узнаю, - с вызовом говорит Гай, упрямо глядя прямо в глаза Рики. Рики отрицательно качает головой, в темных его глазах что-то полыхает, как молния режет, и если присмотреться – станет видно, как кто-то из обитающих на дне бездны шевелится там. Может чудища, может ангелы. Как кому повезет. Но кто сказал, что ангелы склонны к милосердию больше, чем демоны? С чего бы это?.. - Ты ничего не узнаешь, Гай, - голос почти прежний, чуть картавый, звучный, певучий – чистый-чистый, каких не бывает в Цересе, и непреклонный. - Я ничего не скажу тебе, и ты ничего не узнаешь. - Нет. Не подтверждение – несогласие. Я люблю, и значит имею право… да какое же право может иметь тот, кто любит? Право на что? Но Рики смотрит прямо внутрь черными ледяными глазами, и Гай начинает верить в чудовищ. И утверждает свое право голосом тихим и безнадежным. - Я люблю тебя. - Я знаю. Прости. Это ничего не изменит.
винни-пух: Не изменит. Значит, это правда, что Рики был не один это время. Значит, это правда, что он любит его и сейчас. Значит правда, что этот ублюдок бросил Рики, сначала заманил, а потом бросил. А Рики до сих пор по нем сохнет. И на Мистрале тогда Рики на того ублюдка смотрел. Предал его Рики. И сейчас предает. Он может молчать сколько угодно. И пусть никто ничего не видел и не знает, но Рики к кому-то бегает. Есть у него кто-то. Это необъяснимо, как Гай чувствует, но кто-то есть. Словно за Рики протянулась тень, легкая и искристая, словно в движениях, выражении лица появилась теплая ласкающая мягкость, скрытое желание погладить пальцами. Это невидимо, но ревность способна видеть даже через тридцать дверей. «Увидел его на торгах и как-то связался, и теперь к нему бегает. Что ж он снова к себе не зовет? Старый, что ль, стал? Стыдно, небось, перед другими-то?» Мысли – грязные, жестокие, недостойные, но Гай не только не пытается прогнать их, но упивается ими. Упивается болью, мучением, которые они ему причиняют, и развивает их в своем воображении, стараясь сделать еще более жестокими и мерзкими. «Что он делал с тобой, Рики? Что заставлял делать в уплату за свою любовь, за свое внимание? Как дорого тебе стоило чистое тело, хорошая жратва? Как ты платил за утехи с гражданином, с богачом? Красивеньким, небось, да чистеньким, не чета монгрелам. Так что ж он теперь выкобенивается, гад паршивый?!» Не держится ненависть на его Рики. От боли да от тоски может завестись в сердце горькое и тяжкое, может вспыхнуть злость и отчаяние. И тогда кажется – единственное, что можно сделать: убить Рики, задушить своими руками, чтобы не мучаться. Давно понял, что Рики к нему не вернется, что отныне они только друзья. Но одно дело: знать, что ты один и твой любимый один, и плохо врозь, да вместе не выйдет. Но совсем иное, когда твой любимый предает ваше общее одиночество, и еще хуже, когда видишь, как его любовь пьет из него силу. «Ненавижу. Я ненавижу этого гада». Наверное, именно с того момента все и началось, наверное, именно тогда мысль о наказании, о каре заменила мысль о возвращении, которого не могло быть. Ненависть стала ждать удобного случая. И наступит момент, когда Рики опять исчезнет, и наступит момент, когда Гай сумеет узнать, с кем Рики и у кого. И наступит момент, когда больше никаких мыслей у него не останется, потому что ненависть давно забрала даже его любовь. - Хей, осторожней! Возглас сидящего рядом молодого человека приводит Гая в чувство. «Бизон» сжимает стакан в руке так, что стекло дребезжит, цокая по пластику бара. Отставляет стакан подальше, боясь, непонятно почему, что схватит его и швырнет в морду бармена, который, конечно, совсем ни при чем, но никогда ему не нравился. - Ха. Привет Гай. Какими судьбами? А сосед оказывается знакомым: с прической, в крикливо-нарядном клетчатом костюме, но монгрел. Стать, кожа, рано грубеющая от контакта с песком, невытравливаемая повадка мелкого хищника. Конкретный монгрел – глаза разноцветные. - Привет, – угрюмо цедит Гай, лишь бы отвязаться. На Кирие его неприветливость не производит впечатления, он небрежно проводит по щели приемника карточкой, небрежно кивает внезапно ставшему угодливым бармену. - «Вельда» для меня и моего друга. Вот за это он бармена и не любит: за то, что перед любым, кто хоть кус деньги кажет, он раком готов встать. - Нет. Мне стаут. - Как хочешь. Слышал, стаута моему другу. - И я тебе не друг, - так же хмуро указывает Гай и встает. Рука Кирие неожиданно крепко ложится ему на плечо и почти заставляет монгрела снова сесть. - Да ладно. В одной банде были, а теперь не друзья? Я ж не в «Джикс» какой пошел, а на Черный рынок, - и, видя колебание на лице Гая, продолжает убеждать, - да кончай ты мазу клеить. Давай, я ж вас сто лет не видел, только слышал. Расскажи…
Carinna: винни-пух , да неужто это часть потерялась безвозвратно? ! Я в трауре Судя по "Множеству пользований" дело близитя к финалу: вот уже и Кирие появился, а сюжетные узлы еще не развязаны. Неужто Гай будет мстить Лаэлю по ошибке? Жду также, когда кошке (Раулю) отольютя мышкины слезки. Вообще, читатели у вас вечно голодные - сколько ни дай, все мало.
lynx: Carinna Нет, часть не потерялась. Она уже выслана повторно и, думаю, появится здесь, как только появится автор
Zainka: lynx, спасибо! Успокоили. Ждем автора.
винни-пух: Не так уж давно это и было, если ориентироваться на нормальный срок человеческой жизни. Какие-то три года тому назад. Всего ничего, правда? Три года тому назад Рыжий Лис был одним из тайных кумиров Рики. Человек загадочного и непонятного происхождения, человек выдающегося ума и холодной интеллектуальной воли, человек, завоевавший такой авторитет, и ведущий свою организацию с уверенностью и четкостью звездного флагмана, легко мог бы стать популярной личностью, если бы не остальные особенности характера: скрытность, равнодушная деловитость и откровенная незаинтересованность во внешней оценке. Катце служил только одному существу и только его мнение что-то для него значило. Рики этих качеств не понимал, посчитав их сначала отсутствием честолюбия, а потом, после выяснения некоторых анатомических особенностей рыжего монгрела – опасением за сохранение тайны. Но менее умным и менее хладнокровным Катце от этого не стал, и Рики по-прежнему считал его образцом для подражания: не в качестве носителя звания негласного главы Черного рынка - управление такого рода монгрела не привлекало - но в качестве человека, сумевшего подвинуть рамки системы и добившегося успеха. Область, где юный монгрел хотел бы реализовать свои амбиции находилась отнюдь не в сфере экономической деятельности. Звезды, полеты, корабли и приключения, и другим его кумиром до сих пор остается легендарный исследователь Второго рукава Галактики капитан Ривера. «Свободный охотник», капитан и владелец тримарана «Либера», свободный исследователь научного флота Федерации, авантюрист, и даже пират временами. Биографию и достижения Риверы монгрел знал наизусть. Бессмысленная мечта. Романтические бредни. «Монгрелам никуда не деться с этой планеты, лучше подумай…» - все говорящие были правы, и никого из них Рики не слушал. И вполне возможно, что именно эта сверкающая и надменная вера в себя, страстность и отрицание невозможности спасли ему жизнь. Но, ко всему перечисленному, Рики отличался недоверием к чужакам и презирал лесть в любой форме, потому для его обработки потребовались бы дополнительные усилия. Эта была одна из провокаций, затеянных некоей партией, на тот момент не заинтересованной в заключении договора. Поскольку сорвать подписание более - не то чтобы законным - а более обоснованным способом, связанным с несоблюдением условий пакта, или еще по какой-то весомой причине, оказалось невозможно, прибегли к популярному методу общественного возмущения. В результате некий молодой и перспективный монгрел затеял погром в девятом секторе Мидас. Попытка оказалась не столько успешной, сколько беспримерно наглой, показательной, и при прочих равных условиях, последовавшие за этим карательные меры более чем удовлетворили бы наблюдателей Федерации. Библейские методы поддержания порядка демократическими союзами обычно не приветствуются, или, что ближе к истине, служат отличным поводом для вмешательства. Винг – молодой и фотогеничный монгрел, что называется с «жаждой в горящем взоре», прекрасно подходил на роль харизматичной жертвы, и, чтобы усилить таковую, специалисты не пожалели усилий для привлечения к его «освободительному походу» возможно большего количества совсем юных обитателей трущоб, только-только покинувших «Гардиан». Юность бескомпромиссна и максималистична по своей сути, пробудить в юных чувства высокие и прекрасные намного легче, и намного же легче их направить в нужную сторону. Что обычно и делают с теми, кто еще не потерял способность верить в самопожертвование, но еще не приобрел циничного, но нужного опыта взвешивать чужие слова. А кровь юности всегда выигрышней смотрится на воскресных таблоидах. При погроме погибли двое граждан, больше трех десятков оказались в больнице – пожар, разработанный действительно умелым специалистом, привел к большему количеству жертв, чем можно было ожидать в городском районе с его службами безопасности. Так что расчет господ провокаторов имел полное основание оправдаться. Власти, однако, отказались от карательных санкций: по двум погибшим был объявлен официальный траур, потери здоровья и имущества возместили за государственный счет, и Первый Консул Ясон Минк прокомментировал решение правительства таким образом: «Правительство Амой несет ответственность перед своими гражданами и за своих граждан, но не отвечает за действия независимой части населения. Мы скорбим об утрате двух достойных членов нашего общества и примем меры, чтобы установить преступника и покарать в соответствии с действующим законодательством, но мы никоим образом не можем вернуться к первобытному принципу возмездия». Заявление получилось несколько двусмысленным, но суть его довольно скоро прояснилась. Распространившиеся слухи о награде за голову несостоявшегося вождя революции заставили, в конце концов, монгрела покинуть ставшие вдруг негостеприимными трущобы и податься за помощью к тем «добрым дядям», что подбили его на неблагодарное занятие по установлению исторической справедливости. «Дяди» повели себя нехорошо, отказались помочь вообще, но вызвать амойскую полицию все же постеснялись: как бы они при этом выглядели, правда? И решили справиться силами своей службы безопасности. Монгрел, однако, обиделся сильно, начал стрелять, и солдатам пришлось его элементарно ухлопать. Не успели инопланетные гости придти в себя и оценить размеры поразившего их бедствия – а размеры были немаленькие, учитывая сколькими СМИ были с увлечением описаны события – как появилась и другая, не менее весомая, причина для переживаний: среди бела дня двое отчаянных монгрелов чудом прорвались к особняку, выбросили под стеклянистые ворота кучку кредитов и тут же смылись, пока охранники хлопали глазами. Не, если бы они бомбу швырнули, то реакция была бы безупречной, но монгрелы, которые швыряют на мостовую деньги? Это что-то невероятное. Поскольку журналисты теперь дежурили здесь круглые сутки, постольку ни схватить монгрелов, ни запретить передачу инопланетяне не смогли. А рядом с рассыпанными по блестящему покрытию мостовой соблазнительными прямоугольниками валялся простенький одноразовый «связник», на полной громкости повторяющий: «Удавись своими грязными деньгами!» В общем, провокация закончилась таки скандалом, но совсем не таким, каким его предполагали орагнизаторы. Минк одержал дипломатическую победу, под предлогом расследования монгрельских преступлений амойские СБ-шники нарыли в особняке столько, что «гости» были немедленно выдворены, и с таким шумом, что он заставил партию оппозиционеров притихнуть и несколько откорректировать свои взгляды. Виновник погрома был уничтожен, а некий известный обозреватель отметил в своих выступлениях, что уровень нравственности некоторых монгрелов явно превышает упомянутую характеристику некоторых инопланетных представителей. Минк, разработавший операцию, нимало не интересовался ее исполнителями на тот момент. Намного позже Консул узнал, что Рики избежал участи «вождя» только потому, что господа инопланетяне обратились сначала к Вингу, а так как «Бизоны» находились с его бандой в некоторой конфронтации, то и присоединиться позже к бунтовщикам не могли. Возможно, конечно, что природной недоверчивости Рики хватило бы для того, чтоб отказаться от заманчивого предложения, но вероятность такая невелика. ПОСТУПОК любого уровня, как авантюрный, так и героический, требует отваги, силы воли и того стремления души к яркости жизни, к испытанию на пределе, что всегда были и остаются основой характера монгрела. И характеру такому тяжело отказаться от вызова. Так что можно сказать, Темному просто повезло, или стало сказываться влияние Катце – начала целеустремленного и организующего, в отличие от своевольного нрава полукровки. Зато мальчишка с удовольствием стал тем неуловимым монгрелом, подкинувшим кредиты. Катце, выбрав исполнителя, воспользовался предоставленным допуском, чтобы организовать полукровке относительно безопасный маршрут, и Рики не подвел своего нового босса, продемонстрировав скорость реакции и выдержку. Рики тогда понравилось, очень: во-первых, сам по себе поступок был рискованный и требовал смелости и дерзости. Во-вторых, узнав подноготную компании, монгрел почувствовал вполне обоснованный гнев, тем более сильный, чем более праведным он был. Использовать парней, а по законам большинства планет - несовершеннолетних детей, чтобы вызвать карательные акции и получить за это деньги - подробности о политической подоплеке монгрел пропустил как неважные и непонятные - это подлость и дрянь, и безразлично кто это делает и с кем. В-третьих, Рики польстило то, что Катце привлек именно его к рискованному и праведному выступлению - велся он еще тогда на такого рода внимание; и почему-то заставил испытать удовлетворение тот факт, что его новоявленный кумир способен испытывать чувства, а не только рассуждениями питать ноосферу планеты. Желания служить именно этому человеку у свободолюбивого монгрела не появилось, естественно, но перенять некие свойства характера, стать таким же умным, умелым и хладнокровным, как Лис - появилось. Учитывая страстность монгрела, Катце, наверное, следовало бы поблагодарить судьбу за то, что дело происходило не на планете Земля, а он – не капитан Кук. Желание держалось долго, пока более выдающийся пример сходных параметров не вытеснил предыдущего кумира. Вернее, лишил стремление монгрела привязки к конкретному объекту. Рядом с разумом и сдержанностью блонди, истинным олицетворением эталонов патриархального интеллектуального общества, потуги человека на подобный уровень выглядели бы смешно. Так что и стремление «стать таким же умным и хладнокровным» утратило свой смысл – критерии эталона заоблачно высоки, нечего и пробовать. Минк пытался объяснить своим дифференциальным языком исследователя, что упомянутое стремление есть отражение куда более правильного стремления объекта к развитию себя, своей личности и своих уникальных характеристик. Словосочетание долго жило своей жизнью в памяти Рики, не наполненное содержимым, и только вернувшись в Церес и вновь услышав, всем сознанием и всей остротой восприятия псионика отсутствие этого стремления в трущобах, усеченность желаний и пустоту будущего, монгрел понял, о чем говорил блонди. О том, что каждый человек уникален. О том, что опыт и знания, пройденные через индивидуальную систему восприятия, становятся неповторимыми, о том, что именно эта часть памяти, а не логические способности или умения и являются теми уникальными данными, что превращают безликий организм в личность, делают его созданием единственным и неповторимым. И чтобы проявить свою неповторимость в полной мере, требуется постоянное движение вперед: новые ощущения, неизвестные сведения, испытание чувств – личность должна развиваться, и только развитие и связанные с ним изменения становятся залогом неповторимости твоего единственного «Я». Он говорил это о блонди. Не о людях. Слова о развитии личности – самая что ни на есть затасканная тема любого первичного образования и ничего не говорит ни уму, ни сердцу. Потому что есть вещи и явления, которые становятся реальными для каждого человека только тогда, когда он обнаруживает себя их источником. И тогда это будет уже не знание, не пустой набор определений, но понимание, что дает возможность расширить свое видение и стать кем-то большим. Людям приходится это понимать. Каждому в своей ситуации, каждому – благодаря своим представлениям и по мере возможности. Что должно измениться в блонди, чтобы он пришел к такому пониманию? Насколько святотатственной является для андрогина мысль о первичной уникальности и неповторимости любого объекта? Что именно и как изменит в его личности это знание? Пожалуй, подобные мысли и понимание можно назвать духовным подвигом. Это поступок для человека, но определенно подвиг для андрогина. Рассудком Рики этого не понимает, так же, как не понимает слов о развитии личности. Для него вышеупомянутые вещи являются непреложным законом жизни, они не обсуждаются и не устанавливаются – это просто есть. С людьми надо обращаться по-человечески – потому что они люди и у каждого своя гордость. Человек не должен сидеть на месте – сдохнет от тоски или сопьется. Цереса не должно быть, потому что в Цересе ни у кого нет шанса – это несправедливо. Все просто, не так ли? Так как должен человек с такой установкой относиться к существам, которые считают людей вещами из-за отсутствия у них большой башки? С глубочайшим презрением и ненавистью. А как должен относиться такой человек к блонди, когда он провозглашает эту нехитрую истину с потрясением огромного открытия? С недоумением в лучшем случае: чего это он мол? Тоже мне, истину открыл, идиот! Но эти ощущения Ясона: потрясение, удивление перед глубиной заблуждения, ошеломление перед результатами этого понимания и даже какая-то растерянность, хлынули в Рики синими искристыми струями. Снесли его сознание куда-то в глубины, где все волновалось и двигалось, и это приближение к внутренним ощущениям блонди, не от чувств, а от мыслей, заставило монгрела не подумать то, что ему полагалось, а понять, что для блонди это почему-то имеет большое значение, и что для блонди это почему-то опасно. Блонди – существа странные: человека может убить нож, лазер, наркотик. А блонди может убить мысль. Вот такая правда жизни. Помнит ли монгрел сейчас об этом? Кто знает. Узнав о роли Рики в той истории, Минк подумал, что ситуационные связи невозможно подвергнуть полноценному анализу. Всегда возникают те, что не были на поверхности и невозможно правильно оценить их важность, исходя лишь из мотивов. Модели и прогнозы эффективны, когда дело касается людей как объектов, то есть вступивших в определенные экономические, политические или силовые связи, но теряют половину вероятности, когда дело касается жизни. С другой стороны, что удивительного в том, что объекты, обладающие критическим потенциалом, неудержимо стремятся друг к другу, чтобы создать свою, более эффективную, способствующую развитию и реализации, систему, нежели та, что породила их? Механизм отработан на всех уровнях мироздания, от чисто механического процесса слипания двух пылинок до образования чрезвычайных комитетов, которые единственно и являются реальной и эффективной властью в обществе. На заре веков это вечное движение объединило перспективных обезьян и они стали людьми. И на протяжении всего времени существования человечества его самые яркие представители, объединившись, двигали неповоротливую махину по пути эволюции и прогресса. И, предлагая путь дальнейшего развития – данного индивидуума, данной касты, данного общества – судьба сплела диковинную цепочку, захватившую разные и удивительные существа в одно целое, противоречивое, алогичное. Но такое крепкое, что не порвать и не разрушить ничем, кроме смерти.
винни-пух: - Нашим подопечным интересуется частный сыщик. Если докладчик собирался произвести впечатление, то промахнулся. То есть сообщение насторожило Катце, нехорошо это, если у кого-то появился интерес к объекту, а он ничего не знает о природе интереса, но на хмуром лице рыжего ничего особо не отразилось. Цепкий пронзительный взгляд словно сканером прошелся по служебно-подобострастной физиономии и Олум заметно скис. Не, Босс так просто не простит. После личной встречи с объектом босс вернулся мрачнее тучи. Гнев свой он никак не выказывал, мониторы не бил и криком не кричал, а тихим голосом назначил достаточное с его точки зрения количество штрафных санкций, после которых Чирок в запой ушел на два дня, а он сам тоже долго изливал свои печали на лоно какой-то проститутки. Сами посудите, статочное ли дело, его, наблюдателя и фискала со стажем большим, чем возраст того щенка, что их развел, лишить двухнедельного заработка и отправить разгружать склады наравне с обычным полумеханизированным сбродом? Однако, проявив недюжинную способность к мышлению и редкое качество терпения, за что, собственно, он был и остается востребованным специалистом по чужим замочным скважинам, Олум отработал положенные человеко-часы и босс принял его обратно. И то ли в издевку, то ли решив предоставить шанс на реабилитацию, поручил слежку за тем же красавчиком. Причем слежку удаленную - цельный фургончик добра оказался у босса, и Олум старался не за деньги, а за совесть. Вот и настарался. Продолжая, так сказать, не забывать о рабочих обязанностях во время досуга, он и выцепил в баре чувачка, зачем-то спрашивающего о темноглазом. Чувачок был средней линялости, подозрения не вызывал, но, уважая свою профессиональность, монгрел довел объект до конца. Не просто до границ Цереса, а до логического завершения пути товарища, который, как оказалось, следовал до порога частной сыскной конторы «Стимул». Вот с этим докладом он и притопал к боссу с утра пораньше. И босс сообщению не обрадовался. - Вот что, - Катце замолчал, задумавшись, потом быстро набрал в поиске указанную контору и выскочившая реклама посвятила его в засватывающие возможности частной лицензионной фирмы, способной разыскать дорогих вашему сердцу людей в воде, воздухе, космосе и у Юпитер за пазухой. Обычная частная компания, и чтобы обнаружить ее принадлежность к силовым организациям или конторам для услуг более интересного плана, надо время. Вот черт. Вечно этот монгрел куда-то вляпывается. - Отправь-ка последить за конторой и тем человеком кого-нибудь посмышленей. Пусть покрутится. - А мне что делать? - То же самое, следить за объектом, и не через стакан со стаутом. - Да ладно босс, когда это было. - Когда мне было не нужно. И если объекту будет угрожать опасность, применяй оружие. Ого. Босс разрешает применять оружие. На его памяти такое было не часто, не любит босс устраивать кровавые разборки, чаще по-тихому разбирается. Но чтобы вот так, для сохранности чьей-то жизни… ни в жизнь такого не было. - Так мы что, его охраняем теперь? - Да. Промашка вышла у непогрешимого Лиса. Приказать-то он приказал, позаботился об оружии, наблюдателе, средствах передвижения и наблюдения, а вот о том, что навыки и психологический настрой у боевика и телохранителя разные, как-то не подумал. Охраняют же самого Катце его люди, которые на все руки мастера, и до сих пор живой. Универсальность монгрелов не знает другого шлифовщика, кроме ножа, пули, дроида и паленого чипа, и его люди – своего рода виртуозы, мастера постоянной войны. Но когда дело касается охраны объекта, требуются люди с несколько иным набором навыков. Рауль убийство не заказывал. Более того, предупредил, что объект ни в коем случае не должен быть непоправимо искалечен или – внимание! – утратить привлекательность. Уничтожение объекта фиксации Минка приведет последнего к тяжелым психическим травмам, а этого никак нельзя было допустить. То же самое касалось бы и тяжелых травм – идущему вразнос блонди хватило бы ума немедленно перевести монгрела в Апатию и лечить всеми возможными средствами. И, кстати, на абсолютно законных основаниях, потому что регистрацию Минк не отменял. Потеря привлекательности могла дурно сказаться на эмоциональной привязанности подопытного объекта, а поскольку операция еще не завершена, то монгрел должен оставаться в прежнем конкурентноспособном виде. Пострадать, и немало, должен был Лаэль Танн. Судя по психопрофилю монгрела, он обладает выраженной потребностью защищать, и ущерб, понесенный партнером по его вине, воспримет как повод для компенсации. Когда выяснилось, что люди Катце отказались от наблюдения за объектом, блонди сгоряча решил воспользоваться собственными методами: при институте находился огромнейших размеров музей с образцами достижений генетики, так сказать, и не менее огромный архив с количеством записей и моделей, превосходящий всякое человеческое разумение. Даже было бы любопытно установить, найдутся ли в запасе человеческой фантазии еще какие-нибудь химеры. Провести такое сравнительное исследование, однако, не представлялось возможным, что, конечно, не помешало одному из создателей, как музея, так и архива, материализовать некие из этих разработок, воплощавшие в свое время чудо шпионской техники. В беззащитной монгрельской среде можно было обойтись и более простыми средствами. Но, прежде чем Эм остановился на каком-либо из образцов, он нашел выход более простой и не требующий никаких дополнительных затрат. Зачем следить за двумя объектами опыта, если состояние одного из участников обязательно отражает состояние второго? Ученый просто добавил к наблюдениям за поставленным блоком сканирование «кризисных точек». В отличие от воспоминаний, требующих многоэтапной операции, особенно когда твоей целью является прочесть и сохранить воспоминание и к тому же уничтожить следы вторжения, сканирование «точек» можно провести быстро и достаточно точно, если знаешь, что именно разыскиваешь. Когда человек находится в состоянии эмоционального или интеллектуального подъема, вызванного конкретной идеей или объектом, структура его воспоминаний формируется вокруг этого объекта, словно мысль или чувство. Вся остальная информация воспринимается как второстепенная, если не влечет смертельной угрозы, и на ее фоне объект первого приоритета представляется единственно четкой, организованной структурой, превышающей сложностью окружающие. В результате такое образование заметно при простейшем сканировании, и, если наблюдатель знает, в какой части спектра располагается искомый импульс, найти его не составляет труда. Конструкт устойчив и способен к саморегуляции по мере своих сил. Но он разрушается или слабеет, «плывет», утрачивая сложность организации, если нарушается глубина взаимодействия с объектом. То бишь, идея оказывается ложной и не оправдывается, враг убит и ненавидеть его бессмысленно, или твой любовник не хочет тебя знать. Честно говоря, Рауль такой проблемы не ожидал. Ведь все так хорошо и планомерно двигалось. Избранный путем многоэтапного отсева объект воплотил все требования: высокая эмоциональная активность, пассивный характер, средние волевые показатели, привлекательные внешние данные. Вызывала некоторое опасение высокая интеллектуальная активность объекта, но ради Ясона блонди мог бы пожертвовать и элитой, а не только молоденьким гражданином. Впрочем, дальнейшая его судьба зависела от решения Консула и степени повреждений моральных устоев Первого Блонди. Тщательно изучив пси-карту подопытного, Рауль окончательно отверг идею зомбирования и решил использовать один из многочисленных приемов операторов пси-коррекций, как назывались официально государственные психологи, или программеров, как называли их все остальные. В случаях, когда просто слов и бесед не хватало, а таких случаев было предостаточно, особенно в средних и низших слоях гражданского общества, программеры воздействовали прямо на сознание человека. Но не путем гипноза, а более тонкого психического кодирования, усиленного аппаратным способом. Кто сказал, что на Амой нет колдовства? Полным полно, но, правда, и на других планетах такого рода волшбы завались. Чтобы не нарушать множества тонких связей, пронизывающих взаимообразно каждый объект человеческого сознания и памяти, Эм воспользовался готовым блоком – увлечением объекта пси-сериалами романтического содержания, где один из персонажей явно представлялся молодому человеку мечтой небесной – эмоциональная привязка была прочной и длительной. Вырвать этот блок и заменить его другим – действо довольно варварское и преимущество в скорости может быть полностью потеряно в результате действия неучтенных оставшихся связей. Еще одна особенность человеческой, да и андрогинной психики, хотя такие случаи и редкость, слава Юпитер: связи между блоками не разрываются окончательно и не исчезают сразу после гибели одной из конструкций. Они вполне могут восстановиться, могут расти и могут найти замену потерянному блоку, и что это такое будет, может сказать только личный ангел-хранитель, если таковой окажется на рабочем месте. А вот переориентировать блок, трансформировать образ, но не изменять конструкцию – операция более длительная, но и результаты куда устойчивее и надежней. Рассчитав алгоритм, Рауль проверил его правильность у троих программеров – анонимно, разумеется. Блонди по ходу обучения и профессиональной деятельности разрабатывал информационные блоки для внедрения в мозг петов или модифицированных разработок, но сам способ индуцирования конструктов разительно отличался от аналогичного действия в человеческом сознании. О сохранении личной памяти петов, а уж тем более индивидуальности спецпроектов мало кто заботился. Более того, в большинстве своем, если уж возникал такой вопрос, надежнее и эффективнее было полностью стереть и память, и личность объекта, чтобы хаотические и резвые связи человеческих симпатий и антипатий не мешали выполнению рабочих обязанностей. А такое случалось и среди самых бестолковых петов, и среди отформатированных до последней стадии безмозглости мутантов. С лишним интеллектом амойская генетика бороться научилась более чем успешно, но вот преодолеть власть эмоций оказалось не под силу. Свято место пусто не бывает, знаете ли, чего-нибудь да вырастет. Можно даже сказать, что чем дольше ждать, тем более неожиданное вырастет. Убедившись в правильности расчетов, Рауль приступил к действиям. Установив график посещения симстимов подопытного, ученый усердно просмотрел сериал, искренне недоумевая, что здесь могут находить люди и почему с таким участием относятся к героям выдуманным и предсказуемым. Даже просмотрел еще один – в целях повышения осведомленности. Понимания ему это не принесло, но блонди его и не добивался. Достаточно было узнать, что и где смотрит Лаэль Танн, и в каком месте сериала можно начать корректировку. Блонди, Второй Консул Амой, лично созидающий сериал слезливого фэнтези – это было нечто, тянущее на нейрокоррекцию, сто процентов. Однако, отдавая себе отчет в явном нарушении негласных устоев соблюдения достоинства блонди, Рауль решил не отступать. Смысл закона важнее его буквы, не так ли? С другой стороны он прекрасно понимал, что формальное мышление блонди не должно принимать правдою такую мысль. Но что тогда делать? Оставить Ясона без помощи, а Амой без светлого будущего? Или, по крайней мере, мирного настоящего?
винни-пух: Воздействие велось сразу на нескольких уровнях: во-первых, в сериале появился персонаж, которого там отродясь не было, чей внешний облик совпадал с параметрами монгрела. Персонаж отличался смелостью и благородством – Рауль просто подменил им второстепенного героя, который собирался превратиться в первого, и, в виду такого решения режиссера, выступал в амплуа благородного разбойника. Навязывание образа сопровождалось соответствующей музыкой и запахом. Даже трудно представить, какое огромное значение имеет для человека запах, даже если он не в состоянии сознательно отделить его других. Связать навязываемый объект с предпочтительным ароматом, усиленным афродизиаком, не составляло особого труда. Как только при очередном посещении борделя, строго в соответствии с рекомендациями специалиста, объект выбрал партнера буквально противоположного его предыдущим предпочтениям, Рауль приступил к следующему этапу: собственно пси-кодированию. Сеанс проводился прямо на его квартире, благо Танн, как и большинство его коллег, проживал на служебной жилплощади института. В результате внушенный облик привлекательного героя превратился в устойчивую фиксацию, и даже приобрел некоторые социальные параметры: благородные разбойники не водятся на улицах Мидас, так что внутренне Лаэль был готов к принятию статуса своего любимого. Сняв таким образом результат отлично поставленной пропаганды, формирующей у граждан вполне определенный образ монгрела и Цереса в целом, Эм усилил эмоциональные связки, соорудив нечто вроде дополнительного шпунта. Оставаясь искусственной, такая связка не могла держаться долго, как не могут удерживаться больше полугода любовные привороты, но, во-первых, состояние чувств объекта через полгода Рауля не интересовало, а во-вторых, шпунт мог послужить надежной опорой для наращивания настоящей естественной конструкции. Оставалось только организовать «встречу», как можно более романтичную, в духе пси-сериалов, столь любимых объектом. Не надо подозревать Эма в творческом мышлении такого плана – сцена была бессовестно содрана из второго просмотренного сериала, повествующего о неземной любви в условиях городского романа. На данном этапе использование агентов нелегального служащего Минка было очень кстати – «встреча» прошла как по нотам, а уж «привести» объект в первый городской парк, мелькая на его глазах андроидом подходящей расцветки, вообще не составляло труда. Организовывать дальнейшие встречи, слава Юпитер, не понадобилось: пламенная влюбленность Лаэля обеспечивалась отлично работающим пси-блоком, а возникшее внимание и симпатия монгрела – усердно проведенной работой и тщательным выбором объекта. Жаль, конечно, что сознание монгрела нельзя было подвергнуть такой обработке, но специфика психики псионика требовала методов и решений, амойской науке на данный момент не доступных. Пришлось удовольствоваться обычными расчетами. Когда объекты встретились для совокупления, Рауль убедился в результативности своих трудов. Учитывая, что он работал в критических условиях, при отсутствии многочисленных данных и не в области основной профессиональной деятельности, можно было бы назвать это победой. Ну, уж во всяком случае, доказательством эффективности и ясности его интеллекта. Однако обычного удовлетворения, даже радости, которые всегда сопровождают победы и достижения на научном фронте, Рауль не испытывал. Наоборот. Он чувствовал оглушительную усталость и чувство глубокого отвращения, брезгливости - и по отношению к проделанной работе, и по отношению к себе, опустившемуся до подобной деятельности. Он, блонди, глава Департамента Науки, три месяца тратит на работу, извините, сводни. Работу, которая потребовала времени, волевых усилий, денежных вложений и оставляла после себя постоянное ощущение мерзости, грязи. Ему потребовалось собрать всю свою волю, чтобы низвести гордость блонди столь низко, ему понадобилось сотрудничество с людьми более чем сомнительными и десяток операций по коррекции, чтобы удалить следы своей деятельности. Ему, блонди, «заметать следы», как какому-то монгрелу из трущоб! Незаконному пользователю! Пасть ниже просто невозможно. А Ясон добровольно соглашается на подобные связи: чего только стоит его бывший фурнитур, например. Или владелец подпольного казино. Использование Черного рынка в целях пополнения государственной казны дало положительные результаты, но зачем унижать себя непосредственными контактами с преступниками? А Ясону приносит удовольствие связь со столь неоднозначными личностями. Дело не в морали, условности сии присущи только человеческому обществу. Дело в неприкосновенности и неприступности касты, в положении элиты, аналогичном положению привилегированных жрецов-брахманов, и в реальном риске разрушения поведенческих конструкций. Постоянные уступки строгому регламентированному поведению в конце концов разрушают саму конструкцию, что неминуемо влечет к необходимости коррекции. Блок ведь нуждается в восстановлении. Но тогда возникают и те трудности, которые являются постоянным уделом корректировки элиты управленческого звена и дипломатического корпуса. Специфика их профессии заставляет ониксов и блонди высшего звена накапливать и преобразовывать опыт общения с людьми с куда большей скоростью, чем это происходит с другими андрогинами. Соответственно, мозг данных специалистов допускает большие погрешности и большую свободу в поведении, но и больше, чем у остальных детей Юпитер, подвергается опасности непоправимых травм и нарушений. Психика, более сходная с человеческой, требует также образования случайных эмоциональных привязанностей или антипатий, что крайне затрудняет блокировки по сравнению с рассудком ученых, например, и грозит непоправимым повреждением личности блонди.
винни-пух: - Это безрассудно, Ясон. - Не более чем вся моя деятельность. Мало кому удается сохранить пост Первого Консула дольше 15 лет. - Не учитывая случаев политического убийства, - Рауль имеет в виду все случаи: и те, что действительно совершили террористы, и те, что были санкционированы сверху. - Да. Не учитывая политических убийств. Пост Первого Консула подразумевает способность к огромной, исключительной даже для блонди, работоспособности. Пост Первого Консула требует быстроты адаптации, креативности, способности к быстрому накоплению опыта и некоторой, даже можно сказать - большой, беспринципности и хитрости. Пост Первого Консула обязывает к отличному знанию человеческой психики, человеческого социума, обычаев и ритуалов, и – если Консул стремится к высокой эффективности – потребует стать непревзойденным софистом. Пост Первого Консула способствует куда более быстрому накоплению и усвоению той информации, что, будучи преобразованной через индивидуальное восприятие объекта, становится основой личности, составляет ее уникальность. Все перечисленные факторы способствуют дестабилизации – проект «первого консула» всегда содержит условие нестабильности. Первый Консул, по сравнению со всей остальной элитой, обладает куда большей возможностью стать уникальной, неповторимой личностью. А, став таковой, повергается угрозе полного стирания в куда большей мере, чем все остальные андрогины. Те данные, что носят название неорганизованных, являются большей частью опыта Первого Консула и большей частью того, что является индивидуальными чертами характера. После подавления хаотичных импульсов и восстановления первоначальных императивов, от личности мало что остается. Если после столь глубокой коррекции блонди и останется нормальным андрогином, то ценности в нем как в специалисте по ведению переговоров больше нет. Этот опыт уникален и не описывается доступными алгоритмами, а личность больше не существует. Консула ждет перепрофилирование. - Особенности твоего мозга – не повод приближать срок низложения, - был бы Рауль человеком, ругался бы от бессилия и невозможности найти выход, как всякий нормальный мужик. Но он блонди и сбрасывать собственные эмоции таким способом не умет. Ясон рассеянно улыбается, явно не собираясь реагировать на намек. Провоцируя тем самым очередную воспитательную беседу. «Стоит ли твоя индивидуальность, уникальность твоего «Я» угрозы потери власти или привилегий? Стоит ли тот, кто поддерживает тебя в таком экстремальном режиме, предоставляя огромное количество ситуаций и возможностей для развития твоего «Я», нарушения гласных и негласных законов?» Ответ Ясон давно нашел. «Ты знаешь, о чем говоришь, Рауль. Но ты не понимаешь того, о чем говоришь». - Некоторые из людей, обманутые распространенной идеей о неспособности элиты к аналоговому мышлению, позволяют себе говорить как можно иносказательнее, особенно когда пытаются что-то скрыть. Они считают, что, внося как можно больше образной информации, вторичных сведений в течение беседы, смогут манипулировать собеседником и добиться своей цели. Дабы опровергнуть это предубеждение я приведу аналогию, Рауль. Блонди подымает бокал, который продержал в руках нетронутым почти весь вечер и демонстрирует Раулю. Это настоящая раритетная вещь: не подделка, не копия, не новые разработки – натуральный старинный хрусталь. Когда-то совершенная прозрачность местами потерта и стала матовой, тонкие вензеля в двух местах осыпались, нарушая узор, золотое клеймо мастера еле видно – этот предмет берегли, но и использовали, он функционален. - Эта вещь далеко не нова. Грани потеряли блеск, позолота осыпалась, после многочисленных космических транспортировок кварц видоизменился и утратил оптические свойства и прежнюю прочность. Эта вещь уступает новой по всем перечисленным параметрам, но, в отличие от ее клонов, она неповторима и обладает индивидуальными признаками. Ее ценили и любили ее пользователи, натирали заботливые руки и берегли трепетные антиквары. Из бокала пили вино в честь победы и любви, и искали утешение в годину невзгод. Эта вещь служила людям и носит на себе следы их жизней, и эти повреждения, следы пользования делают ее уникальной. Единственной в мире. Единственность объекта не является привлекательным параметром для ученого. Но помимо профессиональной ориентации, Рауль – блонди, существо способное оценить и уникальность, и красоту в полной мере. Распределение Гаусса типично для огромного количества явлений любого уровня, и кому, как не ученому, не знать, что иногда для реализации максимальной выразительности признака достаточно одного объекта. - Мы приходим в этот мир, наделенные специальными качествами, умениями и знаниями для наилучшего функционирования в предназначенной области. Но разница между нами, как между личностями, обладателями индивидуальных особенностей, не больше, чем между бокалами одного вида. Новые – они прекрасны и блестящи, и совершенно одинаковы. «Мы не похожи. И не одинаковы». Рауль не произносит этого вслух, потому что как бы ему ни хотелось, но подобное замечание он считает верным. Если бы сотворили двух Ясонов Минков, на этапе окончания интерната они вряд ли отличались бы друг от друга. То есть, какие-то мелочи наблюдались бы, полностью воспроизвести условия невозможно на столь длительном промежутке времени, но это были бы именно мелочи, отклонения в пределах погрешности. Уникальным и неповторимым Ясона Минка - выпускника делал его рабочий профиль и индивидуальность проекта. Но не он сам, в качестве независимого разумного существа. Рауль ничего неправильного в этом положении вещей не видит: кто будет дублировать проект? Конечно, на первых этапах существуют клоны внутри самого проекта - это обычная практика, призванная застраховаться от случайностей и сбоев, но выпускником проекта все равно становится единственная особь. Единственная и неповторимая в силу особенностей спроектированной личности. «Индивидуальность, созданная участниками проекта, как результат работы с геномом. Но я – это не только гены, знания и параметры разработчика, я – это уникальный опыт жизни, единственный и неповторимый». Ясон медленно опускает бокал на стол. Тот при соприкосновении с керамикой издает тонкий певучий звук – не совершенный. В хрустале трещина и она делает звучание неповторимым. - Видишь Рауль, повреждения, травмы и время делают эту вещь неповторимой. Наши с тобой личности, характеристики которых не входят в генетический код – такой же результат повреждений и использования. Мы работаем с предоставленными нам сведениями, мы ошибаемся и находим верные решения, взаимодействуем с несовершенными объектами и повреждаемся. И эти следы делают нас уникальными, дают нам ту неповторимость, что делает нас индивидуумами. - Ты хочешь сказать, что ко мне на коррекцию попадают индивидуальные личности, а средние образцы продолжают функционировать? Ты не прав, Ясон. - Я хочу сказать, что к тебе попадают личности, чья индивидуальность становится слишком большой, чтобы вписываться в рамки системы. Крамола. Без всяких облегчающих обстоятельств – ересь и святотатство. И обостренная чувствительность эмпата регистрирует не только преступную неправоту мысли, но и сопровождающие ее эмоции – свидетельство не знания, но понимания. Плохо. - Ты не прав, Ясон. Если «следы пользования», согласно твоей аналогии, разрушают хрусталь, то вряд ли они являются желательными. Если отклонения элиты превышают порог устойчивости рассудка, то повреждения следует ликвидировать. Иначе эта индивидуальная личность потеряет шансы стать индивидуальной личностью более безопасным путем. Ясон на редкость внимательно слушает собеседника. Это действительно случается все реже и реже, и стоит пользоваться любым моментом, чтобы вернуть доверие Консула и помочь ему выбраться из той ямы, в которую загнала его упомянутая «индивидуальность». Но не спорит и не соглашается: странное задумчивое и закрытое выражение глаз не позволяет догадаться о выводах, сделанных блонди. Рауль лишь чувствует усилившийся эмоциональный фон, как если бы Минк говорил не об отвлеченных понятиях, а об убеждениях. - Ты тоже прав Рауль, но лишь частично. Так же, как только частично прав и я. Иногда я думаю, что стремление к уникальности должно быть приоритетным, вне зависимости от результатов, но я не знаю условий, которые сделали бы это стремление безопасным. А если стремление не безопасно, блонди не имеет права рисковать: он слишком дорого стоит и слишком велик его долг перед Юпитер и перед обществом – негласный закон касты Высших, закон не принятый и не внушенный. Это просто принцип существования элиты. А Ясон считает, что потребности личности должны быть приоритетными перед потребностями системы. Ересь. Рауль испытывает нечто близкое к страху и острую нехватку времени. Даже эмоциональная привязанность к монгрелу не столь очевидно демонстрирует глубину поражения. И Юпитер позволяет ему работать! Или есть решение, о котором он не знает, или Юпитер решила, что коррекция уже бесполезна? Стоит ли пытаться опровергнуть ее точку зрения? Стоит ли подвергнуть сомнениям выводы Юпитер? Стоит. Иначе существование и особенности обоих проектов становятся бессмысленными. Это еще не сомнение в непогрешимости ИскИн и ее целей. Так, слабый намек, порожденный не свойственными андрогину эмоциональными переживаниями и объективным повреждениям его собственного рассудка. О последнем Рауль осведомлен и старается удерживаться в рамках, о первом… пока еще не понял. Менее всего он ожидает, что Юпитер его нынешнее неблагонравное поведение, деятельность и мысли покажутся удовлетворительными. Зря, между прочим, ей понравилось. - Но я считаю, что такой вопрос надо решать в индивидуальном порядке, - неожиданно резко заключает Ясон и, глядя прямо в глаза Рауля, произносит: - Мы проигрываем в этом людям, Рауль. Всем людям. С учетом тех социальных проектов и той внутренней политики, которые проводит Консул, мнение можно считать не просто убеждением, а принципом выбора целей и действий. Но если реформы выгодны с точки зрения развития экономики Амой, хотя и потребуют массу преобразований, то нестабильность Первого Консула вряд ли принесет пользу государству. Черный рынок и блестящие успехи Синдиката, активная политическая борьба и контакты, незаконность и небезопасность которых превышают допустимые грани, преданность Амой, планете Амой и пренебрежительность по отношению к ее законам и ограничениям – противоречивый сплав принципов и беспринципности, ума и воли, что составляют уникальность проекта. Не уникальность проекта – неповторимость личности. И вершина этой уникальности, в той степени, что является угрозой для физического существования личности – грязный монгрел из трущоб. Последний из последних, наглый, тупой и дикий. И Рауль вынужден возиться с этой особью, тратя время, усилия и ресурсы. Боже, какая грязь. «Мы проигрываем в этом людям. Накапливая индивидуальный опыт с момента рождения, они гораздо более неповторимы, чем мы. Намного больше шансов стать уникальным предоставляет им их изменчивый разум и бестолковая жизнь». - «В чем проигрываем, Ясон? В том, что не разрушаемся и не восстанавливаемся с такой скоростью, что это теряет всякий смысл? В том, что не способны хранить в неприкосновенности тот дикий хаос, что царит в их сознании? В том, что не способны бесконечно испытывать эмоции без всякой пользы, но не ограничены в познании и мышлении? В чем, Ясон?» Пока показатели объекта оставались в заданных пределах, Рауль постарался отрешиться от грязной работы и с головой погрузился в любезную его сердцу проблему адаптации растительных культур. Как уже упоминалось, есть у блонди такая светлая мечта: засадить Амой деревьями. Если не весь - на это его жизни не хватит, то хотя бы океанский остров. Мечта, как следовало, финансировалась с трудом, срочной необходимости в озеленении Юпитер не видела, но зато это была цель трудная и обещала огромное непаханое поле знаний и идей. И, как всякое любимое занятие, способствовало душевной релаксации. А потом показатели резко изменились: конструкт «поплыл», насыщенность образованных эмоциональных связок поверх шпунта достигла критического предела, из чего следовало заключить, что объект исчез из поля доступа. Человеческим языком говоря, партнер подопытного отказался от развития дальнейшей связи, причем в резкой форме: несмотря на применение препарата, след от синяка на лице Танна остался. Да и благодаря отсутствию наблюдения за монгрелом сведения о его любовной связи никак не достигали ушей Консула. Необходимо было форсировать ситуацию. Результат оказался совершенно не тем, которого ожидал Рауль, совершенно. Но, поразмыслив, блонди пришел к выводу, что такое решение, пожалуй, даже лучше того, что собирался реализовать он сам. Воистину, там где действует любовь, черт не нужен.
винни-пух: Все нашлось, все хорошо. Спасибо за добрые слова.
Kitt: Проды! Проды! Проды! Очень вас об этом прошу, мне очень нравится.
винни-пух: Прода у беты. Она немножко заболела, подождите пожалуйста.
винни-пух: - Сумма, указанная вами, переведена на ваш счет. Лаэль сосредоточен и занят только одним желанием, сосредоточен настолько, что все остальное не фиксируется в его сознании и не подвергается анализу. Например, то, что детектив до сих пор что-то уточняет и спрашивает, хотя никакой надобности в этом нет. Неважно - он знает, где находится его монгрел, знает, где его искать, а больше юношу ничего не интересует. Тем более ему не интересно, почему с таким странным выражением жалости и печальной досады смотрит на него нанятый работник. - Послушайте… Лаэль внимательно смотрит на собеседника, совершенно его не видя, и терпеливо ждет продолжения вопроса. Ему все равно, что может еще поведать сыщик. - Послушайте. Это, конечно, ваше право решать, что именно делать с предоставленными сведениями. Но, если вы разрешите, я хотел бы дать вам совет. Хоть кучу советов. Целую башню советов. Безучастные карие глаза Танна не способствуют оптимистическому настроению, но мужчина все же пытается. - Видите ли, для того, чтобы узнать, где искать этого монгрела, мне пришлось довольно хорошо ознакомиться с его биографией. И я хочу сказать, что это не тот человек, которым следует интересоваться гражданину. Равнодушное выражение лица нанимателя можно толковать как внимание, так что детектив продолжает. - Это весьма известный в Цересе бандит. Главарь банды, который удерживает под своей властью два района и которому приписывают чуть ли не половину успешных ограблений в этом году. И не только нелегальных дилеров, но и государственных инкассаторов, складов и частных владений. Он слывет самым удачливым и дерзким преступником, и к тому же связан с весьма опасными людьми на Черном рынке. Гражданину уже положено отреагировать: испугаться, почувствовать отвращение или боль разочарования. Но на лице Танна ничего не отражается, и сыщик решается пустить в ход тяжелую артиллерию. - Он убийца. - Последнее, правда, не столько установлено, сколько подразумевается. Как можно завоевать такой авторитет и заработать такую репутацию, сохраняя ангельскую невинность? Занятно, что сыщик имеет в виду те же убийства, что и Рики: не совершенные в драке или нападении, случайные, а задуманные с холодной головой и ясной целью. Убийца. «Я бандит и преступник… Я так добываю пропитание, ты забыл?.. Я собирался изнасиловать тебя…», - слова не имели смысла, пока рядом был Рики. Не обретали они тяжести осуществленного злодеяния, когда полукровка смотрел на него своими сияющими глазами и мир вокруг расцветал незнакомыми красками. Теперь слова, услышанные от постороннего, независимые объективные данные должны дать понимание - болезненное и острое. Поздно. Лаэль готов принять своего любимого, каким бы он ни был. Готов любить таким, какой он есть. Готов уйти с ним в его ад, но готов сделать невозможное, чтобы вытащить своего любимого оттуда. «Тебе там не место, Рики». - Благодарю за предупреждение, - отвечает Танн безучастным оловянным голосом, и сыщик, досадуя на свою не к месту проявленную заботу, уходит. «Что ж, ваше право разрушить свою карьеру и жизнь». «Да, мое право». Городское такси не занималось нравоучениями или попытками предупредить бедолагу. Жить или не жить, и как жить – выбор разумного существа, а не транспортного отдела Танагуры. Господин сыщик указал наиболее вероятные места пребывания монгрела, и Лаэль, поколебавшись, принял решение искать Рики в одном из баров. То ли явное нежелание Рики рассказывать о себе хоть что-то, то ли упоминание о крутом нраве его друзей сыграло роль, но направиться к дому полукровки он решил в последнюю очередь. Тот же заботливый сыщик снабдил его подробной схемой расположения интересующих объектов, но, к сожалению, детективу не пришло в голову, что его клиент отправится в Церес в одиночку, не прихватив даже андроида; может, он что разумное и посоветовал бы. А так: какой там андроид, Танн даже оружия не взял, что, впрочем, было рациональным решением – обращаться с оружием он не умел, а уж защищаться с его помощью вообще было для него невозможным. Единственное - оделся юноша как можно проще и захватил газовый баллончик. Маловато для гетто, но Господь по-прежнему милостив к влюбленным, пьяным и дуракам. Кто его знает, почему. Трудности начались прямо с места приземления: кар привез его к крайней точке энерголинии и сообщил, что дальнейшее продвижение по району невозможно. Сие было не правдой, а простеньким способом уберечь государственное имущество от преждевременной гибели, но гражданин дисциплинированно покинул такси и оказался в четырех кварталах от искомого бара, если верить схеме. Верить ей было тяжело. Церес редко мелькал в сообщениях СМИ, разве что в репортажах о рейдах или особо больших катастрофах, да в пропагандистских кампаниях. Конечно, СМИ периодически освещали трущобы, где фоном служили почти абстрактные развалины или гниющие кучи мусора, но Лаэль мало обращал внимания на новостную ерунду. Он ученый, и не имеет права тратить время на пустяки. А теперь он словно оказался на другой планете. Узкая, неряшливая улица, в которой кар еле сел, пуста и безмолвна. Старые, одряхлевшие дома — кое-как подлатанные, грязные, достроенные какими-то пластиковыми и бумажными каморками, ящиками и навесами, как побирушки в отрепьях, — теснились на крошечных участках земли, расширяясь и налезая друг на друга с каждым следующим этажом. Словно им было мало места на земле и они старались захватить побольше пространства в воздухе, и где-то выше третьего уровня вцепились друг в друга этажами и мостиками, застыв в вечной, безнадежной драке. Старый истертый асфальт с редкими лужами сланца, в котором дико и страшно удваивается отражение слепых окон и черных провалов окон выбитых. Кучки мелкого мусора, рассыпавшиеся дешевые упаковки, красная вспыхивающая реклама гаснущего уличного монитора – как напоминание о погибшей цивилизации, бесконечные граффити и следы опрощения мочевых пузырей на стенах, и даже небо отсюда кажется серым и больным, как катаракта на глазу слепого. И пыль, вездесущая мельчайшая кварцевая пыль. Лаэль недоуменно разглядывает белесые полоски и кучки песка, что с тихим неумолчным шорохом ползут по потрескавшемуся асфальту - как живые. Ветра нет, а они ползут с тоскливым безнадежным звуком, и этот звук в считанные минуты намертво закрепляется в ушах, и от него невозможно избавиться. Шелестит, сушит нежную ткань мозга, словно песок скользит прямо по его поверхности, забивается внутрь мыслей, внутрь чувств, и ощущение абсолютной, тоскливой безнадежности и безверия охватывает с такой остротой, что хочется оглянуться и закричать, желая разрушить это место навсегда. Воздух сухой — царапает горло, глаза вдруг начинает щипать. Ты словно провалился вне времени. Здесь никого нет, на самом деле. Здесь все умерли, и если ты останешься здесь еще на минуту – ты тоже станешь пылью. Лаэль откашливается, испытывая жгучее желание выпить воды, оглядывается в попытках понять, где он находится и куда направляться дальше, или хотя бы спросить у кого-нибудь. Но улица словно вымерла, словно и впрямь выпала куда-то, и люди ушли на другую землю. Она кажется бесконечной и одинаковой, отличаясь лишь количеством затянутых пленкой окон и надписей, пока не поворачивает под тупым углом, и создается ощущение, что ты попал в город призраков, и его единственная улица замкнута сама на себя, а тебе придется бродить здесь до самой смерти. Танн вертит головой, отгоняя ощущение, и решительно двигается в неизвестность. Где-то здесь находится его Рики, и самое малое, что он может сделать: найти его и предложить свою помощь. Дышать неимоверно тяжело, все время тянет кашлять и чихать. Тесная нищая улица нежилых домов сжимается, крадя и то неприглядное небо, что было видно. Давящее, угнетающее ощущение становится почти физическим. Выморочное место, неживое место. Лаэль, наконец, вспоминает вчерашнее сообщение о песчаной буре, вспоминает об отсутствии должного количества воздушных фильтров в Цересе, и понимает причину отсутствия людей. Они просто спрятались по домам и ночлежкам, пережидая нескончаемые потоки песка и временное отсутствие воздуха. Что ж, возможно это облегчит ему задачу и уменьшит опасность. Улица все поворачивает и поворачивает, и когда, наконец, появляется долгожданная нора в еще более тесный и узкий проулок, где почти темно от нависающих сверху выступающих этажей, Лаэль облегченно вздыхает и, не задумываясь, ныряет в полутьму. Здесь дышать не в пример свободнее, и как только глаза привыкают к полутьме, он видит лежащего на земле мужчину. От неожиданности он вздрагивает, но, не наблюдая больше никого вокруг, успокаивается и приседает на корточки рядом с лежащим: - Послушайте, вы не могли бы мне помочь? Бог хранит своих ненормальных детей, это несомненно: лежащий на земле парень посимпатичней и поменьше желательно — самая распространенная ловушка, но Лаэлю действительно везет. Это не ловушка, нет рядом подельников монгрела, да и сам монгрел на счастье неподвижен и безглас аки труп. Неприятно пораженный Лаэль нащупывает пульс незнакомца, продолжая нарушать все мыслимые и немыслимые правила поведения на улицах Цереса, и судьба продолжает ему улыбаться в благодарность за безрассудство и решительность. Пульс с трудом прощупывается. Обкуренный едва не до золотой дозы нарк не реагирует и не шевелится, находясь далеко по ту сторону реальности. Лаэль, вздохнув, отволакивает безжизненное тело к стенке, где, по его мнению, парень не будет мешать прохожим, и отправляется дальше. Ему отчаянно хочется пить. Исходя из общности этого желания, можно предположить, что вероятность застать Рики в баре растет. «Курятник» действительно полон и сказать, что его обитатели и клиенты замерли с открытыми ртами, значит не сказать ничего. Не обнаружив среди повернутых в его сторону голов черноволосую, Лаэль направляется к бару и совершенно спокойно говорит. - Здравствуйте.
винни-пух: Долгая жизнь, прожитая в трущобах, позволяет бармену сохранить невозмутимость. Отвечать он, естественно, не отвечает, стараясь найти правильное объяснение этому странному явлению и подготовиться. Лаэль с некоторым недоумением оглядывается в зал, где царит такая невероятная тишина, что слышен звук упавшей ложки, и вновь обращается к монгрелу. - Извините, я ищу одного человека. Мне сказали, что я могу застать его здесь, но его здесь нет. Возможно, вы его видели сегодня? Его зовут Рики Дарк. Бармен продолжает безмолвствовать, искоса разглядывая посетителя. За версту несет гражданином и гражданином из высших: голос, манера, холеная внешность и гребанная уверенность в своей непреложной ценности и неуязвимости – чистый лох... А что может делать здесь гражданин? Искать приключений на свою задницу. Потому как муниципальные чиновники без дроидов сюда не являются, даже когда занимаются благотворительностью. Что ж, если гражданин желает получить приключений на всю катушку – мы ему поможем. Однако, в любом случае, забавы с участием гражданина не должны касаться его бара: большинство «туристов»-граждан не посещают злачные заведения Цереса без датчика безопасности. Но лох ищет Темного, а Темный тот еще хрен, может крепко вломить ни за что ни про что. - Я заплачу. Даже бармен не смог вынести такой убийственной наивности. С трудом подавив многозначительное хмыканье, он быстро взглядывает в бок, где сидят двое «Ткачей», ловит ответный взгляд и коротко говорит: - Двадцать. Ставка велика для единоразового сообщения. Но гражданин, продолжая демонстрировать полную неосведомленность, вытаскивает дорогое портмоне и спокойно выкладывает кредитку. И одного взгляда бармену достаточно, чтобы убедиться, что она там не одна. - Темного сегодня здесь не было. «Курятник» далеко от его норы. Ищи его в «Силконе». Юноша благодарно кивает, но потом спохватывается: - А вы не могли бы мне объяснить, где это находится? Или, возможно, кто-либо из ваших знакомых может провести меня в указанное вами место? П****ц… провести? Гражданина через Церес? Или он и впрямь больной на голову, или это чей-то тупой разводняк. На последнее не купится даже выпускник интерната, так что остается только предположение о побеге из психушки. Если такая существует в Мидасе. И приперся парень без респиратора или носового фильтра хотя бы. Значит, в Цересе первый раз и с «песчаным блюзом» не знаком. В зале заявление гражданина встречают хмыканьем и откровенно насмешливым переглядываньем. Лаэль, удивленный подобной реакцией, вновь добавляет, с его точки зрения, действенную фразу. - Я заплачу. Фраза действенная, кто ж спорит. Вот только выводы монгрелы делают далеко не те, на какие рассчитывает Танн, и его последнее обещание резко приближает сроки ограбления, побоев и возможного сексуального насилия. Вопрос о датчике безопасности остается открытым, так же как и участие бешеного Рики в жизни лоха – эти обстоятельства спасают ему если не здоровье, то жизнь точно. - Гражданин, если ты не заметил, ты в Цересе, а на дворе «блюз». Порядочный монгрел крысу в такую погоду на улицу не вышвырнет. Высокий шатен, сидящий за стойкой бара, не собирается демонстрировать сдержанность, в отличие от более заинтересованного в дальнейшей судьбе гражданина бармена, и может позволить себе насмешничать от души. И более действенную пакость тоже может позволить. Добрый монгрел, видите ли, - член банды Юлиуса, а она не имеет авторитета в этом районе. Так что если он не хочет попасть под нож властвующих здесь «Ткачей», то должен придерживаться определенных законов. Не грабить на территории чужого района, например. Бармен злобно зыркает на не в меру говорливого монгрела. Тот, усмехаясь, поднимает руки в шутовском жесте сдачи и отправляется поближе к двери. Однако слово сказано, и запихать его обратно в глотку болтуну не удастся. - «Блюз», ты же слышал. Ветер с пустыни, никто не выпрется на улицу. Выйдешь, свернешь направо, пропустишь четыре квартала, а в пятый свернешь. До «Силкона» там недалеко, вывеску найдешь. Безапелляционный тон бармена несколько сбивает с толку. Лаэль как-то привык к мысли, что за деньги можно купить те услуги, в которых ты нуждаешься. Он поворачивается в зал, несколько недоверчиво осматривает обращенные к нему лица: разные лица – скуластые и плоские, круглые и худые, но с неуловимо одинаковым выражением. И неуловимо одинаково они отводят глаза. - Никто не согласится довести меня? Неужели даже краткое пребывание под ветром грозит столь опасными последствиями, что монгрелы отвергают деньги? Нет, конечно, но на его счет местные авторитеты уже организовали план, и в этот план не входит проводник для гражданина. - «Блюз», - вновь коротко бросает бармен. Лаэль, задумчиво хмуря брови, поднимается и движется к двери, пытаясь объективно оценить информацию и свои ощущения. Информация правдива, похоже на его схему, но юношу не покидает ощущение какого-то заговора, нечто нарочитое, что скользило и в лицах людей, и в ответе бармена. Но у него нет выхода, верно? На улице воздух, по сравнению с относительно очищенным в баре, просто поражает контрастом: сухой, едкий, жаркий. Лаэль невольно останавливается, чтобы привыкнуть, и вздрагивает от хриплого голоса за спиной. - Хей, парень. Топал бы ты отсюда в противоположную сторону. - Простите? - Топай в другую сторону. - Но мне нужно найти «Силкон». - Ты что, тупой? Хочешь, чтобы тебя обчистили? Недоумение на лице юноши убеждает монгрела в бесполезности попытки совместить пакость и спасительный для души добрый поступок. Он сплевывает и, ссутулившись, направляется куда-то по улице, в противоположную сторону. И исчезает так быстро и незаметно, что оторопевший Танн не успевает задать вопрос. «Чтобы его обчистили». Лаэль живо вспоминает горькую иронию в голосе Рики, когда он убеждал его, что монгрел и преступник – это одно и то же, и задумывается. Что значит: хочет, чтобы его обчистили? Верно, деньги у него есть, его можно ограбить, но если бы они - причем интересно, кто они-то? - захотели его «обчистить», то почему не сделать это в баре? Намного удобнее, идти никуда не надо. Нелогично. Ободренный этим рассуждением — и, надо признаться, не найди Лаэль этого оправдания, непременно нашел бы другое — юноша отправляется искать «Силкон». Ему нужно найти Рики, ему очень нужно найти обожаемого возлюбленного. Разве может остановить его перспектива быть ограбленным и избитым? Нет, конечно. Что же касается логики, то она, хотя и вроде бы у всех линейная, почему-то работает по-разному. Ничего удивительного, конечно: Танн не владеет нужными сведениями, чтобы делать правильные выводы на основе предоставленных данных, и результат не заставляет себя ждать. - Молчи в тряпочку, кареглазый, и может быть, твои гляделки останутся при тебе.
винни-пух: - Мне нужен Темный, - равнодушно повторяет парень. Совершенно спокойно и уверенно, как будто и не стоит под двумя шокерами. Дежурит сегодня Мисри, но, благодаря очередному визиту пустыни в город, банда почти вся дома и Норрис разделяет с ним вахту, коротая дежурство многочисленными рассказами и воспоминаниями. Впрочем, в находку для шпионов Норрис никогда не превратится: склонность к украшательству действительности достигла у него стадии непреднамеренного вранья. Так что верить парню следует с пятого на десятое, да и стадию полного доверия Мисри уже прошел. Но болтать все равно веселее, чем тупо прохаживаться от одного пункта наблюдения до другого. После недавней успешной акции «Бизоны» находятся в состоянии боевой готовности. Не то чтобы ограбление склада настолько испортило отношения с его хозяином, но чужая душа – потемки. Тем более что об акции знали все, а слухи о ценности захваченной добычи успели возрасти до размеров партии петов класса «А» в подарочной упаковке. Стихийная фантазия плохо удерживается рамками здравого смысла. Так что незнакомец явился не вовремя. - На фига он тебе? - У меня к нему поручение. Норрис явственно фыркает, Мисри пожимает плечами: за дурака он их, что ли, держит? Поручение? Для Рики? Ха! - Слышь, парень. Я тебя не знаю. А ты не знаешь меня, а то бы такие тупые отмазки не лепил. Топай, куда шел, и не оглядывайся. Ну, вот что бы сделал нормальный монгрел на месте визитера? Выдал бы рекомендацию, правильно? Назвал бы, от какого авторитетного дяди он явился, и было бы все сразу понятно. А этот что глюкает? Фигню полную. И в драку не лезет. То есть, если у него нет чего покруче шокера, то и не должен, но молчать-то в ответ – вообще полная хрень. Надо предупредить Темного. Покладистый не в меру незнакомец отступает на шаг и все таким же невыразительным голосом произносит: - Хорошо. Но передайте Темному, что его дружок вляпался. Когда парень исчезает из поля зрения, «Бизоны» недоуменно переглядываются и синхронно пожимают плечами: «Какой дружок? У Рики? Что за фигня?» Рики, впрочем, отсутствует. В точности с выданной Шухи информацией, монгрел находится на стрелке с Долото – гражданином, развлекающимся нелегальной деятельностью в свободное от легальной работы время. Вернее говоря, он раньше развлекался, пока любовь к рискованным предприятиям и некоторая пренебрежительность к деньгам не привели к тому, что гражданство его стало почти условным. Красная карточка - использование генного материала запрещено, закрыт доступ к государственной службе, запрещено покидать планету и т.д и т.п. Долото не очень огорчился: хакерство и конструирование инженерных штучек, которые нельзя продавать на рынке, было и осталось его любимым родом деятельности. В результате государственные службы потеряли талантливого инженера, а нелегалы и взломщики всех мастей получили отличного специалиста в необлагаемое налогом пользование. Пытаясь обрести прежнего себя, Рики тщательно скрывал те свои возможноси, которые никак нельзя было объяснить биологическим путем. Но цель его требовала большего количества информации и денег, чем те, что он мог заработать или отнять разбойным путем, так что монгрел решил все же использовать внедренные возможности, но с большой осторожностью. В число мер безопасности входило и завязывание контактов с новыми лицами черного информационного рынка, и сугубая конспирация. Конспирация, надо сказать, была несколько странная: «Бизоны» не знают, откуда берутся оригинальные приспособления или где Рики добывает информацию о будущих полицейских рейдах или путях перевоза денег. Ну, стукачи там всякие, информаторы, и вообще - Рики умный и умеет находить нужных людей. А потом они вообще на Катце стали работать, а Катце знает все и обо всем. Все тот же случай запихивания головы в песок. Откуда у монгрела могут взяться информаторы в полиции? Или в муниципальных службах? Но, если думать об этом, можно надумать многое. «Бизоны» думать не желают. За исключением, может быть, новеньких, но те спрашивать лишнее остерегаются – за вопросы по выяснению психопрофиля вожака можно крупно заработать «фейсом об тейбл». А Шухи знает, потому что додумался и поймал однажды Рики, но, поскольку опасаться старого наркомана темноглазому в голову не пришло, от него источник незаконных сканов и вирусных программок монгрел не скрывал. Он далеко не единственный клиент Долото. - Железо у тебя горит, как не знаю что, - ворчит специалист, вытаскивая тусклые палочки софтов, - я уж не знаю, какую безопасность тебе ставить. Ешь ты их, что ли? Рики на ворчание гражданина не обращает особого внимания, ожидая, пока Долото, поковыряв в кучке пальцами, не вставляет один из них в контрольную деку. - Погляди. «Глядит» Рики исключительно правильно, то есть, используя рабочий контакт обруча, а не собственный порт. Он как-то попытался сделать параллельное подключение: в первый раз номер прошел, а во второй Долото поставил какую-то программу, и она, сволочь такая, засекла параллельный канал. Еле-еле выкрутился. - Слышь Рики, - монгрел поворачивается на голос, не открывая глаз. Содержимое софта транслируется прямо в мозг, а чтобы нормально работать с многослойным расщеплением, нужна сноровка. Ничего сверхъестественного в этом нет, но это умение пришло из Эоса, а значит должно быть сокрыто. - Ну. - Тебе «Пилот» не нужен? «Пилот» и его многочисленные модификации – программа-вирус для работы с большими информационными системами: корпоративными базами данных, спутниковыми системами, службами обеспечения, вплоть до военных. Хорошая штука: при попадании в нужное место расщепляется на активный вирус, сосредотачивающий на себе внимание службы безопасности, и на неактивный, под видом сервисного сообщения способный забраться в оболочку программы и обеспечить доступ к содержимому. При известной сноровке, разумеется. «Но мне-то она зачем?» Рики открывает глаза и с недоумением оглядывает Долото. - На фига оно мне надо? Я не хакер. - Да-а? - с сомнением в голосе произносит гражданин и равнодушно пожимает плечами, - Ну, как скажешь. Выводы Долото Рики не нравятся, совсем. Если уж совершенно левый чувак начинает подозревать в нем великого специалиста по взлому, то что думают о нем те, кто поближе? Тот же Ареес, например? Но мысли, долженствующие вызвать тревогу, почему-то ее не вызывают: странное ощущение приближения конца становится сильнее и сильнее с каждым днем. Уже не важно, кто и что о нем думает – кто-то или что-то, обладающее большей властью над действительностью, успеет быстрее. Он выкупает предложенный софт и, уже уходя, понимает, почему Долото считает его хакером. Да очень просто: если он заказывает инженеру обеспечение, то требует не новых программ безопасности, как всякий нормальный нелегальный пользователь, а большей пропускной способности, большей мощности, как и следует хакеру, способному самостоятельно замести за собой следы. Ладно. К Рагону. Он уже уселся на байк, когда его «связник» внезапно разражается сигналом. Последним сигналом – дешевая «бумажка» заряжена только на 15 контактов. Интересно, что номер не идентифицируется. - Ну. - Темный, твоего дружка прижали. Он приперся в «Курятник» и показал деньги. - Какие деньги? - А я почем знаю. Но тут есть люди, которым ты не нравишься. Незнакомец обрывает контакт, не позволяя Рики задать уточняющий вопрос. Какие деньги у Гая? Что он делает в «Курятнике», и кто те гады, что осмелились к нему приставать? Воспоминание-вспышка о выходке Гая в подвале склада, обо всех его выходках острием бритвы полосует мучительно-выжидающее состояние, в котором он закапсулировался, как в коме, и Рики мчится к бару со всей доступной скоростью, наплевав на густой от пыли воздух. Это он решил, что дело движется к окончанию, это он ощущает чье-то близкое дыхание за спиной. Но для всех остальных конец далеко не очевиден. У всех остальных – своя карта жизни и они идут по ней вне зависимости от его решений. Слепой идиот. Он подставился. Это очевидно. Гай подставился, потому что видит свой вариант окончания, и собирается претворить его в жизнь. А он, идиот, только лишний раз оттолкнул его. Как будто это может остановить Гая. Как будто может образумить его стойкого и преданного друга. Гай никогда не отступится. Их гордость и упрямство, стойкость и жертвенность - разной природы, но одинаковой чистоты. Гай не оступится. «Убью на ***. Прикую, блин, к стенке! Запру на фиг и заставлю караул держать!» Чувство вины и отчаянный страх не успеть полностью вытесняют то легкое несоответствие, что царапнуло сознание монгрела во время разговора. Какие «люди»? Кто это монгрелов людьми называет, а не говорит четко, какая банда или из какого района? «Контактное лицо» удовлетворенно кивает самому себе: если нанятые кретины справятся с работой, можно будет и не вмешиваться. И хотя в данном случае, ему, как гражданину, не грозит абсолютно ничего, но… уж больно странный у них заказ – с запашком. Лучше подстраховаться. Впрочем, для верности, «контактное лицо» назвал дружком совсем не того человека. Вряд ли Рики отказался бы принять участие в судьбе Лаэля, но упоминание имени светловолосого любовника наверняка вызвало бы сильнейшее подозрение. Потому как о Лаэле никто из монгрелов не знает и знать не может. Кроме Катце, сующего нос в личную жизнь полукровки, по строгому указанию вышестоящего начальника. Трудно представить, куда бы завели Рики размышления на эту скользкую тему, и что бы пришло ему в голову в качестве плана действий, но что случилось, то случилось. ...Лаэль? Какого черта?!
Март: винни-пух пишет: Голова кружится, кровь убегает от того места в мозгах, где сосредоточена боль, уточните, плз, что за место такое? что кровь...убегает?)
Carinna: Март, а где вы эту фразу нашли? Я что-то не найду никак.
Март: винни-пух пишет: Рики задрожал и вспыхнул. Что-то еще отвечал и объяснял что-то, а у самого глаза как дыры стали, словно вся душа через них в момент вытекла. Говорит, а сам же не слышит ничего, кричит молча, все жилочки кричат от боли – слышно же! Он же его любит, любит, что бы там ни было, и потому кажется, что вместо красных бликов голографических огней из его Рики вдруг вырастает настоящее солнце, красное, как огонь, и все, что есть живого в нем, тянется туда, вниз, к кому-то. Дотягивается самым большим желанием, всем сердцем, как рукой касается, и улыбается. Жалкой, растерянной, мучительной улыбкой, которой сам Рики не замечает. Carinna вот еще одна. Неужели вы полагаете, что интерфейс можно подделать? разве что автор уже внес правки.
винни-пух: Одна кто, Март? В первом случае, по-видимому. (потому что я тоже не помню откуда) не совсем удачное образное выражение. Имелось в виду, что в мозгу существует болевой центр, если какое-то событие вызывает отток крови к другому участку - необходимость срочного внимания например - болевое воздействие ослабляется. Во второй приведенной цитате. я Вас не поняла. Уточните пожалуйста, что Вы имеете в виду.
Март: винни-пух меня несколько смущают физиологические описания эмоций Рики. И сравнения. Глаза как дыры, через которые вытекла душа - весьма странное описание для любимого персонажа. Разве что зомби так описывать . Хотя автор имеет право на любые сравнения, но и читатель имеет право воспринимать, как видит именно такую картинку. А первая цитата в этом тексте после обновления Вчера 18:53. Сорри, я не думала, что вы плохо знаете свой текст, а я еще раз искать цитату не намерена)
винни-пух: К сожалению не знаю. Он у меня извините, не единственный. Физиологическое описание: тут ничего не могу исправить. Как чувствую так и пишу. Я думала, что я какой-нибудь ляп сделала.
lynx: Carinna Фраза, о которой вы спрашивали - в посте от 02.11, 19:08 Вот, собственно, весь абзац: И когда земля опрокидывается за спину, и ночное небо, не приближаясь, приближает границы жизни здесь, в пространстве ветра и воли, отжитое и пережитое остается внизу, за твоей спиной. Не нужное и не важное, и свобода врывается в легкие вместе с воздухом. Свобода даже от самого себя, потому что иногда – это единственная форма свободы, которой можно достичь. Голова кружится, кровь убегает от того места в мозгах, где сосредоточена боль, и неважно, что планета не выпустит тебя, и байк хрипит на пределе сил. И неважно, что звезды недостижимы, что еще чуть-чуть, и машина или ты не выдержат. Небо останется, дорога останется, и кто-то еще пойдет по ней. Март пишет: разве что автор уже внес правки А первая цитата в этом тексте после обновления Вчера 18:53 Март, думаю, озвучивать подобные предположения/замечания, не сверившись с текстом, все-таки некорректно)
Март: lynx ну вам, как бете, перенаходить цитаты легче, хотя даже сама автор призналась, что для нее такое действие представляет сложность в связи с большим количеством ее произведений. В чем я была некорректна? Не захотела еще раз перечитывать текст? Неправильно вопроизвела цитату? Так интерфейс...) Вы еще раз ее (цитату) подтвердили. А вторую цитату, может, и ошиблась временем, но сама цитата ведь точна? Может, вы, как бета, ответите на мой вопрос: почему автор так "несимпатично" описывает реакции своего любимого героя? И это не флуд, поскольку касается непосредственно текста.
винни-пух: Автор ответить точно не может. Наверное, у нас с Вами разные критерии "симпатичности" и эстетичности.
Carinna: lynx , cпасибо. Хотелось прочитать эту фразу (венее полфразы) в контексте. Звучит и вправду иначе.
винни-пух: В переулке двое удерживают светловолосого высокого парня, пока третий споро потрошит его бумажник и карманы. Кредиты, карточки, клубные удостоверения, выполненный под старую бронзу телефон – все пригодится, если умеючи пустить в дело. Лаэль пытался сопротивляться - в конце концов, он довольно хорошо физически развит и увлекается фехтованием. Но выяснилось, что знание грязных приемов и численное превосходство обеспечивают более слабым монгрелам заметное преимущество. - Гони кредиты. - Вы их не заработали. - Ага, зато счас заработаем. Грязные трюки, безжалостные удары и сама готовность наносить их, не жалея и не раздумывая о последствиях. Человеку, даже если он посвящает какое-то время наработке боевых умений, трудно применить их в реальности. Уважение к другому человеку и его телу, вытекающее из уважения к самому себе, непроизвольно заставляет колебаться, останавливаться, когда готов нанести травмирующий удар. И в результате выигрывает тот, кто, не обладая ни силой, ни навыками, способен просто ударить против правил: напасть со спины, вырвать глаз, нанести смертельный удар ножом. Это живущим благополучно и наблюдающим за боевыми действиями на экранах СМИ или в симстимах кажется, что оружие третьего тысячелетия – это пульсаторы и нейромодуляторы. На деле, там, где не дорога жизнь, используется нож, а кровь - она одинаково быстро течет, как тысячу лет назад, так и сию минуту. Лаэль стоит неподвижно, не потому, что лезвие упирается ему в горло, а потому, что переводит дух после очередного удара. Смертельной опасности от клинка он не чувствует и, как абсолютное большинство его сограждан, свято уверен во всесилии медицины. Зато Рики вполне реально оценивает шансы. Как свои, так и чужие. Байк монгрела разрывает сухой шорох песка глухим рычанием, но прежде, чем кто-то успевает отреагировать, сносит с ног обыскивающего Лаэля парня. Полукровка спрыгивает с байка еще на ходу и останавливается напротив вожака. «Б****. Не соврал гражданский лох. Знаком он с Темным, и каким-то макаром таки сумел предупредить. Вот черт». Рики направляется к парням, даже не трудясь особо демонстрировать отточенные плоские диски между пальцами – любимое оружие высококвалифицированных мастеров уличной резни. В этом нет нужды: незачем темноглазому таскать смерть в кармане, когда она пляшет в его зрачках, будто там и родилась. - Это не твой ра… Это все из-за его глаз, из-за чертовых огненных гляделок, куда нормальному человеку лучше не смотреть. Их трое, у них есть шокеры и вибролезвия, и одно из них прижимается к шее его дружка, они молоды и жестоки, и этот район почитают своим, и нет им дела до авторитетов Черного рынка. Они рвутся к своей маленькой власти и готовы пустить кровь ради пары кредиток. Обычная банда, из тех, что сумели стать отморозками в рекордные сроки, и позабыли о завтра. Так почему они пятятся под взглядом черноволосого? Почему не пробуют стрелять или вытащить нож? Или хотя бы угрожать дружку Темного? Какая-то жуткая бешеная сила рвется из его зрачков, свободно и страшно, как взбесившаяся стихия. Стена огня темного небывалого цвета дышит тебе в лицо обжигающим жаром, двигается на тебя с неуклонностью пожара и некуда бежать, нельзя отвернуться от чего-то, что рвется прямо внутрь, сжигает все подряд – и не спастись, не отвести в сторону, не подставить другого. Ты один на один с огнем. Лицо Рики на удивление спокойно, серьезно, только этот черный жуткий жар в глазах словно дышит, и кажется, что улицу перед ним выметает визжащий горячий смерч. И трое парней, как загипнотизированные, отступают, забыв о своем численном превосходстве, об обещании и несостоявшейся жертве. Боль, чужой огонь, густой от ярости полосует сознание и от того, что огонь невидим – только страшнее. Блин, этот парень – чокнутый. Полностью чокнутый! - Мы только пощипали его малехо... – в Цересе действие почти законное и не составляет вины для свершившего его. Ну, разве, если не в своем районе. - Никто не собирался трогать его… - вранье, немножко. Была такая мысль, но сначала они собирались проверить наличие маркера. - Предупреждай тогда парней, мало ли кто по Цересу шляется. Рики не отвечает ни на один из высказанных аргументов. Они его совершенно не волнуют, он просто двигается по направлению к несостоявшимся разбойникам, и то непонятное, страшное, медленно? но неуклонно отодвигает ненужных ему людей. Чокнутый, двинутый на всю голову монгрел. Лаэль медленно оседает на землю, видя только Рики, осознавая только присутствие Рики, чувствуя, как улыбается от счастья. «Рики. Я нашел тебя». - Я нашел тебя, – голос еле слушается юношу. Он не отрывает сияющего взгляда от любимого, и неважно, где все это происходит, неважно, чем он заплатил за это. Ничего не имеет значения и не существует: только его любимый, только Рики. - Что ты здесь делаешь, идиот? Ярость и злость, поднятая со дна и не понадобившаяся, потому что родилась от отчаяния и страха за Гая, теперь словно кружит наверху черной растрепанной птицей и кричит диким тоскливым голосом. И ощущая ветер, который подымают ее разодранные крылья, Рики чувствует полную опустошенность, усталость и печаль. Мрачную, досадливую печаль: ему было больно отрезать от себя светловолосого, правда больно, он хороший, но он ведь это сделал? Так почему не помогло? Почему его боль и отречение не стерли чувства влюбленного юноши? Глупо так считать? Глупо, конечно, но чего только человек не надумает от горя. - Я нашел тебя, – нелестное обращение гасит откровенное чистое счастье на его лице, но Лаэль все равно улыбается: дрожащей, обиженной, но упрямой улыбкой. Рики прав - надо потерять рассудок, чтобы отправиться искать монгрела в Церес. Полукровка не раз ему говорил, и сыщик его предупреждал, да только не имело это значения и сейчас не имеет. Потому что Рики – неправ. «Можешь говорить, что хочешь, Рики. Но я все равно нашел тебя. Я здесь, и ты так просто от меня не избавишься». Монгрел опирается рукой о стену, закрывая на секунду глаза. «Он нашел меня. Благополучный и красивый, как картинка, гражданин отправился искать меня в Церес. После того, как получил от меня по морде. Вот так, монгрел. Вот такая любовь. Начхал на благополучие, безопасность и гордость, и отправился его искать. Вот так. Что ж так погано тогда на душе?» - Лаэль, это была страшная глупость. Тебя могли убить сотню раз. Сотню, ты хоть понимаешь? Это правда - от первого и до последнего слова, и Рики легко представляет, что и как могли сделать со светловолосым, если тот не побеспокоился о полицейском датчике безопасности. А он, конечно, не побеспокоился, это Рики легко угадывает, сам бы так сделал. В смертельную разборку и на откровенный разговор надо приходить чистым, и чем больше сил требует опасное дело, чем более высокие цели заявлены, тем меньше должно тебя связывать с обычной жизнью и обычными людьми. Если не посвящаешь все силы души и тела своей цели, отвергая презренные заботы о безопасности и признавая лишь смелость и отвагу – ты ничего не достигнешь, тебе не хватит высоты в собственном сердце. Это свойство героической натуры, и те, в ком есть хотя бы капля таковой, в один прекрасный день вдруг становятся совсем непохожими на обычных людей. - Это неважно. - Ты больной? - Это неважно. Умный, прекрасный, отважный человек говорит твердым голосом слова о любви, и каждое из них прожигает кислотой омертвевшее сердце. Это любовь. Настоящая, могущественная, которая перекраивает человека по-живому и никогда не ошибается. Почему выть от боли хочется, слушая такое признание? «Потому что это – не ты. Ни на секунду. Ни на миг. Никогда. Никогда ты ничего такого не скажешь. Никогда ничего такого не появится в твоем маленьком ледяном царстве. Ты никогда не дашь мне – себя. И меня тоже не отдашь».
винни-пух: Болит, как давно не болело. Кто-то… сунул в сердце раскаленный прут, в самую середину, и теперь медленно-медленно возит его туда-обратно. Очень больно. Чуть легче, когда прут останавливается, и ты успеваешь перевести дыхание. Но потом он движется снова, и ты живешь только для того, чтобы дождаться следующей остановки. Большое, прекрасное, самое лучшее на белом свете. Какой же гад на небе так поиздевался? «Это неважно». Лаэль был так убежден в этом всего миг назад. Он был так убежден в своем праве того, кто любит, но у Рики от его слов глаза становятся такими тоскливыми, больными, что парень теряется. - Тебя могли убить, - устало повторяет монгрел и присаживается на корточки рядом с Танном. Тоска и безнадежность, усталое спокойствие обреченных – привычное до равнодушия состояние человека, давно смирившегося со своим спутником по левую руку. Так давно дергает тебя за локоть, что как-то и забыл, что может быть иначе. И чем дольше живешь в состоянии постоянного предпоследнего усилия, тем болезненней, тем горше напоминание о том, что могло быть иначе, что жить можно иначе. И злиться начинаешь на тех, кто имеет глупость напомнить тебе об этом. - Рики, даже если бы мне пообещали, что непременно убьют, я бы все равно не отказался от попытки. Извини, пожалуйста, но мне нужно было тебя увидеть. «Извини, пожалуйста». Он что, издевается? Благодетельная злость выдергивает полукровку из застывающего тоскливого состояния. Извини, пожалуйста? Да это чудо, что он сюда примчался! Да это чудо, что… Никакое это на х** не чудо. - Лаэль, с кем ты обо мне говорил? Вопрос несколько неожиданный, и Танн, настроенный говорить совсем о другом, тратит некоторое время, чтобы переключиться. С кем говорил? - Я нанял сыщика, чтобы разыскать тебя. Он дал мне адреса твоего дома и баров, где ты чаще всего бываешь. О, Юпитер. Он так и знал, что это добром не кончится. - Ты... объяснил ему, по каким причинам ты разыскиваешь монгрела? Отчего-то слово «монгрел» в устах Рики неприятно царапает юношу. Словно темноглазый опять отгораживается от него с помощью своего статуса. - Нет. Но это и так понятно... Занятый попытками правильно оценить ситуацию, Рики все равно невольно опускает глаза, чтобы избежать взгляда гражданина – спокойного и ясного. Что подумал о нем этот его сыщик, а? Сколько презрения и недоумения парень увидел в его глазах? Что он говорил ему? «Прости меня, Лаэль». - А ты не догадался взять с собой охрану? Или хотя бы тревожный код активировать? Танн равнодушно пожимает плечами, и в нежном тонком его лице удивительно красиво отражается эта высокая отвага, что не заботится о безопасности или выгодах. Так кто же тогда звонил? Кто назвал Танна его дружком? Наиболее вероятной кандидатурой выступает Катце, которому, например, не захотелось снимать наблюдение, в результате чего он оказался в курсе его связи. Но за каким чертом ему следить за Лаэлем? Фигня какая-то. Не монтируется одно с другим. Монгрел решительно встает на ноги и настойчиво подымает Танна. - Пошли. Быстро. - Почему? – искреннее недоумевает светловолосый. Бандиты разбежались, на улицах, по указанной давешним барменом причине, никого нет. - Здесь опасно. Краткое и ничего не поясняющее замечание удовлетворяет Лаэля. Рики здесь всю жизнь живет, так кому, как не ему, доверять в вопросах безопасности? Но если монгрел думает, что сможет избавиться от него простым ударом, как раньше, то он ошибается. Байк послушно взрыкивает, задолго до того, как Рики касается его руками, но сейчас, право слово, не до конспирации. Происходит нечто непонятное и тревожное. Потому что если вся эта история – затея Катце, которого, допустим, достал не в меру самостоятельный монгрел, то где остальные участники? «Ткачи» - не тот уровень исполнителей, на которых обратит внимание всемогущий дилер. О, нет, его ребятки куда как проворнее и профессиональней. Так где они? А если это не ловушка, так какой вообще в этом смысл? Бред какой-то. В голове не уладывается. И думать нормально не получается: за спиной сидит несбывшаяся зазноба сердечная, и ему до режущей боли горько, что это Лаэль, а не тот, кого он любит, как последний идиот на свете. И до такой же острой боли горько, что втравил парня в неприятности, что удалось зародить в его сердце любовь, такую бесстрашную и чистую, и справиться с ней он уже никак не может. Поздно. Раньше думать надо было, а не страдать над собой, несчастным и позаброшенным. Хоть немного надо было подумать головой, а не другим местом. Прав блонди, до последней своей проклятой гениальной извилины, до последнего осколка ледяного презрения прав. «Ты идиот, монгрел. Безответственный тупой монгрел, у которого одно дерьмо вместо мозгов». Рики чуть не рычит, резко вздергивая голову. Вот и сейчас, вместо того, чтобы думать, он изводит себя презрением и жалостью. Как будто это поможет спасти Лаэля, как будто поможет выяснить ситуацию. - Рики, - говорить довольно тяжело. В шлеме есть микрофон, но монгрел свой не включает, а кричать против ветра, да еще и переполненного песком – нелегкое дело. Лаэль крепче обнимает любимого, даже не пытаясь скрыть это желание ни от себя, ни от него, и говорит куда-то в ворот куртки. Полукровка отрицательно крутит головой и активирует связь. - Рики, - байк ныряет в какой-то закоулок, внезапно появившаяся на пути следования терраса между двумя почти стыкующимися домами заставляет монгрела резко вздернуть байк и проскользнуть под нависающим верхним этажом, едва не уложив боком многострадальный транспорт. Танн прикусывает щеку, а байк, послушный опытной руке, стремительно падает вниз. Почему-то Рики останавливается. - Подожди, – невыразительно говорит монгрел, сдергивает шлем и прислушивается. Вернее, ждет чего-то. «Бизоны?» На фига? Какие-нибудь его неприятели? Опять-таки, на фига? В Цересе так дела не решаются, брать заложников или угрожать семьям – это привилегия мафии или инопланетных кланов. Монгрелы просто выясняют отношения между собой, в одиночку или с помощью своей банды, а убийство конкурентов – это уже совсем другой уровень. Темный имеет авторитет на Черном рынке, но он силовой природы, и обеспечен разбойными делами и хитроумными ограблениями. Конкурируют же между собой дилеры и поставщики. Это – не то. А что тогда — то? - Ты думаешь, за нами гонятся? – неуверенно шепчет Лаэль, тоже начиная внимательно прислушиваться и приглядываться. Ничего, кроме обветшалых жилищ, о которых он никогда не подумал бы как об обитаемых, он не видит, и, кроме неумолчного песчаного шороха, не слышит. А шорох усиливается, меняет интенсивность и тональность звука, и в тонких щелях аэротруб пустынный ветер начинает издавать звук на грани слышимости, но полный такой тоски и жалобы, что невольно оглядываешься, пытаясь определить, кто же плачет. «Блюз песка». Когда он становится слишком сильным, целые кварталы снимаются с обжитых мест и уходят в глубь Цереса. А когда возвращаются, не всегда могут найти свои дома. В Цересе говорят, что Песчаная Дева не любит Юпитер, и они постоянно спорят. Но ссориться с Девой нельзя, иначе она откажется принять тебя, когда придут дроиды. - Не знаю. Может, только следят. - Но кто? - Спроси себя. - Я не понимаю. Рики хмуро молчит, стараясь отделаться от мыслей о своем спутнике, что довольно трудно, потому что логические рассуждения тоже приводят его к гражданину. Если бы дело было в нем, в Рики Темном, тогда и бандиты, и звонок были бы звеньями одной цепи и привели бы его в ловушку. Что еще можно хотеть от монгрела, как не его смерти, а? Ну, или в крайнем случае, секса в принудительном порядке. Ни того, ни другого не произошло, так ведь? Ну, и?..
винни-пух: «Ты слишком увлекаешься, Рики. Ищешь ответы, прежде чем удосуживаешься оценить обстоятельства. – Какого черта, блонди? – Когда ты определяешь последовательность действия, чтобы достичь результата, ты решаешь прямую задачу, а когда ты определяешь начальные условия – обратную. – Я не понимаю! – Перестань, Рики, ты просто не хочешь подумать. Когда ты хочешь получить свой оргазм, ты принимаешь мои ласки, сопротивляешься, возбуждая меня, сдаешься, когда страсть превращает нас обоих в животных и двигаешься мне навстречу, чтобы наслаждение стало неотвратимым. Это прямая задача, которая приводит к цели. – Нет. – Глупый… - Нет… - Глупый. Я ласкаю тебя так, как ты любишь, причиняю тебе боль такую, какую ты любишь, возбуждаю, дразню и беру тебя так, чтобы твое наслаждение стало ярким и долгим. Если бы моей целью было достижение только собственного оргазма, я бы просто взял тебя, не заботясь о твоих нуждах, ведь так? Так какова моя цель, монгрел? – Отвали… - Глупый, недоверчивый, упрямый монгрел. Мой монгрел». Воспитатель хренов. Но с некоторых пор тот голос, что обычно называют гласом рассудка, обрел интонацию Консула. И теперь, когда от него не требуется доверие, Рики стал верить этому голосу. Тишина за ними стоит полная, шершавая от кварцевой пыли, но Рики не спешит. Мощности его байка и способностей к его управлению ему хватит, чтобы отколоть парочку почти смертельных трюков, так что стоит подождать и в точности убедиться, что за ними не следует какой-нибудь малозаметный фургончик разносчика или неопределенной принадлежности транспорт со сканерами дальнего действия заместо полицейских датчиков тревоги. Так что, стоим, ждем и думаем. Напрягаем мозги, пытаясь воплотить в жизнь диковинные слова блонди. Что у нас на данный момент? Есть монгрел-бандит средней руки, не так, чтобы убивец, но держит два района, так? Есть гражданин из суперважного института, хороший отчаянный парень, которому не повезло по жизни и он втрескался в этого монгрела-бандита. Есть присутствие гражданина в неподходящем месте – в трущобах, то есть. Есть ограбление этого гражданина, что как раз совершенно нормально. Это действие мог совершить кто угодно: если верить телефонному собеседнику, то Лаэль имел глупость показать в баре деньги, а этого вполне достаточно. А вот теперь самое интересное: звонок неизвестного доброжелателя, который обо всем знает и полностью в курсе, прям как мутант-провидец, блин. И в результате его звоночка, монгрел-бандит несется сломя голову выручать дружка, хотя и сначала не на того подумал. Ловушки для монгрела на месте ограбления нет – есть ограбление, а может, и что похуже, даже наверняка похуже. И есть некто, кто направил его на защиту и спасение гражданина. Вот так, монгрел. Вот что получается, если решать обратную задачу. Следят не за ним, кому он на фиг нужен, кроме патологически подозрительного Катце. Следят за ценным гражданином и заботятся о его безопасности всеми доступными средствами. В том числе, и с использованием его криминального дружка. Дело не в нем, дело в Лаэле. И какой из этого вывод? Такой, что он ничего не знает о том, кто сидит за его спиной. Ничего, ну ничегошеньки, кроме того, что он умница, красавец, золотой человек и вроде бы неровно к нему дышит. Но о том, чем он живет, этот умница и красавец, о том, кто был с ним раньше, чего стоит этот парень и на что способен, о том, кто ценит его и заботится о нем в силу… ну, например, по-семейному. Он же гражданин, у него же есть родители хоть какие-то. Нет, чтобы раньше подумать... Умница, красавец, неровно дышит – с первым и вторым не поспоришь. А вот третье… Перед внутренним взором - сияющие горячие глаза, капли слез по щекам и вибрирующий взволнованный голос: «Мне жаль, что я не могу тебе ее подарить. Мне жаль, что все хорошее, что было со мной, не произошло с тобой, и что я ничего не могу исправить. Но я все сделаю…» - это неправда? Вот это, все эти слова и нежность Лаэля, и его радость, которую Рики не слышал, и не видел - чувствовал изнаночной стороной души, взвешивал на ладонях утренним золотом, это все - неправда? Кому же тогда можно верить? А разве с Ясоном было не так? Сколько раз он обжигался, ранился, когда, потянувшись за очередной маской белокурого божества, поверив отчаянно, натыкался на стальную плоть машины и падал под ударами электрической истины. Разве было не так? Он просто хотел верить, вот и все. Так кто же тогда тот, кто сидит за его спиной, обнимает за талию и смотрит покорными и восторженными глазами. Чью любовь он слышит солнечным светом, и кто решил жертвовать и добиваться, не спрашивая? Кто? «Кто следит за тобой, Лаэль?» - По-моему, никого нет, - неуверенно шепчет юноша, вглядываясь в провал переулка за ними. Рики не отвечает, молча напяливает шлем и, лишь когда Лаэль повторяет действие, говорит через микрофон: - Держись крепче, старт «иглой». Байк урчит двигателем. Но монгрел не трогается с места, пока не накапливается критическое количество энергии и машина просто ревет от натуги. Ревет и рвется из-под контроля непутевого хозяина, так что в стационарном режиме байк «ведет» по асфальту и на старом покрытии остается глубокий дымящийся след. Ну что ж, у неведомых наблюдателей-догоняющих-лихоимцев последний шанс. Не хотите? Ну, как хотите. Машина с воем взмывает в воздух чуть ли не вертикально, двойная перегрузка едва не отдирает руки Лаэля - предупреждать надо внятнее - Рики, ругнувшись, активирует захваты безопасности для пассажира, и парень, ойкнув, собирается что-то спросить, но не успевает. Они вылетают в верхний коридор со скоростью стартующей ракеты, но как только вырываются в свободное воздушное пространство, начинают кружиться раскручивающейся спиралью. Вверх, вверх, меняя диаметр и скорость на каждом витке – тяжелый, опасный маневр, требующий исключительной скорости реакции, точного расчета, великолепного чувства равновесия и абсолютного знания своей машины, буквально единения с ней. Зато если наблюдатели существуют – ни захватить монгрела, ни стрелять они не в состоянии, а вот если отчаянный водитель помимо всего прочего обладает хорошей памятью, то получит максимум сведений о состоянии окружающей среды. Ну, и вот чья эта приятная машинка голубого цвета? «Кто ж ты такой Лаэль? Кому ты так дорог?» - Чтоб тебя. Маневр передается в голокуб вместе с предполагаемой схемой. Но схема не постоянна, меняется, дрожит, переливаясь скоростным течением алых циферок. Водитель хмыкает с невольным одобрением – хороший пилот этот монгрел, ничего не скажешь, и Трог недовольно морщится. Мало того, что эти ротозеи не смогли выполнить задание, так еще и полукровке успели что-то сболтнуть. Иначе с чего бы это монгрел такие кренделя в воздухе выписывал? Предполагает, что за ним погоня, старается увернуться от возможного выстрела. Что ж, придется вернуться к первому плану: задание в любом случае должно быть выполнено. - Хорошо идет, - философски кивает боевик, - что будем делать? - Следи за датчиком и двигайся в сторону Мидаса. Он попытается вернуть объект. - Есть. Сканер позволяет следить за датчиком, это не проблема. Суть заключается в том, чтобы выполнить задание на территории Цереса, не позволив полукровке вывезти объект за его границы. Кроме их датчика на парне ничего нет, но Мидас – это территория, контролируемая ИскИн, и совершить столь откровенно разбойную акцию там тяжелее. Можно, конечно, но тяжелее: потребуется смена маскировки, вмешательство в транспортную сеть, чтобы уйти от полицейских дроидов, да и машиной придется пожертвовать. Не принципиальный вопрос, но жалко – это настоящая муниципальная машина, официально зарегистрированная, и служит великолепным прикрытием. И все из-за дикого задания, который босс велел выполнить во чтобы то ни стало. Без всяких внятных пояснений. Ну что это за операция, скажите на милость? Прицепить к гражданину, с серебряной карточкой помимо всего прочего, датчик слежения, проследить за перемещениями, избить, не нанося необратимых повреждений, и вызвать на «поле боя» некоего монгрела. Это - задание для профессионалов? Бред это, а не задание, или операция с двойным дном. А в таких делах все непонятно и все опасно, потому что ты в любой момент можешь превратиться из исполнителя в жертву, причем благодаря стараниям собственного работодателя. Что делает гражданин в Цересе? Зачем ему монгрел, кроме как для организации особо нехорошей контрабанды в виде государственных секретов? Что это за монгрел такой, что за ним следили с помощью биолокатора? Чем может закончиться такое задание, кроме как большими, очень большими неприятностями? И отказаться уже не получится, и подогнать вторую команду едва ли успеют. Однако задание сформулировано вполне четко, а когда не знаешь его цели, нет смысла гадать, зачем надо выполнить то или иное действие, и что именно может его заменить. Придется ловить монгрела с их объектом и начинать все сначала. - Я отвезу тебя в Лахор, а дальше сам доберешься. Они несутся в нагромождении цересских улочек, переулков, мостов, непонятно что соединяющих, и опор без перекрытий, которые торчат вместо моста над руслом блестящей ядовитой воды. Точно ядовитой, потому что нормальная вода малахитово-зеленого цвета не бывает. Байк не самолет, летать все время не может, особенно там, где отсутствуют энерготрассы, и они спускаются вниз, в улицы, к латаному-перелатаному асфальту и шевелящимся ручейкам песка. «Отвезу тебя». Сумасшедший полет наперегонки с ветром, где кто-то гонится за тобой, а ты убегаешь, не зная, ни кто, ни что тебе угрожает. Тебя только что избили, чуть не ограбили, потом заставили куда-то бежать, ожидая импульса в спину. И даже дышать здесь не дают в полную силу: воздух все горячее и горячее, песчинки пляшут в воздухе, превращая его в слепящее под солнцем марево, и кажется, что город под тобой – мираж, Фата Моргана, а на самом деле ты заблудился в пустыне и бредишь. Всю жизнь согласен так прожить. Это совсем не правильно, это явный отказ от реализации собственной личности, но он готов всю жизнь так прожить. Лишь бы в этой гонке обнимать горячее тело монгрела под грубой тканью куртки, лишь бы слушать отрывистые команды и брань, произнесенные его волшебным голосом. Лишь бы в короткий момент передышки он снял шлем, посмотрел своим невеселым бешеным взглядом и прижал к себе, нуждаясь в нем, желая его, ища у него поддержки и участия. - Нет. Непереводимое ругательство не производит впечатления на Лаэля, но неожиданно приободряет. Люди ругаются от бессилия, так ведь? - Лаэль, я отвезу тебя в Лахор, и не дай тебе Бог снова шляться по Цересу, понял? - Нет. «Нет» звучит очень твердо. Словно говорит не мягкий и воспитанный 23-летний ученый, а куда более отчаянный и злой человек. Тот, кто сидел на полу, и кровь текла у него из носу, но вместо обиды и боли он чувствовал гордость за свою любовь, и защищал ее мужественно. Рики останавливается на каком-то перекрестке – черт с ними, с наблюдателями – сдергивает шлем и поворачивается к парню. Светловолосый так же решительно стаскивает непривычный головной убор и смотрит открыто и смело. И требовательно. Очень настойчиво и требовательно.
полная версия страницы